POV Андрей Жданов.
Что-то ускользало. Что-то невидимое, почти незаметное, но именно оно и было самым главным во всем, что мне рассказал Ромка. Я уже по третьему разу прокручивал наш разговор, но снова не смог ни за что зацепиться. И тогда я решился заглянуть в его дневник, чего мне очень не хотелось, несмотря на то, что он сам мне сунул его в руки, возможно так мне удастся понять, что же я не могу разглядеть и почему это так важно.Из дневника Романа Малиновского.
02. 04. 1997 г. — Ты никуда не уйдешь? — Никуда. — Я только возьму куртку, там документы и… остатки денег, — мне смешно, какие там деньги, целый год копил на двадцатилетие, а теперь хорошо, если на такси наскребется. — Я тебя дождусь, не волнуйся. И я верю, что она будет меня ждать столько, сколько нужно, я бросаюсь в бар, но уже у самого входа разворачиваюсь и возвращаюсь к ней. — Я не могу уйти. — Почему? — Я боюсь, что ты исчезнешь. — Тогда пойдем вместе, — она важно берет меня под руку, и тут же прыскает со смеху. — Ты чего? — Прямо как взрослые, — хохочет она, и мне начинает казаться, что грязные весенние лужицы обрамлены не рыхлым подтаявшим снегом, а распустившимися ландышами. Вот они-то и трясут своими головками-колокольчиками, издавая этот серебристый, заливистый смех. — Ты пахнешь ландышем, — ни к селу, ни к городу говорю я. — Да, это мои духи, — улыбается она, и зачем-то уточняет: — «Diorissimo». — Ландыш мой, моя судьба, — слова вырываются из самого нутра неожиданно даже для меня самого. Нет, тут нет никакой подсказки, тут только Ромка раскрылся романтиком, сумевшим влюбиться с первого взгляда. И больше ничего. Даже о ней ничего особенного сказать нельзя. Девочка, как девочка, смешливая, озорная и очень маленькая, вот пожалуй и все.Из дневника Романа Малиновского.
07. 07. 1997 г. Санаторий «Сосны» — Они не плохие, мне так кажется, хотя я могу и ошибаться, — она пытается защитить своих родных, — просто не очень умные… — Ты хотела сказать глупые? Это не так! Твой отец не достиг бы таких успехов, если бы был глуп, а брат никогда не поступил бы в Оксфордский университет, если бы не был умен. — Я не сказала глупые, я сказала не очень умные. Как же тебе объяснить, чтобы ты понял? Папа недалекий и чванливый человек, из нуворишей, про таких говорят, мол, из грязи в князи. Пойми, он не только придумал свою прошлую жизнь, он поверил в нее, и теперь очень боится, что когда-нибудь, кто-нибудь ему напомнит, из каких он вышел низов. Особенно его беспокоит мнение его компаньона. Понимаешь? — Нет, не понимаю. Если ему так нравится жить выдуманной жизнью, так пусть живет. Хотя мне кажется, что только… — я спотыкаюсь на слове «идиот», ну, не могу я сказать моей солнечной девочке, что ее отец дурак. Умный бы не отказывался ни от себя, ни от своих корней. — Не важно, солнышко. А мы-то, мы здесь причем? — Как это причем? Папина дочка должна встречаться только с «ровней». А тебя они ровней не считают. Вот сына своего компаньона отец считает мне ровней. И знаешь, что самое смешное? — Что? — Что папин компаньон, прекрасно зная, что наша семья от сохи, вовсе не считает меня неподходящей партией для своего сына. Вот где настоящий интеллигент и интеллектуал, не то что мои — все по верхам. Дилетанты в десятом поколении. Она смеется. Весело задорно и звонко. Перекатывается на живот и смотрит на меня, я всеми фибрами души чувствую ее взгляд. Смотрит долго, любуется. Потом нежно и бережно слизывает слезинку в уголке моего глаза. — Посмотри на меня. Ну, пожалуйста. — Не могу, солнце бьет прямо в глаза, — она