Десятый Круг

— А вот и он, — в голове Тома эти слова прозвучали чуть ли не с ребяческим восторгом, — какой-то он уставший, тебе не кажется? — Проведи с этой змеей хоть вечер под одной крышей, еще не таким станешь, — вполне резонно заметил Маркас, — долго мы будем так по подворотням шарахаться? — Сегодня… четверг? Значит, осталось всего три дня, — пожал плечами Том и перенесся на соседнюю крышу, откуда Гейб виделся куда лучше. «Как твой вечер? Надеюсь, с тобой все хорошо. Целую», — отправил он короткое сообщение, и заметил, как внизу Гейб вытянул из кармана телефон и улыбнулся, увидев текст на экране, — какой же он милый. — И правда, — признал Маркас.       Они проводили Габриэля до дома на окраине города. Захолустный район, где каждый дом представляет собой полуразвалившееся нечто, мало чем мог порадовать глаз, но их личный фонтан счастья устало волочил ноги по улице, все так же глупо улыбаясь. «Торчок, ей-богу», — мужчина, оскотинившийся, обрюзгший, что встретился ему по дороге, плюнул под ноги и поплелся дальше, и Том почувствовал в себе желание поправить целостность нескольких его костей. Но чувство это было совсем не его — Маркас принимал оскорбления в адрес Гейба ничуть не слабее, чем сам Белл.       Гейб закрыл за собой калитку из сетчатого забора, поболтал о чем-то с развалившимся на лужайке соседским ребенком и, почти театрально вздохнув, натянул улыбку и вошел в дом. Том посидел на противоположной крыше, подождал, пока в комнатке-мансарде зажжется свет и откроются занавески. Гейб в безопасности — это все, что ему нужно сейчас. — Привет! — теперь, когда им удавалось поговорить, разве что, раз-два в день, ему даже не приходилось изображать радость. Она приходила в разум Тома сама по себе, и обугленные пустоши прорастали теплой зеленой травой, в которой было куда уютнее, чем в темной реке, — Ты добрался до дома? — Ты будто следишь за мной, — устало усмехнулся Гейб, — я даже переодеться не успел. — Беспокоюсь, — признал Том, — да и район, где тебе приходится обитать теперь, не из лучших, так что… — Откуда ты знаешь про мой район? — Гейб ничуть не насторожился, скорее, заинтересовался. — Ты рассказывал про него, — Том в очередной раз понял, что шпион из него никакой, но попытался приврать, не зная, как оправдаться. — Не рассказывал, — интерес окрасился подозрением. — Ну, ты же не думаешь всерьез, что я за тобой слежу? — усмехнулся Том, и Габриэль рассмеялся в ответ. Шалость удалась, — Не знаю, возможно, я думал об этом, и принял свои мысли за истину. Никогда не узнаешь, что способна сотворить с людьми тревога. — Ты не ошибся, расслабься, — он откинулся на кровать, и на единую секунду линию звонка заполнил скрип пружин, — как твой день?       Они болтали так еще почти час, перебирая темы, и за это время Том успел перешерстить половину Нью-Йорка в поисках цветов. Он уже был готов проклясть эти суккуленты, так обожаемые Гейбом, но в итоге нашел что-то, что удовлетворяло его представления о «небольшом будничном подарке». В маленькой кондитерской лавке в Сан-Диего он купил чизкейк, за которым пообещал себе вернуться — таким вкусным он оказался, — и, сложив это в невзрачный пакет, оставил на пороге дома Хоэгеров. Все это пришло ему в голову в процессе разговора, и он, как ни пытался, не нашел ни одного довода «против». Маркас смотрел на все это скептически, но, тем не менее, помогал с выбором цветов, перебирая в памяти и исключая замеченные когда-то и вскользь на окне нью-йоркского дома Гейба растения. Он не понимал и не принимал романтику как таковую, сама суть мелких символических подарков смущала рациональное сознание, но он, по крайней мере, пытался. Том же решил, что его собственных порывов хватит на них двоих. — О, а вот и уведомление! — Том изобразил удивление, отстранил от уха телефон и вернулся к разговору, — Выйди на крыльцо, юный садовод. — Вообще-то, не юный, — на том конце линии звякнул фарфор кофейной кружки, — с такой жизнью я быстро перейду в ранг «престарелый». Что это… Том! — Просто небольшой подарок, — совершенно беззаботно заметил он, — поставишь к еще сотне своих, а чизкейк… ты же их любишь, я правильно помню? — Кто не любит чизкейки, тот… — …гастрономический извращенец, — закончил его фразу, уже озвученную однажды, Том, и Гейб в ответ на это рассмеялся, — хорошего вечера, Гейб, я прилетаю в воскресенье утром. — Так ты это серьезно?! — он подавился своим кофе, — Том, ты совсем с ума сошел? — Я не для того почти восемь лет впахивал, как проклятый, чтобы теперь упускать такие возможности, — вполне серьезно заявил Том, чем рассмешил Маркаса, — жду от тебя экскурсии по городу. До завтра.       Звонок оборвался на отдаленном недовольном крике. Мать Гейба позвала его, и он, грустно вздохнув, скинул вызов. Что Том, что Маркас, злы на эту женщину, хоть и не знают ее. Она забрала у них Гейба, не имея никакого права на это. Все внутри этих взаимоотношений понимают, но никто не может ничего сделать, не осмелится сказать и слова против. Мать бессовестно пользуется Гейбом, он, склонив голову, преодолевая себя, позволяет ей это, а Том с Маркасом, совершенно искренне переживающие за Габриэля, и его жизнь, которую он вынужден был бросить, остаются просто зрителями, не имеющими ни единой возможности разорвать эту связь. Конечно, вариантов можно найти неисчислимое множество, но хоть в одном из них Гейбу станет легче? — Ты тут прячешься, дурачок? — Том заглянул в обувной шкаф в прихожей, и обнаружил там Ходжа, который, поняв, что это не юная дрессировщица собак, радостно завилял хвостом и выбрался из убежища. — Папа! — с диким восторгом Эрика выскочила из своей комнаты, услышав знакомый голос, — Ты нашел Ходжа! — Джинн, ты его совсем замучила, — серьезно заявил Том, и этого хватила, чтобы дочка осознала, что ничего хорошего в этом разговоре ее не ждет, — это не дело. Ему нужно отдыхать. — Но он ведь отдыхает ночью, когда спит, и… — Если я буду заставлять тебя каждый день не только в своей комнате убирать, но и во всем доме, ты будешь уставать? — он поднял дочь на руки, как бы давая понять, что ей ничего не угрожает, и пошел в дом. — Буду, — она уже успела осознать свою вину, и поэтому уронила голову на плечо отца и обняла его за шею, — Ходж так устает? — Конечно. Если видишь, что он не хочет играть, не тискай его и не заставляй. Он придет к тебе, если захочет сам. У нас есть кто-то еще? — спросил Том, показушно принюхавшись, чтобы рассмешить Эрику. — Дядя Лиам с мамой сидят на кухне. Они работают, мама сказала мне играть у себя, — совершенно беззаботно ответила она.       В этой семье Лиам, экономист-фрилансер, не нравился только Маркасу. За время самого существования этого паренька в их жизнях, Маркас уже успел закатить три скандала, и теперь вовсе отказывался являться при нем. Разве что, на пару слов. Ону эту неприязнь игнорировала, только усмехаясь в ответ на выпады, Тому парень понравился тем, что, хоть и пускал по Кумомори слюни, совсем не стремился делать шагов в ее сторону, Эрика любила строить ему рожи, на которые он отвечал ей неловкими шутками, способными рассмешить, разве что, малых детей, к коим Эрика себя уже не относила, а сама Ону была очень и очень довольна мужским вниманием вне круга семьи. Но из-за Маркаса и его ревности эта гармония не могла именоваться ничем другим, кроме как «хрупкое перемирие». Том заверил Ону, что не допустит Маркаса до распускания рук, а Ону, в ответ, озвучила то, что было понятно всем и без слов: она верна Маркасу, и изменять этого не собирается. Маркас тогда, стоило Эрике заснуть, устроил такой марафон, что прерываться им пришлось, уже когда за Эрикой приехал Крис, чтобы отвезти ее в школу. — О, Том, как хорошо, что ты пришел! — Ону вскочила с места, всучила ему в руки, с которых Эрика так не хотела слезать, папку с документами, и обняла, поцеловав в щеку, — это надо срочно отдать Эриксону, иначе он нам головы оторвет, — их новый налоговый агент — Эриксон — отличался исключительным рвением к работе, что Тому и Ону только льстило, ведь от налогов спасаться они были не намерены. — Да, я отнесу их в машину, и сегодня же отвезу, — он кивнул ей, глядя на недоумевающего Лиама. Как и сказал, он вышел за дверь, однако успел за это время прыгнуть до самого кабинета налогового агента и, кивнув ему, оставить папку на столе. «Как же хорошо, что мы маги», — подумал Том, разминая плечи. «Когда-то ты думал совершенно наоборот», — пробурчал в ответ Маркас, — Дочь, ты будешь какао? — спросил он, вернувшись в исходное состояние — Эрика сидит на его плечах, а сам он, не торопясь, соображает для нее перекус. — Простите, — неловко сказал Лиам, сквозь толстые линзы очков глядя на Тома, — вас зовут Том? — Конечно, Лиам, — даже не оборачиваясь, ответил ему Том. Приготовление сэндвичей казалось ему более интересным, чем этот парень. — До этого мисс Кумомори называла вас Маркасом. Не понимаю, — «Эти дреды мешают ему думать», — Том усмехнулся про себя, а Эрика, глядя через плечо на недоумевающего парня, рассмеялась. — Я Том, — своим голосом ответил ему Белл, — а я Маркас, — добавил Маркас, усилием скрывая свою неприязнь, — это называется «диссоциативное расстройство идентичности», если ты что-то об этом слышал. — Ох, — его ошеломил прямой и честный, как он думает, ответ, — это как у Билли Миллигана? — Скорее, Джекил и Хайд, но да, — усмехнулся Том, — не беспокойся, нас всего двое, и мы вполне мирные личности. — У меня два папы! А я тебе говорила, индюк! — Эрика показала ему язык и рассмеялась. — Джинн, извинись, — что удивительно, Маркас вступился за него. Тому осталось только удивляться. — Извини, дядя Лиам, — недовольная, но все же внявшая беспрекословному тону Маркаса, протянула Эрика. — Ничего, я всем кажусь дураком, — тот только вздохнул, примирительно улыбнувшись. — Да уж, Лиам, — Том поставил тарелку с сэндвичами на них всех на стол, а на плите разогрелось молоко для Эрики. Какао растворился, и Эрика села ужинать. Такое положение дел вряд ли устроит Ону, но на том они и условились — раз в неделю Эрика ест то, что попросит, а не то, что «полезно для растущего организма», — Чай? Кофе? — Мисс Кумомори готовит лучший чай, который я когда-либо пробовал, — ответил он. — Ты не дурак, парень, — Том принялся готовить чай, от которого сейчас не отказался бы и сам, — просто вести себя не умеешь. Хоть дело свое знаешь, иначе Ону не наняла бы тебя. А у тебя занят вечер? — внезапно в голове Тома вспыхнула лампочка одиозной идеи, и теперь он только и горел желанием ее воплотить. — Нет, — с опасением ответил Лиам, приглядываясь к полуулыбке Тома. — Прекрасно, тогда у меня есть, чем его занять, — деловито ответил Том, набирая сообщение Ону, что вышла к подъездной дорожке ждать Энн, которая должна была приехать повидать Ходжа. — Том, простите, но вам не кажется, что это неуместно, ведь у вас семья… — Ты, определенно, подумал не о том, — Белл с трудом сдержал смех. Уж кто-кто, но Лиам, очень похожий на него самого в былом, совсем не интересовал Тома, — мне кажется, ты очень понравишься нашей подруге, Энн. — Тетя Энн к нам приедет?! — Эрика от радости вскочила со стула и чуть не опрокинула свою кружку, — Мы вместе будем гулять с Ходжем! — Не в этот раз, Шпулька, — Том усадил ее обратно на стул и пододвинул ближе к столу, — как думаешь, Лиам понравится тете Энн? — Он не похож на Джесси, — она всерьез задумалась над этим вопросом, — но он смешной! Они подружатся! — Вот, видишь, — обратился Том к Лиаму, — будешь посмелее, и, возможно, все сложится.       Лиам только вздохнул всеми легкими, будто душу выпустил, и принялся пить чай с миной все такой же кислой. Определенно, они так и не научились готовить, как умела делать это Ону. Кумомори же, войдя в кухню и уловив витающие в воздухе ароматы, рыкнула и звучно выругалась на японском, отчего вздрогнули, пожалуй, все, там находящиеся. Это словно вывело из стопора Лиама, и пока тот собирался с силами, к ним присоединилась и Энн, одетая неожиданно обворожительно для будничного визита. Маркас это оценил бы, не ослепи его спесь и ревность, и потому сейчас он молчал. Ону продолжала на родном языке проклинать Тома за эти неумелые попытки к зельеварению, Эрика стремилась как можно быстрее закончить свой ужин, чтобы повиснуть на шее своей «любимой взрослой подружки», Ходж теперь не знал, куда себя деть, нахватавшись эмоций отовсюду сразу — атмосфера набирала градус, и что-то надо было с этим делать, иначе бедный Лиам просто лопнет от напряжения. — Энн, — игнорируя воспылания Кумомори, Белл подошел к гостье, приобнял ее, и показал на парня, — знакомься, Лиам. Лиам, это Энн, наша подруга. — Добрый вечер! — она, несомненно, произвела на него впечатление — таким живым Том его вовсе не видел. Он поднялся с места, подошел к ней и протянул руку. — Теперь, и правда, — она улыбнулась ему, и пожала протянутую ладонь, — итак, это ты тот самый «невероятный блеск для губ», который Ону хотела мне показать? — Получается, что так, — он пожал плечами и улыбнулся ей в ответ. Том удивился, когда увидел, каким интересом зажглись ее глаза. — Ну, что ж, Блеск, — усмехнулась она, окрестив его новым именем, — пойдем, погуляем с собакой. Ходж у нас буйный, любит побегать, значит, у нас будет достаточно времени. По коням! — скомандовала она, и Ходж сорвался с места, и принялся метаться по прихожей в поисках поводка. — А вот об этом Джек мне не рассказал, — заметил Том, — неужели нельзя приучить собаку к нормальным командам? — Ах, какой дар, не слышать ваши старческие бу-бу-бу, — Энн усмехнулась в ответ, махнула головой, поправив волосы, и двинулась к выходу. Лиам пошел за ней. — Спасибо! — только и сказал он Тому, пока не хлопнула входная дверь.       Том потрепал дочку по голове, ухватил кусок недоеденного сэндвича и отправил ее пялиться в экран, чего, опять-таки, Ону совсем не одобряла. Она гордилась тем, что живет совсем не так, как жила ее мать, но против семьи не попрешь, и все люди в жизни своей, рано или поздно, становятся похожи на своих родителей. Том замечал это все чаще, но понимал, что не имеет права озвучить это. Отличие от родителей — стержень Ону, который держит ее такой, какая она есть, и если лишить ее этой опоры, то вряд ли произойдет хоть что-то хорошее.       Белл уже давно не был в ее мыслях, не слышал ее переживаний. Маркасу нравилось это, каждую ночь, засыпая с ней, он окунался в ее сознание, стремясь найти там что-то, что тяготит ее, мешает жить. Он узнавал, он делал ее жизнь лучше. Он старался ради нее, даже зная, что она этого не заметит и не отблагодарит. Он учится бескорыстию. Он учится проявлять любовь, медленно, но верно.       Но сейчас в их жизни появился Лиам. Он не имел никаких шансов на Ону, никакой возможности, но само его существование заставляло Маркаса, в обыденном своем виде даже невидимом в тенях их общего сознания, светиться алым пламенем. Злоба и ревность обуяли его настолько сильно, что даже Том по первой пропитывался этими чувствами, хоть и не понимал, откуда они взялись. Он научился различать и отгонять это от себя, но Маркас, тем не менее, этих чувств не отпускал. Не принимал реальной ситуации. Не понимал, что Ону только его по своему собственному желанию, а не вопреки ему. — Видишь, мы нашли ему пару, — Том подбодрил его, все такого же, вымотанного своими собственными чувствами, — и вовсе он не был тебе соперником. — Я сказала ему то же самое еще в первый раз, — Ону приготовила свой настоящий чай и села за стол, поставив еще одну пиалу напротив себя, — садись, Маркас, поговорим еще раз. — Он мне не нравится, — проскрежетал Маркас, но отпил из пиалы, — мне нет дела, с кем он будет. Главное… — Со мной он не будет точно, — оборвала его девушка, — даже назло тебе. Посмотри на себя, и на него. У меня есть типаж, и в него вписываешься ты, а не двадцатилетний паренек в майке и с дредами. — Вот как ты заговорила, — злоба только нарастала, и Том уже начал опасаться, как бы Маркас не наговорил лишнего. — Ты не веришь в мою верность, значит, поверишь в мой вкус, — Ону вообще не возмущали его выпады, — и если тебя не пронять и этим, Маркас, то со мной ночевать будет Том, а не ты. Мы оба постарались в угоду тебе, будь добр принять это и хоть раз засунуть свое непомерное эго подальше и сказать «спасибо, извини, я был неправ». — Он все также будет появляться в нашем доме? — спросил Маркас тоном все тем же озлобленным, но теперь его разбавляла небольшая нота вины. — Да, будет. Потому что он хороший специалист. Он работает, я работаю, Том работает, а все, что делаешь ты — выставляешь условия, которым мы все почему-то обязаны следовать. Тебе не кажется, что это несправедливо? — Значит, в этом доме я лишний? — Том понимал тактику Ону — она сместила статус «обвиняемый» на него самого. Маркас уже привык, что здесь его убежище, где его примут и обласкают. Поэтому обвинение не вызвало ярости. Оно шокировало и разбило его. — Все мы любим тебя, Маркас, и никто не считает тебя лишним, но временами ты бываешь слишком твердолобым. Просто признай, что там, где ты видишь врага, его нет, и живи дальше. Я люблю только тебя, никого больше, — Ону положила свою ладонь поверх его, и он, заглянув в ее глаза, оттаял. Вот и все, битва окончена. — Прости, я идиот, — пробурчал он себе под нос, а Ону только обошла его и поцеловала в макушку, — я тоже тебя люблю. — Я рада, что мы друг друга поняли. А теперь, отдыхай, мне есть о чем поговорить с Томом. Наедине, — сказала она, и Маркас повиновался ее желанию. Ему есть о чем подумать, — ну, что, поиграл в спасателя? — Я не играл, — ответил ей Том, уже понимая, к чему она ведет, — я помог и Лиаму, и Маркасу, и Энн, и тебе, в том числе. — И про себя не забыл, — усмехнулась Ону, выходя из кухни. Том не успел перенестись в гостиную раньше нее, и потому осталось только устроить голову на ее коленях на диване у камина. — Зря ты думаешь, что в этом был хоть какой-то эгоизм, — ответил он, заглядывая в ее глаза, смеющиеся на спокойном лице. — Твоя личная жизнь разваливается, и вот он ты, без раздумий бросающийся спасать чужую. Крис, Лиам, кто будет дальше? — со временем она привыкла и пристрастилась и к бритой его голове, нашла и для себя не меньшее наслаждение в ее поглаживании. — Не разваливается она, — смущенно проговорил Белл, — а на счет Криса… — Вот только не говори мне, что тебе действительно нужен этот серб. Не поверю и на миг. — С моей жизнью все нормально, а теперь еще и с их жизнями тоже. Я просто делаю свою работу, Ону! — Том уже устал от ее