POV Катя Пушкарева.
Настроение мерзопакостное, душевный понос и все время хочется плакать. Навалилось как-то все сразу и вдруг. И всяческие неприятности, и моральные терзания, и полная потеря сил. Попытаюсь систематизировать последние события, может, и с моральными переживаниями разберусь. Итак… Павла Олеговича прооперировали. Да-да, это было запланировано, и все мы себя готовили к разным вариантам развития событий, только не к тому, что операция будет на три дня раньше, внеплановой и срочной. И все потому, что Сашка умудрился позвонить готовящемуся к операции человеку, нахамить ему, прокричать, что Совет директоров нужно собирать немедленно, что он назначает себя президентом, потому что не собирается терять «Zimaletto» из-за того, что один Жданов не в состоянии даже сходить в туалет, а второй — ему подтирает задницу. Сашка, конечно, не такими словами все это проорал, но достаточно грубо для того, чтобы у Павла Олеговича случился приступ стенокардии и его пришлось оперировать в режиме «cito». С Андреем поговорить практически не удавалось, в отделении реанимации было запрещено пользоваться мобильным, а он почти все время находился возле отца, выскакивал только перекусить и проведать маму. Увы, и Маргарита свалилась с гипертоническим кризом, когда Павла уже прооперировали. Держалась-держалась, а когда услышала, что операция прошла прекрасно и прогнозы на полное выздоровление мужа замечательные, свалилась. Так бывает, я об этом много читала, человек стойко и мужественно переживает стресс, а когда все остается позади, неожиданно ломается. Вот и Марго сломалась, и лежала теперь в соседнем отделении. Мне ужасно не хватало Андрея, когда он уезжал я была готова потерпеть какое-то время без его рук, без его губ, без него, такого родного, любимого, такого большого нежного, доброго и теплого, что к нему все время хотелось прислоняться и чувствовать себя защищенной, но я надеялась, что мы хотя бы будем подолгу разговаривать, а теперь и это стало невозможным. И все из-за Сашки. Кира с Ромкой тоже были вынуждены встречаться только на конспиративной квартире, уж очень Воропаев активизировался в последнее время. Но об этом чуть позже, если человек хочет себе могилу вырыть поглубже, никто ему запретить не может. Малиновский закипал по поводу и без оного, казалось, спрятанная так надолго и так глубоко внутри трагедия, вырвавшись наружу, потребовала немедленной сатисфакции, немедленного жертвоприношения. Он разрывался! Ромка, милый, добрый, веселый Ромка разрывался между любовью и ненавистью. С одной стороны он был безмерно счастлив рядом с Кирой и в кругу друзей. С другой — он готов был своими руками разорвать Сашку на мелкие части. И я его понимаю. Я очень его понимаю! Однажды так уже было — Воропаев отнял у него самое дорогое, самое ценное. Да, Киру удалось вернуть, вырвать из лап ее братца, но ведь ребенка никто возвратить не сможет. И Ромка боялся, до безумия боялся и подсознательно ожидал, что все может повториться, не верил, что у него не отнимут его любовь. Отсюда и метания, отсюда и перемены в настроении, отсюда и желание уничтожить Сашку любой ценой, даже физически. И еще одна мерзость была сделана Сашкой, уж такая мерзость, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но я расскажу о ней, потому что мне необходимо в себе разобраться. Необходимо понять, почему тогда, когда этот гад стоял на краю пропасти, и мне оставалось только нажать «Enter» и отправить его в ад, меня начали терзать муки морали. Я ведь точно знала, что Сашка свой ад заработал сам и моя совесть должна была быть спокойна. Как знала и то, что меня мучило: Сашка меня любит, любит по-настоящему. Его черная душа оказалась способной любить, и это не давало мне легко и просто нажать кнопку «Enter», ведь если человек умеет любить, то возможно, он еще не совсем пропащий? — Пушкарева, ты идиотка, — злился и психовал Колька. — Да пойми