Better world

Из-за стандартного дефицита медсестёр в психиатрических больницах Пёрл направилась в сторону лифтов, чтобы самой забрать медицинскую карту новой пациентки. Но, глянув на часы, поняла, что приблизилось время обеда, а это было единственное мероприятие, на которое Полетт никогда не опаздывала. Зато это означало приятное стабильное знание где в какой промежуток времени искать регистраторшу, поэтому Марбер переступила порог не приёмного отделения, а столовой, и с лёгкостью нашла взглядом Полетт. Она сидела за столиком на двоих, подразумевая под этим её по-детски непосредственное: «Садись, подружка!» — и вылавливала кусочки сыра из «Цезаря», который уже упоминала в их разговоре с утра. Пёрл решила не привлекать внимание знакомой просто так, поэтому молчаливо встряла в очередь из измученных своими пациентами психиатров, которые изредка перебрасывались короткими фразами или шутками (в такие моменты на Марбер накатывало неудивительное для её состояния чувство подавленности, что мешало ей так же просто общаться с людьми), получила свою порцию такой вот простой, но более-менее качественной еды и безо всяких предупреждений подсела к Полетт. Та, в свою очередь, настолько увлеклась едой, второй «вещью богов» после компьютера, что от стука чужого подноса о стол испуганно дёрнулась, разбросав несколько листьев салата по столешнице. — Ну Пёрл! — недовольно протянула Полетт, укладывая листья обратно на тарелку: — Хочешь до инфаркта довести? — У нас есть реанимационное отделение, — всё-таки, несмотря ни на что, антидепрессанты, чуть стучащие о стенки упаковки в кармане, помогали Марбер выживать и изображать полуулыбку на бледном лице, на что регистраторша только со смешком закатила глаза и с любопытством уточнила: — Как тебе? — Что «как»? — непонимающе переспросила Пёрл, приподнимая бровь. — Что-что, пациентка! — Полетт нахмурилась, недовольная будто бы насмехающейся подругой: — Я ведь просто на регистратуре сижу, смотрю, записываю, оформляю, а ты у нас «с дипломом». Заинтересовало что-нибудь? — Я не видела её медицинскую карту, — пожала плечами Марбер, на что Полетт со вздохом откинулась на спинку стула: — Только что оформленную, судя по твоим словам. — Иногда ты становишься невыносимой занудой, Пёрл, — покачала головой регистраторша: — А всё потому, что ты слишком далека от общества, — заметив, что Марбер открыла рот, она только махнула рукой: — Я знаю почему, давай без твоих лекций, я ими ещё два года назад по горло насытилась! Я имею в виду, что ты могла бы спросить, почему её недобровольно привезли на скорой, — у меня везде есть связи, вообще-то! — но ты ведь не спросишь… — Ну и как же люди определили, что она псих? — вынуждена была спросить Пёрл, изучая чужую самодовольную ухмылку и руки, сложенные в замок на затылке. Полетт какое-то время посмаковала своё редкое преимущество над врачом, которые вершили здесь судьбы даже не больных, качнулась на стуле и начала рассказ: — Моя знакомая из бригады говорила, что у неё были довольно занятные галлюцинации. Атаковала она, собственно, из-за того, что ей казалось, что находится она на поле боя — ну, если провести аналогию с шёпотом: «Конечно, ведь это война…» Ещё она искала кого-то взглядом, а потом кивнула, сказала: «Да, мой Алмаз», — и едва не начала кидаться на людей. Конечно, это плохо, полный сдвиг по фазе и всё такое, но согласись, «мой Алмаз» интересно звучит! — Полетт Ларвис неожиданно замерла на какое-то время, чуть перебирая пальцами в воздухе, выискивая что-то, после прищуренно посмотрела на Марбер, слушавшую с неподдельным интересом: — Иногда прямо-таки удивляешься, как у людей так мозги