Десятый Круг

Несколько месяцев спустя

– Все еще не могу принять, что ты вот так решился ехать куда-то… – Марк вел арендованную машину по дороге, что по отдалении от столицы региона становилась все уже и хуже. – На работе дали отпуск, а с Лерой тогда мы не успели толком посмотреть Францию, она все рвалась в Италию. А мне тут нравится, и климат, и виды… – И все же, тут лучшие виноградники и виноделы во всей Франции, шато не такие большие, обеспечивают только местных, но кому надо много? – мечтательно спросил Марк, и тут же продолжил, – богатые земли, достаточно осадков, озон так и витает в воздухе… этот район называют «домом гроз». Они тут, и правда, часты. – Ты такой красивый, когда говоришь о том, что тебе нравится, – заметил Костя, не отрывая взгляда от Марка, – вспоминаю тебя в самом начале… – Не придумывай, – сухо ответил ему Харамов, – я таким и оставался, – но все же коснулся его колена, невесомо огладив. – Ты до сих пор не простил меня, – с горечью признал Костя, – до сих пор.       Ссора тогда, первая в их жизни, вышла грандиозной. Марк старался не обвинять его, ведь он и сам прекрасно с этим справлялся, но не сдержался, и тогда на голову Кости вылился такой ушат дерьма, что будь кто-то рядом, по уши бы завяз, непременно. Ему было выговорено за все, чем он пренебрегал, за все, что казалось таким обыденным и даже милым, но теперь обернулось только подогревающим огонь и злобу, за все, что он сделал из глупости и собственных предубеждений, и, в конце концов, за Артема. Но все это обесценилось и исчезло, когда Костя замолк, сел и вперил взгляд в стену. Он просто признал вину, принял поражение. Тогда Марк не стал ждать слов – подхватил и понес в спальню. Он дал Косте шанс доказать, что ошибался, принять и исправить то, в чем его обвиняли. И Костя справился. Старался, как никогда, довел до изнеможения их обоих, и на том, ссора, вспыхнувшая как новая звезда, потухла и забылась. Но подобно тому, как выпаренная соль пристает к стенкам котла, и осадок сделанных выводов, пережитого и свершенного уже не смыть. – Ты надумал, Кость, – устало отметил Марк, – все прошло, я люблю тебя, и зла не держу. – Аластар так не считает, – парировал Нагорных, и этим, видимо, подорвал бочку с порохом, на которой находился. – Отпусти его! – вспыхнул Марк, ударяя руками по рулю, – ты не представляешь, через что он прошел! Дай ему покой, которого он так хотел всю свою жизнь! – слова вылетали словно отчеканенные, отчего пугали только больше. – Но я же просто… – Защищай себя сам! – Марк был в ярости. Он отпустил Аластара, и теперь никто не может тревожить его своими вопросами, сотрясать его покой, – ты знаешь меня больше семи лет, неужели ты еще не понял ничего? Я для тебя – открытая книга… – И я не знаю ее языка! – Костя почти кричал, – до тебя не достучаться ничем, ты как чертов истукан! Как бы я ни старался, ты не чувствуешь ни-че-го! – Потому что я не-мо-гу! – Марк не сдержался, но когда-то он должен был сказать. Признать свою слабость, свою болезнь, – семь с лишним сотен лет выжали из меня все, что только могли, и чувства – первое из длинного списка. Остались только моментные эмоции. Ярость. – он подвел черту. – Аластар приходит сам, – смиряя собственные чувства, перетряхивающие дрожащую душу, произнес он, – боится за тебя, чувствует твою боль. Он был с тобой все эти семьсот лет, он понимает тебя, как никто другой. Не то, что я, – Костя совсем сник, – останови, пожалуйста. Хочу прогуляться по лавандовому полю.       Марк съехал на обочину, и только лишь стоило остановиться, и Костя выскочил, словно взведенная пружина, из машины, и побежал по полю, что началось буквально через шаг от дороги. Ему не было дела до угрожающей грозы, что уже нависла темными тучами над ними, до дождя, что уже уронил первые капли. Ни до чего, что могло бы заставить его остаться в машине. Марк бежал за ним, и только когда Костя окончательно выдохся, гонка подошла к концу. Что-то не так, и Марк все яснее понимает, что происходит не то, чем оно казалось сначала. – Зачем мы остановились здесь? – Марк не мог унять сбитое дыхание, – Ты же не хотел просто прогуляться по полю. – Прости меня, я не мог по-другому, – Костя выронил из руки телефон, экран погас, а волосы парня, немного растрепанные ветром, приподнялись, зависая в воздухе.       В следующую секунду раскат грома оглушил Марка, сверкнула молния совсем рядом, не задев и цветка на кустах, по колено в которых они стояли. Только Костя исчез, сопровождаемый диким смехом. Сердце сковал ужас неведения: он стоит посреди поля, сверкают молнии, льет дождь и никого вокруг. Уже не взлетишь – промокнут крылья, ударит молния, и тогда он завершит свое никчемное существование. Но для этого еще рано. Он еще не готов. И потому он резко развернулся и побежал к машине, которая взорвалась, не пробежал он и десяти метров – еще одна молния ударила прямо в нее. Теперь ему негде спрятаться. Не спастись.       На фоне пламени вырисовывается небольшой человеческий силуэт. Кто-то там, возможно, пострадал во взрыве, и теперь умирает. Марк должен помочь. Он бежит, запинаясь о прибитые дождем кусты лаванды, и в конце концов падает, выбиваясь из сил. Девушка в черном кружевном платье, игнорируя дождь, идет к нему, не торопясь. Лицо ее закрыто капюшоном, под которым в отражениях вспышек блестит филигранная маска наподобие венецианских, но скрывающая в узорах все лицо от шеи. Она не говорит ни слова, просто идет вперед, и Марк уже понимает, что она не несет ничего хорошего. От нее веет древней силой, чужой, необычной. Силой, которой он не ощущал даже от Тома, а на всем этом свете, он уверен, нет мага сильнее него. Это веяние другого рода, другой природы. Словно бы, в сравнении с обыденной, это создано из чего-то совсем нематериального, лишенного хоть какой-то толики здравого смысла. И тут Марк осознал. Это сила бога, но извращенная, ослабшая. – Кто ты? – за спиной ее сверкают молнии, и Марк не может разглядеть даже ее силуэта, не говоря уже о лице, – не подходи, – Харамов резко осушил один из бутыльков зелья, сваренного на воде из Источника Магии, и приготовился защищаться. – Приговор, – словно бы сквозь улыбку, проговорила девушка, и все же остановилась. Голос ее показался смутно знакомым, – ты не сбежишь, не старайся, лжец. Я могу лишь предложить явиться на суд, – добавила она, и протянула руку. – Кто тебя прислал? – с веления ладоней Маркаса ее ноги оплели корни, но сама она не дрогнула, так и оставшись стоять с протянутой рукой, – Где Костя? – Ожидает суда над тобой, – неколебимо ответила она, – ты знаешь мою госпожу, лжец, не отрицай. – Ну, уж нет! – отказался Марк, рванув к ней, – я выпотрошу твои мозги, но узнаю все!       