Зарисовки периода Шова

Жара заползала везде – под и без того тоненькую клетчатую рубашку, под штанины, даже в волосах прятался горячий и влажный воздух. На четвертом этаже было совершенно нечем дышать. Юдзуру сидел на балконе, свесив ноги через частые стойки перил и схватившись за них, как за решетки. Он глядел на город, раскинувшийся внизу – с их балкона он открывался как на ладони. – Юдзу, нельзя так сидеть, простынешь, – ласково сказала мама, мягко положив ладонь на его плечо. – Жарко же, – беззаботно улыбнулся он. – Вот поэтому ты сквозняка не чувствуешь, – погладив его по спине, заметила она. – Ты помнишь, что я говорила? Сегодня приведут того мальчика. Будь вежлив, хорошо? Да, да, Юдзуру все хорошо помнил. Еще позавчера мама упоминала о том, что соседка должна была оставить ребенка – мальчика семи лет. На целую неделю. Просто они с мужем уезжали на Окинаву, забирать остатки вещей и заканчивать дела с проданным домом, а тащить ребенка в такую жару им не хотелось. Юдзуру был уже большим и все прекрасно понимал. Да и жадным он не был, ему было приятно делиться с другими своими вещами, дарить игрушки, он никогда не слыл скрягой, но… Но целая неделя! Он кивнул, но при этом не удержался и вздохнул. Все казалось беспросветным. В школе затеяли небольшой ремонт, и по этому поводу всех детишек распустили по домам на две недели. И вот теперь, когда у него были незапланированные каникулы, половину этого срока предстояло убить на проживание с чужим мальчиком. С маленьким мальчиком. А кто будет с ним играть? Не старшая же сестра, конечно. И не мама с папой. Разумеется, это дело придется взять на себя Юдзуру. А у него и так есть друзья, с которыми можно ввязываться во всякие приключения, чего с семилетним малышом делать нельзя. По заборам с ним точно не попрыгаешь. – Я знаю, это будет непросто, но потерпи, пожалуйста. Он славный мальчик, вы подружитесь. Юдзуру вообще никогда его не видел, а потому сам сказать ничего не мог, а уж пообещать и подавно. Он только слышал, что у этих новых соседей имелось два ребенка, и один был еще совсем маленьким, так что его родители должны были точно забрать с собой. Вероятно, в дороге с младшим было предостаточно возни, так что старшего они на время пристроили к соседям. Но почему именно к ним? В половине девятого мама должна была уйти на работу. Она отошла в комнату, закрыла ширму, переоделась, собрала сумку. Потом уселась на свернутый и перевязанный футон и стала ждать. Юдзуру подошел и плюхнулся рядом. Маму он очень любил. – А где он будет спать? – поднимая любопытные глаза, спросил он. – Рядом с тобой. Будет жарковато, но ты, пожалуйста, потерпи. – Ладно, – согласился Юдзуру. На самом деле ему редко бывало настолько жарко, чтобы сторониться других людей. Тем более, по ночам через комнату все еще тянул прохладный ветер, и Юдзуру даже накрывался двойной простыней, чтобы не заболеть. Заболеть для него было парой пустяков. – И еще, вот что я тебе скажу, – запуская пальцы в его тонкие и мягкие волосы, вдруг очень серьезно сказала мама. – Старайся ничего не говорить о том, как он выглядит, хорошо? – Он страшный? – удивился Юдзуру. Мама рассмеялась. – Нет, что ты, он красивый. Очень милый ребенок. Но просто выглядит необычно. Волосы светлые. – Как у американцев? Мамин взгляд почему-то погрустнел, но в лице она не изменилась – просто кивнула: – Примерно. Не точно как у них, но похоже. И глаза большие. Он очень хорошенький, но отличается от других детей. Поэтому если он не захочет играть во дворе, не заставляй его, пожалуйста. – Я не буду, – пообещал Юдзуру. – Вот и умница, – похвалила его мама. Через некоторое время раздался стук в дверь. Она поднялась с футона, прошла в крохотную прихожую и отворила, впустив новую соседку и ее старшего сына. Юдзуру вышел следом и вежливо поклонился. Эта новая соседка была немного ниже мамы, да и выглядела очень строго. Она держала за руку мальчика, которого, очевидно, и должна была оставить. Юдзуру посмотрел на него и подумал, что взрослые, наверное, ошиблись – с виду ребенок тянул лет на пять или даже на четыре, но никак не на семь. Круглые глаза бегло скользнули взглядом по Юдзуру, а потом спрятались за длиннющими ресницами. Юдзуру уже не слышал, о чем там говорили взрослые – теперь все его внимание было приковано к мальчику. Тот стоял и явно прятался за своей мамой, глядя исключительно в половицы под своими ногами. «С таким точно придется тяжело», – подумал Юдзуру. Неразговорчивые дети всегда нагоняли на него тоску, потому что он не мог понять, о чем они думали и чем вообще дышали. У мальчика были круглые щечки, да и вообще лицо казалось совершенно младенческим – нежным, с округлыми очертаниями, носом-кнопкой и маленькими губами. Юдзуру счел этого временного поселенца похожим на девочку. Может, поэтому ему может не захотеться играть с другими мальчиками? Такого будут дразнить. Самому Юдзуру тоже иногда доставалось, но он всегда мог за себя постоять, а потому длились эти поддразнивания не очень долго. Цепочка его мыслей прервалась незнакомым голосом: – Шома, поздоровайся со старшим братом. Мальчик вышел из-за юбки своей мамы, и, все еще не поднимая головы, поклонился, сказав: – Добрый день. Меня зовут Шома, прошу, позаботьтесь обо мне. Голос у мальчика был совсем тоненький – тоже почти девичий. К такому лицу, светлым волосам и круглым глазам прилагался еще и соответствующий голос. Теперь Юдзуру уж точно понял, отчего Шома не любил играть с другими детьми. Юдзуру никогда не был старшим братом, а тут такое… Конечно, он понимал, что все это было лишь чистыми формальностями, но все-таки ему стало