***
POV Катя Пушкарева.
Он обнимал меня так, словно хотел защитить от всего мира, а голос, его бархатный, глубокий, самый теплый, самый любимый голос, обволакивал все мое существо и погружал в транс. — Девочка моя, все не так. Все не так, как кажется. Все совсем не так, — что-то горячее капнуло мне на волосы, он что, плачет? — А как? Как? В чем я провинилась? — Вы… Ты — ни в чем. Во всем виноват я сам. — Вы-то в чем вы виноваты, Господи? — Наверное, в том, что я, увы, не Господи, я всего лишь человек, и я… Я люблю тебя, Катя, так уж послучалось, понимаешь? Я в этом не виноват. — Любите? Вы меня любите? — У меня не получилось спросить это равнодушно, так я изумилась, но хочется надеяться, что Андрей не услышал в моем голосе радость. — Но я… Я тоже… — я хотела сказать, что тоже его люблю, но у него была невеста, а это значило, что правду я не могу сказать, нет у меня на это права, — не виновата. — Конечно не виновата. Ты вела себя безупречно и не давала мне никакого повода влюбиться в тебя. Я это знаю! И знаю, что у тебя через два дня свадьба, — и снова капелька обожгла голову. — И у вас, у вас тоже скоро свадьба, Андрей Павлович, — только бы голос не дрогнул, хотя я все равно плачу, так что ничего страшного, пусть дрожит. Лишь бы он не понял, почему мне так плохо на самом деле. — И это я помню, девочка. Вот и старался обходить тебя за версту. Надеялся справиться. — С чем справиться? — глупо спросила я. — С собой, Катенька, с собой. И у меня обязательно бы получилось, ты ни о чем бы не узнала, девочка, я вовсе не хочу мешать тебе жить. Если ты любишь жениха и счастлива, значит, я счастлив твоим счастьем. Но ты решила, что я на тебя сержусь, что это ты в чем-то виновна, захотела уволиться, а этого я допустить не могу. Вот мне и пришлось сказать правду. Мы замолчали, замолчали надолго, на очень долго, стояли прижавшись друг к другу и оба дрожали непонятно от чего, то ли от страха, что мы расстаемся, то ли от ужаса, что нам предстоит.POV Андрей Жданов.
Оказывается, я раньше даже не предполагал, что это такое — счастье. А счастье — это очень просто, это когда она рядом, когда дрожит совершенно непонятно от чего, то ли от страха, что мы расстаемся, то ли от ужаса, что ее обнимает не ее жених, счастье, это когда можно «почувствовать кожей, как плоть переполняется душой»*, счастье — это дышать с ней одним воздухом:когда в одно сольются два дыханья, взлетая на высокие тона.**
— Ты не думай, это только моя правда, а ты… Ты мне ничего не должна. Ты просто будь счастливой, девочка, мне и этого будет достаточно, я буду счастлив твоим счастьем. — Я просто «будь счастливой», и все? Да? Так просто? Вам этого достаточно? — горько-горько, словно я чем-то ее обидел, спросила Катенька. Я на какое-то мгновение посильнее прижал ее к себе, осознавая, что это в первый и в последний раз в жизни мне выпал такой огромный кусок блаженства. До одури, до головокружения захотелось коснуться губами ее губ. Всего лишь коснуться губами, чтобы запомнить… Но я слишком хорошо понимал, что потом остановиться будет еще труднее, а не остановиться я не имею никакого права, ради нее. Поэтому я постарался как можно мягче отстранить от себя девочку, оказалось, что и это не так-то просто, оказалось, что и это ужасно больно, как будто я выдирал ее из себя вместе с кожей, но я постарался и у меня получилось. Оставалось только отдышаться, и это тоже мне удалось. — Теперь ты знаешь правду, Катюша. Я предлагаю попытаться спокойно поговорить о случившемся. Иначе нам действительно придется расстаться… Тебе… Вам придется уйти с работы. — я замолчал, продолжая фразу про себя: — «А я просто не представляю, как дальше жить и работать без тебя. Мне и дышать-то трудно, когда тебя рядом нет». — Хорошо, раз все так просто, то давайте поговорим спокойно, — решительно тряхнула она головой, словно отгоняя наваждение, и мне снова показалось, что