Он намеревался влезть в ее голову, но не смог и коснуться. Маска девушки была скованна из орихалка, и потому только лишь касание до нее оставило на его ладонях ожоги. Взвыв, он отшатнулся назад, падая на землю. Таких, как она, уже шестеро, стоящих кругом. Они не дадут сбежать, и в этом Марк уверен, как ни в чем другом. Он попался в ловушку, которая уже не отпустит его целым.       Уже не зная, чего ему ожидать, он схватился за сережку в своем ухе. Сознание его наполнилось тревогой и чувством опасности, которые окутали его всего, но Том уже не услышит. Не успеет. Своей глупостью, своей слабостью Марк подписал себе смертный приговор. – Ваша госпожа, ваша «мать» – Исайя де Рейе, – обреченно заключил Марк, – неужели полупрозрачная рухлядь все же решилась действовать сама? – усмехнулся он, все же протягивая обожженную руку, и та, что явилась первой, довольно улыбнулась ему. В очередной вспышке он все же смог разглядеть ее лицо. Лицо, окончательно уничтожившее его, – Ты… как ты…       Но во мраке, окружившем его, потонули все слова. Ни одного хотя бы малого источника света, только лишь тьма. Тьма и холод, сковывающий, пробирающий до костей. Мокрый, будто взвешенный в тумане, он окружает, подступая все ближе, и ничто здесь не способно разогнать его. Где бы он ни был. Сердце загнанно бьется, и все его сознание охватывает ощущением неотвратимой смерти, будто бы все, что здесь есть, норовит убить его. Каждое касание, каждое действие словно сочатся ядом, и его окутывает необъяснимая апатия. Он не хочет ничего, больше нет. Просто лечь и забыться, чтобы ни одно существо в этом мире больше его не потревожило. Внутри – огонь страха, языками пламени паники захватывающий все большую часть сознания, а снаружи – туманное спокойствие, необъяснимое, но нерушимое. Того и гляди, он сам превратится в вихрь из собственных чувств, сойдет с ума, парализованный снаружи. Но только этого они и ждут.       «Exitio», – только и хватило сил шепнуть у него, поднять руку и щелкнуть со всей возможной силой. Под сводами крыши отразился щелчок, и туман, кажется, надуманный, вспыхнул, и пожар начал волнами расползаться на нем, съедая все больше. Ошметки сожженной магии пеплом посыпались на пол, а где-то вдалеке послышался грохот – на пол, грохнув орихалковой маской, упала одна из девушек, что пришли за ним.       Апатия, до того давившая на легкие со страшной силой, отпустила, и он, словно загнанный зверь, вскочил на ноги и забился в угол, чем вызвал смех. Смех отовсюду, кажется. На втором этаже, балконами открывающемся в просторный холл, стояли еще пятеро таких же, как и та, что сейчас лежит меж громоздких кресел. Все они смеялись, чем только ухудшали свое состояние. – Смеетесь, твари! Жалкие, мерзкие даже себе самим, готовые ползать в ногах у слабовольной старухи, лишь бы возыметь хоть каплю из того, что умеет она сама. Слабые, – силы Источника, обретенные им в проглоченном зелье, утроились яростью, и с резкого выпада одной руки, тело девушки, потерявшей сознание, поднялось и ожило: касаясь земли только носками, она отчаянно старалась обрести опору, задыхаясь, – никчемные, – он сжал ладонь, и та задергалась куда энергичнее, – безродные, – ладонь резко дернулась, а высокие своды затопил хруст костей, – змеи, – тело ее отлетело к креслу, и всем созерцающим представилось прекрасное зрелище: провернутая в полный оборот шея истекала кровью из-под разорванной кожи, обломанные позвонки осколками торчали наружу, а само лицо раздавлено смятой маской, – кто следующий? Ты, Лера?       Его голос никогда не звучал таким ядовитым. Его предали двое из тех, кого он любил, два человека, ради которых он был готов отдать все, до последней копейки и до последней капли крови. У него не осталось никого, и теперь даже Аластар не сможет утешить его. Жизнь снова попала своей стрелой в самое сердце, и оно остановилось. Оно уже не болит и не бьется. Остался только мозг, сознание, каждая часть которого теперь горит одним словом: «месть». Возмездие, которое сотрет все на своем пути, осушит все Источники Магии, которые только он сможет найти, и уже нет никакой жалости к тем, кто пострадает, нет страха за свою жизнь, что станет расплатой за эту месть. Есть только сама месть.       Маленький портал, навязанный на пробку его флакона, и пригвождённый на дно Источника, снова наполнил до краев орудие его мести. Он больше не будет ослаблять то, что дает ему природа. Он выпьет все без остатка, и плевать, какой частью рассудка нужно будет заплатить, чтобы осилить это. Он убьет их всех. До последнего. – Молчите… тогда я выберу сам, – слизывая последнюю каплю с горлышка флакона, он пригнулся, словно настоящий зверь, – Vranus transformidus, – прошипел он и обернулся стаей воронов, разлетевшейся по балконам, не успели они и моргнуть.       