Californie

      «Во что же ты влипла, м? Что это за Дело-которое-нельзя-называть, в котором ты замешана? У нашего сына и без того проблемы, неужели в такой момент ещё и ты рискуешь подсыпать ему новые?..»       Рей почти слышала эти слова; тёмные горбы вопросительных знаков колыхались в глазах Хана призраками разрушенных надгробий, до недавнего времени, как он верил, не подлежащих восстановлению. Однако отцовское сердце прекрасно помнило кратчайший путь до фамильного склепа, где могилы благополучно отживших свой век страхов, были все как одна насильственно открыты. Призраки, выплывшие непроизвольно, заблаговременно, казались и строем стражников, и преградой, способной отделить мужчину от чего-то, с чем он предпочёл бы никогда не сталкиваться, не давать этому чувству, предвосхищавшему горькое событие, имени. Выслушивающий на пару с женой говорившего приглушённым тоном Люка, посреди гостиной обрисовывавшего им ситуацию, Хан то и дело поглядывал в сторону стоящей в отдалении едва знакомой девушки, держа этих призраков на изготовку, на привязи, точно способного ожить в одну секунду каменного цербера, чей тройной оскал служил единственной цели — предупредить ту…       О чём именно предупредить — намёк на содержание послания, Рей, к несчастью, давала форма ужаса, таящегося на дне тлетворной ямы, куда угодили мистер и миссис Соло; скверны, что карабкалась наверх, рвалась сквозь годы скорби на свободу в каждом нервном движении Леи, каким она пробегалась сухими жилистыми ладонями по ссутуленным плечам, скованная напряжением, избавиться от которого не имела сил и возможности; в безотчётном жесте, каким она натягивала на плечи ничуть не сползающий с них палантин, лишь потому что он, отчего-то, вдруг стал плохо греть её.       Рей подозревала, что число вопросов в её адрес, какими задаются родители Кайло, многим больше, и звучат они в формулировках, вероятно, куда более тревожных и менее щадящих, нежели ей удалось нащупать. По мере речи Люка им волей-неволей приходилось проживать вдобавок к тревоге за здоровье их сына, ещё и невидимую прохладу, принесённую на порог их дома этой ночью. Пока Рей неловко тёрлась у стеночки в ожидании, когда ей покажут комнату, куда отнести кота и вещи, из тихих переговоров троицы она уловила, что родители Кайло уже в курсе об её связи с некой областью криминального, и нахождения в статусе то ли недожертвы, то ли недосвидетеля. Она отдала должное дяде Кайло: тот пытался донести всю серьёзность причины нахождения её здесь, обходясь при этом с натренированной изворотливостью дипломата далеко не самой серьёзной терминологией. Оговорив, что её визит — мера краткосрочная, Люк подчеркнул важность нахождения Рей в этих стенах в первую очередь для Бена (Рей подметила, что при них он не называет его «Кайло», когда по факту ему самому явно привычнее это имя), нежели для сотрудников полиции, ведущих неназванное дело. Последний факт пленял её крупицей спокойствия: раз не имеющие личного интереса и имеющие трезвый взгляд со стороны копы не шибко взволнованы положением вещей, а именно: тем, что она на несколько дней оставалась бы одна в квартире, — то, выходит, это инициатива, скорее, одного Кайло, решившего, что называется, перебдеть. Мнимость покоя приглушал тот факт, что Кайло, как ни крути, не детектив и никогда им не был.       