Вы, право, ни о чем не сожалейте...

POV Катя Пушкарева.

      Все произошло очень быстро, в какие-то доли секунды, как в старом фильме, где все движения ускорены…       Вот Кира входит в двери, пытается закончить свою, начатую еще за порогом, фразу: «Причем уродина, это еще мягко ска…»; вот она окаменевает, увидев меня; вот из-за ее спины слышится голос Андрея: «Умоляю тебя, прекрати оскорблять лю…»; вот он делает по инерции шаг вперед, налетает на застывшую в столбняке невесту; и вот уже Воропаева с криком: «Ой, мамочка» летит на пол, где, опять же по инерции, бороздит носом необъятные просторы президентской приемной.       Как назло, буквально за минуту до случившегося, уборщице, практически домывшей пол, приспичило по нужде и она отлучилась, оставив ведро с грязной водой, швабру и тряпку несколько в стороне от «проезжей дороги». Да вот беда, Кира в полете не очень-то разбирала, где тут главная дорога, где второстепенная, задела ведро, оно опрокинулось, и грязная вода окатила госпожу Воропаеву, лежащую на полу.       Я растерялась, а Андрей Павлович сразу бросился к Кире.       — Кирюша, Господи! Ты ушиблась? — он помог невесте подняться, заглянул ей в лицо и скомандовал: — Катерина, вызовите врача. — и снова Воропаевой: — Кирочка, что ты молчишь? Скажи, где болит?       — Не надо врача, все в порядке. Ничего у меня не болит.       — Как же в порядке, когда ты вся грязная и нос, кажется, припух?       — Если ты уверен, что доктор будет мне стирать вещи и мыть лицо, то, пожалуйста, вызывай врача.       — Кира! Зачем ты так? Я же за тебя испугался.       — Испугался он! Вначале толкнул, а потом испугался, что в покушении обвинят, так?       — Нет, не так. И будь добра…       — Погоди-ка, — вдруг опомнилась Воропаева, — кого это ты Катериной назвал?       Она повернулась ко мне, и я едва-едва сумела сдержать смех. Видно воду в ведре не меняли, с «времен Очаковских и покоренья Крыма»*, вот Кира Юрьевна и превратилась из ухоженной красавицы блондинки с модной прической, в грязно-пепельную мокрую курицу, с потёками на лице и одежде, с волосами, свисающими сосульками, да к тому же у нее еще и макияж потек. И кто из нас был теперь «уродиной»?       Колька потом прокомментировал этот эпизод так: — Знаешь, Кать! Бог — не Ерошка, видит немножко. Это за то, что Кира о тебе гадости говорила, ее сразу расплата и настигла. Закон бумеранга!       — Кирюша, давай ты сейчас приведешь себя в порядок, примешь душ, сменишь одежду, обсохнешь, а потом мы поговорим обо всем остальном. Договорились?       — Нет, не договорились, — вытерев мокрым рукавом глаза и шмыгнув носом, Воропаева пристально посмотрела на меня. — Кто это?       — Ну, не договорились, так не договорились. Знакомься, это моя личная помощница, Екатерина Валерьевна Пушкарева.       — Здравствуйте, — еще успела произнести я, и… началось.       Самое удивительное было в том, что Кира истерила как-то не истерично, словно для публики, напоказ, мол, смотрите, какая я вся из себя, нервная, оскорбленная, болезненно воспринимающая обиду. Да еще для того, чтобы не мытьем так катаньем своего добиться. Иначе я никак не могу объяснить того, что в самый разгар ее истерики, когда Андрей убежал за валерианой, она совершенно холодно посмотрела на меня и спокойно сказала: «Ты решила объявить мне войну? Не стоит. Ты даже не представляешь себе, с кем ты связалась».       — Андрей, я когда-нибудь давала тебе повод считать меня дурой? — пока еще очень спокойно.       — Кирочка, я не понимаю, о чем ты?       — Ты понял, что я была права, что пугалу не место в приемной, и взял нормальную… Тогда почему не Викторию? А, я поняла, Виктория никогда бы меня не предала, вот ты и взял ту, которая будет готова помочь тебе наставить мне рога. А может это и есть твоя новая пассия? — голос начал набирать обороты.       — Прекрати оскорблять людей, — тихо, я бы даже сказала, что слишком тихо, как перед грозой, сказал Андрей. — Ты ошибаешься, это и есть Екатерина Валерьевна.       — Кира Юрьевна, — вклинилась я. — Вы заблуждаетесь. Я — Катерина Пушкарева. И я вам очень благодарна.       — Вот как? За что это?       — Если бы не вы, я возможно никогда не узнала бы, какая я — настоящая. Вы были правы, в президентской приемной Модного дома не может сидеть помощница с моей вчерашней внешностью и одеждой. Андрей Павлович поставил мне условие для приема на работу, он сказал, что я должна измениться. Я согласилась. И то, что вы видите сейчас перед собой, это все, — я показала руками на свою одежду и лицо, — результат гения Милко. Он работал вчера несколько часов над моим имиджем.       Кира, не скрывая презрения, с недоверчивостью и ужасом посмотрела на меня, потом побледнела, тихонечко вскрикнула и начала оседать на пол, «потеряв сознание». И тут началось вторая часть «марлезонского балета»**, длящаяся, как и первая, считанные секунды…       Вот Андрей подхватывает Киру, не дав ей упасть; вот я, совершенно сбитая с толку, наливаю воду в стакан из графина; вот я выплескиваю эту воду Кире в лицо; вот Воропаева мгновенно приходит в себя и начинает кричать: «Опять вода, вы издеваетесь?»; вот она горько рыдает.       — Кира, милая, успокойся, прошу тебя, — почти умоляет Андрей, усаживая невесту на диван. — Катя, присмотрите за ней, я сейчас, принесу валериану.       Я все еще смотрела на дверь, за которой исчез Жданов, когда услышала совершенно спокойное:       — Ты решила объявить мне войну? Не стоит. Ты даже не представляешь себе, с кем ты связалась.       Ответить я не успела, в приемную влетел Андрей Павлович.       — Кира, прими капли, пожалуйста.       — Не буду! — икая и всхлипывая, невеста отодвигала его руку. — Я все поняла, Жданов. Все-все поняла.       — Что ты поняла, глупенькая?       — Все! Вы специально разыграли передо мной представление с якобы уродливой Пушкаревой.       — Погоди, Кирочка, ты о чем?       — Это твоя любовница, голову могу дать на отсечение, что я права. Ты притащил ее в виде пугала, чтобы у меня не было повода ревновать и тем самым помешать тебе взять на работу свою… Свою…       — Кира, ты несешь полный бред. Если бы это было так, то для чего бы мы стали менять ее имидж? Она бы так и ходила в своей одежде, ты ничего бы не подозревала, и мы спокойно могли бы крутить с ней роман у тебя под носом.       — Не надо считать меня идиоткой! — взвизгнула Кира. — Вы бы так и поступили, если бы не поняли, что я костьми лягу, но не позволю пугалу занять эту должность.       — Кира Юрьевна, вы были правы, я даже не могла себе представить, с кем я связалась.       — Катенька, вы о чем? — спросил меня Андрей.       — О нашем, о женском. Правда же, Кира Юрьевна?       — Ты мне зубы не заговаривай, сознавайся, кто ты такая, его любовница?       — Господи, как мне все это надоело, — в сердцах воскликнула я. — Вот, посмотрите, — я протянула Кире документ.       — Что это?       — Это мой паспорт, там есть фотография. Неужели вы думаете, что только для того, чтобы вчера обмануть вас, я три года назад сделала паспорт с фотографией такой, как я была вчера.       — Это еще не говорит о том, что вы не любов…       — Вы считаете, что ваш жених мог бы запасть на меня вчерашнюю? — горько спросила я.       — Катерина, прекратите городить ерунду, любой мог бы запасть на вас вчерашнюю, вы очень милый, добрый и открытый человек. Слышишь, Кира! У Катюши добрая и чистая душа, она умная, она внимательная. Она, как ты, людей не обижает, и это импонирует любому мужчине. И это не преступление — любить Катю. Не важно, вчерашней или сегодняшней, просто, у меня уже есть невеста.       — Когда тебя это останавливало? — выкрикнула Воропаева.       — Нет, это невыносимо! Кира Юрьевна, тогда прочтите это. Это справка из ЗАГСа, двадцать шестого я выхожу замуж, так что никаких видов на вашего жениха я не имею.       — Ха-ха, — нервно хохотнула Кира. — Невеста невесте рознь. Иная и перед самым венчанием изменяет.       — Так может думать только шалава, которая сама готова изменить жениху в день свадьбы, — в приемную, держась рукой за живот, вошла уборщица...