Зажглись свечи, но уже было поздно. За каждой из спин стояли тени, похожие на Марка, но вороны вовсе не были так бесплотны, как могло бы показаться. Они безмолвны, но никто не лишал их движений. Бессловесной магии. Глифы сложены, и Марк, словно артист на поклоне, снова появился внизу, выплыв из облака дыма, и взмахнул руками, отчего сработали раскиданные ловушки. Девушки, все еще шокированные смертью своей сестры, словно откинутые взрывной волной, полетели навстречу друг другу, и от столкновений и падений их всех смогла спасти только лишь одна. Одна, по чьему велению девушки, словно подброшенное в невесомости перо, остановились, и, хватаясь за воротники масок, начали медленно опускаться на пол. – Металлокинез, – Марк облизнулся, – не видел таких уже сотню лет. Жаль, что вас станет на одну меньше, – он снова взмахнул руками, и свечи потухли. На струнах дыма, скручивающихся вокруг ошеломленных девушек, взыграл его демонический хохот, срывающийся то на дно, то на возможные его глотке верха. Он сходит с ума, – я оставлял это для самых крайних случаев, но вы… вы заслуживаете такой смерти, – голос донесся откуда-то сверху, и одна из девушек, оглянувшись, ужаснулась, – вы боитесь своих отражений? Нет? Проверим, – прошипел он, и в какой-то момент одна из сестер закончила заклинание, по велению которого свечи снова зажглись, и они увидели Марка, в безумии своем ползущего как ящерица по колонне и откинувшего голову назад. – Не сбежишь, великий лжец! – крикнула одна из них, и в этот момент всех ослепила вспышка, и та превратилась в огромную паучиху и поползла за ним, но тут от колонны, которую она обхватила, оторвался длинный, натянутый в ее углублении кабель и прошил ее тело. Та упала, снова обернувшись человеком – рука была разодрана в клочья. – Метаморф? Какая коллекция, – издевательски восхитился маг, уже под самым сводом наблюдая за ними. – Мера! – еще одна сестра рванулась следом за ней, но он преградил ей дорогу, приземлившись прямо перед носом, – отойди, тварь… – в испуге она попятилась назад, а он с мерзким хрустом выпрямил запрокинутую назад шею. – О, пистолеты, – он широко улыбнулся ей, а она, не думая, выстрелила. Силуэт Марка расплылся на стаю воронов, которая спустя секунду вернулась к изначальному состоянию. Выстрел, и еще, и еще… – эти пули… они слишком быстрые. Шпилька, ты что… одна большая пушка Гаусса? О-о-чень интересно, – еще одна попытка выстрелить обернулась жалким щелчком затвора, – ой, так ты что, пуста? – он остановился над ней, и та, глядя в безумные глаза, испуганно кивнула, – Врешь! Выпью всю без остатка! – он бросился на нее, и та замерла, ожидая расправы, но наткнулась лишь на… поцелуй? Дикий, животный, он не нес в себе нежности. Он питал монстра, и поняла она это только когда сил сопротивляться уже не осталось, – еще чуть-чуть… – прошипел он, коснувшись ее носа кончиком языка.       Еще капля, еще мгновение, и… резким рывком его оторвало от земли, и вот он, висит в полуметре над ковром, ощущая, что выпадает из ботинок. Гвозди в каблуках… на какой глупости он попался? Но нет никакого разочарования, только лишь веселье. Словно бы все это игра. Игра, которую он и не думал считать законченной. Источник питает его безумие, и будет делать это ровно до того момента, пока это необходимо. – Мера… три-два-один… мертва! – с радостью возвестил Марк, и почувствовал, что хватка его ботинка дрогнула, – а эту звали… Проксима. Она еще дышит! – чудо, но она действительно была жива. До момента, пока Марк не щелкнул пальцами, и шея ее не сделала еще два оборота в другую сторону, – и уже нет, какое горе. Что же вы, еще четыре сестрицы… убейте меня! Чего вы ждете?! – Марк высунул язык и состроил едкую гримасу, – Нет? Значит, продолжим игру! – заключил он, выпрыгивая из ботинок. Sigilios et Umbram. Viriam et Fragilitates. Amici et Inimicas. Vitae et Mortis. Et convertit rotam.*       Марк чувствовал, что силы утекают, но его запас неограничен, а все четверо, еще мгновение назад угрожавших ему, теперь опутаны тьмой, огромным облаком, из которого нет выхода. Отражения… они везде, куда ни взгляни. Они все словно живут своей жизнью, что-то говорят, проклиная своих пленниц. Это они сами, только не сдержанные вымученным спокойствием, а боящиеся и укоренные, уничтоженные смертью сестер. Зеркала разлетаются на осколки, но ничего не изменится. Им не выбраться, куда бы они ни бежали и сколько бы ни разбили стекол – итог будет один. Они будут медленно сходить с ума в пузыре, внутри которого смешались высшая магия иллюзий и магия времени, которая убьет их, даже если они и смогут выйти. Они будут настолько стары, что никто из них не сможет сделать абсолютно ничего. Как его собственный сын, дети Исайи падут жертвами времени.       Первый желанный вскрик заставил его широко улыбнуться. Одна из них, окончательно испуганная отражениями и злом, ядом, что сочится из зеркал, решила сбежать, обратилась молнией и рванула вверх, к небесам, где она бы свободна, но зеркало преградило ей путь. Оно впитало ее энергию, преобразило, и отразило обратно, к телу ослабшей, повалившейся девушки. Вся одежда на ней вспыхнула и обратилась прахом, а орихалковые вставки, украшавшие ее платье, вплавились в стремительно обугливающуюся кожу. Она уже не смогла кричать, потому как отекшая на лицо маска сплавила губы в одно неразличимое месиво, слепила и сварила заживо ее глаза. То, что должно было защитить – убило ее. – Чувствуешь, – он знал, что она еще жива, слышал ее сердце, бьющееся все быстрее, – орихалк, этот мерзкий металл… он предал тебя, – прошипел он, одним движением выдернув ее из иллюзии, что уже не имела для нее никакого смысла, – как и меня предали те, кого я считал своим щитом от мира. Все вы, змееныши Горгоны, почувствуете это. Буэна… метательница молний, м-м-м, как же… жаль, что подобным экземплярам приходится умирать.       