Хан с Леей ничего у неё не выспрашивали, ограничившись информацией, открытой им Люком. И тем не менее, если при первой встрече они приняли связь сына с незнакомой им девушкой, видя, насколько свободно и уверенно он ощущает себя рядом с ней, то теперь эта тонюсенькая, дряблая ниточка, возникшая между Рей и пожилой парой, начала подрагивать и обрастать болезненными, упругими узелками. Когда Люк ушёл, оба Соло не выразили и намёка на желание поскорее выпроводить внезапную гостью, как и не предложили ей остаться дольше необходимого. Справедливости ради, когда её проводили в гостевую спальню, попутно показав где находятся туалет с ванной, Рей без удовольствия, даже с нотой удивления и подспудного сопротивления подметила в двух парах усталых глазах сочувствие, направленное будто бы именно на неё, и именно из-за ситуации, в которой она оказалась. Это почти ускользнуло от её внимания, обращённого на одну единственную мысль, на какую, как она считала, должны были смотреть и Хан с Леей, не вычитая из уравнения недуг Кайло: её личные проблемы — пусть разрешение их и являлось прерогативой полиции, — могут зацепить их сына, и — что являлось для Рей ключевым моментом, — не потому, что он сотрудник Департамента, а перво-наперво потому, что ему «повезло» быть вместе с ней.       Оставшись одна со своими скромными пожитками и нескромным, полусонно ворчащим котом, она только горько усмехнулась про себя, глядя, как Дарт устраивается по центру огромной подушки: знай они об её личном вкладе в нынешнее положение вещей для их Бена (и здесь уголовное следствие — и его факт, и его суть, — отходило на второй план), они бы наверняка захлопнули дверь перед носом Люка, приведшим её, и закрылись на все замки, ещё только завидев её на другой стороне лужайки…       Переодевшись и отправив своё тело в прохладную постель, Рей пристроилась головой рядом с мохнатою спиною, привычно получив хвостом по лбу и ещё раз для верности, по уху. Скользя полупустым взглядом по стенам комнаты, в темноте напоминающим цветом грязный лёд, она прислушивалась к тающим звукам в доме.       Сочувствие… к ней… До жути искреннее, а ведь они толком-то и не знали, чему именно сочувствуют. При имеющемся раскладе, единственным, что должно было быть правильным сейчас, это подняться с кровати и, встав перед двумя людьми, сказать им всё как есть, глаза в глаза — почему их сын приобрёл именно этот тип аллергии и кто есть та самая чума, поразившая его. Намеренно или нет, фатально или нет — неважно. Итог говорил красноречивее десятка возможных оправданий, ни одна из вариаций которых и близко не промелькнула в её голове, и Рей надеялась, если или когда ей всё же достанет сил и решимости встать на ноги и открыть им правду, что и Хан с Леей не станут искать подобного. Напротив, она искала в этом обратного: признания неправомерности её нахождения здесь; признания отсутствия у неё права искать и обнаружить здесь временное убежище. И пусть последнее было сделано за неё, её молчаливое смирение служило свидетельством вины — своим бездействием она признавала допустимость чужой правды, с которой была не согласна и при этом не спорила, и собственного обмана, отказаться от которого хотела и всё же медлила. Пусть Хан и Лея — не родные и не близкие ей люди, но познакомившись с ними, узнав об их расставании с сыном, как они верили, разбившемся при крушении вертолёта годы назад, и проводившими в землю пустой гроб; став свидетельницей их воссоединения, пригубив каплю горечи и сладости того момента — после такого у неё бы язык не повернулся обозначить своё отношение к ним, как безразличное.