как-то не очень уютно. – Добрый день, – ответил он. – Я Юдзуру. Для тебя Юдзу-кун. Рад знакомству. – Я тоже, – совсем уж промямлил Шома. – Ну, вот и замечательно, – рассмеялась мама, еще раз погладив Юдзуру по голове. – Наверное, мы можем идти? Дальше мой сын сам разберется. Юдзуру, ты ведь сможешь накормить его завтраком? – Прошу прощения, – поклонилась новая соседка, почтительно обращаясь к маме. – Я уже накормила его, так что сегодня до обеда можете о нем не беспокоиться. Шома, не доставляй брату проблем, – серьезно сказала она. Шома только кивнул. Взрослые ушли, Юдзуру и его новый «младший братик» остались. Шома все еще стоял на своем месте, глядя в пол. Казалось, что он был готов разреветься в любую минуту, а этого Юдзуру хотел меньше всего на свете, поскольку никогда не знал, что делать с плачущими детьми и как их успокаивать. – Ты точно есть не хочешь? Потому что я могу что-нибудь тебе приготовить, – подходя ближе и наклоняясь, чтобы заглянуть в его лицо, уточнил Юдзуру. Напрасные усилия – этот Шома был таким крошечным, что для того, чтобы увидеть его опущенное лицо Юдзуру, наверное, пришлось бы присесть на корточки. К тому же, говорить Шома не любил – опять ограничился простым кивком. – Тогда пойдем в комнату. Может, хочешь порисовать? Или сделать что-нибудь из бумаги? Я могу тебя научить делать лягушек – они смешные и скачут, если придавить пальцем и отпустить. Шома поднял на него теплые карие глаза и едва ли не шепотом спросил: – Скачут? Приободренный наличием хоть какой-то реакции Юдзуру скоренько закивал, пока малыш опять не ушел в свою скорлупу. – Да, еще как! Идем, покажу. Мастерить бумажных лягушек Шоме понравилось – он наделал целых три штуки, а потом сидел и играл с ними, заставляя прыгать по полированной столешнице. Говорить он все еще не хотел, и Юдзуру, усевшийся в уголок и наблюдавший за ним оттуда, решил, что мальчик оказался даже еще более странным, чем можно было предположить. Самому Юдзуру вскоре стало скучно, и он покосился на часы. Шел одиннадцатый час, все ребята, наверное, уже высыпали на улицу и бесились где-нибудь на заднем дворе или у канала. Или еще где-нибудь. Стало даже немного обидно – все веселились, а он сидел тут с этим неразговорчивым ребенком, которому было достаточно повторять монотонные движения и наблюдать за подскоками белесых и остроносых лягушек, совсем не похожих на настоящих. Юдзуру предпочитал смотреть на живых лягушек, а еще лучше на головастиков – он их не обижал, просто следил за тем, как они ловко плавали и вообще передвигались. У него не было брезгливости, и он мог влезть в любую лужу, чтобы выудить лягушку, а потом бегать с ней в руках и пугать девчонок, бросавшихся врассыпную только при виде этих милых созданий. Сам он искренне не понимал, чего такого мерзкого девчонки находили в самых обычных лягушках. На его взгляд даже пчелы были весьма милыми, а от них убегали не только девочки – даже некоторые мальчики. Все. Теперь никаких лягушек всю ближайшую неделю. Скука смертная. Ничего интересного – только сиди дома и следи, чтобы это дитятко не выпало с балкона или не ошпарилось кипятком. Или не сунуло пальцы в розетку. Хотя… хотя Шома явно был слишком умен для таких вещей. – Ты ходил в школу? – спросил Юдзуру, делая еще одну попытку наладить мосты с гостем. – Да, – тихо, но уже более или менее внятно ответил Шома. – Понравилось? С кем-то подружился? Вопросы были дурацкими, но именно о таком и спрашивали обычно взрослые – насколько Юдзуру помнил, это был стандартный набор, когда речь заходила о первом дне в школе. – Нет, – честно сказал Шома. – А что так? – Много людей. Голос у Шомы все еще выходил скупо, и Юдзуру подумал, что его новый братик был похож на аптекаря – отмеривал слова граммами. – Так в том и все счастье, – поддерживая беседу, сказал Юдзуру. – Чтобы людей побольше и повеселее. Может, ты еще не привык? Шома дернул плечиком, без слов давая понять, что был не очень уверен в том, что следовало ответить. – Жаль, что кроме лягушек я больше ничего делать не умею. Вот придет с подработки сестра, и тебе с ней будет интереснее – она миллион всего умеет. – Не надо миллион всего, – сгребая бумажных попрыгунчиков ладошками и прижимая к себе, вдруг возразил Шома. – Лягушки хорошие, мне нравятся. – Ну… ты еще не видел просто. Она так красиво все умеет делать, ты удивишься. Шома уверенно покачал головой: – Лягушки будут лучшими. А малыш оказался упрямым. Это уже было интереснее – Юдзуру не очень нравились люди, не умевшие давать отпор. До обеда Юдзуру успел умаяться и устать – ничегонеделание оказалось весьма тяжелым занятием. Поэтому, как только часовая стрелка приблизилась к двенадцати, он практически потащил Шому в кухонный уголок и усадил за стол. Обычно он не любил суетиться у плиты, но сейчас даже такая возможность сделать что-нибудь показалась ему просто роскошью. – Правда, потом нам будет нужно… будет нужно приготовить еще онигири. Я всегда так делаю. Потому что после обеда почти ничего не остается, а когда родители придут с работы, им тоже нужно что-то кушать. А сестра моя ходит еще на курсы, так что тоже не всегда успевает. Главное же чтобы рис был, правильно? Шома кивнул. Юдзуру понятия не имел, действительно ли с ним сейчас согласились или просто в очередной раз кивнули, чтобы он отстал. – Ты умеешь варить? – внимательно рассматривая содержимое своей чашки, поинтересовался Шома. Кажется, он впервые проявил инициативу в разговоре. – Только рис. Но делаю это каждый день. – Здорово, – вздохнул Шома. – Тоже хочу научиться. – Тебе еще рано, потому что нужно пользоваться плитой. Лучше