клинит. Не смотри на меня так, просто в регистратуре быстро забываешь все медицинские знания, только и помнишь, как процедуры называются: — фыркнула она недовольно на сердитый взгляд Пёрл, слишком уж ценившей знания: — Зато без меня ты бы сидела без работы. — Нет, я сидела бы с менее самодовольной регистраторшей без любви к технике и дурацких клетчатых рубашек, — мило улыбнулась Марбер на шипящее раздражение Полетт: — Надеюсь, из-за этого ты не задержишь медицинскую карту моей новой пациентки с «Алмазами»? — Я слишком долго разбиралась с её документами, которые никак никто не мог найти, — не все с собой паспорта таскают, как ты, знаешь ли, а она ещё и переехала откуда-то, — чтобы вот так вот бросать всё на ветер, — то ли процедила, то ли протараторила регистраторша, принимаясь доедать обед вместе с тихо хмыкнувшей Пёрл. Медицинская карта, оставленная на столешнице регистратуры, действительно была по-новому тоненькая, что было в любой больнице жутко непривычно. Тем не менее, она всё ещё требовала внимание к себе, которое Марбер была как всегда не прочь оказать. На титульном листе угловатым почерком Полетт было указано: «Лина Хасли, пол: женский, дата рождения…» Марбер гордо перевернула страницу, чтобы изучить нечто более важное, хоть и довольно очевидное (но имя, увиденное мельком, короткое, ёмкое, перекатывающееся на языке, всё равно успело врезаться в память); на следующем листе вкратце было описано состояние больной и предполагаемый диагноз: «бредовая параноидная шизофрения», который ещё только предстояло подтвердить. Конечно, редко психиатры разбрасывались с порога этим опасным диагнозом, но, даже если судить только по мутному рассказу Ларвис, это был тот случай, когда шизофрения была самым вероятным психическим расстройством. Громкие слова дежурного врача, наподобие «парафренный бред, агрессия, последующее аффективное уплощение», это лишь подтверждали. — Теперь будущая история болезни у тебя, зануда, — заметила Полетт, уже пробравшаяся за стойку регистрации и наблюдавшая за подругой оттуда: — Нравится пациентка? Джаспер сначала не собиралась тебе её давать, но я её уговорила. — Не верю, — улыбнулась уголками губ Пёрл, закрывая медицинскую карту и поворачиваясь в сторону перехода в другое отделение: — Но всё равно спасибо. Ларвис привычно и как-то уютно что-то проворчала вслед, и Марбер всё так же привычно это мимо ушей пропустила; знала, что важные (даже только для неё самой) вещи она донесёт любой ценой, пусть для этого придётся кинутся под ноги и обвить их. Так и сделает, да ещё и отвратительно затараторит, что ничего не разберёшь, пока не согласишься нормально её выслушать. Поэтому Пёрл, передёрнув плечами, перешла по коридору в своё отделение, поднялась на второй этаж и нашла указанную в медицинской карте палату номер девять. Первичный осмотр всегда был самым сложным; словно стучишься в закрытую на ключ дверь, а ключ этот надо было выклянчить, взять из чужих дрожащих рук, которые в любой момент могут схлопнуться мухоловкой и содрать кожу с твоих ладоней, да ещё и записать всё это как можно чётче и понятнее и обозвать эту процедуру «анамнезом». Люди с отклонениями в психике любили есть психиатров, выедать внутренности и остатки сил, которые все берегли на потом — ведь у них самих всё в мире было нарушено и украдено. Марбер понимала их, возможно, как никто другой, ведь у неё-то красть было нечего, у неё тоже был демон за спиной, и любой неверный шаг мог свести её с обрыва в море, ощерившееся острыми скалами, и лететь туда она будет с улыбкой. И, возможно, поэтому больше никто, кроме Роуз, её не любил. Возможно, поэтому больше никого, кроме