знает, что я обманываю, не мог же я не почувствовать ее тени на своем лице. Но у меня текут слезы. Мне очень обидно, и я не хочу, чтобы она увидела, что я плачу. — Я солнце заслоню руками, и в прошлое закрою дверь, — безжалостно перевирает она слова песни Аллегровой. — Открой глаза, солнца нет, перед тобой только я. — Тогда я вообще ослепну. Ты в тысячу раз ярче и жарче солнца, — у меня перехватывает дыхание. … Мы не виделись больше месяца, она сдавала выпускные экзамены, а у меня были каникулы, но я никуда из Москвы не уехал, каждую минуту, каждую секунду ожидая ее звонка. У нее уже был мобильный, а у меня — нет, вот я и не выходил никуда из дома, даже в ванную таскал с собой аппарат, даже спал, сжимая в руках телефон, чтобы не пропустить весточки от нее. И она звонила, правда не так часто, как мне бы хотелось. Но я понимал, что ей некогда, выпускные экзамены — это не шутка, да и родные старались ни на минуту не оставлять ее без присмотра. Все это я понимал и не обижался. Только недоумевал, почему ее отец и брат так категорически настроены против того, чтобы мы встречались. Они же меня никогда не видели, не знали моих намерений. Но зато они знали, что я учусь, учусь в довольно престижном ВУЗе, значит у меня есть перспектива, значит я смогу обеспечить семью. За что же они с нами так? Что мы воры или преступники, чтобы встречаться украдкой? Мы же любим друг друга! Я ее уважаю, даже не прикоснулся к ней, хоть она и была не против. Так чего ж им еще надо? — Хочешь, я сам поговорю с твоим отцом? — однажды спросил я. — Вот увидишь, они со мной познакомятся и перестанут тебя прятать. — Нет, Ромочка, — страшно испугалась она. — Ни в коем случае. — Но почему? — Мой отец… Впрочем, не важно. Я сама, я все сделаю сама. — Когда? — Не знаю, мне нужно время. — Я не могу так больше. Я ужасно скучаю. Мне кажется, что если я тебя не увижу в ближайшее время, я просто сойду с ума. — Увидишь, очень скоро увидишь, — засмеялась она так весело и радостно, что у меня настроение подпрыгнуло до небес. — Послушай, что я придумала. Послезавтра последний экзамен. Я уже неделю делаю вид, что на гране нервного срыва из-за экзаменов. Мама мне купила путевку в санаторий «Сосны» в Подмосковье. — Ты едешь одна? — я даже дышать перестал от предвкушения. Денег на путевку у меня нет, но всегда можно разбить палатку где-то неподалеку. — Нет, Ромка, одну бы меня не отпустили. — А с кем? — хорошего настроения как не бывало. — С отцом? — А вот и не угадал! — залилась ландышевым смехом любимая. — Папа с мамой уезжают в Прагу, а брат мотается по Европе, вот родителям и ничего не осталось, как отправить меня с сестрой. Но она безбашенная, как бы не обещала папе, что будет следить за мной, я точно знаю, что вся ее слежка будет заключаться только в том, чтобы по утрам говорить: «Веди себя хорошо», днем спрашивать «Ты поела»? А по вечерам просить меня не мешать ей. Ну, может, еще и спокойной ночи будет желать по ночам. Назавтра же утром я позвонил в санаторий «Сосны», а уже ближе к вечеру приступил там к работе заготовщиком на кухню ресторана. Работа была простая, рассчитать продукты и вовремя подготовить их нужное количество. Пока она не приехала, я еще и овощи чистил, и несложные полуфабрикаты делал в дополнительные часы. Деньги нужны были до зарезу, уж очень хотелось мне ее хоть немного побаловать. И вот мы лежим с ней в высокой и мягкой траве рядом с палаткой, которую я все-таки разбил за пределами санатория, чтобы спрятать нас от всех посторонних глаз. Мы оба знаем, что это случится сегодня, мы так