Моя Коллегия и другие звери

О Гробнаре ходили самые невероятные слухи. Говаривали, например, что на самом деле он хаджит — из тех, что рождаются без кошачьих глаз или шерсти и на вид почти что неотличимы от эльфов, — ибо разве под силу порядочному босмеру жрать столько лунного сахара и не загнуться через неделю? Фарлонг не сомневалась, что хаджитом-омсом Гробнар не был… как не был, впрочем, и порядочным босмером. Сахара он и правда употреблял до неприличия много, радуя заказами всех честных скайримских контрабандистов, однако все, кто хоть сколько-нибудь его знал, сходились во мнении: Гробнар уже был слишком сумасшедшим, чтобы эльсвейрские сладости могли затуманить его рассудок. Многие недооценивали этого щуплого суетливого босмера, не расстающегося с лютней и обожающего сочинять на ходу мелодии и куплеты. Но дураком Гробнар не был: превосходный инженер и заклятый друг широко известного в узких кругах двемеролога Колсельмо, он показал себя непревзойдённым мастером, когда пересобрал и “приручил” настоящего гномского паука-анимункуля. Питомец с неласковым прозвищем “Конструкт” служил своему хозяину чем-то средним между вьючным мулом, охранником и безотказным собеседником… и, если начистоту, стал в своё время главным аргументом в пользу принятия Гробнара в Коллегию Бардов: тамошней верхушке казалось, что настоящий, рабочий двемерский паук послужит их учреждению отличной рекламой — намного более эффективной, чем бардовские таланты его хозяина. По мнению Фарлонг, солитьюдские снобы ничего не понимали в искусстве — иначе объяснить то, что половина лицензированных скайримских бардов была до безобразия безголосой, не получалось при всём желании. Так или иначе, а Гробнарова эксцентричность делала его не только недобропорядочным босмером, но и отличным собутыльником — из тех, что не осуждают, не поучают и ничему не удивляются, а при необходимости способны прогнать любую хандру. Последнее было Фарлонг сейчас особенно необходимо. – Я собираюсь написать новую балладу! – заявил ей Гробнар, возбуждённо размахивая руками — не выпуская полной до самых краёв пивной кружки и орошая и без того заляпанный стол клочьями белой пены. – О силе любви она будет, но, знаешь… Мне нужен бог-покровитель, причём не какие-нибудь банальные Мара с Дибеллой, а что-нибудь поинтереснее. Как насчёт Шеогората с любовным безумием? Или там разрушительной силы Дагона... – Бери Периайта, – подкинула ему идейку Фарлонг, пряча ухмылку за щедрым шматком копчёной медвежатины. – Он-то сумеет наглядно всем показать, что любовь – это болезнь. – О, это мысль! – воскликнул Гробнар и, радостно пробарабанив по столешнице что-то похожее на зачин “Рагнара Рыжего”, вскинул кружку: – Выпьем? И они пили, пили, пили и пили — так увлечённо и основательно, что Фарлонг почти позабыла о своей собственной любовной болезни: вялотекущей, хронической и локализированной в Винтерхолде. – ...А ты слышала о “Возлюбленных” Периайта? – с восторгом рассказывал ей Гробнар, раскачиваясь на стуле. – Это особая каста воинов-жрецов, которых их бог одарил десятками самых разнообразных семян спящих болезней. С виду эти ребята кажутся совершенно здоровыми, но стоит хотя бы одному погибнуть в стратегически важном месте, как уже к вечеру вся вражеская армия загибается от разжижения мозга, поносной трясучки и пепельной язвы разом!.. Так, надо обязательно обрисовать их в балладе… – пробормотал он, доставая из-за уха самопишущее перо, а следом прикрикнул: – Конструкт, подойди-ка сюда, мне нужен пергамент! И пока Гробнар, лёгкой рукой расчистив свою половину стола от кружек, бутылок и тарелок с закусью, записывал свежие идеи, Фарлонг с усмешкой тянула пшеничное пиво и строила планы. Что ж, если ритуальные пляски вокруг Сэнда по-прежнему не будут оказывать никакого эффекта, и в ход придётся пускать оружие посерьёзнее, то вскорости она обзаведётся идеальной песней для серенады.