Роуз, не полюбила она — Юниверс-Демант и была её демоном, оставившим после себя только трупный запах и стук белых таблеток. У Пёрл ото всех этих мыслей неприятно защипало кислотой на кончике языка; ей было противно ощущать себя в своём теле, а своё тело — в этом месте, ведь здесь было так много людей, похожих на неё. Но мимо прошла медсестра, ведя за собой хвост-пациента, и Марбер напомнила себе в который раз, почему она здесь. Иногда она забывала об этом, путалась в самоненависти, которая отнимала под себя все мысли и эмоции, а потом всё равно вспоминала, глядя в постепенно проясняющиеся глаза больных. Просто у неё уже не было никакой надежды и смысла, а у них было всё, просто ненайденное. И она должна была помочь всё найти, поднести и вложить в их сердца, невольно распахнутые, исцарапанные и беспомощные, чтобы потом встретить на улице и увидеть улыбку у подростка с суицидальными наклонностями. Её-то единственный смысл жизни уже умер, а они просто потеряли его из виду. Пёрл, до этого беспомощно застывшая посреди коридора, вспомнила свой девиз и надавила на ручку двери. Такое часто бывало, когда сквозь туман антидепрессантов пробивались неверные мысли, и все знали об этом её грехе. Но пока она была вменяема. Девятая палата, в силу небольшого количества людей в городе, пока ещё не была никем занята, но это не помешало медсёстрам уложить Лину Хасли на самую дальнюю от двери кровать, под окном с нормальными для «наблюдательных» палат решётками. Единственным, что обращало на себя большее внимание, были эластичные бинты, окутавшие запястья и лодыжки пациентки. Сама она лежала с закрытыми глазами, будто уснув, но грудная клетка её вздымалась слишком уж часто и неровно для этого, поэтому Марбер лишь нахмурилась, обводя взглядом палату, будто бы выискивая причины для такого волнения. Вместо этого она наткнулась на сидящую на соседней кровати девушку: — Буйная тебе пациентка попалась, — безусловно, это была Аманда Дэут, которая будто считала своим долгом давить на и без того изломанные нервные клетки Пёрл. Это заставило её еле слышно рыкнуть, подавляя в себе очередной вопль: «Почему оно до сих пор работает здесь?» — но вместо этого лишь привлекла внимание пациентки; та встрепенулась, открыла глаза и медленно повернула голову в сторону Марбер. И именно в такие моменты люди обычно вспоминали, где работают — в тюрьме для заблудившихся душ, там, куда боятся ходить даже демоны, чтобы не вспоминать, откуда появились. Потому что в глазах этих мучеников, рождённых, чтобы стать оболочкой для тёмных кожистых крыльев и мыслей о смерти, затянутых в бесконечный круг, виднелось всё, каждое их проскальзывающее мнимое осознание мира, острыми зеркальными осколками. И ты видел в этих гранях калейдоскопа себя; измученного, выпотрошенного, идущего ко дну. Ты видел себя будущего. По крайней мере, Пёрл точно видела в глазах Лины Хасли, бесноватых, мутно-синего цвета шторма с мелькающими головами сирен, бегающих по стенам, себя, загнанную в клетку. Только вот у Лины клетка была настоящая, с тянущимися белыми бинтами и запахом лекарств, а у Марбер были только обтянутые кожей рёбра-прутья, сквозь которые ещё виднелись изуродованные куски мяса. И кто после этих мыслей ещё был сумасшедшим? Так или иначе, взгляд у Хасли, как и у многих здесь, был, мягко говоря, пугающим. Он ясно отражал то, что люди называли безумием; во взгляде больных всегда было видно каждую их эмоцию, которые из-за какого-то щелчка в мозгу будто находились в вечной кульминации. Но при этом так многое было неясно, что психиатрам застыть и стоять бы, любуясь на красоту самоизживания, красоту их собственного