Better world

— Мы же можем пойти к моей родной регистратуре? — с кривым подобием улыбки и мольбой в глазах спросила Полетт, но, чтобы не потерять свой «статус», принялась оправдываться: — Дело совсем не в Лине, я просто… — Просто ты не привыкла выходить из своих стен, — оборвала её Пёрл, у которой исчезло всякое желание говорить. Учитывая её извечно шаткое ментальное состояние, это было неудивительно, поэтому Полетт в ответ только плотно сжала губы и коротко кивнула: — Да ещё и сразу в самое «пекло». Конечно. На последнее слово Ларвис дёрнулась, будто что-то ощутимо обожгло ей грудную клетку, но постаралась мгновенно замазать это улыбкой. Безусловно, Пёрл заметила; она прекрасно знала, как важно для таких маленьких, не доказавших ещё ничего миру людей чувство собственного достоинства. Она понимала, что задела её неосторожным намёком на то, что видит действительность как на ладони, но просто не могла ничего изменить — тиканье бомбы на месте сердца иногда перекрывало и искажало мысли. Эти неприятные щелчки нарастали так плавно и незаметно, что часто всё казалось стабильным и неизменным, пока «тик-так» не становилось набатом. Помнишь день похорон? Ничего не можешь изменить. Хочешь забыть всё? Умри или рыдай. От слёз легче, помнишь? Но не в твоём случае. Тебе ещё работать, не забыла? Все эти мысли на фоне щелчков сплетались в тугой комок, скреблись по внутренней стороне черепной коробки и безостановочно напоминали, какой она была жалкой. Полетт едва-едва надавила на эту опухоль, приросшую к её спине и мешающую дышать, а та уже вскрылась, отвратительно загноилась и сломала окончательно хрупкую Пёрл под собой. От старой Марбер, похожей на натянутую тетиву, уже ничего, видимо, не осталось, если её мир так легко разбивается вдребезги. Возможно, и где-то внутри Полетт сейчас всё кричало о штормовом предупреждении, но в этот раз она запечатала эмоции куда старательнее, и они просто шагали вперёд, окружённые гулом шагов, щелчками и стеклянным звоном. Лицами же их процессия больше походила на похоронную, но радостей в психиатрической больнице вообще особо не было никогда, поэтому никто из встречных сотрудников особо не удивился. Так или иначе, происшествий никаких у них по пути не было, поэтому девушки спокойно перешли в главное здание, куда более освещённое и с приятными кремово-жёлтыми стенами. Неоспоримыми плюсами были и, конечно, диваны, к которым Полетт направилась с натянутым энтузиазмом. Со скрипом плюхнувшись на ближайший, она похлопала по извечно пустому местечку рядом, призывая Пёрл к действию, на что не дрогнул ни единый мускул её лица. По крайней мере, в первые пять секунд. После она будто очнулась ото сна, в который с лёгкостью погружает размеренное тиканье, от дикого желания ничего не делать, и суетливо, но при этом будто элегантно последовала примеру подруги. Полетт на это только нервно поёрзала, закинула ногу на ногу, сложила руки и неуверенно (и без желания) спросила: — Что я там должна тебе рассказать? — Все стандартные данные уже внесены, — ответила Пёрл, надеясь про себя, что работа умерит работу её бомбы, и открыла разумно прихваченную медицинскую карту: — поэтому мы начнём с жизни. Расскажи мне о её семье. Сбор анамнеза — занятие кропотливое и громоздкое, особенно если ты работаешь не с семьёй пациента, на худой конец, а с его другом. Да ещё и с другом, который когда-то порвал с пациентом общение, а сейчас сидел рядом с тобой и бился затылком о стену в практически бесплодных попытках выудить из недр мозга хоть какую-то информацию. Так или иначе, цель была достигнута, и это было неоспоримым плюсом. «Анамнез жизни Родилась в полной семье, однако, когда её возраст составлял семь лет, отец ушёл из семьи. Данных о течении беременности матери нет. Наследственность ничем не отягощена. В детстве больная была довольно общительна, была любима сверстниками и с шести лет пошла в школу. Успеваемость высокой не была, но больная всё равно пользовалась некоторым