попозже, да? – Мне уже семь. – Я знаю, мама говорила об этом. – И я умею зажигать огонь на плите. – Тогда ладно, я покажу, как готовить. Если только твоя мама тебе разрешает кипятить воду или делать что-нибудь еще. А если нет… ну, все равно же ты все увидишь, может, сам научишься. Шома как-то недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал. Возможно, за неделю к этой молчаливости можно было бы привыкнуть, но пока она довольно сильно пугала Юдзуру. Поели они довольно быстро, а после этого принялись готовить. Шома сидел на своем стуле, но его внимательный взгляд всюду следовал за Юдзуру, отчего хозяин квартиры чувствовал себя неловко. Сварить рис было весьма просто, но под таким наблюдением у Юдзуру пару раз случались промашки – он чуть не опрокинул чашку над водой, а потом еще долго мучился, когда сливал воду после промывки. Мама учила его мыть рис тщательно, и он усердно следовал ее словам, потому что хотел, чтобы все получалось как надо. Когда он, наконец, убавил огонь под котелком, смог вздохнуть с облегчением – впереди было еще полчаса. – Теперь пойдем в комнату, нужно подождать, – проверяя, нагрелась ли крышка, которой он накрыл котелок, сказал он. – Я могу почитать тебе, если ты любишь слушать. – Люблю, – довольно быстро сказал Шома, из чего Юдзуру сделал вывод, что слушать его гостю действительно нравилось. Он развязал веревку, которой был перевязан футон, расстелил его на полу и улегся на живот. Шома пристроился рядом, причем лег точно в такой же позиции, словно повторяя за ним. Юдзуру вытащил свой учебник-хрестоматию, потому что ничего другого найти не смог. – Всего полчаса, – предупредил он. – Или сейчас даже чуть меньше. Потом будем лепить онигири. И рис очень горячий, так что тебе будет нельзя. – Ты сказал «будем», – заметил Шома. – Ты будешь помогать мне присутствием. Большие глаза, кажется, стали еще больше, и Юдзуру рассмеялся – этот Шома был забавным, когда удивлялся или возмущался. – Ладно, я пошутил. Может быть, ты тоже будешь скатывать онигири. Ничего сложного в этом нет. Следующие двадцать минут они провели, валяясь на футоне. Юдзуру перекладывался то набок, то на спину, поднимая книгу на вытянутых руках. Шома при этом тихо и медленно, но все-таки повторял за ним – выжидал какое-то время, а потом переворачивался следом. Юдзуру даже решил испытать его и намеренно перелег на живот, и через минуту Шома тоже перевернулся таким же образом. Решив ничего не говорить на этот счет, чтобы его не обидеть, Юдзуру отложил книгу и повернулся к малышу. – Устал, – сказал он. – Читать тоже тяжело, если так много. Я никогда так долго вслух не читал. – Ты хорошо читаешь. Быстро. – Только хирагану. – Все равно. – А еще я учу английский. Сейчас, когда будем готовить, включу радио – как раз должна передача начаться. Я уже так привык – играю на улице до обеда, а потом, когда готовлю, слушаю эту программу на английском. – Что-то понимаешь? – затаив дыхание, спросил Шома. Очевидно, для него английский вообще был абсолютно чужим. Или у него были свои причины, чтобы так относиться к этому языку. – Мало чего, – признался Юдзуру. – Там говорят слова, а потом их перевод. Я и это плохо запоминаю. Но все равно слушаю. – Где мы жили… там много американцев. Только они по-другому говорят, не как в радио. – Как по-другому? – не понял Юдзуру. – Слова же все одинаковые, если язык один. Шома покачал головой: – По-другому, – повторил он. – Но некрасиво звучит. – Эти американцы не очень страшные. Один иногда приходит по воскресеньям, учит играть нас в бейсбол. – Некоторые хорошие, – прошептал Шома, неуверенно соглашаясь с ним. – Ну, тебе виднее, я всего-то только нескольких видел. Шома закрыл глаза и кивнул. Юдзуру подумал, что он больше не хотел говорить об американцах и английском языке, и поэтому, когда они вернулись за стол, он не включил радио – если Шоме был неприятен этот язык, он не собирался его раздражать. Он многое слышал об американских военных – о том, как они обижали женщин и пугали девочек-школьниц, о том, как били людей на улице, кричали на прохожих, если те заступали им дорогу. Именно на их примере он и понял, что происхождение не имело значения – некоторые из военных были довольно вежливыми и добрыми, а другие вели себя как настоящие свиньи. Американец, приходивший во двор и обучавший их премудростям бейсбола, всего за полгода уже научился говорить по-японски, пусть и корявенько. А другие, которые служили в Японии годами, все равно не знали ни слова, а если и знали, предпочитали не показывать этого. Но были те, кто вел себя гораздо хуже. Говорили, что раньше их было значительно больше, но Юдзуру этих времен не помнил. – Почему не включаешь радио? – вдруг спросил Шома, наблюдая за тем, как Юдзуру выгребал рис в большую эмалированную чашку. – Программа, наверное, уже началась. – Да и ладно, – махнул рукой Юдзуру. – Сегодня можно пропустить. – Включи. Тебе нравится, нужно послушать. – Мне не нравится, мне это просто кажется полезным. – Тогда точно нужно послушать. – Хорошо, хорошо, – отодвигая чашку, улыбнулся Юдзуру. – А ты внимательный, да? – Нет, – потряс головой Шома. – Совсем нет. В итоге они включали радио на середине программы и дослушали ее до конца, успев при этом скатать весь рис, который Юдзуру до этого заправил солью и кунжутом. Выглядело неплохо, не считая того, что онигири, скатанные Шомой, по размерам больше походили на мячики для пинг-понга, чем на нормальные рисовые шарики. К вечеру, когда пришла сестра, Шома опять спрятался в свою скорлупу, заменяя слова кивками и неловкими улыбками. Сестра, понимая, что ребенок был явно расстроен и