Intrigue / Происки

Imogen Heap — Canvas

      Время остановилось. Детонатор тикал как в замедленной съемке, и синхронно с ним капала кровь из раны Олафа. Лишь бы этот спокойный, медленный темп продолжался… Стоило ей так подумать, как время вернулось к нормальному течению, и запоздалые паника и страх накрыли ее с головой.       Вайолет ни за что бы не сумела объяснить, как за такое короткое время ей удалось оттащить истекающего кровью Олафа как можно дальше от дома, прежде чем ее руки почувствовали внезапную тяжесть и Вайолет рухнула на землю рядом с Графом. Его глаза были закрыты, и Вайолет встряхнула его, чтобы убедиться, что он дышит. Она не могла понять, почему она жива, а он умирает, лежа в крови и пыли.       В доме стрелка детонатора достигла нуля. Прогремел страшный взрыв. Обломки дерева и всякий мусор разлетелись во все стороны, осыпая собой Вайолет, сгорбившуюся над телом Олафа. Слух наполнился звуками ломающихся досок и звоном бьющегося стекла. Вайолет зажмурившись цеплялась за Олафа с такой же силой, как цеплялась за ускользающее от нее сознание.       А потом пожар начал уничтожать все то, что осталось от великолепного особняка. Вайолет думала о мужчине и его жене, находившихся в доме, и об их невообразимо ужасном конце. Вероятно, ее родители погибли точно также. Вероятно, они тоже были отравлены до того, как огонь поглотил их тела.       Теперь Вайолет хотела бросить этого человека, сотворившего так много горя и ужаса. И пусть он истечет кровью на грязной земле. А еще лучше, пусть он будет предан закону и казнен за свои злодеяния. Она запросто могла убежать, отправиться на далекий остров, где ее возвращения ждали брат и сестра. И все же она считала себя обязанной этому человеку, спасшему ее из чувства раскаяния, от отчаяния или по какой-то другой неизвестной причине, которую ее сердце отказывалось понять.       Пока она разрывалась в сомнениях, рука Олафа нащупала ее пальцы и слега сжала. Он с трудом разлепил глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на ней. То, что он увидел в ее глазах, опечалило его. Вайолет видела, как он пытается смириться со своей печальной судьбой. Едва слышно он прошептал:       — Не глупи. Все было предельно просто, ведь она так долго мечтала об этом. Но Вайолет не могла заставить себя сбежать и оставить Олафа умирать в одиночестве, как бы сильно она его ни ненавидела… и все же. Она смахнула крошки земли с лица Олафа и, внимательно посмотрев на него, встала.       Когда она поднялась на ноги, Олаф отвернулся от нее. Вот так. Одинокая смерть будет его наказанием за все то, что он совершил. За то, что убивал родителей и рушил счастье детей, ломая их семьи. За то, что лгал, манипулировал и похищал. Ад примет его в распростерты объятия намного раньше, чем он думал. Теперь, стоя перед лицом смерти, он не мог прятаться в тени своих злодейств. А Вайолет шатаясь поплелась к приближающемуся звуку сирен.       Олаф ударился в панику, пытаясь через боль вдохнуть воздух в легкие. Лихорадочно он думал о своих родителях и о жизни, которая могла бы у него быть, если бы они были живы и помогли стать своему сыну лучшим человеком. Видимо, это и была та боль, которую Вайолет пыталась заставить его почувствовать снова и снова — когда молила о милосердии и о том, чтобы он прекратил эту безумную войну. Олаф знал, что никакие запоздалые сожаления, сейчас терзавшие его сердце, никогда не искупят того, что он сделал. Но покаяние и вина задушат его в своей петле.       От внезапного укола боли Олаф вскрикнул, а на его глазах выступили слезы. Погружаясь в воды смерти, Олаф помнил лишь об одном моменте: отчаянном поцелуе Вайолет, который она подарила ему в надежде, что он поймет все то, что понял лишь сейчас, получив смертельную рану.       Олаф почувствовал толчок. Его подняли в воздух… и больше он ничего не видел.       Олаф очнулся в окружении ярких огней. Застонав, Олаф понял, что небеса отвергли его не только за его злодейства, но и потому, что он не умер. На его туловище была наложена плотная повязка, а в вену воткнута иголка капельницы. Олаф точно знал три вещи: он жив, он в больнице и он один. Беспокойно оглядевшись по сторонам, Олаф не увидел Вайолет.       Кроме всего прочего он был прикован к кровати парой мягких наручников, которые использовались для психических больных.       Вот так он и сидел, кипя от ярости, пока медсестра не принесла ему миску с едой, которая выглядела так, словно кто-то ее уже ел несколько раз. Олаф мог только попытаться укусить сестру, чтобы та перестала пытаться его накормить и оставила его одного. К счастью, он услышал, как медсестра в коридоре жалуется другой, что он еще слишком слаб, чтобы можно было вколоть ему успокоительное или дать другие дурманящие разум медикаменты.       