уважением сверстников. Закончила двенадцать классов, после чего поступила в медицинский университет. Однако при поступлении туда успеваемость резко снизилась из-за смерти матери. Больная стала более агрессивна и замкнута, начала употреблять спиртное и табак. После завершения обучения переехала, и именно тогда появились симптомы — бред о её «настоящей» жизни. Людей больная не боялась, отмечался эпизод слуховых галлюцинаций: слышала «голос», приказывающий проявлять агрессию. Ко врачам не обращалась. Не замужем, детей нет. Жила одна, переезжала несколько раз. Анамнез заболевания: Считает себя больной с двадцати двух лет (с весны 2013 года), когда появилась тревожность, стала неусидчива, появились бред и галлюцинации, бессонница. Иногда беспокоили головные боли. На фоне этой симптоматики развился острый психоз, что привело к госпитализации. Лечение в течение двух лет нервозность и агрессия притупились, «голос» исчез. После выписки больная находилась на поддерживающем лечении под амбулаторным наблюдением в психиатрическом диспансере. Настоящая госпитализация связана с вернувшейся позитивной симптоматикой и эмоциональной неадекватностью.» Пёрл с некоторым облегчением поставила точку в описании психологического состояния и откинулась на спинку дивана. Когда идёшь в медицинский почему-то не веришь словам о сложности работы, ты полностью погружён в разнообразие учебного материала, в огромное количество экзаменов и зачётов. Только потом вспоминаешь, что ты не нейрохирург, каждый день спасающий жизни и зарабатывающий тысячи долларов, а простой психиатр. Но это происходит только когда на стол вываливают огромное количество историй болезней. Пропиши и обсуди с больным новый курс лекарств, назначь анализы и осознай, что из твоей жизни выпал целый день. Не сказать, чтобы Пёрл жаловалась на это своим несуществующим воображаемым друзьям; это было просто тяжело. Просто иногда хотелось об этом поговорить. И определённо не с Полетт, так как она обиженно уткнулась в свой компьютер. Это напомнило Пёрл о том, что, к счастью, позволяла забыть работа, поэтому она вновь обратилась в тень самой себя, бледную, бессловесную и безвольную. Надо было что-то делать. Надо было встать с дивана, но Пёрл уже сковывали привычные кандалы, от которых все только отмахивались. Каждый второй говорил, что у него депрессия, эта болезнь превращалась в шутку, а люди тем временем выбрасывались из окон. Эти размышления только крепче стиснули кандалы на тонких запястьях, но ей не впервой было издеваться над собой и в конечном итоге вставать. В конце концов, ей надо было кормить Стивена. Стивен. Неужели, он занимал так много места в её склеенном скотчем сердце, что от одной мысли о нём она слышала его голос? — Вот чёрт, — в голосе Полетт как всегда была неподдельная открытость. И за этим коротким «вот чёрт», как за приоткрытой дверцей, виднелась паника, сливающаяся в какое-то непонятное слово: «всёдолжнобылобытьпо-другомупочемуяопятьсделалавсёнеправильно». Но Пёрл волновала не искренность подруги, а то, что же делал в психиатрической лечебнице её любимый сын? Разве он не должен был сейчас только ехать домой в школьном автобусе? — Что происходит? — с явной претензией уточнила она у Полетт, делая акцент на каждое слово. Та скукожилась под тихой агрессией Пёрл, не в силах будто выбрать свою сторону. Полетт подсознательно понимала, что в случае чего её не побоятся выпотрошить в буквальном смысле, и это перевесило чашу весов в сторону «объяснить». — Ну, — неуверенно начала она, надеясь на хоть каплю снисходительности от Пёрл, — здесь есть одна пациентка, Сандра Уэйд. Стивен с ней сдружился, помогал справиться с депрессией… Пёрл даже не могла сказать «стоп», чтобы не слышать этого — её душило отчаяние. Она верила в Стивена, верила в Розу, верила в благоразумие и послушание, верила, что её мнение уважают, а сейчас оказалось, что всё это время на ней были розовые очки. И это было ударом в уже развороченное минами поле. Последним