напуган необходимостью жить среди незнакомцев, не стала задавать лишних вопросов. Она купила специально для него тетрадь и перо, и попросила Юдзуру, чтобы пока у них было свободное время, он учил Шому писать или делать что-нибудь еще из школьной программы. На первый взгляд Шома оставался таким же, как и утром, но вечером, когда вся семья собралась за столом, Юдзуру понял, что изменилось многое. Например, Шома незаметно прокрался к нему и сел совсем рядом, словно ища поддержки – остальные, скорее всего, казались ему пугающими. Юдзуру знал нескольких детей, которых пугали вообще все взрослые, кроме их собственных родителей. Шома вполне мог быть одним из таких малышей. После этого их отправили в комнату, где Юдзуру обычно спал вместе с сестрой. У них были разные футоны, и примерно год назад между ними поставили бумажную ширму, и с тех самых пор Юдзуру чувствовал себя не очень комфортно. Теперь впервые за все это время, у него вдруг появился человек, рядом с которым можно было спать. – Почитать еще? – спросил он, когда они устроились на футоне, прислонившись спинами к нагретой за день стене и вытянув ноги. Ноги Шомы были значительно короче, а ступни выглядели даже забавно – пухлые пальчики слегка растопыривались, когда Шома усердно что-то обдумывал или чувствовал себя неудобно. Юдзуру стало интересно, был ли он таким же в семь лет или все-таки выглядел и воспринимался посторонними иначе. – В моей сумке есть одежда и игрушка, – прошептал Шома. – Надо достать, чтобы поспать… переодеться и поспать. Там еще полотенце. И наволочка. – Наволочки у нас тоже есть, – засмеялся Юдзуру. – Если тебе нужно, пойди и достань. – А можно? – поднимая доверчивый взгляд, спросил Шома. – Это же твоя сумка, почему нельзя, – удивился Юдзуру. – Конечно, можно. Но если хочешь, я могу принести твою сумку сюда. Она в прихожей? Шома закивал, с надеждой глядя на него. Юдзуру вышел в коридор и стал искать сумку – вероятно, мама или сестра положили ее в шкаф или отодвинули куда-нибудь, чтобы она не мешала ходить. Однако ни в шкафу, ни в углу ее не было, и он решил, что ее забрали в гостиную, где обычно спали мама с папой. Входить туда по вечерам без стука строго запрещалось, так что он замер перед дверью и уж приготовил кулак, когда почувствовал, что именно сейчас входить было нельзя. Он всегда успевал почувствовать такие вещи, прежде чем сделать что-то или найти подтверждение своим догадкам – чаще всего это спасало его от сложных или неудобных ситуаций, а то и от стыда или выговора. Теперь произошло то же самое. Только на этот раз неудобно было бы точно не ему. Первым до его слуха долетел отцовский голос. – Но все-таки очень похож… – Нет, даже не думай. Даже не думай. – А наш мальчик… Юдзуру понимал, что подслушивать за родителями было абсолютно подло, но поскольку теперь речь зашла о нем, почему-то остался, хотя ему и было очень стыдно. – Ничего, пусть учится быть смелее и иметь свою точку зрения, – твердо сказала мама. – Ему это тоже будет полезно. – Ребята его засмеют. – Справится, он сильный. Это же наш сын. Ты же сам выбрал ему имя, помнишь? – Но этот мальчик… – Шома. – Да, Шома. Я думал, все просто разговоры, но и вправду походит на гай… – Ты опять?! – На американца. Думаю, дети тоже уже заметили. – Весь двор заметил, и соседние дворы тоже. И что с того? Он не виноват, даже если это и правда. – Но какой позор для семьи… – Это их дело. Пока его отец признает его своим сыном, кто может возразить? – Никто. Но могу я поговорить в собственном доме или нет? – Тсс, – засмеялась мама. – Можешь, конечно, можешь. Просто будь осторожнее. Ребенок очень ранимый. Юдзуру, наконец, отмер и побежал к себе, нисколько не заботясь о том, что его топот могли услышать. Он остановился возле двери в свою комнату и прижался спиной к косяку, прежде чем войти. Он был гораздо умнее и знал намного больше, чем могли предположить взрослые. Даже этого короткого разговора хватило, чтобы понять, чего опасался отец, и почему мама так осторожно беседовала с ним самим сегодня утром, прежде чем соседка привела Шому. «Гайджин». Такое вот некрасивое слово. Чужак. Шома – ребенок гайджина? Американца? Но ведь это невозможно… у него же есть папа! И младший братик… и вообще, Шома… Зная о том, как большинство людей относилось к американцам, Юдзуру мог только предположить, как тяжело приходилось Шоме и его маме. Наверное, им просто жить не давали. И потом, родить от американца, будучи замужем, можно было, только изменив мужу или пострадав от… Юдзуру подавился и закашлялся. Стало совсем тошно. Ему было известно о соседке, спрыгнувшей с крыши еще в самом начале весны – ей было семнадцать, и она работала где-то в ресторане, когда с ней случилось несчастье. Ее… осквернили. В любом случае это был позор, который падал почему-то на тех, кто был в этом не виновен. Его это всегда возмущало – Юдзуру очень много думал о разных вещах и в том числе об этом. Почему женщинам приходилось так много терпеть, когда на самом деле они были виноваты в последнюю очередь? И почему Шома должен был страдать и быть вот таким, каким он был – робким и запуганным ребенком? Он ведь не просился на свет, его просто родили. Может быть, если бы люди понимали хоть капельку больше, сейчас Шома тоже был бы совсем другим – улыбчивым и лучистым малышом, любившим игры и школу. А теперь… Понимая, что задерживаться больше было нельзя, Юдзуру вошел в комнату. Шома все еще сидел в том же самом положении, в каком он его оставил. Сестра шуршала газетами за ширмой. Легкая шторка колыхалась над подоконником. Он поймал взглядом напряженные пальчики на ножках Шомы и тяжело