Но тут он почувствовал — что-то изменилось. Силы стали утекать куда быстрее, а черный туман – редеть, и спустя минуту вовсе рассеялся. Зажглись свечи, и Марк, обессиленный, упал на колени. Три сестры, спина к спине, стояли в центре зала, описывая руками сферы, и в центре их, раскручиваясь с неразличимой для обычного глаза скоростью, повисли медальоны. Он заметил их еще тогда, в поле, в отблесках молний, но теперь… – Обол ведьмака, – озлобленно выдохнул Марк, чувствуя, что не подняться, сил у него уже нет, – какая еще мерзость есть в запасе, Лер? – с силами из его тела утекало и безумие, и теперь он мог без ярости смотреть на них.       В этот момент своды сотряс ужасной силы раскат грома. С ужасом взирая на уничтоженный холл, на мертвых девушек, с опорой на балюстраду, стояла их госпожа. Хозяйка этого дома, член Триумвирата Магов Старого Света. Исайя де Рейе явилась на бал в собственную честь. Из глаз ее побежали слезы, а сама она, кажется, на миг потеряла человеческий вид. Вспышка, и она появилась возле одного тела, у другого, и у тела Меры, ее первой дочери, она упала на колени, издав нечеловеческий вопль. Банши пришла собрать жатву. Три обола со звоном упали на пол, а девушки закрылись отливающим молочным блеском пузырем. Они еще живы, и готовы бороться за жизнь, и потому сотворенный их общими усилиями простенький щит отразил крик их госпожи. А Марк, почувствовав, что силы возвращаются к нему, поднялся на ноги, игнорируя душераздирающие вопли, и принялся вновь творить зеркальный лабиринт, предусмотрительно собрав разбросанные монеты под своей подошвой. Без руки ведьмака это не более, чем кусок металла.       Но зеркальному лабиринту не было суждено свершиться вновь. Марку, все еще слабому, не хватило сил на последнее слово, а сзади раздался не уступивший грому хлопок. Двери распахнулись, и в темноте было не разглядеть, кто еще решил явиться на кровавый пир. Марк не знал, куда деться, чтобы избежать окружения, потому обратился и в момент долетел до места, где еще минуту назад появилась Исайя. Так он видит все, и никто не сможет его окружить. Огромный витраж за его спиной загремел, и каждое стеклышко взлетело в воздух, открывая холл дикому ветру. С подачи рук Марка они начали с треском делиться, измельчаться, превращаясь в лезвия, обоюдоострые и ужасно тонкие. – Кто бы там ни был, – с горечью произнес Марк, – умрете все. Хватит с меня боли и борьбы с совестью, – осталось произнести только одно слово, и миллион стеклянных лезвий превратит этот особняк в решето, и все, что есть в нем – в груду мелкодисперсной пыли. Одно слово, сказанное на выдохе… и все оборвалось.       В холл, в котором уже воцарилась тишина, взрываемая лишь рыданиями Исайи, вошел Том, и за ним, словно поднятый за шкирку, в дюйме над землей, летел Костя, с ужасом смотря на то, что происходит здесь. Смерть, кровь, запах горелой кожи, и несколько лиц, в которых смешаны ужас, боль, ярость и недоумение. Молчание, что грозит взорваться чем-то куда более страшным, чем простой крик или даже крик Банши. – Том? – Марк опустил руки, но завеса из лезвий все еще окружала его, – но как ты… – Кто из вас, чертовых тварей, Исайя де Рейе? – прогремел Маркас, и в этот момент, приманенные силой Селин монеты вернулись к хозяйка и начали раскручиваться вновь, – да уберите вы эти чертовы погремушки! – он только махнул рукой, а оболы, что сотворены впитывать магию, раскалились и оплыли на пол, не оставив девушкам ни единого средства к защите. – Том, – Исайя, заплаканная, с потекшей тушью и смертельно бледная, встала, приосанилась, и широко улыбнулась ему, – добро пожаловать в «Дом на пепелище», мой мальчик, – улыбнулась она, но уголки ее рта еще подрагивали. – Так это ты… – Том был зол не меньше, чем Маркас, – где флакон с его смертью? Отвечай! – Маркас появился за ее спиной, стоило ей промолчать чуть больше секунды, – Отвечай, или я вырву твой хребет, не успеешь и пискнуть, старая мразь! – Как грубо, – не понять, для кого она разыгрывает этот спектакль, но став на мгновение призраком, она обернулась к Тому и заглянула в его глаза, – что привело тебя сюда, юноша? – Не хочешь по-хорошему… – Маркас обхватил ладонью ее лоб, и та не успела снова стать призраком. Было уже поздно, – вырвем с мясом! Pontem. – Ты не знаешь, мой мальчик, – она и на миг не изменила своему приветливому тону, с коим обращалась к Тому, хоть и с явным отвращением отбросила его руку, на секунду лишившись человеческого облика, – но это заклинание Архитектору Слов помогала придумывать я, и потому знаю, как ему сопротивляться. Я знаю его, как себя саму, – в голосе ее дрожало легкое снисхождение, – никто в целом свете не способен влезть в мою голову. – Да что ты, – ухмыльнулся Маркас, и в их сознании сверкнула мысль: «ну, дерзай, молодой Архитектор», – чувствуешь себя такой неуязвимой? – тут ухмылялся уже Белл, – Animum tuum – Aperire librum. Maleficus. Demandus. Capius*, – озлобленно прошипел он, обхватив ладонями ее затылок. – Но как… – голос ее прошило страхом, и в следующую же секунду она замерла, а Том окунулся в поток ее сознания с головой. Он увидел все. Ее планы, ее желания, страхи и надежды, и самое главное. То, ради чего он и старался высечь из бессвязно приходящих слов бриллиант лаконичного заклинания. Флакон со смертью парня, зависшего над полом холла и вынужденного видеть все это.       