решили, оба волнуемся, ждем этого, и в то же время оттягиваем этот момент. Уж больно хорошо нам лежать в траве, разговаривать и наслаждаться тем, что мы вместе. — Посмотри на меня, Ромочка. — Не могу. Ты такая красивая, такая любимая, что я боюсь. — Чего? Меня или любви? — Себя. Боюсь, что наброшусь на тебя, как дикарь первобытный. — Набрасывайся, я не против, — хохочет она, и я не выдерживаю, открываю глаза… Солнце пробивается сквозь ее светлые длинные прямые волосы, кажется что вся она светится, вместе с сияющими огромными серо-голубыми глазами. — Девочка моя солнечная, — выдыхаю я, — ландыш мой, я люблю тебя, — и уже через минуту я несу ее в палатку… Стоп! Тут что-то есть. Тут есть подсказка, только нужно ее поймать. У девочки светлые глаза и волосы, есть брат и сестра. Сестра безбашенная. Оксфорд. Отец бизнесмен у которого есть компаньон... Так-так, это не просто тепло, это уже горячо. Нет, не может быть! Этого не может быть! Мне стало плохо. Физически плохо. Дышать становилось все труднее, сердце начало выделывать немыслимые кульбиты, а руки противно задрожали и вспотели. Только этого не хватало, давно у меня не было приступов паники, и вот, кажется, опять… Хотя сейчас это закономерно, алкоголь и стресс, это прямой путь к приступу. А стресс был, и еще какой, если моя догадка верна, то я вообще не представляю, как мне дальше жить, как смотреть Малине в глаза, и что с нами со всеми будет. Господи, что же делать? Я и так себя жрал за то, что Ромкина трагедия прошла мимо меня. Нет, я знал, что у него была девушка, что он ее очень любил, даже жениться собирался, но прятал ото всех, говорил, что познакомит только на свадьбе, чтобы никто ее у него не отбил. Знал, что они расстались весною двухтысячного, он тогда запил, забросил учебу, я еще постарался ему помочь, и очень обрадовался, когда он осенью начал учиться, как одержимый, и девиц менять, как перчатки. Но я понятия не имел, что там была такая любовь и такая трагедия. Как я ни пытался тогда выяснить что случилось, как ни вытягивал его на разговор по душам, он только отшучивался, даже имени ее ни разу не назвал. Если предположить, что причиной его трагедии стал я, пусть даже невольно, то я вообще не представляю, как мне жить дальше. Едва отдышавшись и дождавшись окончания приступа, я раскрыл его дневник в самом конце.Из дневника Романа Малиновского.
12. 04. 2000 г. Мой последний день. Когда она подошла к моему столику, я ее даже не узнал. Моя девочка всегда была радостной, веселой и сияющей, даже когда у нее что-то шло не так, как бы ей хотелось. Моя девочка открыто улыбалась, у нее были искрящиеся глаза и длинные волосы, с которыми вечно играло солнце. Моя девочка сама была солнцем. А эту холодную и надменную барышню, с короткой модной стрижкой и ледяными глазами я не знал, я не был знаком с нею. — Добрый день, — и голос был не ее, моя девочка щебетала, в ее смехе серебряным звоном звучали ландыши. — Добрый? Я что-то в этом сомневаюсь. — Извини, у меня очень мало времени, поэтому… Папа сказал, что ты настаивал на встрече со мной. Угрожал в противном случае придать огласке то, что между нами было. Это так? — Нет, это не так. Я настаивал на встрече с моей девочкой, а вас я не знаю. — Оставь казуистику в стороне, говори, зачем звал. — Скажи, это правда, что тебя не заставляли делать аборт? Правда, что ты сама решила убить нашего сына? — Ты так уверен, что сына? — она холодно усмехнулась. — А может дочь? — Прекрати! — не выдержав, повысил я голос. — Это правда, что ты сама решила убить нашего ребенка?..