***

      Ни грязно-ледяные стены, ни сырой свет уличных фонарей, разливающийся и стекающий по старой мебели прогорклым маслом и подчёркивающий долговременное отсутствие каких-либо гостей в гостевой спальне, — ни это, ни любой другой тусклый элемент окружающего пространства никоим образом не сообщали о том, что время идёт, когда Рей так жаждала ощутить это. Когда ложилась, она не заметила, есть ли в комнате настенные часы, но при любом раскладе в несколько спёртом воздухе — даже при приоткрытом окне шепчущем о непрожитых возможностях «жилого» жилого помещения, — не раздавалось даже старушечьего шарканья секундной стрелки, способной подтвердить, что время и правда движется, а не стоит на месте.       С проворностью раненой подслеповатой улитки образы, идеи и полусонные метафоры, вальсирующие в сознании Рей, ползли сквозь серую тьму ночи.       С упорностью неудачливого камикадзе она выискивала в округе злободневного подходящую мину, на какой можно было бы подорваться, и это тогда, когда, казалось бы, все взрывы этого дня уже прогремели: Кайло, дождавшись закономерного итога, попал в больницу; полиция ищет и не может найти Хакса, как выразился Люк, только обрубая его паучьи лапы, тянущиеся к ней. Так каких ещё мин искать, когда и так внутри всё разлетается по сторонам, и как назло в замедленной съёмке?       К горлу подкатывала отдающая на языке гадкой сладостью тошнота: чем теплее становилось Рей под одеялом, нагревающемся от тепла её тела, тем больше холода впитывалось и проникало в нутро. Не помогала и мерно дышащая меховая шапка, беззвучно сопящая на подушке. Время шло — истина, какую эта ночь вознамерилась поставить под сомнение. Время шло: пусть ползком, точно раненый солдат, пусть в ритме черепашьего марша, пусть подтягиваясь на расстояние миллисекунды, становясь ближе к рассвету, — но шло. Рей заставляла себя верить в это, лёжа и смотря на безжизненную серую дверь, словно заключённая в камере, что никак не решится воспользоваться ключом, лежащем в кармане, но сокрытым за прорехой в подкладке.       «Просто встань, запахни халат и выложи им всё как есть. Сознайся, что с самого начала соседства дымила, как паровоз, и их воскресшее великовозрастное дитя, приняв это, столкнулось с болезнью, которой в противном случае можно было запросто избежать. Сознайся, кем ты была. Сознайся в том, что, спасши тебя, он привлёк, или скорее, навлёк на себя внимание человека, чьё внимание лучше бы никогда не навлекать».       Мин было распростёрто перед ней целое поле, на любой, самый разрывной вкус и цвет, — беспощадное молчаливое болото железных «лягушек», поголовно сулящих познание медленной смерти… Гибели не всего существа, а некой его грани, стены, во мраке ночи подозрительно похожей на одну из несущих.       И всё же, Рей прошла это минное поле от края до края; прошла, с удивлением наступая на те, чьи макушки виднелись из-под песка, зазывая, при этом все как одна и не думая разрываться, словно за давностью лет они вышли из строя. А вот те, на каких Рей всё же удалось подорваться, оказались закопаны несколько глубже, занесённые песками времени…       Перевернувшись на другой бок, взгляд красных глаз устремился к посветлевшему небу. Когда сердце поверило в то, что перед ним не иллюзия уставшего разума, Рей взглянула на запачканные светом ручки и двери шкафа и комода: холодные синие струи рассвета принялись отмывать прогорклое мало фонарей с допотопных, однажды живых предметов.

