POV Андрей Жданов.
Черт, второй раз за последнее время… Нет! Так мы не договаривались, с этим нужно что-то делать. Что?.. Позвонить?! Кому? Кате или Ромке. Да, хорошо бы, жаль, не смогу, руки дрожат, в цифры не попадаю. — Палыч, это всего лишь паническая атака, сейчас все пройдет, слышишь? — бормотал я, пытаясь унять дрожь, только она почему-то не унималась, а страх сойти с ума или совершить неконтролируемый поступок, слишком быстро переходил в стадию страха смерти. — Катя! Катенька… — позвал я в пустоту, прекрасно понимая, что никто не придет на помощь. — Мне страшно, я умираю. — Андрей Павлович, — раздался совсем рядом со мной взволнованный голос Кати, — что с вами? Господи, как это — умираю? — Вот и глюки пришли. Ничего, Палыч, держись, сейчас все пройдет, ничего, — ноги стали совсем ватными, и я опустился на землю, зато дышать сразу стало легче. — Я не глюк, — моей руки коснулась ледяная рука. — «Рука смерти, — подумал я, и неожиданно сумел глубоко вздохнуть. — Надо же, удалось, сейчас начнет отпускать». — Я Катя. Андрей Павлович, вы меня помните? — на лицо капнуло пару капель влаги. — Я сейчас вызову скорую. — Катя? — мозги начали возвращаться на место. — Что вы здесь делаете, Катенька? — я стал лихорадочно соображать, как мне себя вести, что говорить, что делать, чтобы она ничего не заметила, не поняла, что я раздавлен, теперь уже окончательно, навсегда. — Я здесь живу, Андрей Павлович. — Где здесь? На улице? — Да нет, в квартире. Вы позвонили в домофон, я открыла, а вы все не идете и не идете, я посмотрела на экран, а вы какой-то не такой, дрожите, бормочите что-то, трясетесь весь, вот я и вышла, чтобы помочь. — Значит меня у подъезда скрутило? — Ну, да. Пойдемте домой, — она всунула свою ледяную ладошку в мою руку и, как маленького, повела меня по лестнице вверх. — Сейчас я сделаю вам горячего чая, и скорую вызову. — Не надо скорую, Катенька, уже почти все прошло. — А что это было? Паническая атака? — Господи, с чего это вы такой вывод сделали? И вообще, вы откуда такие названия знаете? — У Кольки на втором и третьем курсе почти после каждого экзамена такие атаки были. — Катя задумалась, потом очень внимательно на меня посмотрела. — У вас что-то случилось? Да? Что-то в разговоре с родителями пошло не так? Павел Олегович передумал за вас голосовать? Она спросила все на одном дыхании, а потом вдруг ужасно смутилась, засуетилась, схватила чайник, начала наливать в него воду, отставила его, открыла шкафчик, достала шоколадку, протянула мне. — Вот, съешьте, сейчас это очень полезно, — опустила глаза и покраснела. — Простите меня за бестактность. Пожалуйста. — Катенька, успокойтесь. Никакой бестактности не было. А можете мне сказать, по каким признакам вы так безошибочно поставили диагноз? — Глаза. — Что, глаза? — Вернее взгляд. Понимаете, у Кольки тоже тогда был такой взгляд, полный ужаса. — Вы очень по нему скучаете? — Очень. — Катя опустила голову. — Мне ужасно его не хватает. Это единственный человек в мире, с которым я могу быть абсолютно откровенна, и не боюсь показаться смешной и нелепой. — Завидую. — Кому? Мне или Кольке? — Конечно Николаю. Я бы дорого отдал, чтобы вы и со мной стали откровенны и ничего не боялись. — Не получится. — Почему? — Потому что и вы со мной не очень-то откровенны, — улыбнулась Катюша. — Хватит разговаривать, пейте чай. — Катя, простите, но вначале мне надо позвонить, все остальное потом. — Нет ничего проще, я пойду к себе. Вы звоните, и пейте чай. — Катенька вышла. До чего же тактичная девочка, я же ее не просил об этом, а она сама как-то догадалась, что если уж я вернулся со встречи с родителями в панике, значит что-то произошло. А если я при этом ей не рассказываю, что именно произошло, значит и у меня есть другой человек, с которым я могу поделиться. Один единственный в мире. Стоп! Но это же не значит, что я его люблю, или что он мой муж/жена! Он мой друг, мой настоящий друг. Скучаю ли я, если Ромка куда-то уезжает? Конечно скучаю. А уж если нужно поговорить, а его нет рядом, так я вообще начинаю сходить с ума. Да если бы я сразу после разговора с предками смог все обсудить с Малиной, то и приступа бы никакого не было. Так может, и Коля для Катеньки?.. Бррр… Нет-нет, только не сейчас, я снова ничего не могу предложить Катюше. Ничего! Отсюда и паника, отсюда и ужас. И даже Ромио мне ничем не сможет помочь, разве что подставит свое плечо, чтобы было куда выплакаться. — Ромка?! — Нет! Какой еще Ромка? Вы попали в резиденцию принц… — Малина, мне не до шуток. Нужно поговорить. — Ну, приезжай. Мне, как ты понимаешь, добраться до тебя гораздо труднее. — А как ты себя чувствуешь? Я не очень в напряг буду? — Уже лучше. Меня тут Катька алтайским медом отпаивала, так что я вполне себе жив и почти здоров. — Тогда выезжаю. Катя меня перехватила в прихожей, когда я, уже открыв входную дверь, крикнул ей: — Мне нужно отскочить по делам, буду часа через два-три. Ага, размечтался. Никуда она меня одного не выпустила, сказала, что после такого приступа человек не может садиться за руль, и еще кучу всякого разного. А сама быстренько положила в пластиковые контейнеры мясо, овощи, какие-то салаты, вызвала такси, и уселась в него рядом со мной. Я только рот открыл, чтобы объяснить, что нам нужно поговорить, но Катя и тут меня опередила. — Андрей Павлович, вы не думайте, я понимаю, что вам нужно поговорить, и я с вами к Ромке не пойду, вы сами его покормите, там и на вас еды тоже хватит. — А как же вы, Катенька? — Я? Ой! Вы даже не думайте обо мне. У меня сегодня обширная программа, хочу зайти в торговый центр, посидеть в кафе, съесть мороженого и пройтись по магазинам. А вы мне потом позвоните, когда соберетесь домой, и мы встретимся. Ладно?Из дневника Романа Малиновского.