вздохнул. Ему вдруг страшно захотелось обнять Шому – крепко-крепко, чтобы передать ему все, что он сам сейчас почувствовал. Чтобы показать, что все в порядке, и не нужно стыдиться своих больших глаз и светлых волос. Что это тот редкий случай, когда все кругом неправы, и Шома не виноват в том, что родился таким. Стало понятно, отчего родители не взяли его в дорогу – наверное, чтобы люди не мучили их косыми взглядами и не донимали намеками. Или не брезговали их. И Шому тоже. – Я не нашел сумку. Сегодня дам тебе свою рубашку. Она тебе будет велика, но это же ничего? – улыбаясь через силу, спросил он. – Скоро мама позовет нас мыться, и о полотенце не беспокойся. Моего на двоих хватит. Шома замер испуганным котенком и уставился на него, не моргая и, кажется, даже не дыша. Теперь все эти странные застывания стали понятны. – Спасибо, – через некоторое время сказал он. Юдзуру все-таки не удержался и обнял его – как и хотел. Очень сильно и тепло, так, что Шома даже пискнул, когда почувствовал легкую боль от чересчур крепких объятий. Хотелось сказать что-нибудь, но Юдзуру понимал, что любые слова могли сейчас или сбить Шому с толку или расстроить его. Поэтому он просто подержал его немного, а потом отпустил. Как оказалось, вовремя – через минуту раздался стук, и в комнату заглянула мама. – Вода согрелась, – сообщила она, с улыбкой разглядывая их обоих, сидевших на футоне и смотревших друг на друга. – Вы, мальчики, идете первыми. Я оставила вам в ванной таз, этого должно хватить, потому что другим тоже нужна вода. @@@ Шома прожил у них два полных дня, и за это время Юдзуру успел привыкнуть к его странному поведению и даже понять, как следовало себя вести. За два дня они прочли всю его хрестоматию и переключились на книжки, которые сестра благоразумно принесла из библиотеки. Это были разные истории для совсем еще деток, и Юдзу находил их даже слегка глупыми, но Шоме они нравились. Утром третьего дня отец, собираясь на работу, сказал: – Сегодня вечером пойдем в кино. Все вместе. И Юдзуру ощутил прилив энергии и радости – все-таки сидеть взаперти было тем еще удовольствием. Шома за его спиной немного насторожился, и украдкой взялся за край рубашки Юдзуру, чтобы хоть как-то успокоиться. За это время он стал несколько зависимым от Юдзуру. Конечно, он не ходил за ним, как приклеенный, но если они находились в одной комнате, он неизменно следил за своим новым братом краем глаза. А если Юдзуру уходил за покупками, Шома ждал его практически в прихожей – стоило только постучать в дверь, как раздавались шаги маленьких ножек, которые в три такта добирались до цели. Юдзуру заметил, что на верхней полке шкафа, где они хранили обувь, образовалось пустое место – очевидно, Шома расчистил его, чтобы было где сидеть и ждать. – Вот и здорово, – заводя руку назад и нащупывая запястье Шомы, улыбнулся он. – Я люблю кино. Мама и сестра тоже выразили свой восторг, после чего все взрослые удалились, оставив их одних. Юдзуру повернулся, все еще держа Шому за запястье, и спросил: – А ты любишь кино? Тот неуверенно кивнул. Видимо, еще не успел понять, нравится ли ему кино или просто еще никогда не был в кинотеатре. – Тебе понравится, – приободрил его Юдзуру. За два вечера отец перестал удивляться тому, что в их доме появились онигири, больше напоминавшие грецкие орехи. Поскольку Шома продолжал сидеть тихо и не высовываться, его присутствие ощущалось минимально и воздействовало в основном на Юдзуру. С ним Шома раскрывался – начал потихоньку улыбаться, рассказывать какие-то моменты, которые казались ему приемлемыми для проговаривания вслух. Однако даже от этих вполне невинных историй иногда бросало в дрожь. Дети действительно обижали его, и он прекрасно знал, почему. – А почему у нас не бывает светлых волос? – собирая пальчиком рассыпанные на столешнице рисинки, спросил он. – Потому что мы японцы, – ответил Юдзуру, подставляя ладонь, чтобы Шома высыпал в его руку то, что удалось собрать. – Но ты тоже японец. Скорее всего, ты просто исключение. – Мальчик с нижнего этажа назвал меня гайджином, – поделился Шома. – Я это слово часто слышу. – Я больше никогда не буду никого так называть, – пообещал Юдзуру. – Вообще-то, так говорить нельзя. – Но я японец, – поднимая брови, сказал Шома. – Я никого не обманываю. Папа сказал, что я могу ударить любого, кто скажет, что это неправда. – Твой папа прав, – проворачивая рис в воде и сливая белесый раствор в раковину, кивнул Юдзуру. – Я не могу никого побить, потому что слабый. – Тебе и не нужно никого бить, чтобы доказать, что ты прав. Некоторым лучше ничего не доказывать, потому что они все равно не поймут. – Почему? – удивился Шома. – Скудоумные, – коротко ответил Юдзуру, выбрав слово, которое недавно услышал от отца. – Ну… таких много, – заметил Шома. – И я встречаю их постоянно. Везде-везде. – Ты не хочешь идти в кино? – прямо спросил Юдзуру. – Так бы и сказал. Шома в очередной раз уставился на него, словно желая загипнотизировать. Юдзуру все еще не привык к таким взглядам, возможно, потому что на него никогда не смотрели с таким выражением – со смесью страха и обожания. – Не хочу. Можно я останусь? – почти что шепотом попросил Шома. – Я буду хорошо себя вести и не буду ничего трогать, обещаю. И сидеть в прихожей на полке для обуви? – А мне все равно, кто и что будет говорить, – без сомнений сказал Юдзуру. – Я тебя защищу, обещаю. – Я не хочу, чтобы ты меня защищал, потому что тебе будет больно. – Без тебя я в кино не пойду. Нужно же проветриться, да? Мы сидим взаперти уже почти три дня, это плохо. Станем совсем белые и ослепнем, если не будем ходить