Момент, и он исчез, снова появившись со шкатулкой в руках, которая уже горела, сжимаясь и превращаясь в прах. Вместе с ней сгорела и стекляшка, отделявшая Костю от мучительного конца, и теперь он упал на пол, вскочил и побежал прочь. Марк обернулся воронами и полетел за ним, догнал и прижал к себе, пряча лицо в собственном плече. Он сломлен тем, что ему пришлось пережить. Никто бы не смог вот так просто забыть. – Потерпи, мой Мышонок, я заберу все, что ты видел… все будет хорошо, только… – но Костя оттолкнул его. В глазах его, словно отражая самого Марка, пылала ярость, сращенная со страхом. Словно бы он вынужден бороться с тем, чего боится больше всего на свете, – пожалуйста, дай помочь тебе, Кость. – Чтобы «что»?! – он кричал, отступая назад каждый раз, когда Марк пытался сделать шаг навстречу, – Чтобы я забыл, что человек, которого я любил — кровожадный маньяк? Чтобы я забыл, что ты ни за что убил трех невинных девушек?! Ты чудовище, и этого я не забуду ни за что, и никогда! – Я защищался, – он начал заикаться, стараясь оправдать то, что, по сути, являлось правдой, – они хотели… – Они хотели поговорить! Узнать от тебя что-то, а ты убил их! Убил, да так, что мне и в страшном сне бы не привиделось! Как я мог прожить с тобой целых семь лет, и не увидеть, что ты… монстр! Если бы я мог, то убил бы тебя прямо сейчас, чтобы никто больше не умер! – Костя кричал, не контролируя себя, а из глаз его текли слезы. Он все еще любит, но теперь эта любовь только сжимает сердце и точит разум. Она убивает его. – Позволь мне хотя бы… – Марк сделал еще шаг вперед, но Костя снова отошел, – забрать из твоей памяти меня всего. Твое право – ненавидеть меня, но я обещал тебе, что никогда не причиню боли. Ты забудешь меня, и продолжишь жить дальше, – Марк старался оставаться спокойным, но и сам не сдержал слез. Костя подошел к нему, а Марк сжал серьгу в руках, – когда я закончу, – Том слышал его мысли, – пожалуйста… унеси его домой, и не возвращайся. Если я умру здесь, то… я заслужил это. «Memoriam teu – Flumenin, Sermo meu – Harenam. Et quod per eam influunt, sed non manet, et habitatores ejus sunt quasi limus in fundo, munda, nulla oblivione delebitur. Ita voluntatem mea, Ita supressiva tea. Captus. Cladere. Absit», – понимая, что лишает себя жизни, любви и всего, что только было, он проговаривал слова, закрыв ладонью его глаза, и все крепче зажмуривая собственные. Он вырезал кусок жизни не только из памяти Кости, но и из своего сердца. Он любит Костю, любит до сих пор, и не перестанет, но так лучше для всех. Он обещал Косте, но, прежде него – самому себе, что никогда не навредит. И он не смог сдержать свое слово. В очередной раз.       «Да будет так», – выдавил он из себя, и в следующую же секунду Костя исчез, а с ним и Том. Остался только он. Одинокий, сломленный, уничтоженный тем, до чего ему больше не дотянуться. Тем, что сам стер из чужой жизни. Он не просто выдрал из памяти Кости себя самого. Он выдрал собственное сердце и растоптал его, растер в пыль по этому чертовому ковру. – Вы уничтожили меня, – все так же заикаясь, проговорил Марк, оборачиваясь на ошарашенных представлением девушек, – всю мою жизнь одним махом, и только ты, чертова крыса! – он ткнул пальцем в Селин, что стояла впереди своих сестер, – Ты во всем виновата! Ты, бездарная мразь, и я не успокоюсь, пока последнее на свете дитя зимы не сдохнет в муках! Вы все умрете, но ты даже не представляешь, насколько больно бывает предавать Магнуса Прародителя! Каждая клетка твоего тела прочувствует на себе мою боль! – кричал он, подходя все ближе, и когда все их внимание было занято надвигающимся вихрем ярости и злобы, в глазах его мелькнул адский огонек. Да начнется настоящий вихрь, – Sursum.       Короткое слово, и Марк превратился в око бури – вокруг него, раскручиваясь в непредсказуемом хаосе, закрутилось облако осколков-лезвий. Витраж, из которого он создал это оружие, изображал саму Исайю, и теперь он крушит здесь все, превращая ковры и мебель в бахрому из нитей, а стены и колонны – в облако бетонной пыли. «Как же это иронично», – подумал про себя Марк, вслух усмехнувшись. И сам он не видит ничего, окруженный вихрем, но не проходит и минуты, как в миллионах стёклышек отражается вспышка, ослепляя Марка, затем вторая, третья… четвертой не последовало. «Finem*», – шикнул Марк, и осколки осыпались на землю, словно бы поднятые исчезнувшим уже ветром снежинки. И ему открылось шокировавшее даже его зрелище. В метре от него на полу лежало тело, которое уже трудно было идентифицировать. Вся она была похожа на одну большую кровоточащую рану: платья не осталось и в помине, маска раскурочена, лицо целиком содрано, глазницы пусты, глаза практически выскребло вихрем лезвий, кожа в местах, где она еще осталась, была изрезана, неглубоко, но настолько часто, что «смерть от тысячи порезов» даже самому жестокому палачу показалась бы шуточным представлением. Но она еще была жива. Она старалась вдохнуть, но оголенные раскрошенные ребра уже не слушались, и потому каждый отчаянный вдох, по крайней мере, его попытка, отзывался ужасающей болью. Она бы кричала, если б могла – гортань искромсана и перебита, и потому из ее рта с оголенными зубами, из которых торчали осколки стекла, вырывались только хрипы. – Маленькая Пенелопа, как бы ты хотела исцелить себя, – с безумным превосходством он подошел к телу, что еще цеплялось за жизнь, – где твои сестры? Почему ни одна из них не спасла тебя? – он коснулся ее головы, и попробовал кровь на вкус, – дар исцеления… но твоя мать ведь запретила исцелять себя саму? Тогда бы ты не видела грани… ты бы превратилась в одну огромную раковую опухоль… Но ты бы осталась жива. Давай, малышка, давай, сделай это… – шипел он, но девушка осталась верна той, в кого верила с самого начала – дыхание замерло вместе с сердцем. И она умерла.       