06. 09. 2005 г. Я несколько раз выглядывал в коридор, потом не выдержал, набросил на плечи куртку и спустился в парк, окружавший клинику. Я же еще по голосу понял, что у Палыча новости не самые развеселые, вот и дергался, ожидая его. Но я ошибся! Все было еще хуже, чем я мог себе вообразить. Это я понял сразу, как только мы вошли в палату и он начал суетливо доставать какие-то судочки с едой, приговаривая: — Вот, Катерина велела тебе обязательно скушать мяско (Скушать? Мяско? Это совершенно не его лексикон. Блин, да что случилось-то?). А тут еще салатики есть. И… — Палыч, хорош! — перебил я его. — Давай, рассказывай. — Я должен жениться на Кире, Ромка. Я не смогу этого избежать. — Акции? — И акции тоже, — казалось, Андрей сейчас взвоет. — Рассказывай по порядку, — холодея от ужаса, устало попросил я. — Думаешь, просто? Мне бы выпить, хотя бы чуть-чуть. — Погоди, я сейчас, — крикнул я и выскочил за двери. Да у нас было алкогольное отравление. Но это не значит, что Андрюха не может выпить пятьдесят грамм спирта, чтобы суметь начать говорить. А сегодня как раз Анна дежурила, что я зря ей куры полдня строил, что ли? Так что спиртом я разжился быстренько. Андрей его даже разбавлять не стал, заглотал как воду, водою же и запил. Подождал пару минут и выложил все, как миленький. — Ромка, помнишь, ты мне говорил о тридцати одном проценте акций, оставшихся к январю двухтысячного в руках Ждановых? — Помню, конечно. Еще четырнадцать Воропаев должен был переписать на твоего отца в день вашей помолвки. — Он переписал. — И? — Он переписал… С оговоркой. — Палыч! Хорош жилы тянуть, ты будешь говорить, или за каждым словом к тебе с поклоном ходить нужно? С какой оговоркой? — заорал я, и сразу заткнулся, потому что Андрей начал вдруг задыхаться. — Э, ты чего? Может врача позвать? — Не надо врача. Дай мне воды. Он выпил воду, помолчал немного, и начал свой рассказ. — Короче, в сентябре тысяча девятьсот девяносто восьмого года, сразу после дефолта, когда отцу каким-то непостижимым образом удалось не разориться, а наоборот, взлететь… Нет-нет, там все чисто, это совсем не то, что ты думаешь… — А я ничего не думаю, я прекрасно знаю, как это получилось, — перебил я Андрея. — Опаньки, откуда? — Я же тебе рассказывал, что я три дня добывал сведения о «Zimaletto», об акциях, о Воропаеве, ведь рассказывал? — Да, но ты ни словом не обмолвился о дефолте. — Это потому, что мы тогда говорили совсем о другом. Так вот, Павел Олегович тогда по чистому недоразумению всю наличность сбросил на ткани, фурнитуру и оборудование, как раз перед дефолтом, и все успел получить. А уже шил по новым расценкам. Он потому и здание выкупить смог, что невольно сыграл на разнице. Рассказывай дальше. — Так вот. В сентябре, когда компания была на подъеме, отцу позвонили и «вежливо» попросили поделиться акциями, хотели всего тридцать процентов. Он отказался. Тогда у нас загорелся пошивочный. Загорелся ровно в полночь, как папу и предупреждали, когда в цехе было полно людей, как раз пересменок. Никто не пострадал, но это был первый звоночек. Потом отца еще пару раз пугали, и обязательно выполняли свои угрозы, и проценты с каждым разом повышали. В общем, когда ему позвонили и предупредили, что-либо он сегодня выбрасывает в продажу шестьдесят восемь процентов своих акций, либо завтра получает посылочку с частями тел. — К-каких тел? — я даже заикаться начал. — Моего и маминого, — как-то очень обреченно ответил Андрей. — Папа не стал проверять выполнит ли свою угрозу анонимный террорист, а выбросил акции на биржу. — Нет, Палыч, я же тебе уже говорил, что в свободную продажу акции не поступали. — В свободную? Конечно не поступали. И все же они были на бирже, целых две минуты. — Понял. Что дальше. — А дальше… Первого октября у отца появился друг и партнер, Воропаев Юрий Александрович…