От лица Виктори Лоуренс
Я, с видом бесконечной скорби взяла в руки метлу, оглянувшись на Лаки, которая аккуратно поднимала бархатные шторы, заботливо складывая их на невысокую сцену, поправляя. Она с головой ушла в эти шторы, словно они являлись одной из стен маленького собственного мирка. Я засмотрелась, чуть было не упав вместе с метлой, но удержалась, лишь задев рукой стоящую рядом вазу, и, глухо стукнувшись об пол, она разлетелась на осколки. Все повернулись в мою сторону. Шум привлёк внимание Хайт и она обернулась посмотреть, что является источником столь оглушительного треска. Мои щёки непроизвольно покрылись румянцем и я поспешно повернулась, начав заметать осколки в небольшую ближайшую кучку мусора. Я слышала лишь шарканье моей метлы, пока остальные попеременно глядели то на меня то на застывшую на месте с куском шторы Лаки и будто недоумевали, почему она не шевелится и почему я так медленно мету. Не выдержав такого сильного напора взгляда семи пар глаз, я, кинув об пол метлу, со слезами на глазах выбежала оттуда, пробормотав что-то неразборчивое, похожее на «завтра вернусь, не ждите». Стукнув дверью залы, я приземлилась на небольшую скамейку у этих же дверей и затылком упёрлась в стену, ладонями накрыв лицо и пыталась привести в норму своё дыхание. Но мне помешал голос, явившийся словно из ниоткуда, но звучащий рядом. — Лоуренс, — это был Уэйн. — То, что ты убежала… Это всё из-за Лаки? Я на мгновение перестала дышать, и поняла, что если скажу «Нет», он поймёт, что я лгу, а если же «Да», то этим я раскрою большинство своих карт. — Да, — шепнула я в ответ, уже ничего не боясь, затем ещё и кивнув, будто он совсем тупой и нихрена не понимает. Он тряхнул головой и пошёл обратно, мягко, без лишних звуков закрыл двери, исчезнув в их проёме. Я осталась сидеть одна, пока голос внутри головы нашёптывал «Сдалась ты ей, больно нужна, ты никому не нужна!». Я стралась Его не слушать, но на могла. От обиды на себя горло сковало спазмом. — Нет! — слишком громко выкринула я, находясь в состоянии ссоры с самой собой, и на меня обернулись ученики, снова обжигая взглядами, говорящими, что я не такая. Неправильная. Свихнувшаяся. На этот раз паническая атака достигла своего апогея и я, не замечая никого вокруг, вихрем пронеслась до выхода, пока меня оглушал смех, идущий со всех сторон, открыла дверь и выбежала, но кто-то очень умный умудрился успеть пихнуть меня и я коленями проехалась по ступеням, стерев ладони при попытке затормозить, содрав кожу на коленях в кровь и порвав школьные брюки. В бессильной злобе я поднялась, отряхнулась, запачкав кровью белую рубашку, за что мне попадёт дома, и стартанула домой под общий смех придурков-школьников. Я больше не могу… Через несколько кватрталов я завернула в какую-то подворотню и медленно сползла по стене на холодный тротуар и из моих глаз покатились слёзы, удушая. Так я сидела до того времени, как на землю начали опускаться сумерки и показывались первые звёздочки. Медленно поднявшись, я спрятала руки в карманы, вспомнив, что вещи остались в школе, но мне было плевать на это. Я так же медленно, как и поднялась, пошла дальше. Холод пронизывал меня до костей, а тонкая белая рубашка спасала плохо. Вперив взгляд в землю, я и не заметила, как оказалась на пороге квартиры. Чуть я коснулась звонка, дверь открылась и я вошла внутрь, потеряв равновесие, а потом упав лицом вниз, даже не стараясь амортизировать своё падение; перед глазами потемнело и я словно куда-то провалилась.От лица Уэйна Сермона
Я видел, с каким выражением лица Хайт смотрела на девушку, когда та выбегала. Оно было опустошённым, ничего не выражающим, абсолютно ничего. Будто стеклянным. Хотя до этого момента они были вполне дружными, везде ходили вместе, а сейчас… их будто переклинило. Уже второй день нашей работы над залом идёт, а они друг с другом по-прежнему не говорят. На следующий день Виктори не вернулась в школу, и каждый из нас нашёл причину, чтобы просто сбежать от работы. Мы бы могли ещё что-нибудь сделать там, но без какого-либо члена команды мы, хоть и враждуем, будто остаёмся без рук. Без какого-то рычага давления. За всеми этими мыслями урок английской литературы пролетел незаметно и я решил узнать, по какой причине Лоуренс отсутсвует на сидении рядом со мной, а Лаки иногда вопросительно на меня подглядывает