ударом, после которого остаётся только огромная воронка со сложенными в ней обломками костей. — Сандра, я уверен, что у тебя всё получится! — Надеюсь… Надеюсь… Надеюсь… — Пёрл, всё в порядке? Каждое слово было ножом, шагом в Марианскую впадину, да ещё и застревало где-то между её натянутыми цепями. Зависало у самого уха и бесконечно дребезжало, отчего голова наливалась свинцом, бессильно падала на грудь, не позволяя сделать очередной вдох. Кажется, это было заметно со стороны, потому что Полетт обеспокоенно повернулась к подруге полностью, хмурясь. Но Пёрл только пыталась прогнать навязчивые мысли и эти цепляющиеся слова, сжимала и разжимала кулаки, пыталась выровнять дыхание, закрывая жмурящееся лицо руками, пыталась попросту спрятаться. Мир не слушался, продолжал идти помехами и подёргиваться пеленой — прерывалась связь между «внутри» и «снаружи» её оболочки. И Пёрл, не зная, как выскрести этот отчаянный крик во время полёта в пропасть из горла, преобразовала его в ярость. Ярость родителя, увидевшего, как ребёнок игнорирует попытки сделать его жизнь идеальной. — Стивен! — в её голосе проскользнули дикие, истеричные нотки: — Что ты здесь делаешь? — Я… — мальчик заметно растерялся. Даже посмотрел на Полетт с недоумением, но она только наблюдала за той Пёрл, которую никогда не видела. Под руку со Стивеном шла невысокая, казалось, даже меньше Полетт, блондинка с торчащими во все стороны волосами и только с одним глазом: — Я просто провожаю подругу. — Я много раз говорила тебе, что психиатрическая больница — не то место, где должен появляться ребёнок! И точно не то место, где стоит заводить друзей! Это жуткое, тяжёлое место, которое может неблагоприятно повлиять на твою психику! На Пёрл, очевидно, повлияло. Ведь она уже автоматически предположила, что у Сандры был синдром Туретта с сопутствующей ему депрессией, и запоздало осознала из тучного потока слов Полетт, что Стивен бывал здесь уже и не раз. — Мам, но мне нравится здесь! — попытался выкрутиться он, на что Пёрл только покачала головой, приближаясь: — Ты прогулял школу? Стивен виновато опустил взгляд, что она, льдинисто-непреклонная, расценила как «да»: — Как ты попал сюда? Почему врачи не остановили тебя? — Они вообще особо не обращали на меня внимания. Наверное, они просто знают, что ты моя мама, — мальчик обезоруживающе наивно пожал плечами, на что можно было только недовольно сжать зубы до скрежета. — Иногда мне кажется, что их вообще ничего не заботит. Но ты-то! Ты понимаешь, что в этом месте не существует будущего? Ни для тебя, ни для всех этих больных? — отчаяние и кровоточащие раны теперь говорили за Пёрл, постепенно повышая тон едва ли не до срывающегося визга: — Ты понимаешь, что ты губишь себя? Ты понимаешь, что мы с Роуз растили тебя, вкладывали все силы в тебя, а ты просто ломаешь всё? Мы растили тебя не для того, чтобы ты ходил по психушке! Роуз не хотела этого! Роуз никогда не хотела, чтобы ты приходил сюда! Пёрл практически помешалась на этой мысли, рвано расхаживая из стороны в сторону, не переставая повторять это, но ни у кого и в мыслях не было пытаться успокоить её. Ну, а кто сможет усмирить бушующий ураган тоски и отчаяния? Стивен терпел, сжимая руку своей подруги, а Полетт только следила за её передвижениями, плотно сжав губы. В конце концов, Пёрл ведь была права. Психиатрическая больница ломала жизни, и её жизнь она сломала в первую очередь, делая из неё более сумасшедшую, чем многие из её пациентов. — Мам, — Стивен всё-таки попытался, — я просто хочу завести настоящих друзей! Сандра понимает меня, мне с ней весело, почему мне нельзя просто общаться с ней? — Ты слишком важен, чтобы тратить свою жизнь на это! У тебя есть много одноклассников и книг дома, зачем ты лезешь сюда? — Потому что я не важнее, чем любой человек! — Почему ты просто не позволяешь заботиться о себе, Роуз? — едва ли не взмолилась Пёрл, впиваясь пальцами в волосы. Ей просто хотелось счастья для её сына. Для её