на улицу хотя бы иногда. – Но ты же ходишь за овощами и рыбой, – цепляясь за последнюю надежду, сказал Шома. – Ты бываешь на улице. – А ты не бываешь. Все, не о чем больше говорить, пойдем вместе. Юдзуру немного мучила совесть, но он решил, что его родители достаточно подумали, прежде чем принять это решение и купить билеты. Это значило, что они хотели, чтобы Шома тоже пошел вместе со всеми, и их бы обидело его желание остаться дома. И вообще, не мог же Шома постоянно сидеть взаперти, только бы не встречаться с остальными? Когда-то нужно было выходить, и лучше пока что в компании тех, кто постарше и посильнее. Поэтому вечером они все-таки оказались на улице, но Шому при этом пришлось тащить почти силком. Мама взяла его за руку и вела всю дорогу, а Юдзуру держался чуть позади, рядом с сестрой и отцом. Все выглядело так, словно Шома был частью их семьи. Во дворе их немедленно заметили друзья Юдзуру, с которыми он привык проводить время и с которыми искал приключения по всем окрестностям, когда Шома еще не жил в их доме. Прошло так мало времени, а все эти игры уже казались бесконечно далекими. Юдзуру помахал им, но подходить не стал. Они поклонились его родителям, улыбнулись ему, а потом, как по команде перевели взгляд на Шому. Тот ничего не видел – шагал, упершись взглядом в землю, и полностью доверяясь женщине, крепко сжимавшей его руку. Юдзуру смотрел на его клетчатую рубашечку, черные шорты, которые на самом деле были подрезанными и подшитыми штанами, и белые носочки, и думал, что Шома был совсем кукольным. Он казался многократно увеличенным пупсиком или кем-то вроде – наверняка, если бы по его образцу делали игрушки, то у каждой девочки был бы собственный образчик. В кино они пришли чуть раньше, чем следовало. Юдзуру уложил на колени бутылку с набранной еще в доме водой и с интересом подался вперед – перед фильмом как обычно показывали рекламу или новости. Что-то такое, что было не жаль пропустить – в это время некоторые уходили за покупками, другие искали свои места, третьи беседовали между собой или обсуждали афишу. Но на этот раз на экране было что-то другое. Высокий мужчина в черном фраке двигался по пустой белой площадке, и вид у него был такой, словно он и ходить не умел, а пользовался чем-то совершенно другим. Юдзуру видел коньки, причем не только в фильмах, но и в жизни, но сам никогда их не надевал – в самом начале не было подходящего размера, а потом не стало денег. Но даже все, что он видел на общественном катке, не могло сравниться с тем, что делал один этот мужчина. Закадровый голос глухо рассказывал о том, что на экране сейчас показывали Сато Нобуо – двукратного чемпиона Японии по фигурному катанию. Когда-то Юдзуру слышал об этом виде спорта и даже видел какие-то фото в газетах, но он и представить не мог, что все это выглядело именно так. Сато Нобуо оторвался от земли, сделал два вращения и приземлился в изящной позиции, раскинув руки в стороны. У Юдзуру перехватило дыхание, и он повернулся к Шоме, чтобы разделить с ним этот момент. Шома встретил его восхищенный взгляд почти с таким же выражением – очевидно, выглядели они сейчас одинаково. – Видел? – улыбаясь, спросил Юдзуру, хотя и так знал ответ. – Это настоящий человек? – выдохнул Шома. Они не стали отвечать друг другу, и вернулись к экрану, пока там еще показывали этого невероятного человека, летевшего по льду под красивую музыку и совершавшего нечто такое, чего никто из них и представить не мог. Сато-сан наматывал круги, делал прыжки и вращался так быстро, что исчезали все очертания его тела. Это было… волшебно. У высокого борта на стульях сидели какие-то люди – они были прямо на льду, и Юдзуру задался вопросом, зачем они там вообще были нужны. Ему казалось, что они только мешали Сато-сану творить волшебство – они там были явно лишними. Закутанные едва ли не в шубы, эти люди выглядели неуместно и даже чуть смешно. Зато после того, как Сато-сан закончил кататься, люди поднялись со стульев, выстроились в центре катка и стали показывать какие-то цифры. Совсем как на школьном спортивном фестивале, только здесь оценки были какими-то странными. Комментатор восторженно отметил две оценки «пять-шесть» и с особым восторгом отметил «пять-семь». Стало интересно, каким там вообще должен был быть высший балл. Каждый судья (а это были именно судьи), держал в руках по паре картонок с крупными цифрами. Сато-сан поклонился судьям, и только в этот момент Юдзуру заметил на его рукаве нашитый японский флаг. Никто в зале не аплодировал – всем было все равно. А для Юдзуру словно весь мир перевернулся, и для Шомы, кажется, тоже. Они сидели и смотрели на экран, жалея только о том, что это чудесное представление закончилось. Зачем нужны фильмы и рекламы? Вот бы каждый день показывали фигурное катание. Тогда Юдзуру ходил бы в кино при каждом удобном случае и даже не тратил бы деньги, которые мама давала на карманные расходы. Можно было бы отказаться от сладостей и всего остального. Возвращаясь домой, Юдзуру держал Шому под руку и думал о том, что совсем не запомнил, о чем был фильм. Перед глазами все еще был Сато Нобуо, казавшийся человеком из другого мира. – Ты видел аксель? – тихонько спросил Шома, когда они оказались в комнате и сидели, ожидая, пока мама согреет воду. – Наверное, – неуверенно сказал Юдзуру. – Там говорили, что это самый сложный прыжок, и Сато-сан умеет делать двойной. Что это большая честь. А я подумал, все прыжки одинаковые. – Я, если честно, тоже так подумал. Но если они говорят, что этот аксель такой особенный, то им виднее. – Я думаю, этот человек – Сато Нобуо – настоящий