с последней парты рядом левее. «Почему ты сегодня не пришла?», напечатал я на экране телефона и нажал «Отправить». «Не пришла и не пришла, отвянь. И передай остальным, что меня не будет сегодня. И завтра», ответ пришёл почти немедленно. Я удивился тому, что её не будет, но может это что-то важное? Не знаю. Хотя вчера из-за двери был слышен уж больно громогласный смех. Надеюсь, не в нём дело. Во всей толпе, сновавшей в классе на перемене, я разглядел Лаки, куда-то спешащую. Бегло оглянувшись, она выпорхнула из класса и тихо прикрыла дверь. Через стекло я заметил, что она направилась к шкафчикам. Видимо, на следующих уроках она уже не появится. Спустя пару дней обе явились. Хайт избегала Виктори, как и всех нас, во время ланча больше не садилась рядом, а Виктори, ничего не понимающая, оставила попытки поговорить с Хайт. Я уже ничего не понимал. Создавалось впечатление, что именно когда я перешёл в эту школу, стали происходить все эти беды. Платц перестал обращать внимание на Бена, лишь иногда впяливая в того свой взгляд, а Дэн больше не уделял мне так много своего времени — может, просто не хотел проблем. Я ведь такой, слишком привлекающий внимание, а потом и за это по морде получающий. Возможно, он действительно был прав, что ударил меня — я вёл себя как мудак. Но, тем не менее, мне было стыдно. Каждый раз, когда я глазел на Рейнольдса исподлобья, я чувствовал, как что-то начинало съедать меня изнутри. Мне было стыдно, что он увидел меня таким… Беззащитным. Изувеченым. Жалким. Я никогда не хотел вызывать к себе жалость или сострадание, всегда всё хранил в себе, прятал, накапливая всю обиду и злость где-то на дне лёгких, зная, что когда-нибудь это будет мешать мне дышать. Я хотел быть сильным, даже если это значило быть слишком сильным. Все издевательства отца, побои, побеги из дома, пролитые где-то далеко в глуши лесов слёзы, дни, проведённые в комнате без возможности выйти, гитара в руках и фотоаппарат, как верные спутники… Я жил этим, я боялся этого. Но привычка копить всё в себе оставалась. И теперь это, словно новые слои, всё растёт и растёт, начиная душить меня изнутри. Я даже побоялся ставить на себя какие-то знаки: кто я, какой веры, какой ориентации, какой национальности… В моём положении это просто перестаёт быть важно. Я привык к синякам, к крикам… Привыкнуть можно ко всему, а вот отучиться от этого… Но теперь я не был уверен, что хочу так жить. Не был уверен в своём комфорте. А всё ещё-за него — из-за Дэна Рейнольдса. Он что-то во мне перевернул и теперь, похоже, правила привычной мне игры меняются. Зато теперь я должен был выслушивать целые дилеммы от Честера, который так и продолжал спорить с Майком насчёт каждой мелочи, о том, как он «ненавидит этого паршивого гавнюка, зачем он вообще такой родился, кому он нужен, лучше бы умер уже, подонок грязный, но такой классный, полнейший идиот, просто дуб-дубом…» — Что ты сказал?! — вскрикнул я, вперив недоумевающий взгляд в собеседника, который знаком показал мне заткнуться. Похоже, что-то в его словах изменилось… — Успокойся. Не кричи же так… — он вздохнул. — Я запал на Майка, когда нам было ещё по 15. Но сейчас, видя, каким сукиным сыном он стал, я забываю его. Тем не менее, сложно не признать, что он классный. — я вздохнул. — Ты только слишком сильно не влюбляйся, он тебе сердце разобьёт. — я снова опустил взгляд на свой салат и небольшую котлету, которую всё это время ковырял вилкой, метнув небрежный взгляд на Рейнольдса, стоящего где-то в другом конце столовой, там, где мы подрались. Я сам не знал, зачем снова посмотрел на него и снова ударом в грудь получил чувство вины и ненависти одновременно, но вторая с каждым днём угасала. Возможно ли, что один человек мало того, что влюбляет в себя, так ещё и подавляет? С первого взгляда любой бы сказал, что Дэн — дружелюбный милый парень, но это не так. Он — жестокий доминант, подавляющий в тебе все желания и мысли, оставляющий только пустоту. Он не даёт мне о чём-либо думать, заполняя всю душу свинцом, нести который мне не под силу. Почему я так подвержен его влиянию? Каждый его взгляд заставляет меня сжать кулаки, стать сильнее прежнего, но я не знал, с чем сравнить это ощущение боли и вины глубоко внутри сердца. И вдруг я понял… Понял, с чем сравнить это отвратительное чувство. Это было словно то, когда