Моя Коллегия и другие звери

Всё начиналось мило, почти невинно — насколько невинным и милым можно назвать пьяный секс со своим коллегой. Фарлонг не питала иллюзий: Сэнд ей нравился; она готова была признать, что немного в него влюблена — её вечно тянуло на странное, — но любви до гроба между человеческой женщиной и высоким эльфом не стоило ждать хотя бы потому, что их гробы размежует сотня-другая лет. Мысли о неизбежной смерти – не самый надёжный фундамент для долгосрочных отношений. Фарлонг знала, на что подписывалась, и не хотела тратить времени даром. Драконья душа, холодными серебряными осколками засевшая у неё в груди, обрекала хозяйку на жизнь беспокойную и опасную — так почему бы немного не расслабиться, пока есть возможность? Сэнд ей нравился, и этого было достаточно. Когда они переспали в первый раз, Фарлонг не то чтобы хорошо всё запомнила и разглядела: получилось пусть и приятно, но суетливо и не особо трезво. Следующие разы были немногим лучше: когда “архимаг” приезжала в Коллегию (пожать все нужные руки, раздать все нужные улыбки и украсить все нужные бумаги своей размашистой подписью), им с “заместителем” некогда было размениваться на нежности. Неспешные вечерние “совещания” с бутылочкой Альто, суматошные дневные “совещания” — задранные мантии, приспущенные штаны, — не располагали к праздной созерцательности. Перемены подкрались незаметно: как оказалось, Драконорожденная архимаг служила для Коллегии и Винтерхолда прекрасной рекламой. Город медленно оживал и уже не казался самой тоскливой дырой Скайрима — сюда стало приятно возвращаться, здесь начали оседать деньги, а для магов на горизонте наконец забрезжила надежда. Да и Фарлонг уже пообвыклась в Коллегии, прикипела душой к местному сборищу чудиков и отщепенцев. Она увлеклась хозяйственными вопросами, пусть и по-прежнему руководила лишь на бумаге, и совещалась с Сэндом теперь уже по-настоящему. И — неожиданно для самой Фарлонг — совместные поиски денег на новый мост сблизили их намного больше, чем суета вокруг Ока Магнуса. Со временем они с Сэндом окончательно перестали скрываться, хоть и особо не распространялись о неуставных отношениях, а их совместный досуг украсился в том числе и ленивым утренним сексом. Тогда-то Фарлонг и подметила странное: при том, что Сэнд был темноволос, редкая растительность у него на груди, животе и в паху оказалась светлой; не седой, что было бы ещё хоть сколько-нибудь логично, а с золотистым отливом. Это несоответствие смущало ей ум, будоражило мысли — и, чего греха таить, очень возбуждало. Фарлонг думала о волосах, когда брала Сэнда в рот — глубоко и жарко, утыкаясь носом в мягкие светлые завитки, — и когда он сам пристраивался между её широко разведённых ног и ласкал языком и костлявыми пальцами влажное, распалённое лоно, а Фарлонг поводьями на ладони наматывала его смоляные пряди… или когда объезжала его, до синяков стискивая бёдра, и взгляд невозбранно струился и по чернильному ореолу волос, размётанных по подушке, и по эльфийскому излому угольных бровей, и по густым, пушистым, агатово-тёмным ресницам — к золотистой, почти не заметной на альтмерской коже дорожке волос, что шла от пупка и до паха... Фарлонг в итоге сдалась и, изведя себя, всё же спросила прямо — откуда такая аномалия? Сэнд тогда, расслабленный после секса, привстал, посмотрел на неё — долго и пристально, словно взвешивая варианты, — и осторожно проговорил: – Когда-то я был агентом Талмора. – Ты же ненавидишь Талмор! – Я всегда считал их фанатиками и ретроградами, – кивнул он, невесело усмехнувшись, – и потому активно сливал агентурные данные Клинкам. Они помолчали: историю Фарлонг знала достаточно хорошо, чтобы дальнейшие пояснения о том, как складывалась Сэндова карьера двойного агента, сделались излишними. Ему самому, впрочем, нашлось что сказать. – К четвёртой эре почти не осталось темноволосых... выходцев с Островов, – проговорил он менторским тоном — так, как читал студентам тоскливые лекции об основах зачарования. – Чаще