будущего, что не раз подтверждала и статистика, и красоту настоящих загадок природы. И Пёрл подчинилась этому минутному помешательству, превращая его в едва ли любование и наслаждение, которое хочется растянуть до вечности, изучая жадным до чего-то неизведанного и изломанного (люди ведь тянутся к похожему, не так ли?) взглядом, оправдываясь про себя, что наблюдение — её работа. Хорошо, что хоть Аманда знала своё дело и тихо (хотя, скорее, скучающе) сидела на том же месте, запрокинув голову и будто что-то считая. Лина в этот момент, скрытая бархатной полутьмой мрачного полудня, показалась Марбер идеальной для таких невольных докапываний и разглядываний под микроскопом моделью. Она была приятна на вид и напоминала сирен в своих глазах, взывавших к безумию, породившему их — бледный скелет, обтянутый пергаментной кожей. Потеря аппетита, болезненный вид, жуткая худоба — всё это было нормально даже не для больных депрессивной шизофренией, но в случае Хасли её это даже украшало. Так она куда больше напоминала жертву, беспомощную перед своим недугом, которую хотелось накрыть немного шершавой тканью халата, укутать, и прижать к себе, чтобы в глазах у этой заключённой появилось что-то помимо страстного, агрессивного желания прорваться сквозь решётки на окнах. Кажется, будущее Пёрл приближалось куда быстрее, чем она того ожидала. Но вместо всех этих глупых фантазий Марбер только сдержанно провела взглядом по острым плечам с торчащими ключицами, по тонким ломким запястьям и надела самую мягкую улыбку из всех; пора было предпринимать наивные попытки соскоблить первый слой защитного стекла с глаз пациентки, узнать, что за неравная борьба у неё идёт внутри, разрывая взрывами и ударами барабанные перепонки. Каждое движение у Марбер было выверено пятилетним опытом, шаги мгновенно из прыгающих и нелепых, как такое бывает у людей-спичек, превратились в кошачьи, а глаза автоматически блеснули чем-то куда более приятным, чем острое, непонятное желание, при чём чего — не было ясно до конца даже самой их обладательнице. — Здравствуй, — произнесла Пёрл с некой доверительной интонацией, на что Лина только дёрнулась, хмуря брови. Видимо, пациентка была не просто буйная, но ещё и нелюдимая, из тех, кто всегда считает себя непонятыми. К таким людям нужен особый подход, понимала Марбер больше на инстинктивном уровне, забыв уже таких пациентов, как и шизофреников, коих в её практике было удивительно немного (или уже забыла всех, ведь привыкла отпускать тут же освобождённых людей; Роуз не могла освободиться, пока существовали Пёрл и Стивен, поэтому висела петлёй у них на шеях). Поэтому врач продолжила говорить без единого намёка на враждебность или требовательность; только безграничное уютное терпение: — Что с тобой произошло? — Ты мой надзиратель? — отрывисто, на выдохе уточнила Хасли, словно и не надеясь на другой ответ, как и на выход отсюда. — Это неправильное слово, — отрицательно качнула головой Марбер в ответ, на всякий случай приостанавливаясь в метре от кровати, боясь, что Лина может слишком ценить личное пространство. — Кто ещё может прийти в тюрьме? — больная нахмурилась ещё больше, при этом неопределённо покачиваясь в своём эластичном креплении. Не так сильно, чтобы пытаться выбраться, но достаточно, чтобы показать нервозность и невозможность нахождения в одном положении. — Это не тюрьма, — Пёрл даже улыбнулась одними уголками губ, удивляясь проницательности, в каком-то смысле, пациентки: — Это место для помощи. — То есть, вы укрываете меня? — в голосе Лины прозвучало неподдельное удивление вперемешку с неким подобием насмешки: — Люди укрывают меня от моего