проницательности. — Я вижу тебя каждый раз, когда ты возвращаешься к нам. Ничего нормального в этом нет, — Кумомори и не думала отступать, — ты решил остаток жизни провести вот так? — Он разберется со своей матерью и вернется, — Том уже и сам понимал, что звучит как наивный ребенок, но все еще хотел отстоять свою правду, — он обещал. — Тех жалких моментов, в которых я видела Габриэля, мне было достаточно, чтобы понять, что он не мог тебе такого пообещать. Он не пустослов, а во всей этой ситуации от него зависит очень мало. Никогда не обещай того, что не можешь обеспечить — истина, которой, спорить готова, придерживается и он. Не ври себе, Том. — А что мне тогда делать? — вопрос просто сквозил бессилием и бессмысленностью. Он знал, что она скажет, и это его совсем не радовало, — все ведь было так хорошо, он даже Маркасу понравился, а теперь… — Отпусти его, Том, — ласково сказала она, коснувшись его щеки, — дай свободу вам обоим. Я не прошу обрубить все на корню — постепенно, осторожно, чтобы не причинить ему еще больше боли, чем у него есть сейчас. Ты же не думаешь, что ему самому было так легко с тобой проститься? — Конечно, нет, но… таких, как он, больше нет. Мне кажется, что если я отпущу его, то мне не останется места в этом мире. Маркас добьется того, чего хотел с самого начала — он заберет это тело, и будет иметь на это полное право. Никогда бы ни подумал, что получится так, что я сам стану бледной тенью своего арданта. — Ты живешь в городе, вместе с еще двадцатью пятью миллионами человек. Ты, и правда, считаешь, что не найдется больше ни одного другого? Порой, и Эрика ведет себя взрослее, — Ону не хотела оскорбить Тома, и он это почувствовал, но легче оттого не стало, — Все сложится, но для начала — отпусти Габриэля, выйди из этого порочного круга. — Ему сейчас так тяжело, и если я… — Я ведь сказала — не сразу, не резко. Помоги ему разобраться с проблемами и отпусти на волю. А я, если так угодно, подыщу тебе парня. — Еще свахи мне не хватало, — недовольно пробурчал он, поднимаясь с дивана, — Лиам забыл свой ноутбук, — только он это сказал, как входная дверь хлопнула, — держи, — он отнес сумку с ноутбуком парню, — как все прошло? — Прекрасно! Вечером договорились встретиться, потанцевать, выпить… в общем, большое вам спасибо! — он выглядел еще более одухотворенным, чем до выхода отсюда, а Энн, вошедшая следом на пару с Ходжем, скромно, к удивлению Тома, улыбнулась ему, сняла с пса ошейник и отпустила на волю. — Буль-буль, карасик, — сказала девушка Ходжу, и тот, лизнув ее руку, отправился в ванную. Еще одна прекрасно сформулированная команда, — Блеск, подожди меня на улице, я расскажу Тому, как обращаться с Ходжем, и выйду, — тот живо кивнул и испарился, — Джесси говорил про какой-то рейв «За Гранью», мы можем пройти туда? — Ты, может быть. Лиам свихнется от этого, — ответил ей Том с усмешкой, — Там нелюди не скрывают свой истинный облик. Да и, думаю, ты не хочешь, чтобы какой-нибудь суккуб утянул этого неловкого паренька в койку. Если хочешь, я могу забронировать для вас стол в «CIELO», — предложил Том, и Энн, казалось, сейчас уподобится Ходжу и начнет вить вокруг него круги, выскакивая на двух лапках, — ладно, понял. В одиннадцать? — Я надеюсь, — Энн кокетливо глянула из-за плеча, — ты бы видел, черт его дери… — Даже знать не хочу! — Том слышал их с Ону разговоры, и уже понимал, о чем она говорит сейчас. Подробности анатомии безалаберного «нечто» он знать не желал, — отправляйся, а то он сам за тобой придет. — Ханжа, — фыркнула она, — пока моешь Ходжа, никогда не говори слова «ершик». Тебе это точно не понравится. Пока, Том, и спасибо!       Ходж, устав от ожидания, раскатисто гавкнул, и Эрика восприняла это как руководство к действию, хоть в этот раз ее никто и не думал заставлять возиться с неуемным животным. Как оказалось, и она знает добрую часть команд, которым выучился Ходж, и теперь Том чувствовал себя неучем, наблюдая за тем, как его дочь намыливает радостного пса. Тот всегда любил воду, не пропускал и единой лужи, коих в последнее время было несчетно много, и потому часто мылся. «Мы заживем куда скучнее, когда Джек с Джесси вернутся из своего путешествия», — подумал Белл, когда Эрика, набросив на вымытое животное полотенце, скомандовала: «Ершик!». Тот встрепенулся, и брызги с неукрытой головы полетели в стороны, отрезвив задумавшегося отца. Вот и вся загадка. — Мама уснула, — сказала Эрика между делом, — позвони папе Моники, пожалуйста, скажи, что я хочу к ним в гости. — Конечно, сейчас. Иди, собирайся, — он наклонился к ним, потрепал Ходжа по загривку, поцеловал дочку в макушку и принялся листать список контактов, отчаянно стараясь вспомнить, как зовут хотя бы одного из отцов одноклассницы Эрики.       Мужчина оказался скупым на слова, дал согласие, напомнил адрес, и попросил забрать дочь до девяти часов. Джинн неторопливо собиралась, но Том все равно проглядел момент, когда она уже была готова, потому что стоило хлопнуть входной двери и раздаться тяжелым шагам Криса, как она уже бежала к нему обниматься. Он выглядел как-то потерянно, не как обычно. Взгляд опустошенный, улыбка натянутая, спина слишком напряженно выпрямленная — их дело не ладится. «Как бы ни пришлось брать все в свои руки», — Том не стал озвучивать эту мысль, и просто обнял Криса, улучив момент, когда Эрика не крутилась между ними. — Это недалеко, всего несколько кварталов, — пожал плечами Крис, возвращая себе обычную расслабленность, — может, пешком пройдемся? — Да! — Эрика практически запрыгнула в свои сапожки и выбежала на улицу. Ходж улегся у входной двери — у него начался перерыв, — Дядя Крис, ты идешь? — послышался ее недовольный голос с улицы. — Не буду ее задерживать, — кивнул ему Том, — если хочешь поговорить, заходи, до девяти время есть. — Хорошо, скоро вернусь.       Вот Том и остался один. Впервые за долгое время, никто ничего от него не требовал, и теперь он мог спокойно раскинуться на диване в гостиной, разглядывая огонь в камине. Спокойные минуты тянулись неторопливо — их тоже некому было подталкивать вперед. За широкими окнами свистел ветер, дождь все настойчивее барабанил по карнизам, и Том успел уже подумать, а не промокли ли гуляки, но тут он расслышал этот привычный свистящий выдох в коридоре — Крис уже вернулся, а за это время в голову Тома не влезло ни одной более-менее умной мысли.       Крис скинул у дверей свои берцы, которые упрямо предпочитал любой другой обыденной обуви, сел на пол у дивана и вытянул ноги к камину, счастливо откинув голову назад и расслабленно улыбнувшись. Он разобрался со своим напряжением, переработал то, что грызло его изнутри, и теперь, кажется, был самым счастливым человеком на свете. Но, стоило Тому коснуться его щеки ленивым жестом, как он пришел в себя, и стало ясно, что все не так просто. — Ты сегодня совсем уставший, — озвучил свое впечатление Том, — Йован буянит? — Переехать хочет, — выдохнул Крис, — прижимаясь ближе к его ладони, — не знаю, что с этим делать. Нижний Манхэттен жутко неудобный, а менее статусное жилье столь гордым особам не подходит, видите ли. — Переезжай с ним, если хочешь. Часть твоих обычных дел и я могу взять на себя, — Белл только пожал плечами. Это не так сложно, как казалось Крису, — ты же понимаешь, к чему мы должны прийти в итоге. Если ради этого придется на время загрузиться чуть побольше, то я согласен. — Я не хочу, в этом дело, — Крис прозвучал совсем обреченным, — да и не хочу, чтобы он уезжал. Мне комфортно с ним, но и с вами всеми не меньше. А из Даунтауна я свихнусь выбираться каждый день. Возможно, я уговорю его как-то остаться? — Все в твоих руках, — Том разморенно улыбнулся ему, — ты знаешь свою цель, держись ее — остальное я решу. — Ладно, — только пожал плечами Крис. — Я чувствую, что тебе неловко говорить о нем. Он тебе все же понравился? — спросил Том, когда Крис, устраиваясь поудобнее, уложил свою голову на угол дивана — прямо рядом с лицом Белла. — Даже не знаю, — он еще раз дернул свободным плечом, — он закрывается, в этом проблема. Иногда я чувствую, что он настоящий, и тогда он мне более чем нравится, но иногда он включает режим истукана, и тогда от него не добьешься ничего, как ни старайся. Эта наемничья выучка словно выдрала из него почти все человеческое, и теперь он живет обрывками того, что уцелело, — Крис замолк, не зная, какие слова к этому подобрать. — Давай ему обещания почаще, и он начнет оттаивать, — только и нашел совет Том. Возможно, он и видел всю жизнь Йована как на ладони, но сказать о ней было совершенно нечего. — А что на счет тебя? — Крис уставился в огонь, но даже так Тому казалось, что смотрит он прямо в его глаза, — На восточном фронте без перемен? — Нечего тут говорить — прячусь и наблюдаю. В воскресенье встретимся, проведем хотя бы пару дней вместе, и, возможно этого хватит еще на неделю, — вздохнул Том, — полежи со мной, — попросил он, и когда Крис кивнул ему, Белл взмахнул рукой, и диван разложился, а сам Крис, поднятый в воздух, упал рядом с Томом. — И как долго это будет продолжаться? — Крис прижал его к себе, и Том рвано выдохнул, уткнувшись лбом в его грудь. — Пока его тварь-мамаша не сдохнет, — проскрипел сквозь зубы Белл, — все, что она делает сейчас — портит жизнь всем нам. — Так может быть… — Я не поступлю так с Гейбом, даже не думай, — без ноты сомнения он отмел эту мысль, — я вот чего не понимаю: она бросила его ребенком, не появлялась всю его жизнь, и вот он, по первому ее слову бежит — лапки кверху. Почему? — Я его прекрасно понимаю, — Крис прошелся кончиками пальцев по его затылку, — я всю жизнь ненавидел своих родителей, но, спустя годы, я собрал все эти чувства, отправился в этот клятый Энсомйорд, отыскал их кости и похоронил, как подобает. Это было мне нужно, чтобы отпустить злобу. Закрыть гештальт длинною в целую жизнь. Он делает то же самое. Она умрет — он похоронит ее, и будет жить дальше без того груза, который протащил за собой всю жизнь. — Но сколько это займет? Месяцы? Годы? Я… — слова упрямо отказывались складываться. То, в чем варится душа Тома уже который день — вихрь, которому сложно найти описание. — Сойдешь с ума окончательно, да, я рад, что ты понимаешь хотя бы это, — Крис дал этому хотя бы какое-то определение, и за это Том был ему благодарен. — Прошло всего четыре дня. Четыре. Гребаных. Дня, — за это Том злился на себя, — да будь он здесь, мы бы и не вспоминали друг о друге со своими сумасшедшими графиками! Одной мысли о том, что он рядом, мне бы хватало, чтобы не переживать об этом, а теперь… — Просто признай, что отношения на расстоянии не для тебя, — предложил Крис, но признание это было бы, отнюдь, не легким шагом, — или расскажи ему все, и забудьте про это расстояние. Либо это решит проблему, либо он решит, что ты окончательно помешался, и сбежит. Как ни крути, а ситуация разрешится. — Он не попадет под удар? — Том уже думал об этом, но так и не смог оценить шансов этого события. Рик живет обычной жизнью уже который год, ему ничего не грозит, хоть он и в страшном сне представить не может, какой меч занесен над его головой. «Фортуна тут и рядом не стояла», — вдруг подумал Том, — Я боюсь, что этим наврежу ему. — Если будет такая нужда, мы хоть половине Европы головы пооткручиваем, ты же знаешь, — Крис по-доброму усмехнулся, — этого можешь не бояться! — В тот день, когда мы принесли Йована к тебе… — Маркас неожиданно вмешался, потому что понимал — Том не расскажет, — …мы готовы были убить Сципиона, но они держали на прицеле Гейба. Они могли убить его уже тогда, а теперь… — А теперь они убрались восвояси, — успокоил его Крис, — ну же, Том, Маркас, где ваша смелость? — Трудно быть смелым, когда тебе есть, кого терять, — ответил Белл, — но это, и правда, выход. Спасибо, мне было нужно это. Ону поддерживает меня, я не сомневаюсь, но… она видит выход в другом. Она хочет, чтобы я смирился, а я не смогу. — Я не спорю с ней, — Крис хлопнул Тома по спине меж лопаток, — ты ведь знаешь — когда Ону говорит, она права. — Как быстро мы все залезли под ее каблук, — усмехнулся Том, — знаешь, а я не буду ждать! — Что ты… — только собирался спросить Крис, но Тома в его руках уже не было.       Солнце уже закатилось, и теперь город отдыхал от привычной ему жары. Люди высыпали на улицы, провожая этот день, и их было слишком много, Тому бы не хватило самообладания, чтобы находиться в потоке этой улицы. Он вспархнул орлом под облака, и люди внизу удивленно вздернули головы, пытаясь разглядеть пернатую громадину, летящую на фоне темного неба. Беллу не было дела, он знал, куда летит, и теперь он был как никогда уверен в том, что делает. Он больше не хотел мучить себя. Этих четырех дней ему с головой хватило, чтобы осознать, что короткими передышками на бесконечной дистанции он не решит ничего.       Район, в котором теперь обитал Гейб, остался все таким же пустым. Словно бы, на фоне остального города, он и не жил вовсе. Словно парализованная рука, он лишь условно являлся частью всего Сан-Диего, живого и красивого, бодрствующего даже, когда время закрывать глаза и готовиться к дню грядущему. Здесь, в этом захолустье, не было ничего живого — даже жалкого фонаря, который мог бы навредить Тому и раскрыть для кого-нибудь его личность. Обитателей этих домов отличал лишь тусклый свет в зашторенных окнах, откуда, то и дело, раздавались крики или шум безвестного ТВ. Уныние — вот как можно назвать это место, и это будет правдой.       Из-за двери слышится хриплый низкий голос, шум извечного телевизора и скрип старых досок. Том привык к запаху сигарет, но то, что выбивалось из косых дверных щелей, заставило смутиться даже его: дым, перегар, гнилье и вонь немытого тела, — все это смешалось в единый смрад и ударило в нос Белла, стоило ему только вздохнуть. Он и не представлял, что ждет его там.       «Принеси мне еще пива, недоносок!» — до этого тихо бурчащий, низкий голос теперь разразился громовой тирадой. В ответ на это послышался скрип лестницы, хлопок дверцы холодильника. Гейб там, значит, стоит его позвать. Стук в дверь и живые шаги по ту сторону. Он словно только и искал повода, чтобы сбежать. Даже не разбирая образов своих гостей в полумраке, он выскочил на крыльцо и закрыл за собой дверь. Усталые, опустошенные глаза, растрепанные волосы, подрагивающий уголок рта, мешки под глазами — прошло четыре дня, а она уже успела высосать из живого и жизнерадостного Гейба все соки. Он же, словно медведь-шатун, стоял и пялился на Тома, вывернувшего его из берлоги посреди зимы. Он словно не осознавал, кто сейчас перед ним, и не видел всех эмоций на его лице. Радости, беспокойства, счастья, удивления — это все смешалось в такой ураган, что это самое лицо, чей образ отразился в сознании Тома, стало, и правда, совсем непроницаемым. — Так, — Том все же взял слово, — собирайся. — Что… куда… — Габриэль совсем не осознавал того, что происходит, — Том?! — Плевать, куда. Я не дам тебе остаться тут, — затребовал он. Возможно, он не имел на это никакого права, но с этим нужно было что-то делать, — Гейб, тебя это уничтожит! — Со мной все нормально, — только и смог выдавить из себя в ответ, — что ты тут делаешь? — Гейб, с тех пор, как мы виделись в последний раз, ты постарел лет на десять, — и это Том не сказал еще, что видел его сегодня, — я ведь вижу, что тебе это не по силам. — Том! — он словно очнулся и осознал, что ему это не снится, — но как ты… — Если я скажу тебе, что магия существует, ты поверишь мне? — он обнял Гейба так крепко, как смог. Плевать на осевшую на его одежде хмарь этого дома — эти объятия сделали его по-настоящему счастливым. — Ты пьян? — Гейб отстранился и с подозрением заглянул в его глаза, — что за бред ты несешь? — Где бы ты сейчас хотел оказаться? — спросил Том, и дал ему время обдумать этот вопрос, пока целовал его. — Когда-то я был в Исландии. Там просто восхитительная природа. Эх, хотел бы я оказаться там снова, — мечтательно ответил ему Гейб, — как ты добрался? — обыденность, а точнее, ее резкий взрыв, не отпускали его. — Подумай об этом месте, — попросил Том, чтобы не пришлось перелопачивать сознание целиком. Он окунулся в это воспоминание, и увиденного было более чем достаточно. За спиной вспыхнула черта, и вот они, упавшие на угольно-черный песок вулканического пляжа, не представляют, что будет дальше, — это магия, и она существует. — Какого?! — Гейб вскочил на ноги и, озираясь по сторонам, отшатнулся от Тома, — Что ты сделал?! Как… как это?! — Ложись рядом со мной и смотри на звезды, — предложил ему Том, — тут, и правда, ужасно красиво. — Вашу мать, — ошеломленно, словно выдыхая слова, Гейб упал на песок рядом с Томом, — я не верю. — Понимаю, — согласился Том, не решившись посмотреть на него, — я тоже был в шоке от всего этого когда-то. Я не должен был рассказывать об этом, ведь, согласись, такое может свести с ума, но и через свои к тебе чувства я перешагнуть не могу. Я не буду врать больше, что бы ни случилось. — И давно ты… — Почти восемь лет. Но до тебя у меня не было простых людей, даже не стояло проблемы, а теперь… теперь я ее решил, так или иначе, — во тьме Том нащупал руку Гейба и сжал ее, — спасибо тебе за этот момент, что бы ты не решил. — Что я должен решать? — Гейб приподнялся над ним, и Том теперь слабо мог разглядеть его лицо. Маркас взял власть над свободной рукой и глифами сотворил около них небольшой огонек, огороженный невысокими стенками из оплавившегося обсидиана, — Черт, какая красота. — Не каждый сможет остаться рядом, узнав о таком. Люблю тебя, Гейб, и в твоих чувствах не сомневаюсь, но я не мог не рассмотреть и такой исход, — Том приподнялся на локтях, и Гейб снова поцеловал его, давая ответ на этот вопрос.       Это длилось еще долго: ночь, огонек, пляшущий в клетке из вулканического стекла, чувства, и жар, которому позавидует даже запертая воплощенная стихия. Здесь их никто не держал, здесь, где скалы Дирхолаей скрывают их от всего мира, они никому не нужны, только лишь самим себе. Здесь, где беспокойная Гекла врезается в небеса, они способны, наконец, принять, что нужны друг другу, как бы не были велики расстояния. Но здесь, где теплый Гольфстрим сладко шепчет свои песни, путаясь в волосах, они так и не смогли принять одного — ночь заберет с собой все это, и на рассвете реальность пронзит счастье, разобьет на осколки и разбросает по целому континенту, оставив им двоим лишь надежду на то, что под Луной они снова смогут найти его.       Никто не знает, надолго ли хватит сил.