всего такой цвет говорит о нечистокровности. Альтмер-смесок, отзывающийся на собачью кличку и прозябающий в этой дыре… – Сэнд фыркнул и откинул со лба крамольные чёрные пряди. – Это прекрасная маскировка, как оказалось. Даже наш дурень ничего не заподозрил — хотя и пытался под меня копать. “Нашим дурнем” Сэнд называл покойного Анкано... Пристроившись у любовника под боком — мерзлявый до невозможности, он протапливал свои комнаты так, что на камнях можно было пожарить яичницу, поэтому оба лежали как есть, не потрудившись ни одеться, ни прикрыться, — Фарлонг лениво раздумывала, что с этими откровениями ей делать. Настоящего имени она не спросила, пусть и свербело до невозможности — уважала чужие границы. Сэнд ведь и сам никогда не называл её по имени, хотя не мог его не знать, раз регулярно работал с документацией… Бывший двойной агент? Это вообще многое объясняло. – Краска, значит? А ты куда обстоятельнее меня! Ресницы и брови Фарлонг никогда не прокрашивала — в отличие от огненной гривы на голове, они сохранили природный пшеничный цвет… как, впрочем, и всё остальное: белесый пушок на руках и бёдрах; старательно устраняемые, но неизбежно возвращающиеся волосы на ногах и под мышками; аккуратно подбритый курчавый лобок... – Хочешь жить, умей вертеться — так здесь, кажется, говорят? А жить я, веришь ли, очень хочу, – Сэнд хмыкнул и вдруг признался: – Раньше ещё и вовремя успевал сбривать всё лишнее, но в последние годы совсем обленился. “И давно ни с кем не спал, раз отвык светить наготой и перестал бояться разоблачения”, – мысленно усмехнулась Фарлонг. Она не льстила себе и не считала себя коварной соблазнительницей, взявшей штурмом неприступную крепость: просто она оказалась достаточно ебанутой, чтобы прельститься желчным, болезненно педантичным высоким эльфом, и в меру заметной, чтобы её попытки сработали. Из путешествия по волнам памяти Фарлонг вырвали горячая худая рука, приобнявшая за плечи, и негромкий вопрос: – А у тебя какая история? – Рыжая ведьма – это ведь классика! Почти цеховой знак… – Фарлонг сладко зажмурилась и переплела их пальцы, наслаждаясь бархатным сонным теплом, усмиряющим даже вечно голодную драконову душу. – В первый раз проспорила и выкрасилась какой-то дешёвой дрянью — так, что обсыпало, и с горячкой слегла на несколько дней. Смесь получше была мне не по карману, да и не по доброй воле я это удумала, но папаше это вот всё разве объяснишь? Он так разозлился, что обстриг меня ножницами для овечьей шерсти — чтобы мол, голове стало легче, и думать ничего не мешало. А когда волосы отросли… – Фарлонг, не сдержавшись, хихикнула: воспоминания о сердито-ошарашенной физиономии Дейгуна неизменно поднимали ей настроение. – Тогда я прокрасила их сама, папаше назло. Потратилась на снадобье подороже, чтобы без неприятностей… Долго копила деньги, была паинькой — и Дейгун смирился. Он вообще неплохой, папаша мой — хоть и с придурью. – Тебе идёт этот цвет. – Тебе твой тоже. Представить Сэнда светловолосым не получалось при всём желании: это казалось каким-то... неправильным? Ему удивительно подходил контраст чёрного и золотого — строгость, граничащая с занудностью, что оттеняла его природные яркость и блеск, не меркнущие даже под тусклым винтерхолдским солнцем. Фарлонг даже не думала, что это будет так заводить: Сэнд, обнажённый во всех возможных смыслах, открывший ей те секреты, которыми не делился ни с кем много лет, и оттого – уязвимый... и где-то под слоем аспидно-чёрной краски – такой же светловолосый, как и она сама. “Дети у нас точно будут беленькими”, – хотела было подколоть его Фарлонг, но вовремя прикусила язык. Мужчины вообще нервно реагируют на такие шутки, а ей было слишком хорошо, чтобы рисковать. – Хочешь ещё… – начал было Сэнд — но осёкся, подвесив в воздухе многозначительное многоточие. О некоторых вещах им всё ещё было немного неловко говорить вслух, но лишних слов и не требовалось. Фарлонг задумалась: они уже вдоволь успели порезвиться, и даже просто валяться рядом было