***

      Утро началось с растирания глаз, чья подсохшая слизистая вовсе не обрадовалась совершаемым над ней издевательствам. Дальше действия Рей происходили на чётком автомате: скомканное переодевание, монотонная чистка зубов, дежурное умывание, причёска в стиле «и так сойдёт». Завтраком для неё стала кружка чая вприкуску с печеньем — так как хозяева дома пока спали, Рей не решилась орудовать на их кухне чем-то большим, хотя с вечера Лея дала ей зелёный свет.       Доклевав последние крошки безвкусного «лакомства» и убрав за собой посуду, Рей серой молью выплыла из-за стола, бесшумно подхватила сумку и вручённые ей перед «сном» ключи от временного пристанища, и покинула дом. Хан с Леей навещали сына минувшим днём, и с вечера сообщили ей, что заглянут к нему завтра ближе к обеду. Не разобрав, была ли в этом замешана прозорливость, Рей склонялась к тому, что родители Кайло, как и она сама, по-видимому, считали степень вероятности того, что Кайло относится к тому типу людей, что, оказавшись в стенах больницы, едва ли обрадуется толпе в своей палате, даже если состоит она всего-то из трёх человек.       Юркнув в такси и назвав адрес, Рей не заметила, как доехала до пункта назначения. Единственное, что свидетельствовало о немалой длительности поездки, была итоговая сумма, озвученная таксистом. Рассчитавшись, она ровным шагом вошла в здание, веря в существование земли под ногами так же, как верила минувшей ночью в ход времени, и не менее чётким голосом, с надеждой, что люди слышат её лучше, чем она себя, узнала в регистратуре, в какой палате находится Кайло Рен.       Окружающие белые стены вопреки ожиданию не отдавали стерильностью, подтверждающей наличие болезненных нечистот в телах пребывающих здесь. Они словно имели консистенцию губки, что была готова впитать в себя всю боль, услышанную здесь, и с той же заботливой мерой отразить увиденные радости и победы выздоравливающих и идущих на поправку. Белизна создавала ощущение фокусировки внимания и взывала к порядку, утверждая право пребывающих здесь на приглушённые звуки, на чистоту и чёткость речей, не облечённых мягкостью, и на мягкость голосов, не стеснённых остротою мыслей.       Пройдя все нужные повороты и коридоры и опустив наконец прохладные пальцы на ручку двери, Рей, за секунду до того, как заглянуть внутрь и переступить порог, лишь в этот момент открыла для себя, что минувшая ночь ею успешно пережита; ощущение времени и себя в нём вернулось. Стрелки на настенных часах палаты только подтвердили эту правду. — Привет. — Привет.       Кайло стоял у окна. Вид его никак не сообщал ни о настоящем, ни о каком-либо потенциальном диагнозе, так что, не знай Рей о реальном положении вещей, то ни за что бы не сказала, по какой причине он здесь находится. И было сложно дать себе честный ответ: то ли видимая нормальность её тревожит, то ли, наоборот, обнадёживает и утешает.       Уверенным шагом, таким, будто вокруг них вдруг выросли стены их квартиры, Рен приблизился к посетительнице и заключил в объятия, сообщающие ей, насколько встреча с ней была долгожданна. Ощутив себя в крепком, но ничуть не болезненном захвате, Рей переняла его усталость, проявляющуюся в том, как охотно и смиренно он уткнулся носом в её шею, впитывая в себя родные запахи и тепло тела, словно те могли хотя бы на миг воссоздать домашнюю обстановку. — Что бы ты себе не успела надумать, клянусь, они раздули из мухи слона, — Кайло подхватил её обеими ладонями за подбородок с нежностью отца, стремящегося как можно быстрее и эффективнее успокоить разрыдавшееся дитя, хотя в глазах Рей, какие он сканировал своими карими беспокойными радарами, не было ни намёка на слезинку; глаза были красноватые, но вместо привычной здоровой влажности, болезненно сухими.       