***

Месяц спустя

— Я так не хочу возвращаться, — Гейб сладко потянулся в кровати Тома, пока тот сооружал им ужин. Целый месяц они проводят дни порознь и ночи вместе. Все просто прекрасно, лучше и быть не могло. — Я ведь тебе говорил, — прокричал Том из кухни. Том слышал его прекрасно, а вот Гейб его — не очень, потому приходилось повышать голос, — давай… — …без «давай», — улыбнулся Гейб, когда увидел, как умотанный в один только фартук Том режет овощи. Сегодня их ждет рататуй, — я и за ночную сиделку с тобой буду расплачиваться до конца жизни, Том, о чем ты вообще! — В тот момент, когда ты попытаешься хоть цент вернуть из этих денег, я их тебе, знаешь, куда запихну? Либо привыкай переваривать бумагу, либо забывай об этом. Расскажи лучше, как прошел твой день? — Эти дети просто ужасны…       Том давал ему выпустить пар, хоть и слушал в пол-уха, изредка поддакивая его возмущениям. Гейб устроился в школу недалеко от дома, и дети в ней вполне соответствовали своим обиталищам. Говоря иначе, нервы Гейба капитально трещали к концу каждого дня, и этот рассказ был для него скорее терапией, чем общением. Он выговорится, отпустит накопившееся нелицеприятное, и завтра с новыми силами войдет в этот унылый круговорот. Их жизнь, можно сказать, устоялась. –… и все кончилось тем, что стул Шелби разлетелся в щепки в нескольких дюймах от Монтгомери, — закончил он и выдохнул. Сеанс окончен, — а твои дела как? Как Эрика? — Очень недовольна миссис Анкехофф и все еще скучает по тебе. И, должен сказать, в их классе она такая не одна, — Том прикрыл глаза и откинул голову, когда Гейб приобнял его сзади, — Черт! — неожиданно встрепенулся он, понимая, что наковальня из прошлого, летящая по его душу, уже совсем рядом, — Сегодня суббота?! А ну беги и одевайся! — Что?! Том, что ты… — У нас от силы минут десять, а вся квартира так и кричит: «Я не дом, я траходром!», — он начал скакать по углам дома, выискивая брюки, в которых остался его телефон. — Объясн… — Гейб вернулся на кухню с комком своей одежды в руках, и, стараясь натянуть джинсы, распластался на полу, — да вашу мать! А ну, остановись, Томас Финеас Белл! — чистым учительским тоном выдал Габриэль, и Том в ошеломлении замер. — Крис должен привести Эрику с подружками в шесть, — в голосе паники не поубавилось, но под строгим взглядом Гейба он все еще боялся двинуться. Что-то парадоксальное из прошлого, — я совсем забыл! Черт-черт-черт! — Все успеем, успокойся, — он поднялся, подтянул джинсы, надел футболку и принялся планомерно разбирать бардак, который они учинили, особо себя не контролируя. — Алло, Крис, вы близко? — Том выхватил телефон, трясущимися руками набрал номер, и облегченно выдохнул, услышав на заднем фоне детский галдеж и шум дороги. — Минут семь-восемь, не дольше, — отчитался он, и дети внезапно притихли. — Спроси у девочек, не хотят ли они по пути заехать куда-нибудь? Тут Forpult Jӕvla*, — выругался Том на его родном языке, опасаясь, что дети его слышат, — мы все уберем, надо только буквально полчаса времени. Спасай. — Мы? — Крис насторожился. — Мы с Гейбом, да, — по ту сторону послышался нотационный выдох. Уж при детях-то он мозги полоскать не станет. На этой почве они с Ону очень спелись, — все будет в лучшем виде, но нужно хотя бы полчаса.       Квартира приведена в порядок, и Том, выбросив мусор, упал на диван рядом с Гейбом, который, пялясь в одну точку, попивал чай, наскоро приготовленный из старой заварки. Что-то в нем было не то и не так, что-то смущало взгляд. Нет, это не его пустые глаза, к этому Том привык уже давно — в такое подобие ступора Габриэль мог впадать хоть по щелчку, если какое-то время его никто не трогал. И движения были обычными — не дрожали руки, не дергалось плечо, как начиналось всегда, стоило только выйти из «любимой» школы. Что-то неуловимое, но настырно витающее в воздухе. — Боишься? — спросил Том, подумав вдруг, что выстрел вслепую снова окажется удачным. — Даже не знаю, — ответил он, не посмотрев на Тома, — что мы им скажем? — Что ты мой друг, и приехал в гости, если угодно, — ответил ему Белл, — дыши уже, как обычно, а то посинеешь, — он уткнулся щекой в плечо Гейба. — А завтра все их родители вдруг узнают, что пропавший с радаров учитель их детей «дружит» с тобой, — «А вот и плечо заиграло», — заметил Том, увидев, как подергивается рука с чашкой, — Том, отнеси меня домой, пожалуйста, так нам всем будет лучше. — Почему ты так этого боишься? — Потому что, будь мы хоть самой либеральной в мире страной, если ты гей, и работаешь с детьми, ты либо педофил, желающий их совратить, либо пропагандист, желающий утащить их на свою сторону. Я общался с этими людьми, и понимаю, что они подумают именно так, — «а вот и злость», — Том, я хочу домой.       Том снова проиграл.