семьи. Для неё самой, хоть немного. Но для людей с депрессией счастья просто не осталось, не так ли? Эта вспышка жажды радости забрала с собой все силы и без того слабой тростинки-Пёрл. Не будь здесь сына, она, наверное, сломалась бы пополам и упала бы на кафельный пол кусками бесформенной серости. Но Стивен смотрел на неё со смешанным выражением удивления и вызова, на что она лишь покачала головой в который раз: — Прости, Стивен, — его имя она выделила с особой интонацией, стараясь дать понять, что разделяет сына и его мать: — Просто… Не забывай, что мы не раз об этом разговаривали, и что я запрещаю тебе появляться здесь. Не подрывай моё доверие. Каждый шаг давался с трудом — плитка на полу мягким пластилином прогибалась под ногами, делая походку Пёрл неровной. В отличие от её мыслей, превратившихся в тугой, но неподвижный комок. Стоило зацепить ниточку с безволием, как распутывался огромный клубок вопросов: зачем продолжать воспитывать Стивена, если больше не с кем рассматривать его фотографии? Зачем что-то делать, если можно лежать в соседней с Роуз могиле? Ведь, давайте будем честными, она всё же любила свою жену больше, чем сына. Но на Стивена тоже оставалось немало места в её сердце, поэтому она вкладывала в него все оставшиеся усилия. Которые, очевидно, рассыпались в прах. Пёрл, как ни старалась, не могла отмахнуться от настолько назойливых мыслей, поэтому продолжала идти чуть шатаясь, чувствуя сгорбленной спиной взгляды Полетт и Стивена. Теперь остановить её беспрерывный поток траурной депрессии не решался даже мальчик. Поэтому Пёрл только взяла частично заполненную историю болезни и направилась обратно в своё отделение для попыток сосредоточиться хоть на чём-то и не выронить ручку. Точнее, хотела, но на её пути выросла Джаспер. Взгляд той, казалось, мог испепелить Пёрл, но она уже укуталась в свой кокон безразличия, поэтому даже не обратила внимания. — Почему не на своём рабочем месте? — Джаспер всегда говорила лаконично и резковато, сейчас ещё и с осуждающим взглядом в сторону Полетт. Пёрл на это только дёрнулась в сторону, желая обойти, и тихо, безэмоционально бросила: — Писала анамнез Лины Хасли с помощью мисс Ларвис. — Крик помогает в этом трудном деле? — фыркнула Джаспер в ответ, хватая Пёрл за руку, тем самым привлекая внимание: — Ещё одно такое исчезновение, и я попрошу мисс Демант урезать тебе зарплату. Вперёд, на твоём столе ещё немало незаполненных бумаг. Пёрл на это только выдернула руку из железной хватки сильной женщины и с угнетающим молчанием удалилась. В её голове автоматически появилось изображение Джаспер с перекошенным от гнева лицом, но оборачиваться желания не было. Да ещё и появилась новая пациентка; пора было уже начинать думать о лекарствах, которые ей подошли бы. Однако Пёрл получила от своего ментального состояния увечья, несовместимые с жизнью. Аппетит ожидаемо пропал, как и та крупица воли к жизни, которую она обычно носила у сердца. Стивен пытался сделать хоть что-то, виновато заглядывал в глаза, но человечество не могло ещё пересаживать мозг. Да и кто пожертвовал бы мозг ей? Роуз, может быть. Роуз, которая снова приходила во сне. Все мысли Пёрл теперь так или иначе возвращались к Роуз, — когда она писала заключения или пыталась есть, — и это сводило с ума. Хотя, куда уж дальше? И так мозг превращён в безвольную, недействующую мешанину из искрящихся проводов. Эти провода искрятся, гнутся и рвутся с каждым днём всё больше, поэтому Пёрл на следующий день не удивилась наваждению в тусклом свете собственного кабинета. Неприятному, горькому наваждению с формой Роуз в молочно-белом платье. Всего на мгновение, но разве от этого было менее больно? Только осталась новая пробоина в сознании и в сердце, которую никак не залатаешь; собственно, как и все остальные. Пёрл давно смирилась с тем, что не обладает регенерацией в таких вещах, но обычно обращалась за советом к жизнерадостной Полетт. Увы, теперь к ней хотя бы несколько дней подходить