Десятый Круг

— Она едет! Исайя едет! — на весь холл закричал молодой швейцар, и секундное потрясение встретило его ответом.       Мгновение, и все, словно осознав, что грядет, начали разбегаться по дверям, прятаться по всем возможным щелям, лишь бы не попасться на глаза. Огромный особняк приведен в просто блестящий порядок, все здесь сверкает чистотой и порядком, и последние приготовления, видимо, давно уже завершены, но теперь, в свете приближающейся развязки, вдруг стали видны очевидные недостатки их работы, которые прислуга с невиданным рвением принялась устранять. Все, что угодно, лишь бы не попасться ей на глаза.       Громоздкий внедорожник, выглядящий монстром даже на фоне высоких кованых ворот, остановился, и из водительской двери с удивительным для своей комплекции проворством выскочил мужчина, одетый по последнему слову привередливого этикета, и открыл заднюю дверь, приняв руку от высокой женщины, которая, хоть и была крепко сложена, но смотрелась изящно и эстетично в облегающем темно-синем платье, на высоких каблуках и с собранными в аккуратную прическу волосами. Холодным смеющимся взглядом она окинула особняк, и с легкого веления ее руки ворота открылись. И сама она, приняв руку водителя, вышла из машины, восторженно вдохнув полной грудью. — О, Люмьер, нам нужна машина побольше, — с легкой усмешкой заметила она, обращаясь к водителю. — Разве что, автобус, мадам де Рейе, — ответил ей водитель с не менее колкой усмешкой, и, предложив ей локоть, за который женщина уверенно взялась, повел ее к особняку.       Швейцар, вытянувшись в струну, открыл перед ними дверь, заблаговременно отведя взгляд, и мадам де Рейе довольно хмыкнула, узнавая во всем этом фарсе дисциплину своего коллеги, который, видимо, еще не явился, так как молодой парень, все еще держащий тяжелую створку двери, был ужасно напряжен и даже несколько зол, но, скорее всего, на себя, ведь позволил себе такую явную несдержанность. Она остановилась, подошла к парню, и, подцепив острым ногтем его подбородок, с вызовом заглянула прямо в глаза. — Ох, и измучил же вас Сципион, — даже с материнской лаской обратилась она к парню, — всю душу из вас вынул, — но то ли еще будет, — с щелчком его зубов палец сорвался с подбородка и тот снова опустил взгляд. — Наслышан о тираническом нраве Сципиона Фонтена, — кивнув, ответил Люмьер, — но никогда еще не лицезрел вживую плоды его стараний. — Мы все — три грани тирании, — пояснила Исайя, удовлетворенная пониманием своего спутника, — Сципион — жестокость, Мехмет — пренебрежение, а я — хитрость, — продолжила она, ничуть не смущенная собственным пониманием. — Гениальность, я бы сказал, — со слащавой ухмылкой поправил ее Люмьер, — прикажете ли собрать дочерей? — Люмьер, мое льстивое солнце, здесь мне не угрожает ровным счетом ничего, — на самом верху лестницы, стоящего с упором на крепкую балюстраду из холодного резного мрамора, она заметила еще одну фигуру, — ты узнаешь, когда придет время возвращаться, — отпуская его локоть, сказала она. — Жду с нетерпением, мадам де Рейе, — ответил Люмьер, восторженно наблюдая, как его госпожа поднимается по лестнице.       Чем выше, тем темнее. Еще давно было условлено, что на втором этаже, и, что подавно, на третьем, не будет и лучика света. Здесь — тьма, которой будет позволено расступиться лишь когда солнце осветит эти покои и залы. Залы, где Триумвират Старого Света проводит собрания. Сборища, на которых решаются и вершатся судьбы. Балы, полагающие начала войнам и союзам, свадьбам и смертям. Этот особняк — дворец царствующей элиты подлунного мира, и сегодня он примет под свои своды всех, кого понадобится, чтобы решить все вопросы, так остро вставшие в последнее время.       