***

2 месяца спустя

      Пустота. Пожалуй, единственное, что остается внутри Тома каждую ночь. Габриэль больше не позволяет себе оставаться у Тома, не пускает его к себе, оперируя тем, что его мать стоит отгородить от всего мира в целом, что уж там говорить о любимых людях. Белл нашел квартиру неподалеку, где они могли видеться, и предлагал Гейбу переехать туда, но тот упрямо отказывался, хоть и не стремился выгнать сиделку, нанятую для матери. Том видел, что Габриэль старается делать шаги навстречу, но груз ответственности на его плечах упрямо тянет назад, как бы сильно не хотелось бросить все и рвануть вперед.       Женщина, которую Том нанял для его матери, была исключительно боевой. Узнав, что у ее опекаемой проблемы со всеми аспектами характера, какие только можно назвать, она только усмехнулась, сказав: «и не таких исправляли!». В словах своих она тогда была более чем уверена, и даже то, с чем она в итоге столкнулась, воли ее не пошатнуло. Она рассказывала, что Гейб, хоть его о том и не просят, старается помогать, утихомиривать буйный нрав матери, готовит ужин и на нее тоже. — Знаете, мистер Белл, не будь он вашим мужчиной, захомутала бы, как пить дать! — сказала она однажды, — Рвет парня эта жизнь, и ничего с этим не сделаешь. Тяжело ему тут, по нему ведь даже видно — нью-йоркский щёголь, а не местный парень, да и мамаша никогда не упускает возможности его подопнуть. Как вообще она с людьми уживалась всю жизнь?       Содержание всех еженедельных рапортов было примерно одинаковым, и не несло в себе ничего хорошего. Сиделка говорила, что состояние ее ухудшается, но даже Том понимал, что чем хуже человек, тем медленнее он помирает, отравляя жизнь всем вокруг себя, и это его ничуть не утешало. Ничем было не заткнуть брешь, выросшую между Томом и Гейбом, которую начала эта старая карга, и осталось только надеяться, что когда ее не станет, их жизнь наладится. Том редко желал кому-то смерти, но настолько сильно — никогда.       Гейб теперь ночевал дома, а Том, стоило ему остаться в квартире одному, возвращался к семье, зализывать раны и унимать бесконечно достающий его зуд в районе мозга. Это уже стало похоже на зависимость. Когда они вместе — доза, кайф, эйфория, чистое счастье. Когда порознь — голод, ломка, паранойя, воющая тоска. Том никогда не думал, что позволит самому себе оказаться на поводке, тем более, что тот настолько короток. Одна мысль о таком раскладе теперь приводила его в ужас. — Я ведь говорила тебе, — только и могла добавить к этому Ону, — ты сойдешь с ума. Вы и так не совсем в себе, а теперь еще и это. Господи, нашла себе муженька.       И все, что он мог поделать с этим — проглотить и попытаться переварить. Поначалу было несложно, но со временем становилось только хуже и хуже. Том нашел отдушину в работе, и он бы не остановился, не будь в его жизни Ону. Он снова понял, что она заботится о нем, только о нем и ни о чем другом. Сутки напролет, сливающиеся в недели, служили нелепым оправданием: «прости, работы слишком много, сегодня не смогу. Отдыхай», — говорил он, слыша тоску в ответах Гейба, и эта тоска отдавалась в нем самом, стократно усиливаясь за каждую милю, что разделяла их. Когда-то он не смог выдержать и нескольких дней. Теперь? Теперь, упиваясь ледяным джином, он проживал все дольше. И теперь это нетерпение, жажда, нехватка… все это, словно разные цвета на одной палитре, сливалось в одно. Смешав все краски, художник получит черный, сколько бы оттенков он не уместил. Смешав все свои эмоции, Том получил ярость. Бесконечную, беспричинную и безвыходную. Она не давала спать, есть, чувствовать хоть что-то еще.       Рассветник иногда творит галлюцинации. Рассветник, которым Том пропитал, наверняка, уже каждую клетку своего тела. Он пил, работал и снова пил, и однажды, когда Рик, обеспокоенный отсутствием Тома почти полсуток, зашел в кабинет проверить его, Том увидел в брате Дженса. Не того, которого любил, нет. Того, которого боялся. Демон Жажды, живое воплощение того, чем он стал. Тогда он от страха, попутно чуть не убив брата, упал в обморок, нашептывая первые пришедшие в голову заклинания. Тогда вся семья, основательно постаравшись, вычистила от алкоголя весь «Десятый Круг», удивляясь тому, как умудрился Марко в свое время наделать столько заначек. Том перешел на кофе, который, надо сказать, помогал первые несколько дней. Только вот ярость никуда не делась. Он винил всех вокруг в своем собственном горе, но, в первую очередь, себя самого. «Мир сделал все так, что мы с Гейбом разлучены, а наша любовь рушится, мир виноват, а значит, и все, кто живет внутри него», — так он думал, спасая себя от одной мысли. Точка невозврата еще не пройдена, но она уже очень близко. — Это последняя на сегодня, — Рик улыбнулся, увидев, что Том, мрачнее тучи, все же вышел из кабинета, хоть и под вечер, — больше не сделаю, и к тачке не подпущу, не проси даже. — Ты знаешь, что я могу тебя уволить? — вполне серьезно спросил Белл, уничтожающе глянув на Рика, коего это совершенно не проняло. — Я знаю, что ты этого не сделаешь, Малявочка, — улыбнулся он, — садись, расскажи все-таки, что происходит. Ты как живой мертвец последний месяц, работаешь хуже меня в молодые годы, то упиваешься, то кофе литрами, а я ни сном, ни духом. — Бывало у тебя такое, что вроде ты и в отношениях, а самих отношений уже и нет? — Том сел на высокий стул и уронил голову на стойку, — То-то, и у меня не было, но все к этому идет. — А в чем проблема? — Рик услужливо кивнул вышедшему клиенту, и сел напротив Тома, — Эй, Том, если хочешь спать, отправляйся лучше домой. Я тут закончу все сам. — Да не хочу я спать, что все заладили! Я, между прочим, наполовину труп, и имею право на такой режим! — Том закричал и вздернул голову, а во всей кофейне наступила оглушительная тишина. — А с парнем-то что? — словно и не заметив этого, продолжил Рик. — Я здесь, вы все сидите на моей шее, а он в Сан-Диего, ухаживает за своей тварью-мамашей. Я не могу часто быть там, он не может быть здесь. Все, финита! — объявил Том, а Реджи, прошедший мимо, принюхался и скривился — букет «ароматов», окруживший Тома, действительно, было сложно воспринять спокойно. — Так может, пора закончить это все? Видит, как вы говорите, черт, если ты так еще хотя бы неделю проживешь, мы с Ону скооперируемся и отправим тебя в Блэкстоун, прочищать мозги. — Пошел к черту, — проскрипел Том, взял свою кружку и отправился работать. Быть может, все и рушится, но единственное, чему его научила эта жизнь — если осталось хоть что-то, еще есть шанс вернуть все к истокам.       И реки можно обернуть вспять, если воля крепка.

***

4 месяца спустя

— Я так скучал по тебе все это время, — Белл сдался. Понял, что больше не сможет без него. Без своего личного наркотика, — ты бы знал, — Том повалил его, остановив в миллиметре от пола. Такой секс, в левитации, им обоим нравился больше всего. — Я знаю, — он ухватывал инициативу все увереннее, — я уже всерьез думал заказывать билет до Нью-Йорка. Как же мне не хватало этого, как же я… — он уже знал все рубашки Тома, и прекрасно знал, как снимать каждую из них, — черт, я еще никогда так ясно не осознавал, насколько сильно… — Я не хочу оставлять тебя. Хочу быть только с тобой. Хочу тебя. Сейчас, — по маху руки вся одежда с них слетела к углу комнаты, и остались только они, обнаженные, голодные и неуемные. Два наркомана, дорвавшихся до бездны.       Они начинали в квартирке, что снимал Том, и за время, что они пытались насытиться друг другом, они побывали в десятке всяких мест, от того пляжа в Исландии до верхней смотровой площадки Статуи Свободы. Оба они, наверное, успели кончить раза по три, каждый раз осознавая, что и следующий не будет последним. Они слишком высоко взлетели, чтобы слишком рано перестать падать. Им обоим нужно это, нужно, как воздух, и сейчас, когда они еще могут дышать, они просто не смогут от этого отказаться.       Закончилось их путешествие в квартире Тома, где с того раза Гейб не появлялся. Теперь он дрожащими руками пытался налить себе кофе из турки, с ужасом осознавая, что у него нет вообще никакой одежды. Том создал ему копию своей, подогнав по размерам, которые так старательно изучал все это время, и загляделся на то, как обворожительно выглядит Гейб в деловом стиле, который тот презирал. Одной этой мысли хватило, чтобы Том был готов начинать новый круг. — Ты будешь? — с лица его не сходила мягкая улыбка, но когда он посмотрел на Тома, снова готового к бою, все желание к кофе у него пропало мгновенно, — Я не думал, что ты… — Что я… что? — Том поднялся из кресла и взял одну из кружек из его руки, мимолетно поцеловав в щеку. — Ну, все это время у тебя никого не было? — словно пристыженный ребенок, Габриэль уткнул взгляд в кофейную гладь своей кружки. — Конечно, нет! Я тебе верен! — у Тома такой вопрос, уже подразумевающий размышления его озвучившего, не вызвал какой бы то ни было злобы. Он умилился тем, как сейчас выглядел Гейб, как розовеют его щеки от ответа, — я только тебя люблю, и ни с кем больше спать не хочу. — Ну, в наш первый раз тебя так удивило, что у меня полгода никого не было, вот я и подумал, что ты не станешь воздерживаться. Нет, меня бы это не задело, просто… — Если нужно будет ждать, я буду ждать, Гейб, — Том положил ладонь на его щеку и приподнял лицо, ожидая увидеть там что-то теплое, спокойное и счастливое, а увидел только страх и слезы, — что не так, скажи. — Нам нужно расстаться, — сказал он, и слезы покатились по щекам, — мы должны.       В который раз мир рушится. Столько страданий, намеренного самоуничтожения, боли, хождения по порочному кругу, чтобы сейчас все это пало крахом. Все эти месяцы Том держался за мир только благодаря ему, благодаря призрачной надежде на то, что когда-нибудь все это кончится, они любили друг друга, и Том видит в его глазах, что любят до сих пор, но он, тем не менее, говорит сейчас, что они должны расстаться. Должны забросить все, на что он пошел ради этих отношений. Ради Гейба. Уничтожить выстроенный такими усилиями мост между ними.       Ярость вырвалась наружу. Том не контролирует себя: в смешении воплей, криков отчаяния и злобы по комнатам летает все, что не прибито к полу и стенам. Он не правит своей магией — она правит им, тысячекратно усиливая все, что он чувствует сейчас. Он рушит всю свою жизнь, все, что ему только удалось создать здесь. Гейб, ошарашенный происходящим, отшатнулся назад, к креслу, стоящему в обыкновении своем в углу комнаты, но оно, разрываясь на части, упало и откатилось в сторону, а из-под потрескавшейся на лоскуты кожи полезла комками набивка. Кухня превратилась в месиво из щепок, разлитой и размазанной по всем поверхностям еды с плиты, из холодильника, из шкафов и с полок. Все вокруг ожило и теперь стремилось только к одному — создать хаос, воплотить эмоции Тома в материальном мире.       Так выглядела его ярость — разрушения, ножи, ложки и вилки, утыкавшие грязные стены, сорванные с петель и расколотые на доски шкафы, оторвавшиеся от пола пластины ламината, располосовавшие потолок, мебель, оборванная, местами оплавленная и обмороженная — и в центре этого всего обессилевший, упавший на колени и уронивший лоб на ободранный пол Том. Гейб глянул на упавшие в стороне от него часы, чудом уцелевшие, и понял, что в этом ступоре, в собственном ожидании, что летящий мимо нож зацепит его горло, прошло больше часа. Это место больше нельзя назвать домом — здесь больше нет ничего, что напоминало бы ему о той теплой спокойной пристани, где мир не давил на него. Здесь нет больше ничего, только Том, втоптанный в грязь его словами. — Ты не поранился, Том? — Гейб, стараясь не напороться голыми ногами на осколки, осторожно подошел ближе. Теперь здесь стояла тишина, и рябью на ее глади расползались по углам слабые всхлипывания, — Том, пожалуйста… — ОТОЙДИ ОТ НЕГО! — Зарычал Маркас, теряя человеческий облик, — Я обещал тебе, что вступлюсь за Тома, когда ты причинишь ему боль! — он поднялся, и побрел к отшатнувшемуся Гейбу, — Обещал, — ему было точно так же больно, и он тоже не нашел в себе сил, чтобы совладать с этими эмоциями, — и если бы мы не любили тебя, то все эти ножи уже были бы не в стенах, а в твоей голове! Как ты мог, после всего, что он сделал для вас, так поступить? — Ты думаешь, я не видел, как он страдает? Думаешь, что мне нравится смотреть, как вянет человек, которого я люблю? Я люблю его, — брызнули слезы, — и именно поэтому отпускаю. — Ложь, — фыркнул Маркас, — лицемерная бестолковая ложь, — Маркас схватил его за руку, надеясь отправить домой, потому что Том, в бессилии своем снова нырнувший в черную реку, только и просил оставить его там, не вредить, не убивать. Не хватило ни концентрации, ни сил, — Сука! Сука-сука-сука! — выругался он, уже не унимая своей истерики, — Джесси, — он схватился за телефон, и на том конце послышался ошеломленный глоток, — к нам домой. Всего несколько минут. П-п-ожалуйста. — Вашу мать, — Джесси в следующую же минуту появился, прихватив Джека с собой, и чудом не нарвавшись на россыпь осколков от фоторамок, — Маркас, что… — он подошел ближе, и тот дернул его на себя, схватившись за рыжий затылок и показав ту дверь, куда ему дорога. — Уведи его, — прорычал Маркас, и Джесси, онемевший, как рыба, захлопал челюстями. Он видел мольбу в его глазах. — Пошли, — он схватил оробевшего в конец Гейба за руку и потащил к ближайшей двери. Конец представления. — Маркас? — Джек посмотрел на него, снова осевшего на пол, и сам сел напротив, разметав рассыпанный хлам, — Как вы оба? С Томом все хорошо? — он начал обеспокоенно сыпать вопросами. — Ничего не хорошо, — угрюмо ответил он, — мы любили его, а он бросил нас. Столько усилий, столько страданий — все зря! Том любит его до сих пор. Я ненавижу. Ненавижу. — Дай мне погово… — Джек попытался коснуться Маркаса, но тот отшатнулся. — Не трогай, обожжешься, — предупредил он, — я сдерживал это с Джесси. Сейчас сил больше нет. — Это заживет, — Джек все же опустил ладонь на его плечо, и испуганно поморщился, но ладони не убрал, — если что-то будет нужно, зови. Мы ваша семья, и мы придем. — Уходите, это нам нужно, — ответил он, и Джек увидел, как тлеет на нем одежда, — дайте нам побыть одним. — Ты знаешь наш номер, — с полным сочувствием и уверенностью ответил ему Джек. На его ладони остался слабый ожог, но с этим он, и правда, готов был смириться, — вы не одни, помните это.       Джесси забрал Джека. Маркас не сомневался, что не пройдет и часа, а кавалькада сочувствия уже будет здесь. Они не смогут молчать. «Не ищите нас», — ручка успела оплавиться в его руках, пока он писал это на листке, что остатками своих сил прилепил на входную дверь. Им нужно было сбежать от этого мира. Сбежать туда, где холод уравняет жар тела. Туда, где никто не найдет их.       До того момента, пока они снова не смогут выйти на бой с этим миром.