Алмаза? Люди, чей дом она велела разрушить? — Мы не совсем укрываем, — пожала плечами Марбер, доставая блокнот из одного из карманов халата. Как Полетт и говорила, в бреде пациентки проскальзывала какая-то удивительная самоцветная история, а Пёрл иногда любила записывать самые интересные случаи в небольшой чуть помятый блокнот. Почувствовав удивлённый взгляд Лины, она несколько торопливо уточнила: — Пока что не укрываем. Чтобы мы не выдали тебя твоему… Алмазу, мы должны получить как можно больше информации о тебе. — Почему я должна доверять человеку? — Лина Халси, чьё островатое лицо начало проясняться, вновь нахмурилась, демонстративно отворачиваясь от Марбер. Та, в свою очередь, только склонила голову набок, улыбаясь чуть шире. Ей всегда так нравилась эта открытость и непосредственность в действиях больных, которую ни в одном нормальном человеке найти не получится. Словно это была их плата за бесконечные опасные миры в их головах — неспособность скрыть ни один свой секрет, кроме тех, что запечатала сама природа. Тем более, глупо обижаться на шизофреника, не так ли? Поэтому Пёрл только сделала ещё один шаг в сторону Лины и будто бы «между прочим» сказала: — Ты можешь спросить у меня всё, что захочешь. — Я пока не знаю, кто ты… — задумчиво зашелестела больная: — Зачем ты приставлена… Мне нечем тебя шантажировать… Какое у тебя имя? — Пёрл. Пёрл Марбер. Кровать скрипнула от резкого рывка Лины, и Пёрл заметила, насколько счастливой та стала за какое-то мгновение: — Пёрл? Пёрл! Почему ты не сказала, что ты Кристальный Самоцвет? — приостановившись в своём помешанном бормотании, пациентка неожиданно передёрнула плечами и закивала: — Я поняла. Ты не доверяешь самоцветам из Хоумворлда, не так ли? Это правильная позиция. В конце концов, мы по разные стороны поля боя… Но теперь, — Лина говорила так воодушевлённо, что её уже не хватало воздуха, отчего она тяжело сглотнула, шумно вдыхая: — Но теперь я больше не могу вернуться в Хоумворлд. — Почему? — Пёрл смогла выдавить в ответ только это, оглушённая потоком бессвязно-обрывочной информации, на что пациентка едва ни не осуждающе покачала головой, прикрывая глаза: — Ты так давно присоединилась к Кристальным Самоцветам? — и ещё раз шумно и глубоко вдохнула, словно собираясь рассказать всю свою жизнь, от начала и до конца: — Но ладно, я напомню тебе всё. Я принадлежу Синему Алмазу. Синий и Жёлтый хотят стереть вас с лица Вселенной, и именно для этого была послана я со своим отрядом; элитные, крепкие воины-Лазуриты. Одни из самых сильных там, где есть вода. Я не помню как, но помню, что весь остальной отряд погиб, — при этом в голосе Лины не было ни горечи, ни сострадания, только холодная констатация фактов, что ещё раз подтверждало предположение о её характере; волевая бунтарка, сломавшаяся только под тяжестью природы: — Иногда мне снится пожар, — её всю передёрнуло от этих воспоминаний, скривило, но она выдержала, как и, наверное, многое: — Вода ведь не всегда тушит пламя. И тогда не потушила… Огонь просто сожрал всех, кто не успел убежать. Успела только я, — пациентка поморщилась, отводя взгляд от собеседницы, будто стыдясь, что заставило Марбер подойти вплотную у ободряюще пожать чужие пальцы; на это Лина не отреагировала никак: — Иногда я кажусь себе эгоисткой. Иногда я вспоминаю, что так и есть. Иногда я вспоминаю, что ещё и самый слабый Лазурит, потому что не смогла выполнить особое задание от Синего Алмаза. Так какой смысл прятаться от судьбы? — голос её медленно затухал, пока не превратился в безжизненный уголёк, а взгляд и поведение вновь стали беспокойными. Сердце Пёрл привычно сжалось; иногда