ты, это не любовь, это желание обладать, стать хозяином! Когда человек любит, он не пытается уничтожить, он не пытается изнасиловать… Господи, о чем я говорю? Когда человек любит, ему важнее любимая, чем он сам. Ты это-то понимаешь? Я готов отказаться от Даши, только бы ей было хорошо. Малина готов сдохнуть, только бы Кира была счастлива. Ты, Андрей… Все, кто любит другого, а не себя и свою любовь, живут для любимых, а этот урод предпочел бы видеть тебя мертвой, если не с ним. Разве это любовь, Катька? Зорькин был прав, на тысячу процентов прав, и я нажала «Enter»… Не сама нажала, просто кивнула Кольке, и Сашку мы уничтожили. И все равно мне неспокойно, я точно знаю, что этот подонок меня любит… Возвращаюсь на пару недель назад… После нескольких дней торгов, после бурных и долгих споров Сашка с Колей, наконец, «договорились» (поскольку теперь мне известно, что оба не собирались выполнять соглашение, то беру это слово в кавычки). Итак, Воропаев должен был переписать шесть процентов акций «Zimaletto» на Зорькина плюс за каждую удачную операцию по нанесению вреда Ждановым в пользу Сашки получать десять процентов от вырученной суммы; со своей стороны Колька должен был быть предан семье Воропаевых (в лице исключительно А. Ю.), радеть только об их (его) интересах, сделать все возможное и невозможное, чтобы компания из акционерной превратилась в семейную, Воропаевскую, и… отказаться от меня. Последний пункт для Сашки был очень важным, именно за него он и готов был выложить акции компании. Через пару дней после достигнутого соглашения, Петрович дал Александру фотографии на которых Колька целовался с Дашей. Фото были такие выразительные, что сомнений в том, к чему обязательно должны были привести эти поцелуи не оставалось. И что сделал этот мерзавец Воропаев? То, о чем они договаривались с Колькой? Показал мне? Конечно показал, но какой оригинальный выбрал для этого способ… Как только Сашка получил «доказательства неверности моего мужа» мне, он сразу поехал к отцу. К моему отцу! С пачкой фотографий и отчетом Бродяги, который я же сама и писала. А наутро недалеко от входа в «Zimaletto», когда мы с Зорькиным тихо и мирно шли на работу, дорогу нам преградил папа. — Ну что, зятек, поговорим? — Дядя Валера, вы какими судьбами здесь? Папа, ты что здесь делаешь, — на два голоса спросили мы с «мужем». — Ты не смей меня называть папой, а вот с тобой я поговорить хочу, — тыча пальцем в Кольку, закричал отец и схватил его за грудки. — Ты что же, гаденыш, творишь? Думаешь, что если Катюха отреклась от родителей, то за нее теперь и заступиться некому? Это ж надо, какому блудливому щенку мы отдали свою единственную кровиночку! А он, паразит такой, мало того, что ее развратил, против родных отца-матери настроил, так еще и в блуд ударился. Щенок! С этими словами папа размахнулся и, как Колька не уворачивался, а здоровый фонарь под левым глазом начал освещать его путь всю ближайшую неделю. Оно и понятно, мало того, что у них были разные весовые категории, так еще и моральные принципы ни за что не позволили бы Зорькину ответить ударом на удар пожилому человеку. Я инстинктивно закричала, начала оттаскивать папу от Кольки. На мой крик сбежались и Потапкин, и Милко, входящий в этот момент в двери «Zimaletto», и Малиновский, выскочивший из даже не заглушенной машины. Пока все остальные пребывали в шоке, Ромке удалось вырвать Зорькина из рук отца. Вот тут Сашкин замысел и сработал… Папа вытащил из кармана фотографии и швырнул их в меня. Папа-папочка, что же ты наделал? Поддался манипуляции злейшего моего врага. Я же не могу никому рассказать, что наш с Колькой брак фиктивен. В результате, во-первых, Милко с Колькой из друзей превратились во врагов. Вуканович упорно с Зорькиным не разговаривает, только все время пытается сделать ему какую-нибудь пакость, и даже мое заступничество не помогает, а во-вторых, все кабинеты и