не хотелось. Поэтому она просто постояла какое-то время, изучая осунувшееся лицо Лины, её мутный взгляд после сна от огромного количества снотворных, и часто моргая. Не сказать, что всё это помогло — вместо Роуз снова вспыхнули морские ассоциации при взгляде на пациентку. Она казалась беспомощной, тонущей в тошнотворном белом больницы, а потом снова дёргала головой и хмурилась. Никак не могла собрать себя заново правильной. Но антидепрессанты пока не смогли в полной мере восстановить восприятие Пёрл, поэтому беспомощность была единственным, что она уловила. Дальше были только выстроенные ей же стены между миром и её сознанием, потому что в мире не было ничего хорошего. Это отразилось и на её манере разговаривать — вместо молочной теплоты Пёрл сухо прошелестела: — Как ты себя чувствуешь? Казалось, это несоблюдение негласного правила «как относиться к пациентам» заметила даже стоявшая в углу медсестра, пославшая укоризненный взгляд. Однако Лина это будто проигнорировала, передёрнув плечами: — Никак. — Почему никак? Что-то произошло? — каждое слово Пёрл произносила на отточеном равнодушном автоматизме, записывая в истории болезни: «Психическое состояние». Лина на этот вопрос только пожала плечами, поэтому она молча отложила ручку. В конце-концов, игнорировать неразговорчивость пациентки, когда ты сам будто в тумане, очень просто, не так ли? Вот Пёрл и обратилась вместо разборок к медсестре, наблюдавшей за ними: — Не могла бы ты принести пробу с кружками? Медсестра кивнула и исчезла за дверью, позволяя врачу-психиатру ещё немного покопаться в чужих тараканах. Чем Пёрл и занялась, сглотнув постоянно образующийся комок тревоги и непонятной вины в горле. Всё-таки, давала клятву Гиппократа, а это значило, что отходить от инструкций, прописанных институтом, нельзя. Это значило, что она обязана делать всё, чтобы лучше понять болезнь Лины и назначить наиболее подходящее лечение. Это значило, что у неё были причины снова и снова пересиливать себя. Поэтому Пёрл устроилась поудобнее и уточнила: — Ты видишься со своим Алмазом? — Нет, — Лина как-то безжизненно наклонила голову к груди, пристально смотря на своего лечащего врача, которая положила поверх истории болезни свой незаменимый блокнот. При этом на её лице в очередной раз явно отразилось недовольство и непонимание: — не сейчас. Сейчас я не в Хоумворлде, поэтому только слышу её сообщения. Но я видела её несколько раз. — Она приказывает? — теперь Пёрл делала в блокноте пометки-черновик для истории болезни, и сейчас был второй пункт психического состояния — восприятие. Первый пункт — сознание — уже был изучен, и результаты были плачевны; ведь Хоумворлда не существует. — Конечно, — со стороны Лины послышался короткий нервный смешок: — Ведь Алмазы — правители, а я просто военная сила. — Хорошо, — отозвалась Пёрл больше для поддержания контакта: — Можешь сделать кое-что для меня? Лина некоторое время блуждала взглядом по палате, поджав губы, но в конечном счёте всё же приняла решение и кивнула. — Если это не будет противоречить моим убеждениям, Кристальная. Пёрл про себя отметила, что группировка, в которую Лина её записала, была очевидно враждебной. Но она сумела завоевать доверие, и это был отличный повод гордиться как психиатру, пусть и настроя подходящего сейчас не было. — Не думаю, это просто небольшая проверка, — мягко возразила Пёрл и обратилась к уже вернувшейся и занявшей «пост» в углу медсестре, чьё имя она постоянно забывала: — Можешь показать ей пробу? В руках у медсестры был лист с изображённым на нём кругом, поделённым на пять равных секторов. По ним было неравномерно распределено ещё некоторое количество мелких кружков. — Твоя задача — посчитать маленькие круги, — коротко объяснила Пёрл, смотря на Лину исподлобья. Эта проба всегда казалась ей неким вызовом — природе, мозгу, самой себе или кому-то. Нельзя было сказать, но с явно изменённым сознанием сосредоточенность была чем-то сродни подвигу. И Пёрл хотелось