гений, – поделился впечатлениями Шома. Его щеки были розовыми и глаза блестели, чего Юдзуру еще ни разу не видел. Лицо Шомы совершенно преобразилось от восторга, и он больше не походил на куклу, а был настоящим маленьким мальчиком. – Он, наверное, очень сильный. Как ты думаешь, он долго учился? – Думаю, всю жизнь, – ответил Юдзуру. – А еще мне кажется, что фигурное катание – это спорт будущего. – Почему? – полюбопытствовал Шома, который в этот вечер был необычно разговорчивым. – Не знаю. Фигурное катание ни на что другое не похоже. Это особенное. – А что будет в будущем? – сгибая ноги в коленках и обнимая их, спросил Шома. – Прыжки в три или четыре оборота? – Лет через шестьдесят кто-нибудь прыгнет аксель в четыре оборота, – уверенно сказал Юдзуру. – Или попытается это сделать. – Аксель в четыре оборота… это будет быстро. Даже в два оборота очень быстро. Сато-сан очень смелый человек. – Будут и другие смелые японцы, вот увидишь, – заверил его Юдзуру, и сам начиная верить своим словам. Заглянувшая в комнату мама прервала их мечты и отправила мыться. Остаток вечера Юдзуру и Шома прошептались о фигурном катании – оказалось, что даже двухминутного просмотра было достаточно на несколько часов бурных обсуждений. @@@ Они как раз заканчивали делать онигири, когда раздался стук в дверь. Юдзуру побежал открывать, Шома остался за столом – убирать остатки риса и раскладывать готовые шарики. За дверью оказалась целая группа его приятелей. – Ты поэтому больше не выходишь играть? Потому что у тебя новый друг? – без приветствия, почти в один голос спросили они. – Это только на неделю, потом буду выходить. У меня новый друг, да, но это не значит, что я оставил всех вас. Просто сейчас буду дома. До конца недели. – Он что, живет у вас? – насмешливо поинтересовались они. – Да, – просто ответил Юдзуру. Скрывать было нечего, стыдиться присутствия Шомы он не собирался. – У него странные родители и сам он странный. – Нормальный он, – возразил Юдзуру, уже начиная понимать, к чему был весь этот визит. – Ничего не нормальный. Ходит как немтырь какой-то. Рыжий, как кот, и глаза круглые, как у курицы. – Все, вам пора уходить, – подталкивая тех, кто стоял ближе к выходу, сказал Юдзуру. – Нечего глупости всякие говорить. – Будешь дружить с дураками, сам одуреешь, – предупредили его, прежде чем скрыться. Нарываться на драку не хотелось, тем более что в подъезде все было отлично слышно, и даже малейший шорох отзывался эхом. Юдзуру захлопнул дверь и вернулся к Шоме. По виду Шомы нельзя было понять, слышал ли он что-нибудь. Ночью выяснилось, что слышал. Юдзуру проснулся от странного ощущения – будто чего-то недоставало. Он перевернулся, вслепую пошарил рукой рядом и, не никого не обнаружив, открыл глаза. Сестра мирно посапывала за ширмой, в комнате было тихо и темно, но Шомы рядом не оказалось. Он приподнялся на локте, огляделся и увидел, что из-под двери пробивалась тоненькая полоска света. Конечно, Шома мог выйти и в туалет, но почему-то Юдзуру подумал, что его маленький друг сейчас был в другом месте, и причина зажженного света заключалась именно в нем. Поднявшись, поправив пижаму и проведя рукой по волосам, Юдзуру осторожно прошел к двери и выскользнул из спальни. Свет лился из кухни, туда он и направился. В кухне, сидя прямо на полу, мама укачивала Шому в руках и гладила по мягким волосам, шепча что-то на ухо. Юдзуру остановился в дверях – прятаться было поздно, а вмешиваться неудобно. Мама подняла на него серьезный взгляд. – Что случилось днем? – спросила она. – Ты его обидел? Юдзуру потряс головой. Нет, конечно, нет! Как она могла подумать такое? Шома, который все это время сидел, закрыв лицо руками и всхлипывая, опустил ладони и поднял на него несчастный взгляд. – Ю-ниичан, – беззвучно позвал его он, протягивая руку. Юдзуру, не зная, как так получилось, мигом оказался рядом, обнимая его и перетягивая к себе. Мама, получив свободу, пересела удобнее – очевидно, у нее затекли ноги, пока она сидела и баюкала не желавшего успокаиваться Шому. – Никого не слушай, – обнимая его крепче, сказал Юдзуру. – Никого-никого. Шома схватился за рукава его пижамы, уткнулся в его грудь и разрыдался, попискивая словно мышонок. Он был глубоко несчастен, и найти подходящие слова для него было невозможно – сейчас его вообще нельзя было успокоить. Юдзуру поцеловал его в макушку, отмечая, что от Шомы все еще пахло как от совсем маленьких детей – это был какой-то совершенно особый аромат, не имевший отношения к мылу. Мама придвинулась чуть ближе и шепотом спросила: – Сам справишься? Юдзуру только кивнул в ответ. Проявляя огромное доверие, мама поднялась и вышла из кухни – проходя мимо, погладила его по голове, давая знать, что все было в порядке. Она поверила ему и оставила его с Шомой, поняв, что сейчас Юдзуру мог сделать гораздо больше, чем она. Шома дрожал всем телом и продолжал всхлипывать. Наверное, он вышел, чтобы поплакать, и его услышала мама – она всегда спала очень чутко. Ткань пижамы была скомкана и зажата в маленьких кулачках, и Юдзуру сам держал его так, словно от этого зависели их жизни – так крепко, как только мог. – Ю-ниичан, – повторил Шома. – Прости меня. Прости, что твои друзья злятся на тебя. И Юдзуру заплакал. Стало слишком больно, он не мог точно сказать, почему, но почти задохнулся от нахлынувшего чувства. Показалось, будто из груди выдрали целый кусок. Да разве так можно? Разве так можно с живыми людьми? – Никогда больше так не говори, – попросил он, отпуская одну руку, только за тем, чтобы взять Шому за подбородок и поднять его заплаканное лицо. – Никогда. Шома отвернулся, высвобождая