она обиделась. На что, Господи? — Катенька, я опять что-то не то ляпнул, так? Что? Хотя погодите, я, кажется, понял. Вас оскорбило, что я внес смуту в вашу душу, а теперь предлагаю поговорить спокойно, да? Вы не думайте, это не так просто, как мне бы хотелось, но нам все равно придется поговорить. Нам ведь и дальше вместе работать, вы ведь меня не бросите? Без вас я не смогу вытащить «Zimaletto» из болота. — Не брошу, — горячо, слишком горячо заверила она меня. — Только… — Не волнуйтесь, — перебил я. А может я зря ее перебил? — Я больше никогда не стану говорить о своей любви. Но нам все равно придется общаться, и меньше всего мне хочется, чтобы вам было дискомфортно, как всю предыдущую неделю. Понимаете? — Да, я все понимаю. Но… Андрей Павлович, я могу вам задать один вопрос? — мне показалось, что ей очень тяжело дались эти слова. — Любой вопрос, Катя, любой, все, что угодно. — Скажите, а Кира Юрьевна… Она знает? — Что? Что я люблю вас, а не ее? — Да, — едва слышно произнесла Катюша и низко-низко опустила голову. Катя-Катенька, что же ты делаешь? Ты же режешь меня без ножа, девочка. Все что угодно, кроме этого вопроса. Как мне тебе на него ответить, чтобы ты успокоилась и снова себя не начала винить, за мою вину, не за свою? Хотя и я… А в чем я собственно виноват-то? Это же как стихийное бедствие, как ураган, накрыло меня, и все. И не выбраться, и не спастись. И все случилось не там, возле двери квартиры, все случилось намного раньше (хотя что такое «намного», если мы с ней знакомы-то всего ничего), когда папа сказал: — «Андрей! Я категорически против кандидатуры Катерины Валерьевны». Да, она тогда была не самой красивой, дурно одетой и смешной, но я же сразу увидел ее настоящую. Сразу! И вовсе ее внешность не отталкивала и не притягивала меня. Меня, как магнитом привлекла ее увлеченность, ее смелость, ее азарт. Помню, как она выдала папе, что компания в стагнации, как спорила с ним, а ведь понимала, что от него зависит ее прием на работу! Вот это меня в первую очередь и покорило — у меня появился союзник! Не Ромка, который всегда был за мои идеи просто потому, что друг, а идейный напарник… напарница, к тому же еще и умная, и трудолюбивая, и открытая, и добрая, и честная. Именно это меня зацепило. А там, возле двери квартиры, прозвучал всего лишь заключительный аккорд, мощный, сильный, всепоглощающий, когда я не умом, а сердцем услышал эту потрясающую музыку любви. Вот так-то, не больше, но и не меньше. — Нет, конечно. Кира ничего не знает, и мне бы очень не хотелось, чтобы она хоть что-нибудь заподозрила, — ответил я постаравшись подпустить в голос хотя бы тепла, раз уж ничего, кроме равнодушия, у меня к невесте не было ни на грош. — Наша свадьба дело давно решенное, это необходимо для «Zimaletto», и она состоится в любом случае, так что пусть хоть невеста будет счастлива в этот день. Я замолчал. Не хотелось ни с кем обсуждать историю наших с Кирюшей отношений, завещание ее отца, Сашкины козни и прочую, так неуместную в этом разговоре, дребедень. Одно я знал совершенно точно: скажи мне сейчас Катенька, что она не любит своего жениха и, что ее свадьба не состоится, я бы уже сегодня отменил свою помолвку, и был бы счастлив, даже если бы все остальное покатилось в тартарары! — А вы? А как же вы, Андрей Павлович? — спросила Катя с каким-то надрывом. — А что я? А я женюсь! — постарался сказать я, как можно веселее, и даже залихватски пропел:Женюсь, женюсь! И холостяцкие пирушки Затихнут, сгинут без следа, Но вы, но вы, мои вчерашние подружки, Мои вчерашние подружки, Со мной останетесь всегда! Не плачьте, сердце раня, смахните слезы с глаз, Я говорю вам: до свиданья, я говорю вам: до свиданья! Расставанье не для нас! Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта! Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским согрета. Покуда я с вами клянусь моя песня не спета***.