Его оставили в покое еще на несколько часов, и Олаф сидел, уставившись в пространство и обдумывая тот факт, что он был на волосок от смерти. Определенно, Вайолет как-кто смогла спасти его… видимо, сирены, которые он слышал, были сиренами «скорой помощи» или чего-то в этом роде. Внезапно Олаф осознал, что Вайолет могла рассказать службе спасения или полиции, кого именно они спасают. И могла посоветовать заковать его, чтобы он не смог сбежать. Может, он в больнице только до тех пор, пока не поправится? А потом его заберут в тюрьму и, возможно, казнят?       И где Вайолет? Может, убедившись, что он жив и получит должную помощь, она поспешила обратно на остров, чтобы воссоединится с семьей? А может она собирается к ним только чтобы сказать, что они снова должны бежать из дома в поисках другого укрытия? Бежать от человека, похитившего их наследство, но который снова может их искать? А может, так ему и поступить? Как-то сбежать, убить предавших его тварей, найти новых приспешников и вновь отправиться на поиски невинных жизней? Или смерть, приблизившаяся к нему так близко из-за его прошлого, изменила его?       И главное, хотел ли он сам этого? Мог ли он после всего, что сотворил, стать тем, кем должен был быть всю жизнь — хорошим человеком, сражающимся за любимых людей вместо того, чтобы обрекать их. Он бросился под пулю, чтобы защитить кого-то другого. Ради всего святого, разве это не было поступком хорошего человека — спасти того, кого любишь?       Любовь. Существовала ли она? Могла ли она дышать загрязненным воздухом, заполонившим его проклятую душу, и обрести надежду? Теперь вопрос его искупления лежал на чужих плечах… и он знал, что на этот раз не станет противиться попыткам Вайолет изменить его. Если она вернется, то он сделает что угодно, чего бы это ему ни стоило, решил Олаф… только бы она вернулась и сказала, что у него еще есть шанс. Воспоминание о ее поцелуе подарило ему надежду на то, что вернувшись она обязательно даст ему еще один шанс, от которого он так много раз отказывался.       Он ждал, слушая, как часы в палате тикают, отсчитывая минуты его жизни. Ждал, изучая, как солнечные лучи, проникающие в комнату, меняют свое положение. Олаф дремал, когда скрип двери внезапно разбудил его. Тут он и увидел Вайолет. Она стояла у его кровати с синяками под глазами и следами слез на лице. Она сменила свой наряд на более простой и мрачный и выглядела совершенно измученной.       Вайолет присела на краешек его кровати так, что он не мог до нее дотянуться.       — Доктор сказал, ты будешь в порядке. Они извлекли пулю и зашили рану. Но тебе еще нужно задержаться здесь ненадолго. Еще какое-то время тебе придется пользоваться инвалидным креслом, но…       Вайолет замолчала и отвернулась от него, ковыряя маленькую дырочку на одеяле. Он снова безуспешно попытался заглянуть ей в глаза.       — На мне наручники. Что, меня наконец поймали?       Вайолет посмотрела на него взглядом, полным страха и удивления, не поняв мрачного юмора.       — Я пришла, чтобы посмотреть, в порядке ли ты и передать тебе слова доктора. А наручники… Я просто сказала, что ты можешь навредить себе. Они не знают, кто ты, а я не собираюсь рассказывать.       Олаф потянулся к ее руке, но Вайолет была слишком далеко. Заметив его движение, она осторожно подвинулась к нему, и Олаф смог взять ее пальцы в свои.       — Вайолет… Я не имею права просить тебя остаться со мной…       Его голос еще никогда не звучал так жалко, искалечено и одиноко. Вайолет наклонилась к нему медленно, не прерывая зрительного контакта. Ее губы почти коснулись его, как тут она остановилась и сконфуженно отстранилась назад.       — Я буду с тобой, пока ты не поправишься.       Олаф сжал ее руку в своей, смущенно и счастливо улыбаясь. Но следующие слова Вайолет резанули по его душе также глубоко, как пуля, попавшая в его плоть.       — Но потом я уйду и не вернусь. Я останусь со своей семьей. А ты оставишь нас в покое.       Олаф закрыл глаза и отвернулся от девушки, злясь на нее и на весь мир, но в большей степени на себя за то, что оттолкнул женщину, которая могла бы заботиться о нем, и жизнь, о которой он мечтал. Холодная рука Вайолет коснулась его лица, и она повернула его к себе.       — Ты спас меня, Олаф. Ты мог просто позволить мне умереть и забрать мое наследство, но ты спас меня. Почему?       — Потому что… не важно, какой злой на самом деле я человек. Не важно, как сильно я ненавижу этот мир. Но ты больше не какая-то сиротка, ты — Вайолет. И я не мог позволить тебе умереть… Ты слишком много значишь для меня, я… От переполнявших его эмоций голос Олафа охрип. Смотреть на замешательство и страдание в его глазах было слишком для Вайолет.       — Ты тоже много значишь для меня. Это странно, но так оно и есть. В тебе есть что-то хорошее. Теперь я это вижу.       Комната погрузилась в молчание. Никто из них не осмеливался сказать то, что так хотелось озвучить. Позволить себе почувствовать то, что спрятано глубоко в сердце. Они все еще держали друг друга за руки поверх одеяла.