хорошо и уютно… но в этот сандас “архимага” никто и нигде не ждал — так почему бы ещё немного не поразвлечься? Она кивнула, и Сэнд полез за тонизирующим зельем. Смотреть за ним из-под полуприкрытых век было сладко: чёрные волосы шёлком струились по золотистым плечам, немногим не доходя до лопаток, а напряжённая, чуть ссутуленная спина была расчерчена свежими полосками от ногтей и застарелыми брызгами шрамов, оставленными кислотным заклинанием… Фарлонг и сама не ожидала, что один его вид так быстро её воодушевит, однако её повело почти сразу, и в низу живота заныло от томной неги. Когда Сэнд вернулся на кровать, Фарлонг его опрокинула и устроилась сверху. Она выцеловывала влажные дорожки на шее и на плечах, покусывала, прихватывая, разгорячённую кожу; прижималась к груди, и собственная — сливочно-белая, украшенная бледными крапинками веснушек — рядом с чужой золотистой смотрелась дивно… с силой гладила бёдра, оставляя на них тёмные полоски от ногтей, и Сэнд, хрипло постанывая, мял её грудь и дразнил, зажимая меж пальцами, затвердевшие соски. Член, оставленный до поры без внимания, окончательно ожил — воспрял, словно Кристальная башня: ровный, идеально симметричный, с гладкой круглой головкой, каким и положено быть члену чистокровного альтмера. Так и порывало взять его в рот, но это они сегодня уже проходили, поэтому Фарлонг кольцом обхватила свою добычу и медленно заскользила вверх-вниз, время от времени пробегая пальцами по мошонке. Тускло блестела от проступившей смазки идеальная альтмерская головка, и Фарлонг не выдержала — тыльной стороной ладони откинула лезущие в глаза волосы и наклонилась, лизнула, неспешно обведя языком каждую венку. Сэнд глухо застонал, впиваясь пальцами в простыни, но Фарлонг не успела развить успех: эльфийский подлец угрём извернулся и опрокинул её, подмял под себя и навис, занавесил всё непроницаемо-чёрными волосами... Поцелуй был тягучим и сладким: Сэнд неспешно ласкал её припухшие губы, чуть приминал их зубами, посасывал, оттягивал, обводил языком... и Фарлонг, даже растворяясь в ощущениях, не могла не думать о том, что любовник мастерски управлялся не только с этими губами — и лоно пульсировало, отзываясь на эти мысли. А когда Сэнд отстранился, Фарлонг в нём утонула: угольные ресницы трепетали, расчерчивая тенями высокие альтмерские скулы, потемневшие от лихорадочного румянца, а зрачки расширились так, что светлые серые глаза казались кромешно-чёрными, как у босмера. Для неё — из-за неё. Весь, под слоями притворства и тёмной краски — только её, и ничей больше; только ради неё открывающийся так широко и безоглядно... Сэнд вошёл в неё, влажную и разогретую, неторопливо, но настойчиво; замер, словно наслаждаясь моментом, чуть качнулся назад и снова подался вперёд, между делом откинув волосы за спину. Он наращивал темп, запрокинув голову, и невозможно было оторвать от него взгляд — от доверчиво обнажённого горла, от золотистых, почти не заметных на альтмерской коже волосков на груди... Фарлонг, вжимая Сэнда в себя и выгибаясь навстречу, одной рукой впилась пальцами в его ягодицу, а другой – яростно тёрла клитор. Кажется, оба они к тому времени стонали в голос, но Фарлонг слышала только то, как кровь стучала в ушах; перед глазами всё плыло. Она не увидела, но почувствовала, как чужая прядь мазнула её по щеке и от неожиданности вздрогнула, скользнула рукой под новым углом… и улетела — прямо к бескрайнему небу, как и положено женщине с драконьей душой. Сквозь охватившую тело чарующую истому Фарлонг лишь смутно осознавала последние лихорадочные толчки и не заметила даже, как Сэнд из неё вышел: только почувствовала, как его сперма брызнула на живот — совсем немного, не то что в первый раз... Позже, приводя себя в порядок, она мучительно размышляла: когда всё вышло из-под контроля? Начиналось ведь мило, почти невинно, с обычного пьяного секса, и новыми странными фетишами Фарлонг обзаводиться не собиралась. Фетиши завелись как-то сами… а впрочем, оно того, кажется, стоило.