Марк наклонился к ней, и заметил, что одна из ладоней совершенно не пострадала – на ней осталось лишь несколько порезов, да и те затягивались буквально у него на глазах. Он схватил осколок, лежащий рядом, и распорол кожу, и та показала ему что-то, чего он до сих пор не видел, но то, что ощущал с самой первой встречи с этими «дочерями»… энергию, похожую на божественную, но словно опустошенную, неполную. В ране, словно бы ожидая чего-то, свернувшись кольцом, сидела ящерица, переливающаяся молочно-золотым светом, и цепляющаяся к плоти девушки каждым из десятка своих хвостов. Она сопротивлялась, когда Марк выдирал ее, но спустя секунду ее хвосты отрасли снова, а она уже с интересом смотрела на нового владельца, словно бы спрашивая: «Ты мой новый дом?». Марку казалось, она улыбалась, болтая головой, но не пыталась вырваться, и стоило Марку положить ее на свою ладонь, как она принялась скрести кожу своими коготками, словно ожидая того, что ее впустят. – Не может быть… не верю… – он в недоумении косился на нее, а та все не переставала пытаться забраться Марку под кожу. – Что это? – Том все же вернулся, и теперь с таким же недоумением смотрел на ящерицу. – Осколок Юпитера, – не отражая никаких эмоций, Марк посмотрел на Тома, – Исайя… убила бога… – То есть… как можно убить бога? – Белл понимал, что и Марк понимает не многим больше, потому и не начинал злиться. – Боги, они… их нельзя умертвить окончательно. Они разлетаются вот на такие вот осколки, каждый из которых содержит в себе часть силы и личности. Они живут в людях, помогают им, растут и перенимают их черты, а потом… находят друг друга. И так бог рождается снова. Понимаешь? – Марк посмотрел на Тома глазами, полными надежды, и тот ответил ему пониманием. Все, что нужно сейчас. – Но зачем? – Она выращивает его осколки в тех, кто безоговорочно верен ей. Таким будет и рожденный Юпитер. Она получит ручного бога, и тогда, без сомнения, весь мир станет на колени, потому что ни у кого не будет даже возможности победить того, кто убьет тебя, стоит тебе лишь подумать о том, чтобы восстать. Юпитер никогда не даровал своим детям того, чем не обладал бы сам. Он всесилен, и этого стоит бояться. – Но как же тогда Исайя смогла поймать его? – Сила бога держится на тех, кто в него верит, и чем таких меньше, тем он слабее. Древние боги… ослабли, – Марк почувствовал, что ноги уже не держат его, и потому опустился на пол, не смотря на Тома, – ослабли, но стоит лишь продемонстрировать силу, и..., – проговорил он, чувствуя, что сознание оставляет его. – С тобой все нормально? – Том наклонился следом за ним, но взгляд его опустел. В нем нет больше ничего. Даже ярость сгорела. Осталось только одно желание. – Позволь мне, – Марк опустил ладонь на его затылок, и Белл в ожидании снова посмотрел в его глаза, хоть и отвел взгляд, – Pontem.       Выжженного спокойствия хватило, чтобы показать Тому ровно то, что Марк хотел показать. Момент, когда он признавался Ону в том, что сделал по отношению к Тому. Как заставил его страдать, как ломал его жизнь, снова и снова. Он не хотел облегчить душу, нет. Он хотел разозлить Тома, как и раньше, хотел распалить в нем ярость и ненависть, чтобы тот снова потерял контроль, и…       Но взгляд его остался таким же теплым и мягким. Ничего в нем словно и не изменилось, никакой злобы, никакой жажды мести. Том повзрослел, его больше не держат в своих лапах вспышки и вихри. Возможно, он даже понял, для чего это было нужно… и потому только лишь положил ладонь на его мокрую от слез щеку и начал шептать вывернутое наизнанку его же заклятие-вампира. Он хотел помочь, он хотел дать ему сил, чтобы двигаться дальше. – Я видел это еще в воспоминаниях Ону, – с мягкой улыбкой сказал Том, – ты заботился о нас, пускай, даже так жестоко. Я прощаю тебя, Марко О’Хара, за все, на что тебе пришлось пойти ради меня. – Я не хочу жить, Том. Я хотел, чтобы ты вспыхнул и убил меня, как обещался когда-то, а ты… Пожалуйста, сверни мне шею, и покончим с этим. Эта жизнь… сколько еще раз мне надо потерять все, чтобы понять, наконец, что все идет именно к этому. К чертовому обрыву, к которому все бегут куда быстрее, чем я сам. Я прошу тебя, Маркас, – он понимал, что Том не сможет, не решится, – ты знаешь, как больно быть тем, кто потерял все. Убей, дай мне уйти спокойно. – У тебя есть мы, Магнус, – отозвался Маркас, – мы поможем отстроить все заново. – Сколько раз, по-твоему, можно «отстроить все заново»? Выбирай аккуратно, потому что, сколько бы раз ты ни назвал, я потратил все эти попытки. Мое время вышло, и я больше не хочу отмерять его заново. – Марко, – Том поднялся, и поднял его следом за собой. С силой тряхнул, но это вряд ли могло помочь, – посмотри на меня. В глаза смотри! – прикрикнул Том, и Марк, потерянный уже даже в том, каким именем теперь себя называть, повиновался, – я обещаю тебе, слышишь! Мы вернем все, что сможем! – Пожалуйста, отнеси меня домой. Он не вспомнит меня, но… нужно будет собрать вещи и попрощаться с теми, кто остался. Я дал им всем хорошую жизнь, и было бы невежливо вот так исчезать…       Том только кивнул, и спустя секунду, которой хватило, чтобы влезть в разум сломленного и найти нужную дверь, они уже стояли на пороге дома. Дома, где Кости не было – всегда, приходя, он сдвигал коврик в сторону, потому что тот мешал полностью открыть дверь. – Я отправил его к родителям, – пояснил Белл, – ему будут нужны те, кто сможет поддержать. Он скажет, что это отдаленные последствия рака, и этого будет достаточно. Пойдем, соберем вещи, – Том поигрался пальцами, и дверь недовольно щелкнула, открываясь.       Этот дом… он не давал сделать и шага. Он душил, убивал то, что еще осталось в Марке живым. Здесь все пропитано ими обоими. И фотографии в рамках, которых, наверное, было не меньше двух десятков по всему дому, и разбросанные куртки, что должны были висеть на вешалке у двери, но покинули свои места, потому что Марк с Костей не особо себя контролировали, занимаясь сексом прямо здесь, прямо перед отъездом, и торт, который они так и не доели, и который успел заплесневеть, потому что Марк так и не убрал его в холодильник, а Кот так и не удосужился приехать и полить пару цветков, и заметить чудо из местной кондитерской. Мелкие моменты, запахи, присущие только им двоим… Марк уже подумал, а не стоит ли познакомиться с Костей заново. Снова прожить все, что только можно, и не видеть того, что сломает их обоих. Снова быть… счастливыми? – О чем бы ты ни думал сейчас, помни – то заклятие может сдаться, если ты останешься в его жизни. Подумай, хочешь ли ты снова прожить это? – Том осторожно подтолкнул его, – сварю нам кофе, а ты собирай вещи. – Там… на верхнем ящике… – предупредил его Марк, но Том только усмехнулся. – Я прожил в твоем доме целых семь лет, – он только хлопнул его по плечу, – а твои порядки никогда не меняются. Я разберусь, не беспокойся хотя бы об этом, ладно? – А, хорошо, – он выдохнул и поплелся к гардеробу. В такие моменты все, что угодно, может добить. И это было как раз таковым. Он не нужен даже в своем собственном доме.       