Из дневника Романа Малиновского.
29. 08. 2005 г. Черт побери! Как только ей это удалось, не понимаю? Почти пять лет у меня не было никакой потребности заниматься этим бабьим делом — вести дневник. Почти пять лет я обо всем мог поговорить с Андреем. Обо всем, что нужно было обсудить: о бабах, о карьере, о бабках, о высоких материях, и даже о поэзии вместе с музыкой, обо всем. Ну, или почти обо всем… Одна тема все же была табу. Но она и для меня была табу, так что, считай — обо всем. И никогда, практически ни по одному вопросу у нас с Палычем не возникало никаких терок, и вот на тебе, я снова вынужден говорить сам с собой, с умным, так сказать, человеком, чтобы хоть как-то можно было объяснить себе происходящее. Катерине все-таки удалось возвести между нами стену непонимания… Нет-нет, я на Палыча не в обиде. С другом мне, честно говоря, повезло, еще как повезло. Не знаю, где бы я сейчас был, если бы не Андрюха. Скорее всего, я бы просто спился тогда, но если бы даже и не спился, то нищим остался бы навсегда. Ни фига мне в то время не хотелось, ни учиться, ни добиваться чего-нибудь, ни вообще жить (особенно весной, когда мы с ней все же встретились и поговорили). Это Ждан мне тогда и пенделя мощного дал, и в люди, можно сказать, вывел. Пал Олегыч, как раз в тот момент, пятнадцать процентов акций «Zimaletto» перевел на имя Андрея, вводя его в семейный бизнес, да Маргошенька ему еще два процентика от своих щедрот презентовала. Вот Палыч мне и поставил условие, мол, если продолжу учебу и брошу пить, то один процент акций будет моим, а если диплом получу, то он и второй добавит. Это деньги немалые, даже если вообще не работать, на них можно очень прилично существовать. А мне захотелось работать, да еще как, причем именно в «Zimaletto», там я мог и реализовать себя, и заработать, как следует, в придачу к ренте. И вот теперь я снова остался один. Вернее, не один, совсем не один, Андрюха как был в моей жизни и другом, и собеседником, и собутыльником, так и остался. Как и прежде, я могу поговорить с ним обо всем… кроме одного. О моем отношении к Кате я теперь вынужден молчать. Между нами опять возникла запретная тема. Во-первых, потому что он априори на ее стороне; во-вторых, потому что он меня осуждает, считает, что если я полюбил, то должен уйти в сторону и не мешать, а мне не нравится, когда меня осуждают; в-третьих, я же вижу, что Палыч что-то скрывает. Голову могу дать на отсечение, что что-то в его отношении к Катерине не так. Понять бы еще, что именно. Тоже влюбился? Ну, это вряд ли. Если Андрей западал на какую-нибудь красотку, то его ничто не останавливало. Не успокаивался он, пока не добивался своего. И никакие мужья никогда его не останавливали, так что тему «любви» можно было отметать, причем изначально. И все-таки он что-то от меня скрывает! А может, я зря горожу огород? Может, все проще простого? Например, Катерина ему необходима как помощница, мозги-то там ого-го, вот он и оберегает ее от проблем, чтобы была спокойна и хорошо работала. Да она еще такая трогательная, ранимая, не захочешь, а начнешь опекать как… дочку или сестру. И все-таки Андрей что-то скрывает! И я обязательно выясню, что именно… 30. 08. 2005 г. Вот это я расписался. Так расписался, что даже не заметил, как время за полночь перевалило. Ладно, отставим в сторону лирику, попытаемся разобраться в случившемся. Итак… Ужасно не хотелось идти на работу, но от этого было не отвертеться, и я пошел, твердо решив для себя, что перед Катериной я обязательно извинюсь, чего бы мне это не стоило. Я даже решил, что стерплю все, что она мне скажет в ответ, а язычок у нее острый, и мало мне не покажется, в этом я был уверен. Вот только я не ожидал, что отдача прилетит раньше, чем я успею открыть рот. Особенно