Вы, право, ни о чем не сожалейте...

POV Катя Пушкарева.

      В торговом центре мне совершенно нечего было делать. И прежде всего потому, что все мои мысли были сейчас с Андреем. Я очень за него переживала, гадая, что же могло его так взволновать в разговоре с родителями, что у него случился приступ.       Помню, как долго и тяжело мы сражались с Колькиными паническими атаками, как перед каждым экзаменом и после него все проговаривали, а потом медитировали, сколько сил, сколько времени, сколько нервов было потрачено пока у Зорькина его приступы не сошли на нет, и ведь он не был одинок, я всегда была рядом. А Андрюша? Он совершенно один. Разве Киру интересует его здоровье? Уверена, что нет, иначе она никогда не устраивала бы ему скандалы, зная, что это может спровоцировать паническую атаку.       Я думаю, что никто не знает о болезни Андрея, по-моему он ее скрывает, хотя особого смущения, когда я с ним заговорила про приступ, я не увидела.       В кафе идти не хотелось, от одного слова «мороженое» меня подташнивало, а уж заниматься шоппингом мне вообще было противно и скучно, да и презренного металла у меня на покупки не было. Какие покупки, когда я безработная, а часть денег из тех, что оставил мне Колька перед отъездом уже ушла на продукты, не буду же я кормить ребят бутербродами, да и алтайский мед неслабую дырочку сделал в бюджете. Ну и ладно, лишь бы он Ромке помог, а деньги… А что — деньги? На неделю еще хватит, даже если мы втроем будем наедаться до отвала, а потом я что-нибудь обязательно придумаю. Или на работу вернут, или на другую устроюсь, или Колька не даст жене погибнуть.       В общем, торговый центр вместе со всеми его радостями никак не вписывался в мое мрачное настроение, и я пошла в парк при клинике, решила там подождать Андрея. По дороге купила горячего кофе в разовом стаканчике, и подошла к воротам.       — Вот повезло вашему мужику, — сказал мне пожилой дядечка, открывая калитку. — Тут акромя алкоголиков и наркоманов никто и не лечится, а вы вона какая заботливая жинка. Третий раз за день приходите. А можа тут лежит отец ли брат? Никогда не видал, чтобы жинки так верно ходили к своим алкоголикам.       — У меня здесь друг. И он не алкоголик, просто отравился паленым виски.       — Чего? Во заразы! Мало им водку паленой делать, так они еще и за виски взялися. Такие деньжищи берут и продают отраву. Ну, проходи.       Я немного прошла по направлению к корпусу и оглянулась, хотелось не заметно повернуть на тропинку, ведущую к парку. Слава Богу, дядечка уже разговаривал с каким-то мужиком и совершенно не смотрел в мою сторону. Я быстренько пошла в сторону деревьев, но успела сделать лишь несколько шагов, как вздрогнула, выронила стакан с кофе и застыла, будто мне кто-то сказал: замри.       Буквально в нескольких метрах от меня стояла старая знакомая, пожилая полная цыганка, и хмуро прищурившись, с неодобрением смотрела на меня в упор. Может, я и закричала бы от неожиданности, но мне почему-то стало страшно любопытно откуда она взялась, ведь только что впереди не было ни одной живой души. Ну не из-под земли же она выросла, правда?       — И куда ты идешь, красавица? Позолоти ручку, все те­бе рас­ска­жу, ни­чего не скрою. На­учу, как быть и как жить. Пос­лу­ша­ешь ме­ня, мимо судьбы не проскочишь.       И тут я вспомнила, как Колька мне советовал дать ей денег, чтобы проверить глюк это или реальная цыганка. Я полезла в сумочку, достала кошелек, вытащила оттуда сто рублей и протянула женщине. Она хмыкнула, схватила купюру и молниеносно отправила ее себе за пазуху.       — Ты меня проверять вздумала? Да еще какой-то сотенной? Э, милая, если я твой глюк, то и деньги глюк. Придешь домой, а твоя бумажка лежит себе в кошельке, как лежала.       «Точно, глюк. Не может же реальная тетка знать, что у меня в голове крутится», — подумала я и напряглась. Зрительные вкупе со слуховыми галлюцинации, это диагноз отнюдь неутешительный, кажется, пора идти к врачу. Хотя… Колька же тоже ее видел и слышал. А, как говаривал папа из Простоквашина: — Если бы мы с ума сошли, то не оба сразу. С ума поодиночке сходят, это только гриппом все вместе болеют. — Так что понятно лишь то, что ничего не понятно.       — Я не понимаю, чего вы от меня хотите, — осмелев, довольно бойко спросила я.       — Я от тебя? Ничего. Это я тебе нужна, а не ты мне. Помнишь, что я сказала, когда ты заявила, что никто на тебе по-настоящему жениться не захочет?       — Д-да, — запинаясь ответила я. А ведь верно, она мне тогда сказала, что я ошибаюсь, что меня еще как мужчины будут любить, и красавицей назвала. Все так и получилось, ведь любят, сразу двое любят. И красивой я стала! Так чего я дергаюсь, может лучше послушать, что мне цыганка еще скажет? — А меня с работы уволили, — неожиданно добавила я.       — С работы? Подумаешь! Помяни мое слово, как уволили, так и назад возьмут. А теперь слушай меня внимательно, девонька, если хочешь счастливой стать, да его, Андрея своего, счастливым сделать.       Вот тут я ей и поверила. Окончательно и бесповоротно! Ну, откуда бы она знала имя человека, которого я люблю, если бы и вправду не была ясновидящей? Поверить-то поверила, а язык без костей все равно выпалил:       — Если вы все знаете, то скажите, как меня зовут.       — Ну, ты и дуреха. Я ж на свадьбу к тебе приходила, там тебя Катериной и кликали. Если бы и не знала, так услышала бы. А теперь замолкни. Вся обратись в слух. И глаза закрыть можешь, так быстрее дойдет.       Глаза я решила ни за что не закрывать, мало ли что, еще обворует.       — Что у тебя воровать-то, красавица? Закрывай глаза, и не бойся. Слушай меня внимательно. Хочешь счастья, бейся за него, сильной будь, очень сильной, смелой и верной. Поняла? — я кивнула. — А теперь запоминай. Ты сейчас не здесь должна быть…       — А где? — перебила я ее и даже глаза попыталась открыть, но почему-то не смогла.       — Молчи и слушай! — голос цыганки стал глубоким и каким-то проникающим в самое мое нутро, как будто я была на сеансе гипноза. — Ты сейчас должна быть рядом с Андреем. Ему очень нужна твоя помощь, и не только ему, но и его другу. Если ты не поможешь, никто не поможет. Будут тебя гнать — не уходи, будут скрытничать — заставь все тебе рассказать, будут ругаться — не обижайся. Им трудно доверить свою тайну кому-нибудь. Уйдешь, промолчишь, обидишься — потеряешь Андрея. Так и знай! Потеряешь. Ты видела, что с ним было у подъезда? — я снова хотела кивнуть, только на этот раз у меня ничего не получилось, словно я и правда была под гипнозом. — Это были только цветочки, ягодки будут, если ты ему не поможешь, если не скажешь, что любишь его, что ты его судьба. Поняла? Нельзя мне тебе всего рассказывать, но одно ты можешь напомнить Роману: цыганка велела быть и смелой, и верной, тогда все будут счастливыми.       — Что значит, напомнить? — спросила я, и открыла глаза.       Но никакой цыганки уже не было, вообще никого и близко не было. Только тут мне стало страшно по-настоящему. Ни секунды больше не раздумывая, я развернулась и побежала к корпусу клиники, а уже через пару минут постучала в двери палаты. Голоса внутри резко стихли, я немного подождала, прислушалась, но никто мне так и не сказал, мол, да, войдите. В другой ситуации я бы и не подумала входить без приглашения, а сейчас только подумала: «Гоните? Не уйду!», и открыла двери.       — Катя? — Андрей недоуменно взглянул на меня и сразу отвернулся к окну, но я успела заметить, что у него дрожат руки, а под глазами появились синяки. — Зачем вы пришли? Мы же вроде договаривались созвониться, когда я освобожусь?       Он сказал это так сердито и раздраженно, что я даже обиделась. А вдруг у меня что-то случилось, и я пришла за помощью? Хотела развернуться и уйти, да вспомнила: «будут ругаться — не обижайся», и решилась.       — Андрей Павлович, я пришла, чтобы помочь.       — А у тебя просили помощь, Катюха? — резко, даже слишком резко спросил Ромка.       — Кто-то мне говорил, что пошел бы со мной в разведку, и что мы друзья. Не помнишь кто?       — А я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Да только в разведку ходят по заданию, а тебя никто не про…       — Роман, я по заданию. Меня просили тебе передать, что цыганка велела быть и смелой, и верной, тогда все будут счастливыми.       — Что? — Малиновский уставился на меня, как на призрак, затем медленно отошел к своей кровати и опустился на нее. — Кто тебя просил передать мне это?       — Та самая цыганка.       — И чья ты судьба? — кажется, у Романа снова начала подниматься температура, по крайней мере то, что ему стало холодно, это точно. Иначе зачем бы он набросил на плечи одеяло.       — А это не твое дело, — я, наверное, покраснела, но заговорила уверенно. — Сами молчат, ничего мне не говорят, а сами от меня откровенности ждут, — я даже ногой от переполнявших меня эмоций топнула. — Андрей Павлович, вы прекрасно знаете, что я аналитик, и с мозгами у меня все в порядке. Я правда могу помочь разработать план, да я уже его разработала.       — Вот как? — резко повернулся ко мне Андрюша. — И какой? Вернее, план чего вы уже разработали, Катенька?       — Если Павел Олегович будет голосовать за Воропаева, то…       — Катюша, — я видела, что слова, а точнее, мягкий тон, дается Андрею с трудом, что он едва сдерживается, чтобы не вытолкать меня за двери, — наши проблемы не имеют никакого отношения к голосованию. Это личное… То есть, не только личное, но мы все равно ничего ни можем вам рассказать, потому что проблемы с «Zimaletto» тесно переплетены с личным… Понимаете?       — Личное? Понимаю. Я для вас человек новый и чужой, — я занервничала, — и вам обоим очень трудно… Господи, как же она сказала?..       — Кто, она?       — Цыганка. А, вот… «Им трудно доверить свою тайну кому-нибудь». Ладно, тогда я первая. Андрей Павлович, Ромка, помните, какой я пришла в компанию?       — Катька, ну к чему ты это? — Роман, видимо, хотел заставить меня замолчать, но у него ничего не вышло.       — Значит, помните «зубастого крокодила»? Очень хорошо. А теперь слушайте.       Клянусь, это была не я. Я никогда не пошла бы на душевный стриптиз. Но в тот момент меня как будто несло какой-то волной, все происходило, словно против моей воли.       — Я была уверена, что я страшная, что ни один мужчина никогда даже не взглянет в мою сторону, а ребенка я очень хотела. Я и сейчас хочу ребенка, но это к делу не относится, — пробормотала я себе под нос, не смея поднять глаза на ребят. — Что такое мой отец, вам объяснять не нужно… Мне необходимоо было бежать из дома и родить ребенка в законном браке, чтобы никто и никогда не смог сказать ему, что он байстрюк. У Кольки тоже были свои причины для того, чтобы жениться. Вот и… Короче, мой брак, он фиктивный.       — Катенька, вы беременны? — с каким-то благоговейным трепетом спросил Андрей.       — С чего вы это взяли?       — Ну, вы сказали, что вам нужно было родить ребенка в законном браке, и я подумал, что вы…       — Нет, я не беременна.       — А зачем тогда ты нам об этом рассказала? — Ромка нервно хохотнул и уставился на меня.       — Я хочу, чтобы вы оба поняли степень моего к вам доверия.       — Кать, — Андрей, как тогда в его кабинете очень мяг­ко, но как-то мгно­вен­но ко мне по­дошел, взял ме­ня ру­кой за под­бо­родок и под­нял мое ли­цо, дол­го, мне по­каза­лось, что це­лую веч­ность, смот­рел мне в гла­за, и вдруг об­нял ме­ня, при­жал к се­бе и на­чал гла­дить по го­лове. — Помнишь наш разговор? Я тогда сказал тебе, что я люб­лю те­бя, что так уж пос­лу­чалось, по­мнишь? Я даже добавил, что я в этом не ви­новат. Помнишь?       — Помню.       — А что ты мне ответила, когда я спросил любишь ли ты Колю, ты помнишь?       — Да. Я сказала, что это са­мый луч­ший че­ловек из всех, ко­го я ког­да-ли­бо зна­ла. Са­мый доб­рый, са­мый пре­дан­ный, са­мый род­ной мой че­ловек. Я и сейчас могу так сказать. Единственное, чего я не сказала, что я его люблю. Нет, я люблю его, но как друга, как брата, даже, как близнеца. Но не как мужчину.       — Чья ты судьба, Катенька? И не нужно говорить, что это не мое дело.       Я уже открыла рот, чтобы ответить, но тут откуда-то сбоку раздался Ромкин голос:       — Господа, я вам не мешаю?..