***

Несколько дней спустя

      Маркас, не вспомнивший ничего лучшего, отправился к истокам. Том молчал, и Маркас не мог дозваться его, как ни старался. Он отдавал свою боль черной реке, он так и не нашел другого пути, и потому теперь ардант остался наедине с собой. С самим собой, пропитавшимся этой болью, любившим, наверное, так же сильно, но не имеющим другого выхода. Темные воды сознания Тома не держат его, а кошмары, воспитанные первыми месяцами их сосуществования, так и норовят наброситься и разодрать в клочья остатки тела арданта. Да, это боль, метафизическая, но вполне ощутимая, и, для него, вполне реальная, хоть и не способная прикончить его. Там для него места. Он знает, где есть, даже если учесть, что он не бывал там уже несколько сотен лет.       Остров Вайла, его древние владения, прошитый насквозь северными ветрами, омываемый холодными морями, худо-бедно оброс мхами и небольшими деревцами. Жизнь пробирается в самые мелкие трещины гранитных пустошей и заселяет их, нежными корешками кроша нерушимые скалы. Во времена своего первого цикла Маркас ненавидел жизнь в любом ее проявлении — растения, животных, и, в особенности, людей. Человек не способен сосуществовать с природой, и каждую секунду своего существования он находится внутри нестихающей борьбы: либо он поставит на колени все вокруг себя, либо оно уничтожит его. Уничтожит, проглотит и даже не вспомнит. Нет никакой гармонии, есть только война, пускай, и в таком извращенном ее проявлении.       Во времена, когда его знали под его собственным именем, он проклял эту землю, став ее полноправным хозяином. Он возвращался сюда каждый раз, когда во всем остальном мире для него не оставалось места. Когда человек внутри него, слабый и бессильный перед собственным ардантом, сдавался и умирал, рождался новый Маркас, владыка Брох Фаррах, «Стража Далекого». И каждый раз, стоило ему ступить на эти земли, все живое в пределах его владений обращалось в прах. Жестокий ветер поднимал частицы тлена в воздух и окутывал одинокое убежище непроглядной стеной. Маркас, рожденный в тени, оправдывал свое собственное имя. Это случилось вновь.       Свет померк, отраженный пеплом умершего, но в этот раз Маркас не почувствовал, что вернулся домой. Теперь, когда мир повернулся к нему лицом, это больше не дом. Это убежище. Убежище, способное скрыть его от жестокого мира, скрыть мир от него. Место, в котором колыбель жизни Тома никто не сможет затронуть. Пещера, в которой он родится вновь.       Брох Фаррах отстроился заново. Маркас потратил немало времени и сил, сутками доводя себя до изнеможения, магией вытачивая камни из скальных пород, сталкивая их древним кладом. Он восстановил его таким, каким помнил. Той частью сознания, которую Исайя де Рейе отнять не смогла. Осколками того, что все же осталось с ним. Он чувствовал уют внутри нагромождения камней, он ждал момента, когда кожа, пропитанная эмоциями Белла, перестанет сжигать все, к чему прикасается. Огонек-элементаль, рожденный высеченной из камней искрой, кружащий по нижней зале, напоминал ему о той ночи под утесами Дирхолаей, о Гейбе, счастливом и испуганном, милом и таком красивом. «Я тоже любил его», — наконец, признал Маркас. «Как же жаль, что мои кошмары так и не смогли принять тебя. Никому не нужна эта боль», — ответил ему Том, спустя столько дней абсолютного молчания. Но больше Маркас не добился от него ничего, как бы ни пытался.       Оказалось, что человек с его противоречивой сутью сильнее старого проклятия. Маркас сидел на вершине башни, которую не укрывала тьма, и смотрел на закат бескрайнего океана, когда внизу послышался грохот двери, представляющей из себя монолитный кусок гранита огромных размеров. В момент он вернулся вниз, навеяв на себя иллюзию одежды, и уселся возле утомившегося огонька, греющего ничуть не слабее, чем его собственная кожа. — Есть тут кто? — послышался встревоженный голос из темноты. Маркас уже видел их, но не они его. Почему-то, — Э-эй! — А если и есть, то что? — без интереса отозвался он, и шорохи в районе двери усилились. Маркас рожден в тени, и он, как никто другой, привычен смотреть сквозь нее. — Ты не местный?! — их было двое, и оба они, судя по акценту, скандинавы. Маркасу дела не было до того, кто они, и зачем здесь. Его планам они не помешают, — Что тут происходит?! — Тьма, — бросил Маркас, и они подошли ближе. Несколько дней они бродили в темноте, и свет огонька теперь слепил их. — Я Алрик, это Клаус, — тот из них, что заговорил первым, подошел ближе и, жмурясь от света, протянул руку, — а ты… — Маркас, и вам обоим лучше меня не касаться, — Маркас смотрел в пустоту. Сейчас, когда она окружала его со всех сторон, это было как нельзя просто. — Это-о-о, — протянул Клаус, глядя на огонек. Он хотел пояснения ситуации, но Маркасу было абсолютно плевать. — Понятия не имею. Хочешь понять — разбирайся сам, мне плевать. — Ты откуда? — Алрик сбросил рюкзак и уселся напротив него, бессильно вглядываясь в лицо Маркаса, которое огонек упрямо игнорировал. — Я американец. Ты швед. А он норвежец. Нет, финн, — равнодушно выплюнул Маркас, — мы все решили попутешествовать по нетривиальным местам, и в итоге оказались вот в такой вот заднице. Есть еще вопросы? — Ты вообще понимаешь, что происходит?! — подорвался Клаус, куда менее спокойный, чем девяносто девять и девять десятых процентов их нации, — мы только и успели, что сойти с яхты, и тут это… — «Это», определенно, твое любимое слово. Как думаешь, если бы я понимал и знал, как выбраться, я бы все еще был здесь? — терпение Маркас подходило к концу. Он бы уже превратил этих назойливых викингов в часть своего занавеса, но Том бы ему этого не простил, — хочешь посмотреть снаружи — поднимись на вершину башни. А от меня отстань, надоел.       Ошеломленный такой новостью, Клаус вскочил и понесся вверх по лестнице. Маркас и не подумал, что сдвинуть плиту, прикрывшую подъем на крышу, простому человеку не под силу. Тем более, одетому уж совсем не для скалолазания, взобраться по стене, на которой для такого дела, разве что, пара небольших уступчиков, которыми Маркас выстроил себе запасную дорожку. Ему, по большому счету, эта лестница не нужна вовсе. Ожидаемо, это восхождение оказалось нетерпеливому финну не по зубам. Потолок сотряс развесистый шлепок, ознаменовавший падение идиота с уступа. Им не видать света, даже если они этого захотят. — Ручки-ножки подвели? — безразлично спросил Маркас, и Алрик на это хохотнул. — Нет там никакого прохода, — проскрипел Клаус, подходя ближе к огоньку, который Алрик подкармливал углями из рюкзака, с интересом наблюдая за его энергичными движениями. — Глаза иногда полезно открывать, — ничуть не более приятным голосом проговорил Маркас, пока ведомая его магией плита мягко поднималась над люком и отползала в сторону, — твое дело, можешь обитать в пустоте сколько тебе хочется, а я, пожалуй, лягу спать. — Ты же знаешь что-то об этом, — Клаус скорчил морду, даже зная, что его никто не видит. — Может быть, да, а может, и нет, — равнодушно ответил Маркас, устраиваясь у стены. Холод всегда клонил его в сон.       Здесь он терял чувство времени. Там, где нет солнца, нет совершенно никакого толка от того, что может отмерить его восход и закат. Маркас быстро забылся пустым сном, у которого, в целом-то, была всего одна цель — добиться от Тома хотя бы слова. Хотя бы чего-то, что могло бы дать понять — стоит надеяться на его возвращение. Стоит ждать, когда черная река вытянет из него все то горе, через которое он прошел. Но изо дня в день Том молчит. Маркас находит камень на берегу и вглядывается во тьму, ожидая увидеть там его, но видит лишь плавники кошмаров, окружающих блудного хозяина. Маркаса всегда удивлял этот симбиоз. Кошмар — зверь, рожденный воспаленным сознанием, призвание которого в питании страхом хозяина. Кошмар — враг любой психики, он кормится ей, уничтожая, разрушая жизнь. Во всех циклах эти твари были ручными псами самого Маркаса, и вот, они, почему-то, обратились против него, прирученные и послушные.       Том вообще отличался от всех его предыдущих хозяев. Он, хоть и совсем не казался сильным человеком, так и остался рядом с ним — теперь уже навсегда. Маркас, даже будучи знающим все тонкости «Неупокоенного Аркана», теперь боялся даже представить, что будет дальше. Что случится, когда эта жизнь закончится? Неудавшийся Аур-Кииран, подаривший им эту жизнь, сплел их вместе настолько плотно, что когда эта нить оборвется, Маркас не сможет уйти к следующей, не забрав Тома с собой. Но и сам Том не отмечен печатью арданта, знаменующей цепь бесконечных перерождений. Том — звено между человеком и ардантом, сила, которой на этом свете еще не было, и стал он ею совсем не по своей воле.       Маркас звал его. Звал долго, кричал, но ответа не было. Только гладь черной реки сотрясалась от его криков, теряя свой безмятежный покой. Никому не добраться до него — пропитанный болью, любой из попытавшихся уйдет на дно, на корм его любимым ручным зверькам. Эту реку не преодолеть, ведь одно касание до этой воды саму эту мысль превратит в ничто. — Я убью этих людишек, если ты не поговоришь со мной! — отчаялся Маркас, когда все другие доводы остались без ответа. — Ты не пойдешь на это, — вот он, извечный якорь Тома, — ты уже давно не такой. — Ты не со мной. Мы на моих землях. Как думаешь, хоть что-то помешает мне превратить их в часть этого проклятия? — Маркас знал, что Том почувствует ложь, но все равно пытался. Он, и правда, уже не сможет вот так запросто убить ни в чем не повинных людей. За эти годы Том взрастил в нем хоть что-то хорошее. — Чего ты хочешь? — Маркас заметил, что Том идет к нему. Идет по дну, не стараясь дышать, медленно, спокойно. Вода оставляет его, мутными разводами стекая по телу, и чем больше Тома не в воде, тем сильнее перекашивает его лицо. Это не боль. Это ненависть, которую Маркас перестал чувствовать, но принял это, как должное. — Вернись ко мне, — ответил ему Маркас, и чем ближе Том подходил к нему, тем яснее он понимал — вода в реке не угольно-черная, как раньше, теперь она бурая, но темная настолько, что самого цвета уже не различить. Вот так выглядят их эмоции — густая бурлящая кровавая жижа, — к нам всем. — Зачем?! — каждый звук его голоса полнился яростью, — На кой черт я нужен тебе?! Когда-то ты хотел власти — на, подавись! Забери все до последней капли! — Это было давно, Том. Теперь я признаю, что оба мы имеем на это право, — Маркас понимал, что не сможет тягаться с этой злобой. И с тем, что она может сотворить. Изначально это была ненависть к Гейбу, но так бывает всегда — все плохое, что не находит законного адресата, разлетается вокруг радиоактивным облаком, отравляя всех, — отдай мне МОЮ ненависть, — она, и правда, принадлежала ему. Он возненавидел Гейба, не Том. — Это твоя жизнь, иди и живи ее, придурок! Я тебе не нужен! Или ты вдруг решил, что мне так нравится быть собачонкой на привези, которая будет выплясывать, когда хозяин устает? Я тебе не раб, и не буду подчиняться! — Том стоял уже в шаге от него, и Маркас чувствовал этот жар. Жар, в котором должен был сгореть сам. — Я не приказываю, я прошу, — Маркас ступил на отмель, но кошмары не смели подойти к разъяренному хозяину. Вода под ногами арданта начала светлеть, пропитываясь его эмоциями. Он, и правда, хотел помочь, — если не хочешь отдавать — раздели. Вместе нам будет легче, — Маркас раскинул руки, ожидая, что Том подойдет хоть на шаг ближе. Редко со времен Отсечения им удавалось вот так быть лицом к лицу, но теперь, когда Том разбил сознание на куски, все внезапно стало легко и понятно, — дай мне помочь тебе. — Я не нуждаюсь в помощи, — проскрежетал он, — делай с этими недовикингами все, что захочется, мне совершенно наплевать, — договорил он, и, развернувшись на носках, двинулся назад.       Маркас рванул вперед, дернул его за плечо, и прижал к себе. Сознание заполнил запах паленого мяса, а все тело арданта прошила жгучая боль. Здесь ненависть вполне материальна, и именно она сжигает все, к чему прикасается. Но Маркас здесь бессмертен, и ни одна боль не способна это изменить. — Это мои чувства, слабак! Верни мне их! — прошипел Маркас, корчась от боли, но не разжимая рук, — Какое право ты имел их забирать?! — Кто-то из нас должен был жить дальше, а я не хотел, — Том, наконец, увидел, что у Маркаса нет дурных намерений, — ты должен. Ради Ону и Эрики. — Я жил в ненависти сотни лет, Том, — Маркас осторожно огладил его бритый затылок, чувствуя, как слабеет жар, — она не способна пронять меня. Ты еще научишься, если будет нужно, но сейчас совсем не время. Слишком многое на наших плечах. — Три дня, — Том уронил лоб на его плечо, — дай мне еще три дня, и я вернусь, обещаю. Мне просто нужно подумать. — Мы все еще жжемся, — напомнил Маркас, — ты отдал мне не все. — Что мне сделать? — Том совсем не понимал, что от него зависит. Он не произносил заклинаний, он не складывал глифов. Не произошло ничего. — Выскажи все. Делай все, что считаешь нужным, — ответил ему Маркас. Том вздернул подбородок, и увидел, что перед ним стоит Гейб, точно такой же, как и в тот день. Точь-в-точь.       Том хотел броситься в воду — исчезла из-под ног. Хотел натравить кошмаров — стены пустой комнаты укрыли двоих от тысяч глаз. Хотел сбежать — здесь нет дверей. От этого не спастись. От Гейба, который смотрит на него таким влюбленным взглядом, который ничуть не изменился, который не бросал его, который не боялся смерти в ярости Белла. Нет этого. Только они двое. Том молчал, боялся даже открыть рот, зажмурив глаза, заткнув уши. Главный ужас этого времени, он все еще здесь. Вина, уничтожающая его с особым остервенением. Том сам разрушил все, что только мог. Том молчал, но в его сознании, в этой пустой комнате, затянутой тенями и одетой полумраком, не сдержать и одной мысли. — Я так люблю тебя! — Ненавижу! — Отпусти! — Исчезни! — За что ты так со мной? — Ты нашел кого-то лучше? — Ублюдок! — Как ты мог! — Оставь нас! — Не уходи! — Еще один шанс… пожалуйста… — Я всего-то хотел лучшего для нас. — Почему? — Я предлагал тебе рай! — Я мог дать тебе все, но ты отказался!       Мысли летят отовсюду, из каждой щелки, из каждой трещины, каждый кирпичик стен пропитан ими, и все они уже не нуждаются в том, кто их выскажет. Не нуждаются в Томе, чьего голоса не хватает, чтобы заглушить это. Не хватает крика, чтобы хоть кто-то услышал его, а не эти жалкие мысли. Мысли того, кто целует песок под чужими ногами, того, кто готов оставить все, лишь бы быть достойным чужой улыбки. Улыбки того, кто уже не нужен ему. — Ты не виноват, — Гейб садится на пол напротив и легко касается плеча, — я не смог бы жить вот так. Я люблю тебя до сих пор, но судьба развела нас. Отпусти себя, и живи дальше. Ты сможешь, я верю в тебя. — Маркас, — прошипел Том, глядя на Гейба, которым тот претворялся, — мы так долго пытались выжить из тебя жестокость… мы смогли, но… почему ты так жесток ко мне? — Попрощайся с ним, и живи дальше, — Гейб расплылся в облаке черного туманы, а меж пальцев ног Тома просочилась темная вода, — все, чего я хочу. Это не жестокость, а единственный выход.       Маркас очнулся, сонно глядя на двух скандинавов, озлобленно смотрящих на него. Они молчали, ожидая хоть чего-то, но Том не вернулся, и они помешали ему. Они не добились своего — они не сбежали, они не дождались помощи, и не дали Маркасу уговорить Тома их спасти. Маркас был зол, настолько, что жар, ослабший с такими усилиями, теперь разбрелся с такой силой, что опалил усы Алрика, нависшего над дремлющим Маркасом. Тот испуганно отшатнулся, прибивая ладонью истлевшие волосы. Клаус, испуганный не меньше своего товарища, попятился назад, запнулся и грохнулся на землю. — Я предупреждал вас, идиотов! Не касаться меня! Какого черта? Сложно было послушаться?! — прорычал Маркас, подбирая ноги. Огонек, раскормленный углем, настороженно устроился у его ноги. — Где твоя одежда?! — Алрик, чудом спасший бороду, с ужасом в глазах смотрел на него, не сумевшего сохранить морок в лихорадочном сне. — Не было никакой одежды, — буркнул Маркас, — пошли вон из моего Броха! Считаю до трех, одними усами не отделаетесь! — резко закричал он, и викинги подорвались с места, скрывшись за щелью двери, — доволен? Они живы! — Отпусти их, — только и проговорил Том, — они не виноваты в нашем горе. — Они — сопутствующий ущерб, — проскрипел Маркас, понимая, что они там, за стеной, слышат его, — и если они сдохнут здесь, это будет твоя вина! Не моя! — Ты не сделаешь этого, — Том был уверен в нем куда больше него самого. — Это мы еще посмотрим, — злобный азарт все равно берет верх, — бегите мишки, сорокопут выходит на охоту, — объявил он чуть громче, чтобы нежданные гости его услышали.       Он и не думал выходить, к тому же, что «мишки» услужливо задвинули вход в Брох еще одной каменной плитой. Элементаль доедал оставленные ему угольки, разживаясь новым огнем, и все более лениво перескакивая с места на место. Маркас шагнул на вершину своей крепости и развалился под солнцем, из праха собрав себе плотный травяной настил. Он убил здесь все живое — ему и возрождать, а ненависть, отчасти погашенная, теперь уже не грела его достаточно, чтобы просиживать во мраке целые дни. Трава все еще сохнет и крошится под его спиной, но их магии достаточно, чтобы воссоздать ее заново. Жизнь идет по кругу куда быстрее, чем можно было ожидать, и никакие ледяные ветры этому не помешают. — Спасибо тебе, — сказал внезапно Том, когда Маркас совсем этого не ожидал, — они не заслужили умирать. — Ты бы обошелся с ними иначе, — ответил Маркас, уже ничуть не злой на Тома. Тот сам пришел к нему, а это чего-то стоит, хоть и голос его все еще сквозит глубинами черной реки, — Том, ни одна ссора с Ону этой не стоит. Я люблю ее, но… — Ты упиваешься одиночеством, Маркас. Я в нем умираю. И если есть хоть шанс выбраться оттуда, я из последних сил буду хвататься за него. Ты ведь видел это. И с Джеком, и с Дженсом, и с Гейбом, — когда бредешь за миражом, нестерпимо больно осознавать, что там, в глубине пустыни, нет ни капли воды. А я только и делаю, что брожу от бархана к бархану. Устал. — Так, может быть, нет смысла? — спросил ардант, понимая, что трава под его спиной, больше не сохнет. Он победил, — Мы твоя семья, и будем любить тебя вне зависимости от того, что произойдет в жизни. Родник в оазисе, или река среди сотен миражей? — Но родник соленый, — ответил Том, — и вода в нем мертвая. — Этот остров наш, и если мираж окажется миражом, мы сможем вернуться, — ответил ему Маркас, — а теперь, мы должны уйти, и отпустить напуганных детишек под мамочкины юбки.       Маркас вернулся в квартиру, развороченную до состояния абсолютного хлама, и обнаружил, что никто не тронул и единого осколочка на полу. Только записка да оплавленная ручка пропали. Ону все же была здесь. И, рано или поздно, здесь появится Эрика. Одна мысль о том, что с ней может что-то случиться по его вине, заставила Маркаса поморщиться, а Тома — выпрыгнуть из реки и взяться за дело. — Сколько лет жизни мы готовы отдать, чтобы разобрать этот хлам? — с усмешкой спросил Маркас. — Будто в этом нас хоть кто-то ограничивает, — ответил ему Том.       Они сели в центре гостиной и начали заклинание. Временной пузырь, в который попали и сами, и который выкрутил время назад. Собиралась обивка и сшивалась кожа диванов и кресел, наслаивались старые отодравшиеся обои на стены, сплетая меж обрывками рваные волокна. Спаивались разбитые в пыль стекла, выпрямлялись гнутые ложки, вилки и ножи, коими утыканы стены, возвращались на свои места, а дыры от них зарастали краской и штукатуркой. Ящики собирались из разбитых панелей, вешаясь на свои места, и, через какую-то пару часов, его квартира обрела изначальный вид. Как быстро вернулось все то, что, казалось бы, было уничтожено безвозвратно. Они всегда в состоянии исправить то, что натворили, пусть теперь и осталось сил только чтобы добрести до кровати.       Простыни все еще пахнут Гейбом. Его телом, его желанием — его любовью. Том утонул в них, забываясь сном, и проспал бы так вечность, если бы через несколько часов татуировка на его боку не обожгла все тело призывом к бойне.