над разумом, над учёным брали верх чувства, и на спину будто взваливали кувалду. Это было главной её слабостью, из-за которой Марбер и стала такой — ходячей депрессией с ввалившимися глазами. Она слишком много отдаёт всегда и ничего не берёт взамен; ничего не берёт, кроме ответственности за каждое своё слово и действие, потому что не найти человека, который серьёзней, чем она, будет относиться к чувствам. И прямо сейчас Пёрл чувствовала что-то неявное, туманное, смятение-смущение-симпатию, отчего мороз бежал по позвонкам, и позволила своей симпатии успокаивающе прошептать за неё: — Всё будет хорошо, Лина. Ведь это место, где помогают, не забывай. — Лина? — несколько резко отозвалась больная, отворачиваясь к окну: — Ты так привыкла давать всем глупые земные имена? Я Лазурит. Ляпис Лазурит. — Ты хочешь, чтобы я называла тебя только так? — А зачем мне чужое имя? Марбер бессмысленно пожала плечами и положила блокнотик с небольшими заметками об огромном, странном мире Хасли обратно в карман. Складывалось ощущение, что Лина точно не сможет рассказать что-то внятное и настоящее, но попробовать стоило: — Когда ты попала к Синему Алмазу? Пациентка вновь медленно повернулась к ней, чтобы смерить её едва ли не презрительным взглядом: — Что с тобой, Пёрл? — Я… — Марбер потратила несколько секунд на поиск оправдания, чтобы потом виновато улыбнуться, подыгрывая: — Я потеряла память обо всём, как только попала к… Кристальным Самоцветам. Во взгляде Лины проскользнуло некое подобие жалости: — Ты совсем ничего не помнишь? — Совсем. — Даже своего Алмаза? От которого бежала? — Нет. Я ничего не помню, Лазурит. Теперь у меня здесь своя, другая жизнь… — Я напомню тебе, — в Лине, такой переменчивой, морской, вновь загорелся тот пугающий помешанный блеск: — Я напомню тебе обо всём, пока есть время. — Время до чего? — уточнила Пёрл, удивлённо приподнимая бровь. — Время до того, как мой Алмаз найдёт меня, — на выдохе ответила пациентка, переводя медленно стекленеющий взгляд на потолок; словно к ней пришло какое-то непонятное озарение. Марбер же медленно встала со словами: — Мы защитим тебя, — и медленно вышла за дверь, оставляя позади откровенно посмеивающуюся Аманду, в сторону которой добавила: «Не предпринимай пока ничего», — и возможность собрать анамнез с помощью самой пациентки. Единственным человеком, который мог помочь в этой ситуации, была Полетт, обладавшая если не всеми данными об их городке, то точно большими, чем сама Пёрл. Регистраторша, конечно же, никуда не могла уйти со своего поста просто так, поэтому с чистой совестью и короткими смешками что-то набирала на клавиатуре (или, как гораздо более возможный вариант, атаковала в онлайн-игре), когда Марбер как обычно постучала по столешнице. Полетт с довольно громким: «Ой!» — закрыла какую-то вкладку, но, увидев только неожиданно широко улыбавшуюся Марбер с приопущенными насмешливо веками, бессильно заскрипела зубами: — Из-за тебя я проиграла важное сражение! — По крайней мере, ты проверила свою реакцию, — передёрнула плечами Пёрл, в который раз осознавая, насколько сложен механизм дружбы. Несмотря на все эти подколы и лёгкую ненависть, во всей больнице не было больше никого, кто поддержал бы её, даже Ванесса исчезла, едва Джоди превратилась в Роуз, ведь знакомы они были с самого первого дня, когда Пёрл пришла на работу: — А сейчас мне нужна твоя помощь. — Тебе всегда нужна моя помощь, — демонстративно закатила глаза Полетт, но уже будто забыла о «важном сражении», открывая, очевидно, базу данных: — Чем могу служить? — Мне нужен кто-то, с чьей помощью я смогу составить анамнез Лины, — отозвалась Пёрл, складывая