Мягко обвив его напряжённые предплечья холодными ладонями, Рей слегка привстала на месте и поцеловала его. Отстранившись, Кайло обнаружил помимо звенящего в тишине комнаты сообщения о тоске и тревоге о его состоянии, просьбу объяснить его уверенность в «раздутости» ситуации более полно. Рей не спешила верить в это, как и слепо открещиваться. — Всё не настолько ужасно, чтобы я торчал здесь сутки напролёт, поверь. — Так тебя уже выписывают? — Что? Нет, — удивился он, но почти сразу уловил подоплёку вопроса Рей, запросто различившей полярность мнений докторов и его собственного. — Мне стало плохо всего на какой-то вшивый момент. Всего раз. Но потом всё пришло в… — тут его твёрдый бесстыжий взгляд скользнул прочь с её лица, и в унисон лжи невысказанного «в норму», Кайло закашлялся и сдавленно пораженчески засипел. Присев на койку, он отпил воды из стакана, когда приступ прошёл; новый он через силу подавил и, когда ему это удалось, посмотрел на молчаливо взиравшую на это Рей с извинением в щенячьих глазах. — Рада, что ты и сам понимаешь, насколько нелепо звучишь на фоне происходящего, — тихо отозвалась она, не упрекая и не радуясь. — Что говорят врачи? — Рей присела в серое кресло рядом с койкой. Кайло, сидевшей перед ней на смятых простынях, вяло повёл плечом, ответив: — Таблетки. Система. Постельный режим. — А по анализам? — Аллергия, — дёрнул он плечом. — Люк ведь сказал тебе, да?       Рей кивнула, и поспешила опередить раскрывшего рот Кайло. Она не искала того, что он собирался ей предложить. — Насколько всё серьёзно?       Он осторожным вздохом набрал воздуха в грудь и шумно выдохнул через нос, расслабленно свесив руки, но сцепив пальцы в замок крайне напряжённым жестом, словно старался раздавить ладонями нечто опасное и ядовитое, способное выскользнуть наружу и отравить их общение. — Это ни черта не серьёзно, Рей. Миллионы людей живут с этим. Да, кашель — это скверно, но в целом… Меня подлатают и всё будет отлично.       Рен смотрел на неё, выжидая любой эмоции и мысли в лице, в складках губ или лба, дёрнувшейся брови — чего угодно, что должно было подсказать ему, в какую сторону будет безопасным повести разговор. Но мимика Рей, будучи хоть и живой, но и подторможенной, будто бы дала заметную трещину, вынуждая думать о срочной починке механизмов, а не о полноценном контакте и вовлечённости.       Минувшая ночь вобрала в себя многое, чего отдавать ей Рей не собиралась, как и поделилась с ней тем, что принимать она не очень хотела. Но сейчас она была довольна случившимся процессом фильтрации и, в частности, качеству фильтровки, свидетельствующей не об оскудении, а о просеивании тяжёлых эмоциональных материй и об остатке чистейшей пыльцы, мерцающей в сознании массой стекольного крошева — с виду обманчиво мягкой, а по существу — убийственной. — Знаешь, этой ночью я всё думала: что же я сделала не так со своей стороны, что дошло до такого? — Кайло вымученно приосанился, приоткрыв рот, и Рей подняла руку в нестрогом, но твёрдом жесте, продолжив мысль: — И я не о сигаретах, это и так очевидно. Я про свои попытки достучаться до тебя: вопросы, советы, ультиматумы в шутку и всерьёз… — выражение лица Рей слово за словом становилось жёстче, уже не прося минуты на изречение пары ласковых, а давая негативную оценку произносимому. — И если, условно говоря, в час ночи я склонялась к тому, что была недостаточно строга с тем, чтобы ты проверил своё здоровье, то в не менее условном третьем часу на меня снизошло озарение. — Неужели? — буркнул Кайло, ощутив её переменившийся настрой. — Представь себе. Я открыла для себя чудесную истину, что ты взрослый, самостоятельный человек, так что подобные вопросы, казалось бы, в состоянии решить сам. Вот только по каким-то чёртовым неведомым причинам почему-то не хотел этого делать. Тянул с этой проблемой преступно долго, и в итоге дотянул-таки до логического финала. Но что поразило меня больше всего: если моё волнение за тебя ты видел, ты слышал, ты понимал его, как мне казалось… то своего собственного для тебя будто и вовсе не существовало. Как сказал мне Люк «комариный укус». Так ты ощущал себя? Так ты ощущаешь себя теперь?       