узнать, насколько самоотверженна и сильна была её подопечная. Лина медленно подняла голову и изучающе пробежалась взглядом по листу бумаги. Ни сама процедура, ни окружающие её люди не вызывали у неё никаких эмоций; только некоторая обречённая заторможенность и вопросительный взгляд в сторону единственного доверенного лица — Пёрл. Которая попыталась вложить в свой кивок одобрение и поддержку: — Начинай. Круги в первом секторе были посчитаны правильно, пусть и довольно медленно для нормального человека, чем Пёрл вновь тускло, еле-еле, но гордилась. А вот на втором секторе Лина начала ошибаться и оттого немного нервничать, ёрзать на стуле. Обычно так вели себя люди, не знавшие, верное ли решение они приняли. Так или иначе, проверка психического состояния в итоге растянулась на сорок пять минут; Пёрл приходилось проверять явно страдающую память пациентки попытками заставить её повторить вымышленные телефоны или десять слов, просила объяснять ей идиомы и называть географические объекты. Блокнот теперь пестрел заключениями наподобие: «формирование паралогичных заключений», «нарушения в эмоционально-волевой сфере», «снижена фиксационная память, отмечаются соскальзывающие ассоциации». Пёрл ещё раз скользнула взглядом по этим броским словам, на инстинктивном уровне вызывающим у любого какое-то неприятное ощущение в солнечном сплетении, и посмотрела на Лину. Та скукожилась на стуле, обняв себя, и внимательно смотрела на неё. Пёрл сглотнула, — глаза-океаны темнели тяжёлой бурей, в какую сложно дышать, — и сцепила руки в замок. Этот жест словно оставлял её на плаву и выражал максимум её эмоций в данный момент: — Тебе определённо придётся остаться у нас. Я ничего не могу с этим сделать. Казалось, что Лина обросла холодными шершавыми скалами — на эту новость она только склонила голову набок и прошептала в ответ: — Хорошо. Даже Пёрл такое безразличие заставило задуматься. Почему вчера Лина рвалась на свободу и готова была заполучить её зубами, а сейчас будто остыла, выгорела и оставила после себя только вымученную долгими стрессами оболочку? Поэтому собрала все силы, чтобы прибегнуть к главному средству — успокаивающему голосу: — Не волнуйся, это не навсегда. Мы просто поможем тебе, а потом ты вновь вернёшься… К Алмазу. — Не навсегда, — эхом отозвалась Лина, переводя взгляд на глаза Пёрл. Не заглядывала в душу, не молила о помощи, просто смотрела, отчего по спине ползли мурашки. Но времени играть в гляделки не было, поэтому Пёрл жестом попросила медсестру увести её, а сама принялась превращать черновик из блокнота в чистовик в истории болезни. Ведь, скорее всего, это было просто действие лекарств. Постепенно, всё её подавленное состояние сходило на нет. Конечно, это был не быстрый процесс — годами наращиваемый стресс, выливающийся в конце концов во что-то подобное, нарастал пышными розовыми кустами на сердце, оставляя шрамы от прочных шипов. Розы никто не мог вывести за один день. Будь это возможно, Пёрл давно бы наслаждалась жизнью и на каждом шагу клеила плакаты «Самоубийство — не выход!» Но ей просто становилось чуть легче под действием моклобемида; в достаточной степени, чтобы снова самостоятельно готовить завтрак Стивену. В достаточной степени, чтобы помириться и с ним, и с Полетт, которая смеялась над собственными шутками как ни в чём не бывало. Но всё-таки корни ещё оставались где-то в миокарде, поэтому Пёрл часто отрывалась от обычных дел и просто сидела с закрытыми глазами. Раз. Два. Три. Четыре. Мысли рассыпались от какой-никакой, но концентрации на счёте. Прошло два дня с той вспышки, и Пёрл всё ещё училась дышать заново, как всегда, и всё ещё не осознавала, почему настроение Лины Хасли изменилось. На данный момент это была её любимая пациентка, поэтому обычно мозг если что и вспоминал кроме причин вновь уйти в себя, так это её. И всё ещё не подкидывал подходящих причин, концентрируясь в основном на себе самом. Зато их подкинула разъярённая Джаспер, распахнувшая дверь её