мерзко было получать от Зорькина. — Это первый и последний раз, когда моя жена выполняет подобное поручение, — Николай наклонил тележку, и наволочка грузно сползла на пол. — Забирайте ваши булавки, мне нужно вернуть орудие труда дворнику. До свидания, — сказал он всем. — До вечера, дорогая, — улыбнулся он жене и гордо пошел к лифту. Вот сволочь, ему обязательно нужно было продемонстрировать мне, что Катерина его, и что вечером они будут вместе. — Ну, давай, тащи своему Жене булавки, — криво усмехнувшись, сказал мне Андрей, как только Николай скрылся из вида. — Все по местам, пора работать. Пойдемте, Катенька, нужно подготовить одну справку к сегодняшнему Малому совету. Хорошо еще, что никто, кроме Палыча ничего не понял, и никто надо мной не заржал. Шурок вообще вызвалась помочь дотащить наволочку по адресу. Ёлы-палы, если бы я сам этот адрес знал! — Нет, Шурочка, спасибо, — отказался я. — Это не тяжело. — Зато неудобно. — сказала, как отрезала, Кривенцова, схватила наволочку за угол, и мы потащили булавки… к Милко. А куда их было тащить, если не в мастерскую, в пункт приема металлолома, что ли? — Роман Дмитриевич, я побегу, мне еще факс отправлять и отчет для Совета распечатать нужно, — как только мы затащили наволочку в чертоги Вукановича, бросила мне секретарша и убежала. — ЭтО что тАкое? — страшно удивился хозяин мастерской. — Что ты мЕне притАщил? — Это булавки, Милко, владей и пользуйся, тебе их до пенсии хватит. — СпасибО, конечно, толькО зАчем столькО многО? — Не зачем, а почему. Потому что у нашей Валерьевны напрочь отсутствует чувство юмора. Я пошутил, а в результате… — Как пошУтил? — почему-то строго спросил Милко. — Про что? — Да так, пустяки. Не обращай внимания, просто пошутил над ее мужем. Ты знаешь, что Пушкарева вышла замуж? Реакция Милко меня потрясла! Этот женоненавистник, который по всем предпосылкам должен был пожать мне руку за то, что я схлестнулся с Катериной, вдруг покраснел и схватил меня за ворот рубашки. — Не сметь, не сметь дажЕ думАть гадИть КатЕньке! ПришИбу! Иди опЫлять бабОчек в дрУгой сад, понЯл? — Ха-ха-ха, — нервно хохотнул я. — Милко, ты что? Ты влюбился в Пушкареву? Ты же вроде не на том поле играешь, или уже нет? — Я Играю на свОем поле, а ты Уже дОстал! Всех мОих детОчек перекУшал, тЕперь за КатЕньку взялся? — Перекушал? Это ты о чем? — Ну, перепробОвал. Катю не трогАй, Она малЕнькая, пришИбу, — с этими словами он отпустил мою рубашку и вышел из мастерской. — Ты куда? — крикнул я ему в спину. — ПОйду утЕшать КатЕньку, — не оборачиваясь, ответил Вуканыч, и я отправился вслед за ним, уж больно интересно было, как он будет ее утешать. Мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы Милко так защищал женщину. Черт возьми, ну и Пушкарева. Устроила в «Zimaletto» просто-таки революцию, приведшую к культу ее личности, правда, как оказалось, не все были так уж очарованы Катюшей, некоторые отдельные личности так и вовсе были готовы ее разорвать. В этом я убедился, когда мы с Милко подошли к двери приемной и услышали: — Вы сами себе помешаете. Для поста президента вы недостаточно умны, уж простите меня за правду, но врать я не умею, — тихий голос Кати, а затем дикий, переходящий в визг, крик Воропаева: — Что ты сказала? Не достаточно умен? Да кто ты такая, чтобы демонстрировать свое неуважение? Ты обязана меня уважать, я один из главных акционеров «Zimaletto». — Александр Юрьевич, — все так же тихо сказала Катенька, — мы не переходили с вами на ты. А что касается уважения… Скажите, вы действительно думаете, что к пакету акций, как привилегия прилагается уважение? Что можно не уважать других, но заставить при этом относиться к себе с уважением? И только потому, что вы акционер, пусть даже один из главных? — В компании не могут