Кайло воспринимал её слова нехотя, но с должным вниманием, вглядываясь в каждый слог, тон и изменение ритма, играющие не только вслух, но и на лице Рей; в каждую столь же едкую, сколь и беззащитную фразу, что разили одна сильнее другой. Нервная дрожь, на последнем вопросе собравшая кожу у внешнего уголка левого глаза в кривое зеркало улыбки, заставила его скопировать жест, перенеся его на другую сторону лица, и в момент осознания реакции, скомкать её под задумчивое выражение. — Мне не в чем оправдываться, — Рен подбросил фразу в воздух с игривостью горе-жонглёра, проверяющего самого себя на соотношение с утверждением о бесталанности. — И тот факт, что ты смотришь на меня, как на слёгшего с сердечным приступом, годами скрывавшего от тебя проблемы с сердцем, не обяжет меня к ответу. — Тогда я спрошу о другом, раз ты сам это затронул. Как давно ты знаешь о том, что твой организм не переносит никотин? — Рей вцепилась взглядом в заледеневшую цепь, соединяющую разрозненные в мотивах глаза и губы, кочуя по ней с непривычным остервенением, словно надеялась источить и разорвать её. — Со вчерашнего дня. — А если по правде? — Вчера, Рей, — настоял Кайло, и слой инея на цепи, зажатой в хватке Рей, возрос на миллисмысл. — У меня и в школьные годы были друзья, которые курили, и в армии, и сейчас есть, на работе. Это окружает меня повсюду на протяжении многих лет в той или иной мере. Как и любого человека. Так что заканчивай свой допрос и, ради всего святого, не вздумай взваливать всё на себя.       Не давая Рей времени на обдумывание, он встал с койки и опустился перед ней на колени. Взяв её ладони в свои, он провёл пальцами по холодным костяшкам, взглянув на бледность рук с грустью от понимания, что не физическое тепло вернёт им нормальную температуру, а то, какое он не знал, где взять и, соответственно, как передать. — Всё будет хорошо.       Прочтя это, Рей взглянула в глаза, обещающие ей сказанное с солдатским прилежанием в исполнении приказа свыше. Она кивнула, а казалось, что только потрясла подбородком. Невнятно, хило и жалобно. — Мне жаль, Кайло. Я не… — Всё. Будет. Хорошо. — С расстоянием в пять секунд и всего одну фразу его солдатская беспрекословная непоколебимая уверенность возросла стократно, что одновременно и встряхнуло, и испугало Рей. — Я выбросила всю пачку в урну при входе, — выпалила Рей, тотчас уходя прочь от вопросов. Она скривила рот, честно сознаваясь в запоздалости действий и признавая неполноту оздоравливающих мер. — Теперь всё станет иначе. — Ты не должна… — Не пори чушь. Разумеется, должна, раз я рядом с тобой. — Рей… — Это единственный выход. — Ты знаешь, что нет. Никакого конфликта здесь как не было, так и нет: ты всегда выходишь на крышу, либо к окнам на этаже. — Но я возвращаюсь, и ты чуешь запах. — Это мелочи… — Из которых всё и сложилось, — фыркнула Рей, и безликость этого звука приглушила запал Кайло, замедлив темп речи двоих людей и удлинив паузы меж фраз. — Мелочи, о которых ни один из нас не задумывался, и когда, если не сейчас пора уделить им внимание. — Но это… — Кайло и сам на миг умолк, но уже по началу фразы Рей поняла её суть и намеревалась не позволить прозвучать ей из его уст. Утверждение было бы справедливо ещё прошлым утром, но сейчас… сейчас это была бы чистая ложь, и Рей с полной осознанностью возлагала на себя обязательство открыть Кайло глаза на неё. — Уже не то, что мне нужно, — завершила она его мысль единственно правильным образом, подчёркивая взглядом, полным почти случайной извращённой торжественности, актуальность сказанного. Говоря неторопливо, по мере своей речи Рей закрепляла всё сказанное вслух и для самой себя, словно фиксировала речь обвиняемого на суде, будучи одновременно и им, и