кабинета. Пёрл тратила свободные секунды на тот самый отдых, поэтому от такого вторжения вздрогнула всем телом и устало потёрла переносицу: — Что случилось, мисс Патилли? — Ты вообще следишь за своими пациентами или только штаны просиживаешь? — Джаспер, казалось, была действительно в ярости. В той, когда глаза застилает пелена, а стол одного из врачей кажется ничтожной преградой: — Твоя пациентка совершила попытку суицида, чёрт возьми! Иди и делай, что полагается! Пёрл снова вздрогнула всем телом, чувствуя, как позвоночник опоясывают мурашки. Самоубийство было тем, до чего она много раз почти доходила, но останавливалась у самого края. Потому что каждый раз в голове всплывал образ полумёртвой Роуз и шокированные лица остального персонала. Каждый раз она вспоминала других жертв депрессии, коих в психиатрической больнице было немало. А теперь среди них почти оказалась любимая, на данный момент, пациентка. Исцарапанное сердце болезненно сжалось, заставляя Пёрл тихо спросить: — Как? — У тебя глаза есть? — недовольно воскликнула Джаспер: — Сходи и посмотри. И только попробуй ещё хоть раз проглядеть… — Поняла, мисс Патилли, — Пёрл поняла, что от раздражителя в образе главного врача «острого» отделения стоило избавиться как можно скорее. Ведь она могла очень долго рассуждать о дисциплине, которую так ценила, и ещё дольше отчитывать, потому что цеплялась ко всему, что видела. И действовала на и без того хлипкие нервы, что было не менее важным фактором. К тому же, подсознательно ей было не только страшно за Лину Хасли, которая стояла на грани, но и интересно, что именно подталкивало её? Как она это провернула? Ведь Пёрл старательно забывала об отсутствии дисциплины в их больнице, несмотря на существование Джаспер Патилли. А во время такой напряжённой работы с пациентами «у обрыва» забывала и о своих собственных розах в груди, которые толкали её туда же. Прежде чем ворваться в палату к пациенту с попыткой самоубийства, необходимо было спросить персонал, её обнаруживший. Полненькая медсестра всё ещё стояла у двери, очевидно по указаниям Джаспер, и в ней Пёрл узнала Аманду Дэут. В голове промелькнула мысль о том, что эта медсестра специально ходит возле её пациентов, но она быстро отогнала это наваждение. Воинственно (как и всегда при таких вот «стычках» между ними) сложив руки на груди, Пёрл с некой долей презрения и недовольства спросила: — В каком состоянии ты её нашла? — Как сказать, — протянула Аманда, после хмыкая: — Она сидела на кровати с куском зеркала и била им себя по спине. А заметив меня завопила: «Вы не получите меня! Алмаз найдёт меня здесь, мне надо бежать! Умереть! Расколоть самоцвет!» — и всё в таком духе. Думаю, это плоховатенькое состояние. Пёрл честно проигнорировала яд в речи медсестры, погрузившись в задумчивость. Насколько «острым» был приступ её депрессии, чтобы упустить ухудшение бредового состояния? Или она упустила что-то ещё? Ну, конечно! Она даже ударила себя ладонью по лбу — будто и не училась психиатрии. В первый день приёма она ещё не знала, что состояние Лины было тревожным. А ведь люди, больные шизофренией и размышляющие о суициде, становятся более раздражительными. Уже решившие — безэмоциональными. Пёрл же не уделила этому должного внимания и имела полное право сейчас корить себя. Так, в общем-то, и делала. — Как ей удалось достать зеркало? — этот вопрос волновал её и её совесть не меньше. — Я-то откуда знаю? — пожала плечами Аманда: — Но в другой палате какая-то депрессивная это же зеркало съела. Может они лучшие друзья? — Спасли? — Вторая в реанимационной, а твоя жива-здорова, сидит и ненавидит всех и вся. Пёрл знаком попросила Аманду сопровождать её — не очень-то любила общаться с этой особой с острым языком — и открыла дверь палаты. Лина в силу обстоятельств уже была перебинтована и привычно эластично зафиксирована на кровати. Заметив чьи-то силуэты она дернулась всем телом, приподнялась и яростно закричала: — Вы не сможете удержать