***

День настал

      Том оставил за спиной Криса и Йована, которые бросились в бой с неведомой тварью, и, обратившись орлом, хотел полететь к особняку, но уже на третьем взмахе он почувствовал, что даже сам воздух здесь его не держит. «Придется бежать», — с недовольством подумал он, на ходу возвращая себе тело. Чем ближе он подходил к особняку, тем четче чувствовал, что силы оставляют его — они утекают неведомо куда, оставляя на своем месте выжженную, ноющую пустоту, с которой Том мириться не собирался. — Что происходит? — Белл оперся о стену особняка, и тут же тишину взорвал грохот выстрелов, а с дороги совсем рядом с ним поднялось облако пыли, — Кто они? — Ты заметил черную громаду в центре двора? «Монолит Безмолвия» — подарочек от Сципиона. А эти наемники — когорта Претории. Камень высасывает магию с огромных площадей, питая своего хозяина, а эти стрелки — стража собственности Его Сиятельства. — То есть, ты хочешь сказать, что Сципион питается нашими силами? Он сам послал нас сюда, и теперь его собственные люди мешают нам действовать! — Они предают, не задумываясь, и не заботясь о последствиях. Это в их духе. Я заметил шестерых. Ты? — Маркас готов к бою. Даже с теми остатками сил, что еще не отошли к клятому исполину. — Троих, — ответил Том, инстинктивно прикрывая голову от осколков разлетевшегося кирпича над его головой. — Мало, — ответил ему Маркас, — повторяй за мной. Surrus spiritus cannum umbra vitae, voxum cordis cannum cantium lucis. Stella. Scintilla. Meditanta.*       Том повторил фразу один раз — перед глазами вспыхнули маленькие огоньки. Повторил два — огоньки обрели форму. Третий раз наделил их пульсом. Медленный, спокойный, отсчитывающий удар за ударом. Опытные, закаленные, их не страшит ни пальба, ни жертвы. Они готовы исполнить приказ, даже если это потребует их жизней взамен. Они убьют, и их совесть не дрогнет. Они умрут, и «Монолит Безмолвия» напитается их кровью. Они защитят его любой ценой. — Двадцать девять… — Маркаса не устроило это число, — Орел когорты не здесь, или… — Он пришел за Йованом, — понял Том. Белл видел его в памяти серба, и его он различил сразу. Инвольт, чье сердце не бьется. В нем нет ни капли жизни, и это заклятие не покажет его. Драган Станович здесь, но его им не найти, пока он сам не захочет этого. — Крис защитит Йована, — ответил Маркас, — а нам разбираться с этими. Что будем делать? — Мы пришли за Марко. Будем разбираться его методами.       Том снова решил поиграть в Архитектора, и подобранного с земли камня было достаточно. Зачарованный незамысловатым заклятием, он начал дымить черной сажей, насажденной по глазам окружающей его армии. В ней они не увидят ничего, а он сможет спокойно найти себе укрытие. Запущенный вслепую, камень вряд ли угодил в цель, но натренированные солдаты умудрились попасть в него еще в полете, чем только помогли Беллу. Он распался в воздухе огромным облаком дыма, и Том, сломя голову, ожидая, что его сил хватит, чтобы оплавить с десяток пуль, что в пустоте с трудом найдут свою цель, побежал к монолиту. Касание — все, что нужно, небольшой участок кожи, и морок сделает все за него. Он не хочет убивать их, но они сделают это сами, если будет нужно.       Первая пуля, что все же нашла его, оплавилась на плече и стекла на землю, и он зашипел скорее от испуга, и в ответ на это в наполнившемся паникой облаке раздалось еще два десятка выстрелов.       Том коснулся шеи одного из наемников, в ответ на что тот резко обернулся и дал по пустоте короткую очередь. Он помечен, а там, куда он с испуга выстрелил, погас огонек. Двадцать восемь.       Еще трое помеченных, проклинающих все, во что они ввязались, начали палить по сторонам, раскурочивая стену особняка, у которой стояли. Рикошет. Двадцать семь.       Еще один солдат, прикрывающий спину монолитом, выстрелил в Тома прямо в упор, но пуля оказалась на земле раскаленной каплей, а в ответ на это в его сторону полетел еще с десяток пуль. Двадцать шесть.       Шестеро солдат на балконе особняка, испуганные появлением Тома прямо перед ними и его монструозным скачком, ослеплены, и винтовки их переломаны. Эта клятая громада позволяет хотя бы прыжки на несколько метров. Двадцать.       Трое, стоящих спина к спине, медленно продвигающихся к выходу из дыма, помечены, и даже не заметили этого, но, стоило Тому посмеяться над этим, как один из них начал палить, окончательно потеряв самообладание. Восемнадцать. — Дым рассеивается, Том. Надо уходить, — Маркас, словно зверь, следил за любым движением вокруг них, — Восемнадцать боеспособных, из них семеро наших. Даже если каждый заберет с собой по одному, они больше не будут представлять опасность. На крышу, — решил он, и, дав превратить руки в подобие лап, взобрался по ошкуренной выстрелами стене.       Дым, осевший на землю, явил оставшейся в живых части когорты результат их глупости. «Никогда не стреляй в то, чего не видишь», — истина, понятная даже Тому, в жизни не державшему оружия в руках. Истина, которой выученные солдаты решили пренебречь, и за это поплатились. Оставшиеся в живых столпились вокруг монолита, а наемники, расположившиеся на балконе, кричат, опираясь друг на друга. Зрение не вернется к ним, по крайней мере, до того, пока Том не захочет этого. Их осталось всего восемнадцать, и паника еще не захватила их сознание. С присущим им профессионализмом они выискивали цель, и, поняв безуспешность действия, разбились на тройки и начали продвигаться всеми возможными путями к углу, за которым прятался Том. Они еще не понимали, что ждет их дальше. Шесть троек, в четырех из которых есть меченые, медленно продвигаются вперед, резко разворачиваясь на каждый шорох. Тому даже жаль их, и, как бы ни хотелось решить дело миром, они первые подняли оружие против него. — Я прямо перед тобой, — шепнул Том, — убей меня, солдат, — позвал он всех своих меченых, и в этот момент разум их смутился змеиным шепотом под самым ухом.       В оставленных без касания собратьях наемники увидели Тома, и, не думая, начали палить. В следующую же секунду один из тройки, принявшейся обходить восточное крыло особняка, высадил всю обойму в спины своих собратьев, вопя от ужаса. Шестнадцать.       Еще двое из другой группы, заметили идущего рядом с ними Тома, переглянулись, и, дернув стволами, нашпиговали свинцом своего собрата. Пятнадцать.       Один, рвение которого показалось Тому удивительно-сдержанным, методичными выстрелами по головам положил и двоих из своей тройки, и всех из «чистого» звена, идущего впереди. Десять.       Спохватившиеся вовремя солдаты из еще одной связки, дошедшие до своей цели и не нашедшие ничего, положили трех обезумевших наемников, помеченных Томом. Они уже догадываются, что происходит. Семь. — Чего же ты ждешь, убей меня, или я прикончу тебя, солдат, — шептал Том, беззаботно откинувшийся на покатую черепичную крышу поместья, с которой было удивительно удобно наблюдать за действом, оставаясь незаметным.       Двое «чистых» преторианцев вернулись к монолиту, и заняли вокруг него оборону, о чем-то громко перекрикиваясь меж собой. Четверо «меченых» обходили их с разных сторон, и Белл приподнялся, наблюдая за происходящим. Стрельба, начавшаяся спустя несколько долгих минут, оглушала даже здесь, и закончилась двумя трупами, улегшимися под изножьем громадины, и тремя наемниками, встретившимися над ними. — Время завершать представление, — решил Том и щелкнул пальцами. Магия спала, и трое оставшихся наемников, уже осознающие, что натворили, роняют винтовки и с воплями бросаются прочь. Том соскочил с крыши на балкон, забитый слепцами, сбросил их всех на землю и отдал зрение их владельцам. Те уподобились уже ретировавшимся. — Не хватает еще одного, — прошипел Маркас, — он где-то… — Здесь! — Он услышал веселый голос Криса с балкончика под самым шпилем центральной башни, — Сбежать пытался, задница арабская! А все говорят: «Черные Янычары смерти не боятся, без раздумий подрывают себя!». Брехня! — к ногам Тома упала откушенная голова снайпера. — А вот и Око Когорты, — подумал Маркас, но, осознав слова Криса, резко отскочил. Будто бы, будь все так, как ему представилось, это хоть чем-то бы помогло, — Крис! — Он не успел, не бойся, — проскрежетала химера, приземляясь на лапы прямо рядом с ним. Один момент… — Крис выплюнул рацию, вернул себе человеческий вид, и, не гнушаясь комка слюны, в котором эта рация потонула, встряхнул ее. «Сафир, мы уходим», — послышался оттуда холодный голос со знакомым акцентом. Крис же, вновь обернувшись химерой, схватил голову этого Сафира и запустил настолько далеко, что Том и не углядел, — Сафир тебя не слышит, куколка. Его голова не на месте. Три, два, один… не беспокойся, я не пострадал от волшебной петарды, он и слова сказать не успел. Лови подарочек! — добавил он, обернулся человеком, снял со спины винтовку и выстрелил.       «Крис, действительно, знает свое дело», — Том редко видел его в подобном амплуа, но равных ему еще поискать. — У Маркизы, наверняка, и своя карманная армия найдется, — предупредил Крис, сполна насытившись своим триумфом, — ты не беспокойся, мы с этой малышкой, — он ласково коснулся дула винтовки, — всех уделаем. Ты занимайся своим делом.       Том кивнул, и на площади разверзся ад. Крис чудом не опалил волос, отпрыгивая от языков пламени, разлетающихся во все стороны. Белл, в обыкновении своем спокойный и доброжелательный, стал сердцем огненного шторма, который с каждой секундой сужался, и теперь объял только монолит. Самому же куску породы, видимо, по первой не было дела до этого, так как аура не слабела, а в Томе, сосредоточенном и даже злом в какой-то мере, промелькнула слабость. Испарина легла на лицо, задрожали руки и колени. Силы его утекают, но он держится, ведь видит запечатывающие чары на вратах особняка, и знает, что за ними тот, кого они пришли спасти. Сейчас у него нет выхода. Ни у кого нет. — Как жаль, — в его сознании четко прозвучал холодный голос, — как жаль, что такое произведение искусства должно быть уничтожено. — Предатель. Крыса, — отвечал ему Том, замечая, как оплавляются грани каменного исполина, — ты послал нас на смерть. — Я не должен был выдать своей причастности, дитя, — заявил он, — к тому же, вы справились, а значит, я сделал правильный ход. — Двадцать жизней. Это ты называешь «правильным ходом»? — ярость в Томе кормила пламя, — Они погибли, потому что ты решил сохранить лицо в клятой войне, старик! — Они знали, на что идут, — безразлично ответил ему Сципион, — и не забывай — ты убил их, не я. — Я соберу их души, найду тебя, и засуну каждую в твою голову. Посмотрим, что ты скажешь тогда, — Маркас тоже не остался безучастным. — Не забывайся, иначе, как знать, кто пострадает за тебя? — только и услышал он в ответ. «Крысой он останется до конца».       Пламя, до того обычное, обрело лазурно-голубой цвет, и «Монолит Безмолвия», до того величественной громадой возвышающийся над площадью, в жалкие секунды потерял свое величие, превращаясь в огарок старой свечи. Ни одного знака не уцелело, и когда последний из них прекратил свое существование, Том почувствовал прилив сил, настолько мощный, что с трудом сдержал вновь разбушевавшееся пламя. Оно затухло, прозвучал выстрел, а перед ним теперь стоит хрупкий паренек лет двадцати с лишним на вид. Он весь трясется, стараясь понять, что ему делать дальше. Уж в этом Том с ним как никогда солидарен. — Костя? — Маркас знал немало языков, но русский в этот список не входил, потому что-то говорить было сложно. Хотя бы имя он знал. — Я г-говорю по-английски, — заикаясь, ответил он, — плохо, но говорю. — Что ты здесь делаешь? — спросил Том, делая шаг навстречу. Тот недоверчиво сделал шаг назад. — Эта женщина, она заставила меня, у нее во флаконе моя смерть, и если бы я не привел Марка сюда, то она бы… — он задохнулся своими словами, и, хоть и пытался что-то сказать, выходило плохо. — Наивный маленький мальчик, — только и усмехнулся Маркас, — не было никакой смерти. Неужели ты, и правда, настолько не веришь в медицину, что купился на эту сказку? Тебя напугали, и ты сразу же отдал на казнь любимого человека. Глупый мальчик, — Тому показалось странным, что Маркас не злится на парня, столь явно пошедшего по параллелям прошлого арданта. Он жалеет его. — Они просто хотят что-то узнать от него! Они так сказали, только какой-то секрет, и больше ничего! — Костя уже и сам осознавал, что происходит, но все еще не мог признаться в этом самому себе. — Пойдем, я покажу тебе их методы дознания, — Том махнул рукой и двинулся к дверям особняка, но парень же, отмахиваясь от этой идеи, как от кошмара, бросился бежать, — ничего-то сегодня не идет как надо. Sursum, — прошипел он, и Костя поднялся над землей, все еще стараясь убежать.       