стенографисткой. — Помимо всего прочего, о чём я успела передумать за эту ночь, я… Внезапно для себя вспомнила, с каким чувством сделала первую затяжку. Хакс, он… — взгляд Рей стёк с лица Кайло куда-то ему на грудь, словно встреться их глаза в этот момент, и Рен непременно получит ожог четвёртой степени. — Он вложил мне в руку сигарету с сообщением данных одного исследования, сначала я не поняла, зачем. «По мнению учёных каждая сигарета сокращает нашу жизнь на одиннадцать минут». Так он сказал. Ещё в начале… Он сказал… что согласен на то, чтобы нас разлучила смерть… с оговоркой: не сейчас, а когда-нибудь… С тех пор… Первое время я вела счёт этим одиннадцатиминуткам. Фанатично. Озверело. Словно от этого зависела моя жизнь, когда всё было с точностью до наоборот. Вела счёт тому, сколько сигарет я выкурю, на столько в минутном, часовом, суточном эквиваленте я стану дальше от него. И я умножала и складывала выкуренные минуты своей жизни — это одно из первых… средств, какими я спасалась с первых дней. Вернее, «спасалась», — Рей изобразила руками кавычки и вернула взгляд обратно к лицу Кайло, слушающего её с теплотой не.извергающегося вулкана. — Поэтому я не могла и не пыталась бросить тогда… Когда ты пытался добиться этого. Что бы ты ни говорил, в том, что случилось с тобой, есть моя вина. Но… в том, что с этим покончено, виновны мы оба, я решаю это ради нас обоих. Я больше не хочу вычитать минуты из жизни. Ни моей. Ни твоей. Этой ночью…       Рей не отвела взгляда и не озвучила мысли — воспоминания о том, как вплоть до рассвета считала все минуты, которые забирала у Кайло, даже с оглядкой на неравноценность активного и пассивного курения, — и всё же это ей не помогло. Каким-то образом, не услышав и слова, Рен умудрился коснуться её эмоций, щупальцами тянущихся прочь от её идеи о счёте и его причины, и душащие и без того слабо дышащие неокрепшие надежды. Мускулы его лица перекривились и перекроились в неузнаваемое сочетание, явив стороннему взгляду старую, по своему происхождению не способную к заживлению рану. И хотя Рей ни за что бы не назвала точное время и место, когда именно та возникла, но была уверена в том, что, во-первых, это случилось в период их знакомства, и во-вторых… След, что виделся ей максимум затянувшимся сквозным ранением, она однажды безбожно спутала с оставшейся внутри, раскрывшейся экспансивной пулей*. — Я не знаю, как просить у тебя прощения, как простить себя…       Кайло подал ей руку, поднимаясь с пола и потянув за собой, и Рей покинула низкое кресло. Она ожидала новых форм отрицания и попыток утешения, но Рен выбрал иной путь. — Я не могу простить за проступок, который не признаю таковым. Но что для меня имеет важность и ценность — это день, когда ты простишь сама себя. Ты сказала, что выбросила в урну целую пачку, так?       Покрепче и побольнее закусив нещадно дрожащую губу, Рей согласно мотнула головой. — Тогда умножь эти двадцать штук на одиннадцать минут. Это время, которое отныне ты даришь себе. И подаришь ещё больше, да? — звериным усилием приведя мышцы своего лица в узнаваемое состояние, Рен заглянул ей в глаза, чуть склонив голову ближе к уровню её глаз, показывая, что это единственный счёт, который он советует ей вести, если акт противопоставления старой привычке ей в чём-то поможет.       Рей снова кивнула, но закушенной губе всё же не удалось выполнить возложенной на неё миссии: две ровных дорожки слёз пролегли вниз от внешних уголков глаз, нарисовав перевёрнутый знак равенства, как итога всей встречи и прозвучавшим мыслям. — Он больше не отнимет у тебя ни одной единицы времени. Обещаю.       Рей прочла это на губах, а глаза стали подсказкой, что то был немой шёпот. Она потянулась к Кайло и обвила его руками за шею. Ощутив прикосновение его горячих влажных ладоней у себя на спине и плечах, она бросила взгляд на часы. Она находилась в палате ровно одиннадцать минут.