меня! — после чего улыбнулась, горько, безнадёжно и криво: — Потому что Синий Алмаз всё равно найдёт меня. Она никогда не забывала о вас. Вы даже не представляете, как много здесь её самоцветов! Вы просто не хотите видеть реальность! Не хотите признать, что проигрываете, что никогда не сможете выиграть! — Лина осуждающе покачала головой, вновь принимая лежачее положение: — Хоумворлд однажды уже почти уничтожил вас и ему не составит труда попытаться сделать это ещё раз. — Почему ты царапала себе спину? — Пёрл решила, что попытка перевести тему — лучшая тактика на данный момент. — Ты слышала меня? — казалось, это только больше разозлила Лину, теперь уже всем телом качавшуюся из стороны сторону: — Ты слушала меня? Синий Алмаз идёт, она рядом, и ничего её не остановит, тем более ты! Яшма уже прибыла на землю, она выискивает ваши слабые стороны, а вы ничего не предпринимаете! Я просто не хочу снова оказаться в её руках. Я не хочу нести наказание за то, что не знала о вашем возрождении. — Яшма? Джаспер? — подала удивлённый голос Аманда, за что получила неодобрительный взгляд от Лины: — Почему с тобой постоянно кто-то таскается? Вы боитесь меня? — Мы боимся, что ты навредишь себе, — отозвалась Пёрл, — а ты так и не ответила на мой вопрос. — Возможно, потому что я не особо доверяю тебе, Кристальная? — Почему? До сих пор я ни разу не доставила тебе боль. — Ты держишь меня здесь, — однако Лина, казалось, призадумалась над этими словами: — Но, пожалуй, ты лучше остальных. Даже жаль, что ты ушла из Хоумворлда, а я родилась Лазуритом. Я бы не отказалась от такой разумной жемчужины, — видимо, взгляд Пёрл отражал всё её смятение и недовольство по поводу таких размышлений, на что она лишь хмыкнула: — Не волнуйся, я наверняка гораздо более мягкая, чем твой бывший хозяин. Или ты принадлежала Алмазу? Я не помню, чтобы видела тебя в Хоумворлде. Наверное, ты была у кого-то из кварцев Розового Алмаза. Или у него самого? — Разве я не говорила тебе, что ничего не помню? — Пёрл одновременно поражала и проработанность воображаемого мира Лины, и его жестокость: — Но я помню свой вопрос. — Можешь подойти? — казалось, она просто всеми силами оттягивала этот момент. Поэтому Пёрл подошла быстро и склонилась к пациентке, ободряюще положив руку на плечо (и впервые нарушая правила любой нормальной психиатрической больницы): — Мой камень находится на спине. Другие Кристальные, кажется, не обратили внимания, но теперь ты знаешь мой секрет. И я должна узнать твой. В груди у Пёрл зародилось неясное чувство — нечто на грани между радостью и замешательством. Безусловно, её прояснившийся мозг мог гордиться и гордился тем, что Лина Хасли доверяла ей секреты. Но стоило ли подкреплять её бред? — На лбу, прямо здесь. Она наугад дотронулась до места над переносицей, изучая реакцию Лины. Поверила? Нет? Что предпримет? — Забавно. Твой камень перламутрово-белый, но твоя форма розовая, как положено. А глаза голубые. Почему? — Лина внимательно смотрела в указанную точку и, казалось, видела. — Дефект? — неуверенно предположила Пёрл, но пациентка осталась этим предположением довольна и интерпретировала его по-своему: — Поэтому ты забыла свою родину. Ясно, — Лина какое-то время подумала, часто моргая, после чего тихо, с детскими доверительными интонациями спросила: — Ты уверена, что Земля — это защищённое место? — Уверена, — кивнула Пёрл, осторожно сжимая пальцами чужое плечо для ощущения невидимой связи. — Мы связаны секретом, поэтому я поверю тебе. Хочешь вспомнить, как всё было в Хоумворлде? Этот вопрос заставил Пёрл выпрямиться и задумчиво нахмуриться. Совесть, подсознание и другие существующие в человеке аспекты кричали ей, что не стоило подпитывать галлюцинации, не стоило так привязываться к пациенту, но… Даже Пёрл-идеалистке свойственно было доверяться мимолётным эмоциям. — Хорошо. А сейчас постарайся не наделать ещё больше шуму, хорошо? Пожалуй, можно будет поговорить с ней, когда она придёт уточнять лечение.