ты точно в чём-то уверен, но продолжаешь себе это отрицать, прятать внутри. А оно всё гниёт и гниёт… Из школы я ушёл поздно, часам к 5 вечера, когда школу должны были уже закрывать. На пороге я встретил сидящую на лестнице Виктори, которая носила сегодня юбку, через колготки было видно раскровавленные коленки. Она сидела и просто смотрела куда-то вдаль отсутствующим взглядом. Я почему-то решил, что было бы чудесно её сфотографировать, если бы она ещё курила сигарету. К несчастью, когда я начал наводить на неё объектив своей камеры, которую таскаю с собой постоянно, она меня заметила и подозвала к себе. Я немного растерялся — мы так близко с ней не общались, не дружили. Её спортивная сумка рядом приятно шуршала, когда девушка поворачивалась или двигала правым локтём, задевая её. Я был готов предположить, что там её форма черлидерши — они с Лаки состоят в команде поддержки наших игроков в американский футбол уже несколько лет. — Как прошла тренировка? Yanderson High Warriors справляются? — именно это жутко-длинное-непроизносимое название и было именем нашей команды. — Не особо, но хорошо, что Платцмана сделали капитаном и первым нападающим. Он тащит всю команду, воодушевляет придурков. — она вздохнула, положив сумку на колени и скрестив на ней руки. — Слушай, можешь вернуть сумку обратно на ступень и взять это? — я поджёг небольшую сигаретку чёрного Kent и протянул ей. — Уэйн, я… Не курю. — она хотела встать, но я поспешил её разубедить. — Нет-нет, ничего такого. Я просто хочу сделать фотографию. Смотрится очень… Эстетично. — я осторожно дёрнул её за рукав и она, заинтересовавшись, присела опять рядом. — Я сделаю одну и только одну затяжку и выпущу дым и всё, о’кей? — О’кей. — она взяла сигарету и приготовилась по моей команде впустить в лёгкие ядовитый дымочек чтобы потом поспешно выдохнуть его обратно. Я дал отмашку, когда настроил камеру, и она сделала то, что я просил исключительно превосходно — кадр получился именно таким, каким я его задумывал. Поколебавшись в очередной раз, я показал снимок сидящей рядом Лоуренс, всё ещё откашливающейся от горького вкуса, который, скорее всего, обжигал ей язык. — Это потрясающе! — её глазазагорелись пламенем, когда девушка поняла, что всё, что она делала было не зря. Я улыбнулся и она отдала мне камеру. — У тебя талант. Не прекращай этого делать, пожалуйста. — я засмущался и тоже уставился в темнеющую на востоке даль, которая утром снова загорится малиновым рассветом. Любой бы парень посчитал данную ситуацию романтичной, некоторые бы посчитали нас с Вик парой, но я не чувствовал к ней ничего более того, что связывает людей дружбой. И снова в голову и в грудь начало клевать это чувство. Оно било, колотило, заставляло мысли пропадать одну за другой, будто лопая их, как воздушные шарики. — Могу я кое-что тебе сказать? — она обратила ко мне уже посерьёзневшие глаза, полные какой-то спокойной меланхоличной скорби. — Конечно… — тихо протянул я, кивнув головой так незаметно, что, казалось, будто и не кивнул вовсе. — Лаки… Она такая упёртая, такая странная последнее время. Я так боюсь. — я хотел было вставить слово «профессионального психолога», но она приложила палец к моим губам, — Я боюсь проиграть всему этому. Я единственная знаю, что с ней произошло, когда она была совсем ребёнком и как рано ей пришлось признать жестокую реальность. Я боюсь, что потеряю её. — Теперь я молчал, думая, что ей ответить. Но Виктори не нуждалась в моих словах. — Она сказала однажды, что у неё не осталось ничего, кроме постоянного страха. Что у неё нет эмоций. Что она как машина, что даже не спит ночами, бывает. И она мне сказала, что никогда никого не полюбит. — Лоуренс тихо всхлипнула и запрокинула голову назад, заставляя накатывающие слёзы течь обратно. — А мне так хотелось это изменить. Она была первой, той, которая не смеялась надо мной, никогда не смеялась, не смотря ни на что. И я искала ей парней, упорно пытаясь угодить этой привиреде… — после последнего слова Вик усмехнулась, даже не посмотрев на меня. — Но потом я поняла, что не могу её кому-то отдать, не могу позволить, чтобы она страдала из-за какого-то подонка. — И ты влюбилась? — не в силах держаться, наконец вставил своё слово я. — Нет! Ну, может быть… Нет. — у неё в голове был конфликт, как и у меня. Всё же мы точно чем-то похожи.