Вещи скидывались в кучу, и, по еще одному глотку из запасенного безопасного зелья, он уменьшил их и сунул в карман. Вся необъемная куча уместилась в декоративном кармашке жилета. Все, что он нажил. Все, что хотел нажить. – Миш, ты же не занят? – голос его полнился надеждой. Надежда на мелочи – черта, присущая всякому отчаянию. – Для тебя всегда найдется время, дружище! – отозвался громкий бас на той стороне, – Какой-то ты расстроенный… дети накосячили? – Миша всегда называл и Костю, и Леру, и всех бариста «Блэкрума» «детьми». Они, конечно, младше, но их уже не назовешь так. Второй десяток на закате или третий в зените – для него они так и остались детьми, – Я в кофейне, приезжай! – Мне только бумаги тебе передать, и все. Все, – выдохнул он, к горести своей принимая, что его «план судного дня» все же пришел в исполнение.       Когда-то, еще года три назад, он продумал, что вдруг случится, если он умрет, исчезнет или… дальше и думать не хотелось, и потому он должен был распорядиться всем, что нажил. Костя сказал сразу, что не сможет вести «Блэкрум» и потому он остался бы бесхозным, а этого не хотелось никому, ведь заведение жило и кормило тех, кто жил внутри него. И потому он попросил Мишу переоформить это в акционерное общество, и при себе теперь держал оформленные уже самостоятельно договоры дарения на самого Мишу, Ваню и Настю, которые так и остался работать там, более чем довольные своим местом в жизни. Он не знал, как все счастливцы могут отнестись к этому, но был более чем уверен, что их это не огорчит. А если и так, то они смогут продать то, что получат, и продолжить жить дальше. Тем более, что за годы своей жизни «Блэкрум» задушил конкурентов в районе и теперь имел уже не одну, а три точки по городу. Они вполне могут разойтись в разные стороны и жить счастливо, повелевая каждый своей кофейней. Но в душе он все же надеялся, что они останутся дружной семьей даже без него. – Буду через полчаса, – добавил Марк, и сбросил. Вещи собраны, все до единой, и теперь они могут выпить по последней в этом доме кружке кофе. Попрощаться отныне и навсегда. – У нас будет еще какая-то остановка? – спросил Том нарочито добрым тоном, ставя перед ним высокую чашку с кофе, – есть фотография двери? – Поедем по-человечески, – апатично ответил ему Марк, сделал небольшой глоток, и достал сигареты. Плевать, куда крошить пепел. На все плевать, – оставлю близнеца «Круга» в руках, которые смогут продолжить его жизнь. – Я был там однажды, – Марк бы и удивился словам Тома, но все, что он смог сделать – недоверчиво приподнять бровь, – было очень сложно, не зная языка, пытаться объяснить… как его… «Ванечке», – именно так он был подписан на бейдже, который обыкновенно носил, – какой кофе мне нужен, – закончил Том, и сделал глоток, – мы чуть не сломали язык, – добавил Маркас и улыбнулся, но шутка не дошла до адресата. – Здесь вообще плохо с английским. От силы, процентов десять-пятнадцать говорят, и из них львиная доля – с трудом. Их язык в разы сложнее, им хватает и этого. Но язык очень красивый, – словно бы это ничего и ни стоит, заметил Марк. – Скажи что-нибудь красивое, – Белл улыбнулся ему, и тот даже не напрягся. – В этом доме живет моя любовь. Моя жизнь, моя душа… все, чем я дорожу. Уезжая отсюда, я оставлю свое сердце на пороге, – он сформулировал эту фразу, почти не задумываясь. Меланхолия и боль прекрасно уживаются вместе, а романтизм только ими и кормится. – Что это значит? – глаза напротив горели почти детским интересом, и Марк, не стесняясь жестоких смыслов, перевел. И взгляд Тома в этот момент окончательно помрачнел, – Прости… не надо было. В путь? – в момент он перевел тему, и встал, живым шагом пройдя в коридор, а Марк уже на автомате принялся мыть чашки. И на середине действия вдруг понял, что все это не имеет смысла. И это окончательно его добило.       Он стоял, опираясь руками на мрамор стола, и плакал, осознавая, что больше не вернется сюда. В место, до этого наполненное любовью, смехом и счастьем. Теперь же… ничего этого здесь не будет. Костя найдет того, кто полюбит его, в этом Марк не сомневался и секунды. Только вот это будет уже не он. Не Марк обнимет его, не поцелует в шею, и не закружит в неторопливом вальсе, называя «его маленьким Мышонком». Больше они не будут спорить, кто будет мыть посуду, больше не будут подкидывать монетку, чтобы решить, чей сериал будут смотреть перед сном. Больше нет планов съездить на выходные к родителям, отдохнуть от душного города… Ничего этого больше не будет, просто потому что кто-то другой решил вмешать бедного парня в дерьмо, которым полнится подлунный мир. – Марко, – взгляд Тома был таким встревоженным , что Марко и сам отвлекся, чтобы узнать, что вдруг пошло не так. Да только он сам и был этим «не так», – нужно ехать. Все это ради него. – Закрой дверь изнутри. Вылетим через окно, – домофон у двери пискнул, возвещая, что обладатель ключа уже в подъезде, – если увижу – не смогу уйти, – ответил Марко, утирая слезы, – иди же! – крикнул он застрявшему в ступоре Тому, а сам махнул рукой, и вылетел стаей воронов в открытое окно.       