лицо, а потом опять спрятался в его груди и икнул так, что вскинулись плечи. Юдзуру начал гладить его по спине, стараясь успокоить. Он не думал, что так может быть. Он вообще не предполагал, что бывает настолько больно, и что душа может плакать от одного вида чужих слез. Ему все еще было непонятно, почему именно то, что Шома просил прощения, заставило его разреветься – наверное, он еще не был готов погрузиться в себя настолько глубоко. Все, что он мог делать – гладить и гладить Шому, стараясь отдать ему все, что в нем самом было. Постепенно малыш действительно затих – его дыхание стало ровнее, а хватка ослабла. Юдзуру перехватил его так, чтобы Шома мог лечь удобнее, да и сам сменил положение – начинала ныть спина. – Ю-ниичан лучше всех на свете, – прошептал Шома, прежде чем отключиться. Через минуту из гостиной вышел папа. Он взял Шому на руки и отнес в спальню, не говоря ни слова. Юдзуру погасил свет в кухне и прошел следом. Когда папа проходил мимо, похлопал Юдзуру по плечу. Юдзуру понял – родители им очень гордились. @@@ Утром в воскресенье его разбудило теплое дыхание, коснувшееся щек и лба. Мягкий пальчик прошелся по его бровям, очертил переносицу, спустился к самому кончику носа, скользнул по губам, перешел к ресницам и обвел вначале один глаз, а потом второй. Стало щекотно, и Юдзуру открыл глаза, встречаясь нос к носу с уже проснувшимся Шомой. Лицо младшего было так близко, что Юдзуру даже не мог разглядеть его полностью. Шома смотрел на него очень внимательно, даже более пристально, чем в день их знакомства. Он жевал губу и о чем-то думал, повторяя те же самые движения – обводя контуры лица Юдзуру и отмечая самыми кончиками пальцев каждую линию и каждый изгиб. Юдзуру не стал ему мешать и о чем-то спрашивать. Шома явно имел собственные причины, чтобы поступать таким образом. В этот день Шома собрал все свои вещи в сумку и уселся в коридоре. Он молчал все утро, и ни с кем не разговаривал, а в половине девятого все закончилось – пришла его мама. Эта женщина сообщила, что все дела на Окинаве были успешно улажены, и теперь они были готовы уехать на место постоянного проживания. Оказывается, они не собирались жить в этом городе всегда, у них уже был дом где-то в Нагое, куда они и направлялись, а здесь они просто остановились на некоторое время. Для Юдзуру это стало настоящим ударом – Шома уезжал насовсем. Еще не очень сладив с собой, Юдзуру принял ее благодарности, на которые вежливо и совершенно честно ответил, что ему было только в радость заботиться о Шоме. Он заметил, что Шома довольно сдержанно поприветствовал маму – на его месте Юдзуру обнял бы ее с разбегу, впечатавшись в нее всем телом и схватив так, что у мамы затрещали бы ребра. Но Шома и его мама были совсем другими, и это тоже следовало принять. За эту неделю Юдзуру много чему научился, но самым главным было одно – принимать людей самыми разными и ничего не просить взамен. Неделя пролетела так быстро – он и не заметил. Ему вдруг захотелось попросить эту все еще незнакомую для него женщину, чтобы она оставила с ними Шому навсегда. Прогулки с приятелями утратили всякую привлекательность – хотелось каждый день проводить только с Шомой. Читать ему книги, учить его алфавиту, болтать о фигурном катании. Лепить с ним онигири, складывать бумажных лягушек, смотреть на город с балкона. Обнимать его на ночь и спать рядышком, на одной подушке. Но так было нельзя. Шома ушел вместе со своей мамой. Юдзуру остался в доме. Мама, которая уже была одета, взяла сумку и повернулась к нему, сияя улыбкой. – Теперь ты можешь гулять хоть целый день, – сказала она. – Да, – без особого веселья согласился Юдзуру. Ее лицо изменилось в один момент – как будто она поняла что-то такое, чего сам Юдзуру пока вместить не мог. Скорее всего, таких вещей было очень и очень много, и до появления Шомы Юдзуру даже не подозревал о том, насколько ограниченным было его мировосприятие. – Ох, милый, – обняв его, вздохнула мама. – Любить непросто, дорогой. И когда тебе больно от любви, ты уже знаешь, что такое настоящая боль. Но ты справишься. Ты уже такой большой. Она ушла, и Юдзуру закрыл за ней дверь. Вечером на столе были онигири одинакового размера. Никаких грецких орехов или мячиков для пинг-понга – только нормальные шарики. С веревки, протянутой на балконе, исчезло полосатое полотенце, принадлежавшее Шоме. На нижней полке в шкафу, стоявшем в прихожей, больше не было маленьких сандалий. Юдзуру ложился спать один. @@@ Через месяц почтальон принес пухлый конверт. Юдзуру оставил его до прихода родителей, а вечером отец открыл письмо и с удивлением вынул оттуда аккуратно перевязанные ниткой деньги, к которым прилагалась небольшая записка. Супруги Уно благодарили их семью еще раз и просили принять скромную сумму за время, силы и средства, которые были потрачены на содержание Шомы. Ничего интересного в этом не было – письмо было коротким, и ни слова о том, как там поживал Шома, в нем не содержалось. Юдзуру уже собрался уйти в свою комнату, когда услышал отца. – Это еще что? Может, по ошибке положили? – Что там? – спросила мама. – Бумажная лягушка, – ответил отец, с шорохом вынимая сплющенную фигурку. Юдзуру вернулся в комнату за секунду, с бешено колотившимся сердцем и дрожащими руками. – Это мне, – сказал он, протягивая руку за лягушкой. – Это от Шомы. Бумажный попрыгунчик занял почетное место возле его подушки. Юдзуру лежал без сна и думал, что Нагоя – это не край света. До нее можно доехать всего с одной пересадкой. А ко времени, когда он вырастет, возможно, придумают что-то такое, что позволит ездить туда хоть каждую неделю.