руки на груди, чтобы было морально удобнее наблюдать за Полетт. За маленькой, спичечной Полетт, так похожей на неё многим, кроме характера; и в первую очередь они отличались тем, что Полетт ничего не умела скрывать. Если Марбер потребуется — она возьмёт всю свою волю в кулак и будет хоть вечность молчать, а рыдать так тихо, что не услышит даже человек, находящийся в одной с ней комнате. А у Полетт Ларвис всё на лице проросло в один миг диким отчаянием, но она только чуть мотнула головой, щелкая мышью: — Что, всё так плохо? — Ты ведь видела её, — с долей непонимания ответила Пёрл, вглядываясь в чужие глаза. Там мешался искрящийся коктейль из почти свежей вины, а регистраторша только молчаливо поджала губы. И это выглядело так неестественно, неправильно, едва ли не пугающе, что Марбер не выдержала чужой беспомощности и, нависая над стойкой, мягко, как у пациентки, спросила: — Что случилось? — А что, заметно? — нервно хохотнула девушка, устало опуская руки и переводя безнадёжный взгляд на Пёрл, на что та только неодобрительно качнула головой: — Очень, — после чего добавила, касаясь рукой чужого плеча (как никто понимая, что значит искренняя поддержка): — Ты же знаешь, что можешь рассказывать мне всё? Полетт всё ещё была не уверена в этом; опустила взгляд, часто моргала и просто всячески показывала свою неуверенность. После чего, наконец, — Марбер честно старалась никак не торопить подругу, зная, что та иначе просто взорвётся, — глубоко вздохнула, чем-то напоминая Лину Халси, которой будто вечно не хватало воздуха: — Понимаешь… Когда-то мы с Линой были соседками. И под когда-то, — Полетт кинула неуверенно-виноватый взгляд на Пёрл: — я имею в виду и тот момент, когда начались её симптомы. — Ты хочешь сказать, — Марбер медленно убрала руку с чужого плеча: — что могла помочь мне, но вместо этого заставила докапываться самой? — Ты должна понять меня! — беспомощно воскликнула регистраторша, отзываясь ожидаемым всполохом взрыва на эту неосторожную претензию, стараясь скрыться от несколько обиженного взгляда Пёрл; а обижаться, как и выжимать из людей жизнь по капле та умела: — Я просто не хотела ворошить прошлое! — Ты могла просто сказать факты, я не прошу историю о том, как вы обедали перед телевизором! — честно говоря, Марбер не на что было особо сердиться, но она так редко выпускала злость, что иногда, как сейчас, это разрывало её, раскалывало без возможности обратной сборки, и она поддавалась, чтобы выжить. Полетт на это ощетинилась, нервно поправляя очки: — Я имела право надеяться! И не думаю, что ты бы так легко подала мне все факты о Джоди! Пёрл в тот же миг вся обмякла, превращаясь в податливый пластилин без возможностей всё исправить, и бесцветно, опустошённо заметила: — Ты перегибаешь палку. — Да, да, я-а уже поняла, прости, — затараторила Полетт, закрывая лицо руками и откидываясь на спинку стула, словно так можно было удержать зверя, таившегося в каждом и ждущего подходящего момента, чтобы перегрызть любому глотку; потому что не нападёшь первым — не выживешь, не навредишь — навредят тебе: — Прости, — повторила она эхом, прячась в собственном детском голосе, возвращаясь в детство, где дружить было так просто: — Просто мы с Линой когда-то были друзьями. Лучшими друзьями, теми, которые говорят хором и заканчивают друг за друга предложениями. Мы были такими разными, но провели вместе всё время в колледже и начали перенимать друг от друга качества. Такой, какой ты знаешь меня, я стала благодаря Лине, — регистраторша отняла руки от лица, приподнимая очки и будто с удивлением осознавая, что её глаза наполнились отблесками слез; а Марбер будто