Двери, всем сердцем ненавидимые Томом, с грохотом провалились внутрь огромного холла, явив ужасное зрелище. Трупы, кровь, смрад паленого мяса — все это, сгущаясь во тьме, ударило по Тому, который, не ожидая такого, остановился, стараясь понять, что происходит. Он пришел спасать Марко, и одна только мысль о том, что он опоздал, уже повергает в панику. Маркас выловил в сознании Тома нарастающий ужас, и обратил его в ярость, которая придала ему сил. Сил и смелости, чтобы войти в логово смерти. — Он там, на лестнице, — указал Маркас, а в лицо ударил сквозящий ветер, и Том, приглядевшись, заметил, что на небольшой площадке, где огромная лестница расходится по балкончикам второго этажа, окруженный холодными блестящими, как маленькие звезды в отражениях молний, осколками стекла. Здесь он не жертва, он охотник. — Черт, мы должны скрыть все это от парня! — встрепенулся Том, резко развернувшись. — Поздно, — ответил ему ардант, уже ощущая, как ужас заполняет его сознание. — Кто из вас, чертовых тварей, Исайя де Рейе? — озлобленный на весь мир, Том как никогда походил на Маркаса. Он напугал тех магичек, что еще остались в живых, и они, по мановению руки одной из них, начали раскручивать оболы ведьмака. Том все еще ослаблен подарком от Сципиона, но этого все равно не хватило бы, чтобы трюк сработал, — Да уберите вы эти чертовы погремушки! — одного взмаха руки хватило, чтобы орудие, созданное впитывать магию, пресытилось ею настолько, что потеряло форму и упало, как пули во дворе, раскаленной лужей на пол. — Том, — женщина, заплаканная, бледная, как смерть, поднялась над трупом своей дочери, и даже улыбнулась ему. «Не доверяй ей», — прошипел Маркас, — добро пожаловать в «Дом на пепелище», мой мальчик. — Так это ты… — ее фарс только подбрасывал угля в топку его злобы, — где флакон с его смертью? Отвечай! — не скованный аурой безмолвия, Том за один момент оказался за ее спиной — Отвечай, или я вырву твой хребет, не успеешь и пискнуть, старая мразь! — Как грубо, — на единый миг Том увидел ее истинные черты, а форма призрака позволила ей вывернуться из захвата, — что привело тебя сюда, юноша? — Не хочешь по-хорошему… — уже и Маркас взял свое слово, вспоминая прошлое, которое она не смогла вырвать из его головы. Он схватил ее лоб ладонью, и в этот раз призрачный вид ей не помог, — Вырвем с мясом! Pontem. — Ты не знаешь, мой мальчик, — ее тон, несмотря на все происходящее, не изменился, и она, сбросив с лица его руку, даже улыбнулась, — но это заклинание Архитектору Слов помогала придумывать я, и потому знаю, как ему сопротивляться. Я знаю его, как себя саму. Никто в целом мире не способен влезть в мою голову. — Да что ты, — Маркас внезапно понял, что сейчас экспериментаторство Тома будет как нельзя кстати. Ее им будет не жаль потерять, — чувствуешь себя такой неуязвимой? — Том услышал его мысли, и на ходу сложил фразу, которая, по его разумению, должна была быть аналогом «Моста», — Animum tuum — Aperire librum. Maleficus. Demandus. Capius, — прошипел он, снова хватаяся за ее голову. — Но как… — только и успела выдавить из себя она.       Он увидел столько, в чем им пришлось бы разбираться следующую сотню лет. Столько информации, лиц, дней, умений — все, чем она жила эту жизнь. Но заклинание было несовершенно, слеплено на скорую руку, и потому упускало многие мысли, которые, словно белый шум, окружали и глушили все вокруг. Он видел и Марко в далеком прошлом, тогда он был немного выше и утонченнее, и ее эмоции по отношению к нему были настолько яркими, что пробивались даже сквозь завесу искажения заклинания. Это была зависть. Зависть, которая всю жизнь душила эту женщину, сводила ее с ума и, в конечном итоге, привела сюда. Черная, хищная зависть, в погоне за которой Исайя не гнушается никаких методов и не боится никаких потерь. Как бы она ни плакала сейчас над своими дочерями, ей не жаль их. Они — всего лишь инструмент, даже не осознающий этого. Только вот какую роль им отведено сыграть в этом спектакле?       Последнее воспоминание — библиотека, до страшного похожая на дворец их с Маркасом сознания, Исайя, сидящая у пустого камина, пролистывающая книгу за книгой, и, во все большей ярости выкидывающая их в огромный, разразившийся прямо посреди помещения костер. Рядом с ней — столик, на котором разлеглась очередная башенка из книг, а рядом с ней — шкатулка, в которой, окутанный алым бархатом, лежит флакон, словно всасывающий весь окружающий свет. Это то, что они ищут.       Библиотека пуста. Все книги сожжены, и шкатулка все там же, ждет своего часа. Все такая же. Пустышка. — Парень, и правда, идиот. Это просто черная краска с блестками. В ней даже магии нет, — понял Маркас, но эта истина их совсем не рассмешила. Они схватили шкатулку и вернулись к полю боя, пока Марко, видимо, окончательно обезумевший, не принялся уничтожать все вокруг. Показательно для Кости и Исайи Том испепелил эту шкатулку, и отпустил страдальца, понимая, что больше он не вынесет.       Тот бросился бежать прочь, но Марко, обратившись в стаю воронов, преградил ему дорогу, обнял и сказал что-то. То же посмотрел на Исайю, уже понявшую, насколько близко ее поражение. Она звала Люмьера, метаясь взглядом из стороны в сторону, но перед ней стоял только Том, жаждущий отомстить за все, что сейчас происходит здесь. Отыграться сполна за каждый момент, каждую каплю боли и страданий, которые вся его семья вынуждена была проглотить по ее вине. Он не хотел убивать, но Триумвират, и каждый, кто действует под его эгидой, достоин смерти. В этом они с Маркасом абсолютно солидарны. — Люмьер не придет, — улыбнулся ей Том совершенно безумной улыбкой, — мои ручные звери разодрали его на кусочки, — страх в ее глазах блеснул неуловимой вспышкой. Неуловимой, но не для того, кто следит за ней взглядом голодного тигра, — у тебя отобрали еще одну игрушку, как же жаль. Ничего, они тебе больше не понадобятся. Сложно играть, когда у тебя нет рук, правда? — он уже хотел начать убивать ее, но тут серьга в ухе дернулась, и Том почти инстинктивно схватился за нее.       Он не слышал разговора Марко, не знал, что тот решил сделать, но, прежде чем голубой орихалк связал их сознания, разум Тома затопила дикая, вопящая боль. Он смутился, но выстоял, и через несколько секунд все утихло. Утихло, но только лишь в его голове. На другом конце «провода» все только начиналось. — Когда я закончу, пожалуйста… унеси его домой и не возвращайся. Если я умру здесь, то… я заслужил это, — голосом, абсолютно пустым, попросил Марко. Том еще никогда не слышал его таким. Никогда не видел такого отчаяния. — Ах, твою мучительную смерть придется отложить, Исайя, — проговорил ардант, исполненный сожаления, — Маркас из Брох Фаррах придет за тобой, и в этот раз ты не сбежишь и не спрячешься.       «Да будет так», — расслышал он слова Марко, и, насытившись ужасом в глазах Маркизы, растворился в черной дымке. Парень, смотрящий в пустоту стеклянным взглядом, потерял сознание, стоило Тому его коснуться. Он подхватил страдальца, и скрылся, на ходу выискивая в его памяти хоть одно место, где будут те, кто сможет ему помочь. Помочь хотя бы очнуться.       Он увидел крепкий дом из белого кирпича, он почувствовал спокойное счастье, окружающее это место. Он не знал, что еще сделать, куда еще ринуться, и потому наугад шагнул в пустоту. Пустоту, которая должна стать спасением покалеченного сознания. Дом оказался, и правда, точно таким, как видел его Белл. Часто человек в памяти своей сгущает краски, запоминает отдельные детали, придает значение чему-то конкретному, но здесь… все точно так же. Такая же огромная плакучая ива перед профнастиловым забором, такие же дорожки из растрескавшегося от времени бетона, такой же теплый свет в окнах, и такое же… спокойствие. Небольшая деревня, в которой, по-видимому, живет его семья, большая и дружная. Такая же разномастная, как и его собственная, но такая же неделимая. — Мужик, ты кто?! — Том только и сделал пару шагов за забор, а огромный волкодав в загоне на противоположном углу двора заливается грохочущим лаем, а навстречу ему идут два парня, чуть моложе него самого, — Какого черта ты с Костей сделал?! — Иди сюда, — на как можно более чистом английском произнес Том, и один из них повиновался. Второй же недоверчиво вскинул на плечо лопату, что была в его руках. Когда первый из них подошел ближе, Том одной рукой, на лету перехватывая тело Кости, схватил его за затылок. Сознанию нет дела до языка, на котором говорят люди. Только так он сможет понять. Только так Том сможет объяснить, — он жив, но без сознания. Невредим, очнется, и все будет нормально. Держи его, — мысли Тома прозвучали в голове парня и тот резко отшатнулся. — Что это, блять, было?! — выругался парень, и схватился за Костю, без проблем приняв того из рук гостя. Том же поспешил удалиться, и его, шагнувшего из-за калитки во Францию, уже не догнать. Марко просил не возвращаться, но Том не сможет простить себе, если в его отсутствие что-то пойдет не так. Белл, явившийся в поместье, чудом не угодил под стеклянный шквал, грозивший в единый момент лишить его всей кожи, и, разглядев в его центре Марко, невредимого и все так же маниакально улыбающегося, выдохнул. Теперь у него есть время на еще одно дело. Благодарность тем, кто прошел вместе с ним весь этот путь, и сделал, пожалуй, не меньше него самого. Крис и Йован, все так же сидящие на крыше особняка, и отстреливающие, теперь уже по очереди, появляющихся то тут, то там, наемников, оказались у себя дома, даже сначала не осознав этого. — Дальше я сам, — один их вид заставил Тома улыбнуться. Ободранные, измазанные кровью, пылью и еще черт знает чем, они были сейчас самыми счастливыми людьми на свете. Они должны были умереть, но смерть миновала их, — вы справились. Мы справились. — Все мы живы сейчас. Береги себя и в будущем, Том, — Йован, даже несмотря на всю их историю, пропитался уважением, и, наверное, даже какой-то, понятной ему одному, теплотой. Он меняется к лучшему. Том счастлив даже оттого, что его семья обрела еще одного человека.       И сейчас весь этот день начал казаться Тому нескладной презентацией на древнем кадровом проекторе. Вот оно, спокойствие дома Кости, вот счастливые Крис и Йован, до этого всего — два десятка смертей, нелепых и совсем необязательных, и теперь — разрушенный, размолотый в пыль, грациозный, украшенный и обставленный с особым вкусом вестибюль особняка. Трупы, обожженные, разодранные в клочья, и все они превращены в кровавый фарш. И Марко, стоящий в сердце этого всего, и недоуменно разглядывающий какую-то золотую ящерицу с десятком хвостов, лениво пытающуюся проскрести дыру в ладони старого мага. — Не может быть… не верю, — Марко, совершенно спокойный, с каким-то даже научным интересом оглядывал это нечто с разных сторон, стараясь понять, что она такое. Скорее всего, он уже понял это. Понял, но не смог поверить. — Что это? — Том и не знал, на кого ему смотреть. Марко волновал его сейчас куда больше какой-то ящерицы, но она сама по себе, словно суккуб, притягивала взгляд. — Осколок Юпитера, — Марко глянул на него пустыми глазами, и Том смутился, когда их взгляды встретились, — Исайя… убила бога… — То есть… как можно убить бога? — В ее воспоминаниях Белл видел много смертей, тысячи и тысячи жертв, но ни в одной из них он не смог бы узнать настоящего бога, громовержца из древних легенд. — Боги, они… их нельзя убить окончательно. Они разлетаются вот на такие вот осколки, — он огладил голову ящерицы, и та с интересом глянула на него, — каждый из них содержит в себе часть силы и личности. Они живут в людях, помогают им, растут и перенимают их черты, а потом находят друг друга. И так бог рождается снова. Понимаешь? — в его глазах промелькнула надежда на то, что он не один видит связь во всем этом. Том понимает его, и это, пожалуй, единственное сейчас, что сдерживает Марко от падения. — Но зачем? — Она выращивает его осколки в тех, кто безоговорочно верен ей. Таким будет и рожденный Юпитер. Она получит ручного бога, и тогда, без сомнения, весь мир станет на колени, потому что ни у кого не будет даже возможности победить того, кто убьет тебя, стоит тебе лишь подумать о том, чтобы восстать. Юпитер никогда не даровал своим детям того, чем не обладал сам. Он всесилен, и этого стоит бояться. — Но… как же Исайя смогла поймать его? — даже с учетом того, что Том узнал за последние годы, это все звучало, как бред больного человека. Том словно вернулся в те времена, когда считал, что люди — всегда люди. — Сила бога держится на тех, кто в него верит, и чем таких меньше, тем он слабее. Древние боги… ослабли, ослабли, но стоит лишь продемонстрировать силу, и… — Марко вдруг оборвал свою речь, побледнел, и Том подхватил его, когда колени подогнулись. — С тобой все нормально? — Даже остатки злобы, что еще были в нем, теперь испарились. Ничего больше, только беспокойство за Марко, который чудом все еще держится. — Позволь мне, — его ладонь легла на затылок Тома, и он почти рефлекторно подался назад, — Pontem.       