Белл уже ждал его внизу. Машина приветственно щелкнула, снимая сигнализацию, и Марко не думая, сел в машину, не удосужившись даже подозвать Тома, и тот, ничуть не обиженный, сел рядом. Дорога заняла до удивительного много времени, и Марко уже подумал, осталась ли хоть одна в этом городе пробка, которую они не зацепили по дороге. Том пошел следом, но не вошел, оставляя Марко наедине с теми, кого он называл своей семьей. Ему нужно попрощаться, и в этом он не посмеет торопить. – О… – веселый огонь Миши совсем угас, когда он заметил Марко и его пустой взгляд и красные глаза, – друг, что бы там ни было, ты это брось. Так раскисать вообще не дело! – возмутился он, и Ваня, который в совершенной запаре вертелся за стойкой и выдавал сразу по три чашки, оглянулся, взгляд его повеселел при виде начальника, но потом сменился недоумением и даже каким-то переживанием. На возмущение Миши из подсобки вышла и Настя, выглядящая не менее уставшей, чем Ваня. – Вы… заказы пока не берите, – он старался не смотреть ни на кого из них. Как закончите – подойдите. Важное дело есть, а кофе двадцать минут может и подождать.       Они оба кивнули и разошлись по своим делам, а Марко нашел ближайший свободный столик и уселся за него, доставая из-за пазухи сложенные вдвое договоры. Без слов он протянул Мише его часть, и тот принялся читать. Брови его наползали все выше и выше, и, дочитав, он замер, вытаращившись на Марко. Сложно найти слова, когда на тебя сваливается такое. Ваня и Настя подошли чуть позже, и реакция их была точно такой же. – Подписывайте, и на этом мы с вами будем прощаться. – стараясь выжимать из себя весь холод, какой только в нем был, проговорил Марко, – Эти года… я их не забуду, как и вас, но теперь я должен уезжать. Навсегда. – Но… Марк Константинович! Это ведь… – Настя тоже не могла подобрать слова, а Миша с Ваней, выругавшись, вышли перекурить и осознать свалившееся счастье, – куда вы… – Я не знаю, Насть. Но здесь оставаться я не могу. Вы сможете рулить этим местом, я в вас верю, – честно сказал он, – я бы ни за что вас не бросил, но жизнь решила иначе. – У меня же подарок есть! На день рождения вам! – она убежала, и спустя несколько секунд вернулась. И в руках ее был небольшой значок на булавке, изображающий по-простому нарисованного кота с большими глазами и ушами, – он на вас похож! Мы с Ваней сами нарисовали, и друг нам его сделал. – Похож на Мошо, – с грустью заметил Марко, – спасибо, Насть. Мне это… поможет помнить. Я был рад знать такого светлого человека, как ты, – Он встал, обнял ее на прощание, и вышел. Нет больше сил терпеть и сдерживаться. Том стоял рядом с Ваней и Мишей, и расслабленно пролистывал ленты соцсетей. Марко было уже плевать – от приливающих волна за волной чувств он уже был готов кричать, – забери мою боль, прошу. Хотя бы чуть-чуть, я уже не могу, я… – Спокойно, – он тряхнул Марко за плечи и заглянул в глаза, – тут люди, Марко… – Плевать! Не важно! Пожалуйста! – он уже сходит с ума. И уже не фигурально. – Sinite abire dolor novissimus lacrimun, – прошептал Том, и взгляд Марко остекленел. Его же магия. И теперь она лежит на нем, – станет легче. – Марк Констиныч… – отозвался ошеломленный Ваня, – все нормально? – Иди подписывай бумаги. Обрадуешь мать, ты теперь бизнесмен, – ответил ему Марко, – а ты, Миш, – он достал из кармана два брелока, – этот – тебе, – он нажал кнопку на нем, и его внедорожник приветливо пискнул на парковке в нескольких метрах от них, – а этот – отдай Ване, – он всучил их вновь ошеломленному Мише, – вам обоим будет под стать. Мотоцикл заберет с парковки моего дома. Они вписаны в ваши дарственные. – Ты давай не… это… – он попытался вернуть ключи обратно, но Марко глянул на него так, будто запихнет их ему туда, откуда только врачи достанут, и мужчина поумерил свой пыл, – брось это все, и оставайся! Как мы тут без тебя? – Счастливо, Миш, счастливо, – выдохнул Марко, – нам уже пора. – Ты с Костей разбежался что ли? И из-за этого решил сбежать?! – возмутился Миша, – Ну даешь, а! – Не поминай лихом, – в этот раз в ответ не прозвучало ничего, и потому они с Томом зашли за угол, и успели исчезнуть, прежде чем Ваня, выбежавший из кофейни, успел их догнать.       Квартира Марко. Она не изменилась. Даже турка стоит на своем месте, и магниты на холодильнике так же разбросаны в неизвестном порядке. Будто он и не исчезал. Ничего не изменилось, только постель смята, и одеяла валяются на полу рядом. Том редко появлялся здесь, и Ону старалась следить, чтобы порядок возвращался как можно быстрее. Она только казалась белоручкой, а на деле – уборка была чем-то типа медитации, и она никогда не воспринимала это дело как что-то тяжкое и сложное. А со всей их жизнью, видимо, нервов прибавилось немало, ведь даже квартира, где они не живут, убрана так, что даже на шкафах и пылинки нет. – Нашел себе кого-то? – безразлично спросил Марко, вручную расстилая новую простынь, и, не дожидаясь ответа, продолжил, – завтра я поищу новую квартиру, а пока – с радостью бы проспал часов двадцать. – Да… – Тому будто было неловко об этом говорить, слыша, с каким безразличием Марко отвечает ему, – он хороший человек, – добавил Маркас, тоже несколько стесняясь собственного мнения. – Возможно, он, и правда, хороший, раз понравился вам обоим, – О’Хара отвернулся от него и сбросил с себя липкий, полный неприятной пустоты взгляд, – хорошего дня, Том. – Оставайся здесь, Марко, – добавил Том, уже сжимая в ладони ручку двери, – я живу с Ону, а эта квартира… мне кажется, ей и самой неприятно пустовать, – Белл сам не понял, почему вдруг решил наделить бетонную коробку каким-то чувственным свойством, но, тем не менее, сделал это. Наверное, оттого, что всегда, когда ночевал здесь, чувствовал какое-то особенное домашнее тепло и уют.       Он не стал дожидаться ответа. Дверь закрылась, а на лакированной ручке двери запузырился лак и осталось несколько безобразных подпалин. Каким бы он ни был взрослым, а рядом с Марко он чувствует себя потерянным ребенком.       И только в отражениях осколков собственной жизни ему представляется тот Том, которого он не хотел отпускать, взрослея.