работать такие хамки, как ты, демонстрирующие презрение к членам Совета директоров. Незачем ждать результата выборов, ты уволена, — тут Сашка и вовсе завизжал. — Ну, если в Совете директоров могут быть такие, как вы, пытающиеся унизить в глазах подчиненных кандидата на пост президента, то такой хамке, как я, самое место в этой компании. Простите, но не вы принимали меня на работу, не вам меня и увольнять. Так что о моем увольнении мы поговорим все же после выборов, — еще тише сказала Пушкарева, и это слышалось приятным диссонансом визгу акционера. Я прямо чувствовал, как она дрожит то ли от негодования, то ли от страха, но держалась девчонка так, что я уже не просто любил, я начал уважать Катюшу, а это гораздо… гораздо сильнее и больше. — Дрянь, — заорал Сашка. Послышалась какая-то возня, вскрик Кати, и мы с Милко не сговариваясь попытались вломиться в приемную. Жаль, что проем двери не был рассчитан на одновременный проход двух взрослых мужиков, вот мы и замешкались, а когда оказались внутри, то нам уже пришлось сражаться с Андреем за право отвесить Воропаеву хорошую оплеуху. Катя стояла столбом, широко распахнув глаза и держась обеими руками за щеку, казалось, она никак не могла поверить, что мужчина, взрослый, успешный мужчина, член Совета директоров и акционер «Zimaletto» смог поднять руку на женщину. — КатЕнька! Он тЕбя ударил? — ласково, словно отец дочь, спросил Милко, и маленькая стеклянная баночка с блестками, которую Вуканович зачем-то прихватил с собой из мастерской, со свистом полетела в сторону Сашки, затормозив в самом центре его лба. Крышечка отскочила, лицо и костюм Воропаева раскрасились всеми цветами радуги, а сам метатель ядра замер от ужаса. Если учесть, что до этого и Андрей, и я успели все-таки приложиться к физиономии упыря, то становилось понятно, что смывай не смывай блестки, а разноцветным лицо Сашки будет еще минимум неделю. Самое удивительное, что драка, занявшая не более трех-пяти минут, проходила в полном, можно сказать, гробовом молчании. И только когда Воропаев, подбодренный моим пинком под зад, вылетел за двери, раздался тихий и горький плач Катеньки. — А что вы ревете, Катерина Валерьевна? Вначале натворили дел, а теперь плачете? Неубедительно, знаете ли! — раздался резкий и злобный голос. И я с удивлением обнаружил, что это мой голос. Господи, ну, почему ты лишаешь меня разума в присутствии единственной женщины, которую я люблю? Ведь я собирался извиниться, а не нападать. А уж за то, как она отбрила Сашку, я и вовсе готов был возвести ее в ранг святых. И вот пожалуйста, снова здорово… Черт меня побери! — Простите, — Пушкарева опустила голову. — Наверное, я не должна была разговаривать с Александром Юрьевичем в подобном тоне, но он… Он оскорбил Андрея Павловича. Я не сдержалась. — КатЕнька, ты герОиня, и нечЕго рЫдать, — горячо заверил Милко. — А этогО бабОчника и юбОчника не слухАй. Это и не мУжчина вовсе, а так, ловЕлас. — Милко! Ну, тебе-то я что сделал? — НичЕго. В том-то и делО, что ничЕго, — захохотал Милко, а вслед за ним вначале едва хохотнули, а потом все громче и громче заржали и я, и Андрей, и Катюша. — Роман, Катя, зайдите ко мне, — отсмеявшись, попросил Палыч. — Милко, через пятнадцать минут малый Совет. — На которОм не бУдет нашЕго блестящЕго, — все еще смеясь, сказал Вуканович. И мы все снова покатились со смеху.Часть 26
19 июня 2018 г. в 14:04
Примечания:
Я откорректировала предыдущую часть, потому что пропустила там самое главное предложение в разговоре Катя/Воропаев.
«После Совета директоров вы останетесь без работы. Уверяю вас, что президентом выберут меня, Жданов для этого кресла не подходит, он авантюрист, причем азартный и неумный, и его авантюры всегда заканчиваются плачевно. А вам придется искать другую работу».