коридоры компании обсасывают свеженькую и жирненькую сплетню о том, что у меня растут ветвистые рога. Когда Колька встретился тем же вечером с Воропаевым и спросил его, почему он нарушил договоренность, и не боится ли он, что отдача тоже может быть жесткой, он услышал в ответ: — В любви и на войне никакие договоренности не действуют. Я люблю твою жену, и я ее получу. И даже никогда не упрекну за то, что она спала с тобой. — Ты нормальный? Ты же ее хотел только на время. Ты понимаешь, что теперь наше с ней примирение будет невозможно? Ее отец никогда не допустит этого. — Я нормальный, и то что мне нужно, я беру не в долг, а насовсем. И не кипятись! Если ты продал жену, то ты ее не заслуживаешь. — То есть ты это спланировал заранее? — Можешь не сомневаться. — Значит, ты не станешь удивляться, если и тебя будет подстерегать сюрприз. Ты же не думаешь, что я эту подставу проглочу молча, правда? Держи, это первый возврат. Колька, вообще-то не драчун, но наверное в тот момент он уж слишком был зол, а Сашка расслаблен и даже подумать не мог, что первая отдача прилетит так быстро, вот и пропустил удар. Неслабый удар, как видно. Теперь у них у обоих под левым глазом светили фонари. — А теперь условия буду я диктовать, — зло и непреклонно прошипел Зорькин. — Мы договаривались на десять процентов от прибыли с каждой сделки в твою пользу, так? — Так, — то ли сказал, то ли проскулил Сашка. Оно и понятно, уж слишком часто в последнее время ему доставалось по голове. То Милко запустит баночкой, то Ромка с Андреем приложатся, а то и колонна в гараже идет на таран. — Хорошо, что ты это помнишь. Только условия меняются, теперь ты мне должен платить не десять, а пятнадцать процентов. И деньги вперед! Это мое последнее слово. — Мы так не договаривались! — взревел Сашка. — Точно, не договаривались, но я всегда хорошо учился. И то, что в любви и на войне никакие договоренности не действуют, я выучил наизусть.POV Роман Малиновский.
От Катьки осталась одна тень, ходит, как в воду опущенная, почти не улыбается, почти ничего не ест и все время мерзнет. Мы с Кирой подумали-подумали, да и решили отправить ее на выходные к Андрею. Даже если он не сможет вырваться из больницы, если им обоим придется все время торчать в реанимации, Кате все равно полегчает рядом со Ждановым. Ей необходима передышка, особенно после того, как этот выродок ее приставал к ней прямо в президентском кабинете, вернее в кладовке при кабинете. Катя зашла туда, чтобы взять какие-то документы, в то же самое время вурдалак ввалился в приемную, мгновенно оценил ситуацию, забежал в чулан и закрыл за собой двери. Что там произошло в точности, мы до поры до времени не знали, подруга как только начинала рассказывать, так сразу пускалась в рев, но точно одно, что Сашка уполз ни с чем. Именно уполз, держась за свои причиндалы. И вот, наконец, сегодня Катя рассказала Кирюше, что Воропаев сделал ей предложение выйти за него замуж, протянул очередное кольцо, она рассмеялась в ответ, сказала, что не променяет Кольку, пусть даже изменяющего ей, но любимого, на ненавистного Сашку. Он разозлился, попытался силой ее поцеловать, она стала отбиваться, тогда он вообще рассвирепел, разорвал на ней кофту и начал срывать бюстгальтер, тут Катька ему и врезала коленкой в пах, а когда он согнулся от боли, еще и по голове ему сверху папкой стукнула. — Дурища, — Кира была вне себя. — Почему ты сразу не рассказала? Ты понимаешь, что это уже уголовка? Понимаешь что мы могли прихватить Сашку за задницу? Почему ты молчала? Это можно было квалифицировать, как попытку изнасилования, если бы мы сразу вызвали милицию. Кать, почему? — А если бы это дошло до Андрея? — глаза ее мгновенно заволокли слезы. — Ты считаешь, что я должна была еще и это взвалить на плечи Андрюши, да? Вот и поговори с ней, с такой совестливой… В общем, мы решили отправить ее в объятья Жданова, хоть на пару дней...