Он показал ему вечер, который Том видел уже не раз. Много лет Том пытался осознать, что все изломы его жизни — дело рук Марко, но теперь, когда они, наконец, встретились, он понял, что больше не держит на него зла. Не хочет мести за то, кем стал. За то, что боль прошлого подарила ему счастье настоящего. Ведь если бы не Кортес, то Том, возможно, никогда бы не пробудил в себе Маркаса, если бы не Дженс, то он не узнал бы, что значит первая настоящая любовь в жизни, если бы не тот обет для Джесси, Том так бы и не вырвался из этих необъяснимых отношений с Джеком, которые со временем удушили бы их обоих. Глупо быть благодарным за боль, но Беллу не остается иного. Не остается и шанса, чтобы теперь хотеть крови человека, что с мольбой в глазах смотрит на него, стоя на коленях, и ждет собственной смерти. Том повзрослел — в нем больше нет той импульсивной злобы, охваченный которой, он раз за разом причинял немыслимые страдания тому, кто хотел для него только лучшего. — Я видел это еще в сознании Ону, — Том только улыбнулся ему, касаясь холодной щеки, — ты заботился о нас, пускай, даже так жестоко. Я прощаю тебя, Марко О’Хара, за все, на что тебе пришлось пойти ради меня. — Я не хочу жить, Том. Я хотел, чтобы ты вспыхнул и убил меня, как обещался когда-то, а ты… — холодный рассудок теперь обратился воспаленным бредом, поверхностным, несвязным, молящим, — Пожалуйста, сверни мне шею, и покончим с этим. Эта жизнь… сколько еще раз мне надо потерять все, чтобы понять, наконец, что все идет именно к этому. К чертовому обрыву, к которому все бегут куда быстрее, чем я сам. Я прошу тебя, Маркас, ты знаешь, как больно быть тем, кто потерял все. Убей, дай мне уйти спокойно. — У тебя есть мы, Магнус, — ардант обратился к его настоящему имени, стараясь образумить, — мы поможем отстроить все заново. — Сколько раз, по-твоему, можно «отстроить все заново»? Выбирай аккуратно, потому что, сколько бы раз ты ни назвал, я потратил все попытки. Мое время вышло, и я больше не хочу отмерять его заново, — он не останавливал своей речи и на единое мгновение. Старый маг, казалось, и не задумывался о своих словах. Это всего лишь его очередной «План судного дня», последний, запрятанный в самые глубины. — Марко, посмотри на меня. В глаза смотри! — Том встряхнул его, поставил на ноги и теперь упорно старался поймать блуждающий взгляд. Взгляд, полный выжженного отчаяния. Пустого, ничтожного и настолько болезненного, что и самому Тому, по встрече взоров, стало не по себе, — Я обещаю тебе, слышишь! Мы вернем все, что сможем! — Пожалуйста, отнеси меня домой. Он не вспомнит меня, но… нужно будет собрать вещи и попрощаться с теми, кто остался. Я дал им всем хорошую жизнь, и было бы невежливо вот так исчезать…       Порог дома, выловленный из лихорадящего сознания. Квартира на вершине мира, отражение спокойствия, громоздкого уюта, тепла и практичности. Огромная кровать в центре большой комнаты, кухня, занявшая, наверное, целую треть квартиры, и еще несколько комнат, скрытых от взора раздвижными дверями. Марко неторопливо двигался от угла к углу, от стены к стене, касаясь то тут, то там расставленных рамок. Фотографии в них смешивали краски, стирая его самого со своей глади. Из истории всего этого дома. Из собственного сердца. Он все больше походил на том, чем являлся по сути своей — живой труп, наполненный чем-то, чего не понять до конца никому на этом свете. Оболочка человека, бесполезная, пустая. — О чем бы ты ни думал сейчас, помни — то заклятие может сдаться, если ты останешься в его жизни. Подумай, хочешь ли ты снова прожить это? — Том старался звучать с сочувствием, но это мало чем могло помочь. Он вынужден своими же руками уничтожать все, что давало ему жизнь эти годы. Ему не поможет никакое доброе слово, — сварю нам кофе, а ты собирай вещи. — Там… на верхнем ящике… — сказал он со слабой улыбкой, словно ожидая благодарности за свою заботу, но Том осознал это слишком поздно. — Я прожил в твоем доме целых семь лет, а твои порядки никогда не меняются, — Том улыбнулся ему в ответ, а Маркас только прошипел: «И-ди-от. Смотри, что натворил!», — Я разберусь, не беспокойся хотя бы об этом, ладно? — А, хорошо, — он будто сдулся, как проткнутый шарик, и иглой, совершившей это, стала самоуверенность Тома. Об этом и говорил Маркас, и теперь Том осознал это, но сделать уже ничего нельзя.       Он слышал голос Марко, с каким усердием тот старался держаться, пока разговор по телефону не завершится. Пускай, он не понимает слов, но он слышит в этих звуках каждое чувство, что не может найти выхода. Все, что рвется наружу, круша все на своем пути. «Вряд ли мне самому хоть когда-то было так тяжело», — подумал Том, наблюдая за темным облаком кофейной пены, что только и ждало момента, дабы сбежать из турки. Огонь на плите погас, а Том увидел Марко, его дрожащие руки, его пустой взгляд, и окаменевшее лицо. Навык, пришедший к нему с годами — прятать все за маской спокойствия. Если бы не то, что связало их сквозь время, Том принял бы это за чистую монету и взбесился, ведь нельзя быть таким холодным, когда на твоих глазах горит тот единственный мост, отделяющий тебя от счастливой жизни.       Но Том понимал и еще одно — сотни лет жизни лишили Марко его эмоций, и вот он, в погоне за их жалкими каплями, захлебнулся. Захлебнулся, и не может вдохнуть, настолько сильно сжимает то, о силе чего успеваешь забыть за долгие годы. Даже все то, что было в его жизни, каждый человек, кого он потерял, не дает хоть какого-то облегчения — сердце никогда не привыкнет, не ожесточится, если единственное, чего оно жаждет — уязвимое место, поверх которого оно нарисует мишень. Метку, в которую злая Судьба не применёт ударить. Оно не учится, и не научится никогда. Любовь — смешение противоположностей. Щит, способный укрыть от всего, но настолько хрупкий, что одного точного удара хватит, чтобы взрыв его осколков уничтожил самого щитоносца. — У нас еще какая-то остановка? — спросил Том, разлил по кружкам кофе и поставил одну перед Марко. Он понимал, что не исправит своей ошибки, но все равно старался выглядеть как можно более сочувственно, — есть фотография двери? — Поедем по-человечески, — Марко словно было все равно, что будет дальше. Только вот оба они понимали, что это совсем не так, — оставлю близнеца «Круга» в руках, которые смогут продолжить его жизнь, — он закурил, стряхивая пепел прямо на пол, не открыв окна. На это ему точно плевать. Но безразличие уже трещит по швам — четверть сигареты истлела за одну затяжку. — Я был там однажды, было очень сложно объяснить… как его… «Ванечке», — выговаривание русских имен отнюдь не доставляло ему удовольствия, потому и глоток кофе, последовавший за ним, отнюдь не пришелся по вкусу, — какой кофе мне нужен, — закончил он, — мы чуть не сломали язык, — Маркас улыбнулся ему, но ответа не последовало. — Здесь вообще плохо с английским. От силы, процентов десять-пятнадцать говорят, и из них львиная доля — с трудом. — в отвлеченных разговорах Марко словно становился самим собой, и это пугало Тома. Хамелеон, теряющий контроль над своей кожей, — Их язык в разы сложнее, им хватает и этого. Но язык очень красивый. — Скажи что-нибудь красивое, — Белл улыбнулся ему, а Маркас снова обозвал его идиотом. Ответом ему была мелодичная, растянутая звучанием фраза, над которой Марко, казалось, не задумался и на секунду. Тома поразила легкость его произношения, и он, имей такую возможность, прослушал бы эту фразу еще несколько раз, — что это значит? — с истинным интересом спросил Том, когда перестал прокручивать эту фразу в своей голове. — В этом доме живет моя любовь. Моя жизнь, моя душа… все, чем я дорожу. Уезжая отсюда, я оставлю свое сердце на пороге, — не изменяя своей холодности, перевел он и бросил окурок сигареты в недопитую кружку кофе. Дернул ладонью, поднимаясь из-за стола, а кружка Тома полетела следом за ним. В этом было столько автоматизма, что когда он осознал, что произошло, порвалась последняя нить, удерживавшая его до этого. — Прости, не надо было. В путь? — спросил Том, прошедший до коридора и обратно.       Том пытался подготовить себя к этому, пытался принять, что рано или поздно маска безразличия спадет. Он думал, что должен будет сказать, но теперь, когда Марко стоит перед ним и безуспешно старается сдержать горячие слезы, капающие на стол, Белл просто теряет все, что только успел придумать. Сложно принять — человек, всегда бывший сильным в его глазах, теперь растоптан и слаб. Человек, убивавший с безумной улыбкой, способный держать столько жизней под своим крылом, безусловная опора для стольких, теперь еле держится на ногах, воя о своей жизни, что уже уничтожена. Больнее всего смотреть, как плачет тот, кто всегда улыбался, особенно, когда нет ни единого способа ему помочь. — Марко, нужно ехать. — «Не стой столбом, отвлеки его!», — подтолкнул его Маркас, — Все это ради него. — Закрой дверь изнутри. — он ответил, только когда в коридоре пискнул домофон. Костя вернулся домой, — Вылетим через окно, если увижу — не смогу уйти. Иди же! — Том замер, вновь шокированный тем, как быстро Марко взял себя в руки, хоть и получилось у него это только отчасти. Том опомнился, когда Марко махнул на него рукой и вылетел стаей воронов в окно. Осталось только лететь следом.       Воронье облако громоздко грохнулось на землю, и Марко, еле держа равновесие, побрел к внедорожнику, стоящему под окнами. Том смотрел за всем этим, как парализованный, и, только когда загрохотал двигатель его машины, Том опомнился и сел рядом. Всю дорогу он искал хоть одну фразу, что мог бы сказать, хоть один вопрос, который бы вытянул Марко из его вакуума, но ничего. Ни слова не подобралось, словно бы здесь и сейчас ничего, кроме молчания, не уместно. И оно уже не поможет.       Судьба умудрилась подгадить даже в таких мелочах. На том жалком отрезке пути, что они проехали по небольшому городу, ни один светофор не пропустил их сразу, и каждый сантиметр дороги оказался забит пробками. Марко смотрел в пустоту, ему уже не нужно хоть немного сосредотачиваться, чтобы проехать по своему, видимо, привычному пути. Его здесь нет — он все еще там, смотрит в глаза Кости, наполненные страхом и отчаянием. Тому знакомо это состояние. И единственная мысль, формирующаяся среди других, ужасных и пугающих. «Я останусь здесь навсегда»       Дорога тянулась унылой лентой, но, в конце концов, привела их к небольшой кофейне, врезанной в первый этаж жилого дома. «Блэкрум» — надпись, вписанная в неоновый куб, светящийся молочно-белым светом, приветствовала их, неспешно идущих к ней, как на эшафот. Том остался у порога, и устало оперся на вымощенный черной плиткой столбик, отделяющий лестницу в три ступени от окружающего пространства — в этом доме из заведений всякого толка выложился целый променад. Сигарета, в странствиях и передрягах остающаяся последней в пачке, потеряла половину табака, но особого выбора у него не было. Было только время, неизвестно, насколько протяженное, до момента, когда Марко решится проститься со старой жизнью, и Том не посмеет его торопить. Мало осталось того, что еще можно порушить, но и оно стоит того, чтобы обходиться с ним осторожно.       Белл думал о том, что будет дальше. Как существовать, зная, что теперь Марко вернулся к ним. Дело его жизни теперь в чужих руках, и с этим, наверное, будет ужасно трудно смириться, принять и отпустить. Но будет ли старому магу хоть какое-то дело? Сколько времени у него уйдет, чтобы научиться жить заново? Как долго он будет отвергать простую мысль: «Жизнь продолжается»? Он прожил столько лет, столько жизней, что год — всего лишь минута жизни простого человека. Сколько ему нужно времени? Том не знал этого, но все яснее понимал, что даст ровно столько, сколько будет нужно.       Внезапно, как гром среди ясного неба, из кофейни вылетели двое. Мужчина, уже стареющий, и по всему своему виду похожий на Рео, и тот самый «Ванечка» следом за ним, оба разозленные, шокированные и обеспокоенные, они закурили, трясущимися руками стараясь совладать с непослушными спичками, и начали о чем-то переговариваться, вообще не стесняясь чьего либо присутствия. Том пытался выловить хоть одно знакомое слово, но кроме имени Марко в этом вихре не было ничего ясного. Голосовой переводчик, все же уловивший их разговор, мало помогал — речь живая, экспрессивная, насыщенная руганью и просторечиями искусственному интеллекту еще не по силам. В конце концов, Том отпустил эту идею и принялся дальше разглядывать ленты соцсетей, уже порядком его утомивших. Позже Марко сам ему все объяснит.       И он не заставил себя ждать, хоть и теперь было совсем не до объяснений. У него уже не было сил, чтобы сдерживать свои чувства. Безразличия на его лице больше не осталось. Теперь он сходит с ума. Паника окружила его со всех сторон, и то, с каким рвением он ухватился за руку Тома, наплевав на своих знакомых, только подтвердило опасения Белла. Грань становится все тоньше и тоньше. — Забери мою боль, прошу. Хотя бы чуть-чуть, я уже не могу, я… — Спокойно, — он сжал ладонями плечи Марко и тряхнул его, на что тот отозвался, как тряпичная кукла, — тут люди, Марко… — Плевать! Не важно! Пожалуйста! — Амок. Крайняя степень отчаяния. — Sinite abire dolor novissimus lacrimun, — он вспомнил, как когда-то это заклятие помогло ему самому, и теперь произнес его, не успев даже осознать, что делает. Шаткая плотина на пути огромной реки, — станет легче, — успокаивающе ответил Том, наблюдая, как стекленеет взгляд, как по его щеке катится та самая последняя слеза.       Его подозвал парень, все это время удивленно наблюдавший за представлением, и Марко влез в разговор, до ужаса спокойный, играющий пустыми пародиями на эмоции, как орудием действия. Это его искусство, его ремесло, и этим он готов пользоваться в любой момент своей жизни. Глаза друзей Марко полны сочувствием и поддержкой, но здесь это никому не нужно и не поможет. Только вот они этого не знают. Не знают, что даже сотня таких, как они, не сможет хоть как-то изменить произошедшее. Марко отдал мужчине ключи от своей машины, еще одну связку, и попрощался, пожав руку. Взглянул на Тома, и пошел вниз по улице, не ожидая больше ничего. Том догнал его, молча кивнул, положив ладонь на плечо. Самая уместная поддержка, которая может быть в этот момент. Темный двор пуст, и никто больше в этом городе их не увидит. Эта история подошла к своему концу.       Марко застыл, как вкопанный. Его собственная квартира, неизменная, чистая, такая, какой он ее оставил. Все так, как и было, будто время остановилось в ожидании него. Том смотрел, как он, точный зомби, бродит от комнаты к комнате, от полки к полке, оглядывая и касаясь всего подряд. В этих вещах дремлет память долгих лет, и теперь Марко предстоит к этому вернуться. — Нашел себе кого-то? — спросил он с порога спальни, куда решился зайти далеко не сразу. Перестелил кровать, сел на нее, вспоминая все те ночи, что провел на ней, в одиночку, и с кем бы то ни было. Как бы ни сохранился этот дом — он больше ему не принадлежит, и с этим остается только смириться, — завтра поищу новую квартиру, а пока — с радостью бы проспал часов двадцать. — Да… — только и смог выдавить из себя Том. Память о Габриэле все еще свежа. Такие раны долго не затягиваются, — он хороший человек, — продолжил Маркас, стараясь хоть чем-то заполнить эту пустоту. — Возможно, он, и правда, хороший, раз понравился вам обоим, — Марко отвернулся, стараясь скрыться от взгляда Тома. Белл еще не понял, что его заклятие не выдержало, — хорошего дня, Том. — Оставайся здесь, Марко, — сказал ему Том, осознавая, что пытается сбежать, — я живу с Ону, а эта квартира… мне кажется, ей и самой неприятно пустовать, — договорил он и закрыл за собой дверь. Его бой окончен, но контроль, с таким трудом возвращенный его рукам, снова сбоит — лак на ручке двери вздулся уродливыми пузырями.       Этот бой окончен, но он был лишь началом долгой войны.