облепили сырой могильной землёй, заморозили до точки невозврата, но краем уха она всё равно слушала и пропускала через себя боль, так схожую с её собственной: — Мы с ней пережили лучшие моменты моей жизни. А потом мы серьёзно разругались, — Полетт по-детски шмыгнула носом, не в силах совладать с ураганом воспоминаний, ползущим по внутренней стороне грудной клетки: — Она обвиняла меня во всём, в чём можно и нельзя было обвинять. В предательстве её, неких «Алмазов» и «Хоумворлда», в моей слабости, в моей неспособности обладать хоть какой-то особенностью. Во всём, что происходило, была виновата я; но тогда я была достаточно глупа, чтобы игнорировать всё, кроме обидных слов, а потом просто переехать от неё. Мы делили квартиру вместе когда-то, — лицо Полетт Ларвис исказила грустная полуулыбка: — И когда-то я её потеряла. Точнее… Я всё ещё помню дату, не поверишь! Я съехала от неё через месяц после начала приступов, двадцать четвёртого мая, и помню всё как будто это было вчера. — Неудивительно, — коротко отозвалась Пёрл, более успешно справляясь со своими эмоциями: — Теперь ты поможешь мне? Полетт, растирая остатки вырвавшихся слёз, несколько обиженно фыркнула, осознавая, что у Марбер всё-таки была и депрессия впридачу, и только тихо, умоляюще спросила: — Позволишь сначала увидеться с ней? — Хорошо, — пожала плечами Пёрл и повела за собой маленькую регистраторшу, чем-то напоминавшую её прислужницу, едва достающую до уровня её груди. В палате раздавались негромкие, приглушённые стенами голоса; различить можно было немногое, но было ясно, что Аманда интересовалась о чём-то у бедной Лины. — То есть, ты говоришь, что ты самоцвет? — Я и есть самоцвет! Я — световая оболочка для самоцвета! — Э-эй, полегче! Я просто уточняла. И что ты можешь? — Я могу ненавидеть тебя! — Это так похоже на Лину, — тихо заметила Полетт, а Марбер лишь отметила про себя, что недооценивала её силу — ведь, когда они впервые обсуждали новоприбывшую пациентку, она ничем не выдала себя (неужели невольно научилась у Пёрл?) — и открыла дверь со строгим: — Прекратите! Аманда замолкла, переводя на Марбер едва ли не счастливый взгляд и ухмыляясь: — А ещё что-нибудь сделать? — Если отстанешь от моей пациентки, этого будет достаточно, — фыркнула Пёрл, пропуская Полетт в палату. Та обвела всё внимательным взглядом, который остановила на Лине, взъерошенной, непонятой, бездомной будто, которая, в свою очередь, искала поддержку у Марбер, видимо, завоевавшей уже доверие. Но Полетт не из тех, кто сдаётся, не так ли? — Как ты? — неуверенно спросила она у девушки, прочистив горло и потупив взгляд. Пациентка на это только приподняла брови в удивлении, при этом шевеля пальцами, возможно, ища поддержки, зацепки, якоря, а потом тихо обратилась к Пёрл: — Кто это? Полетт тут же вылетела из комнаты, чтобы сползти по стене, не чувствуя под собой ничего, кроме треклятого заболевшего океана глаз старой соседки, в котором всё равно продолжала исчезать. Ведь в Лине Хасли, гордой и своенравной, нельзя было не тонуть. Марбер только проводила её сочувствующим взглядом и вновь мельком изучила Лину. Та смотрела на неё в беспомощном неведении, на что Пёрл только с улыбкой качнула головой, мол, не стоит знать, и отдала приказ Аманде: — Дай ей снотворного. Медсестра на это лишь прищурилась и медленно сползла с кровати, на что Марбер не обратила никакого внимания и лишь тихо скрипнула дверью, чтобы присесть рядом со сломавшейся снова Полетт и обнять собственные колени: — Теперь я поняла, почему должна была понять тебя. Странная фраза… Так или иначе, ты готова помочь мне с анамнезом? Девушка молчаливо кивнула в ответ.