— Значит, мне придется освобождать квартиру? — как-то тоже очень весело и залихватски спросила Катя? — А это еще почему? — удивился я. — Ну, как же! Вам же нужно будет где-то принимать Иветту, Лизетту, Мюзетту, Жанетту, Жоржетту! Тем более, что средства защиты у вас уже есть, не пропадать же добру, правильно? — Нет, Катя, не правильно. Во-первых, после свадьбы освободится моя холостяцкая квартира, а во-вторых… — говорить или не говорить, вот в чем вопрос, что для нее будет лучше? — А во-вторых, не нужны мне никакие Иветты, даже вместе с Жанеттами, не нужны, — решился сказать я правду. — Мне вполне достаточно, что я смогу видеть любимую женщину каждый день, работать вместе с ней, слышать ее голос. — Но ведь это ужасно трудно, гораздо труднее, чем если вообще не видеться, — слезы показались у девочки на глазах. — А мне никто и не обещал легкой жизни. Жизнь — это не пикник с шашлыками и водкой, жизнь — она много сложнее. И не надо меня жалеть. Вы мое нежданное счастье, Катенька. Помните, как у Пушкина: «Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я…»? — А как же я? Мне-то как жить, как работать с вами? Как приходить сюда по утрам, Андрей Павлович? Вы же не можете не понимать, что ничего уже не будет, как прежде. — Вот тут она и заплакала… Тихо, горько и безутешно. — Я все время буду думать о том, что вы несчастны, о том, что это я причиняю вам боль. Нет-нет! Я должна уволиться и уйти. Даже не уйти — убежать отсюда. Зачем вы мне только все рассказали? Я не мог ее отпустить. Никак не мог! И я попробовал зайти с другого бока. — Катенька, милая, не казните. Вы мне очень нужны, не уходите. Без вас мне не вытащить «Zimaletto», без вас все мои жертвы будут напрасны. Вот увидите, у нас все получится, я больше никогда даже не намекну вам на свою любовь, вы будете жить, как жили, выйдете замуж, будете счастливы со своим мужем. Мы с Кирой поженимся, она тоже будет счастлива, и я буду счастлив, потому что вокруг меня будут только счастливые люди. — «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный»****? Так не бывает, Андрей Павлович. — Так бывает, так обязательно будет, Катенька. Можно я задам вам один вопрос? — Да. — Вы любите, своего жениха, Катя? — забросил я удочку, прекрасно зная, какого ответа я жду и на что надеюсь. — Я выйду за Колю замуж. Обязательно выйду, если вы об этом, — очень твердо сказала Катя. — Я не об этом. Вы его любите? — Это самый лучший человек из всех, кого я когда-либо знала. Самый добрый, самый преданный, самый родной мой человек. — Вы его любите? — Я выйду за него замуж, Андрей Павлович. — Значит, любите?! Вот и хорошо, вот и замечательно. Вы не увольняетесь, ладно? Я даю вам три дня на подготовку к свадьбе и на свадьбу, потом выходные, и в понедельник вы выходите на работу. Хорошо? И мы никогда больше не вспоминаем этот наш разговор, даю вам слово.POV Катя Пушкарева.
Когда я сказала, что должна уйти, Андрей посмотрел на меня так, как будто я его палач, зачитывающая ему его смертный приговор, перед тем, как снести голову. А я не хотела, я не могла стать палачом, я в него проросла, без него и меня-то уже не было. Будь, что будет! Я остаюсь...