Мехмет не изменяет себе. Небрежная прическа, спадающая и на глаза, хмурое, но оттого не менее ровное лицо, темные глаза. И борода, без которой — Исайя в который раз усмехнулась — он выглядит уж совсем смешно. Все черное, настолько, что обычному взгляду и не различить, где блестящая шелком рубашка переходит в атласный жилет, улаженный по фигуре, и где начинаются брюки, облегающие ноги. Он старается скрыть свой возраст всеми возможными способами. — Все молодишься, Мехмет, — подняв голову и приосанившись, заключила Исайя, — как же тебе это не к лицу. — Кто бы говорил, Исайя де Рейе, — хмуро ответил ей Мехмет, — скольких ты убила в этот раз, разглаживая морщины на лбу? Всего троих? Я удивлен, — без капли истинного удивления произнес он. Исайя первой мыслью поразилась, но потом, вспомнив, что, несмотря на свой совершенно уничижительный, по ее мнению, внешний вид, Мехмет Аль-Хиарим — элементум, который за свою жизнь умудрился собрать в себе столько разных сил, что позавидует любой из ныне живущих, оставила излишние эмоции. — Определенно, мы друг друга стоим, — с некоторой горечью, но абсолютно без сожаления заявила она, — что же, будем стоять горестными статуями, или ты проводишь даму в Зал Советов? — Даму в тебе видит только вон тот влюбленный идиот, — все же подав ей руку, с жестокой улыбкой ответил Мехмет, — напомни мне свернуть ему шею по завершении, — в ответ на это Исайя только посмеялась. — Мне ничуть не жаль бедного Люмьера, — без какого-либо сожаления ответила она, — от него я еще не устала, да и что уж там скрывать, он просто восхитителен в постели, но никто не сравнится с тобой, мой горячий аравийский принц, — она легко огладила его щеку, входя в просторный Зал, освещенный ярким светом солнца из огромных окон.       Широкий круглый стол из красного дерева, стоящий в самом центре комнаты, уставлен обычными креслами. Все они, кроме трех, делящих его окружность на три доли, тронов, задвинуты спинками к столешнице. А сами же троны, украшенные резными подлокотниками и обшитые синим бархатом, отодвинуты, будто ожидающие своих хозяев. Кивнув Мехмету, Исайя отпустила его руку и двинулась к своему месту, с ностальгией огладила спинку трона, и, словно ожидая чего-то, медленно опустилась на него, закинув ногу на ногу. Ее движениям последовал и Мехмет, но он, очевидно, не желал продолжать разговор, потому как сцепил ладони и опустил на них свой лоб, о чем-то задумавшись. Время словно замерло. — Ты же чувствуешь, — спустя полчаса проснулась и мадам де Рейе, — Сципион прибыл, скоро мы начнем. — Если бы я не был во главе этого совета, — с пренебрежением отозвался Мехмет, — то я не явился бы сюда никогда более. Не надейся, что я жду с хотя бы какой-то долей нетерпения начала этого сборища, что бы ты ни хотела вынести на суд. — Не забывай, что ты сам рвался стать главой Триумвирата. Если водрузил на себя такую ношу, будь готов нести ее, — раздражение Аль-Хиарима веселило ее, и она не упускала возможности повысить градус его накала. — Я утвердил свою силу! — наконец, взорвался он. Да настолько, что волосы его, уложенные до того, взлетели и вспыхнули синим пламенем, отраженным в его глазах. Его не трогает собственное пламя, но вид, с которым он вскочил, откинув чудом не опрокинувшийся трон назад, даже испугал женщину, — раз уж я глава Триумвирата, утверждаю, что отныне будет созван Суд Родов, который и будет выполнять функции Совета Триумвирата, чтобы никто больше не отрывал меня от моей жизни! Только попробуй сказать хоть слово поперек, и я выжгу все, что вообще в тебе есть, Исайя! — Спокойно, брат, — на плечо опустилась холодная ладонь, и вся его магия будто испарилась, — твой указ будет исполнен, но сейчас не время и не место для ярости. Живи так, как желаешь, но не думай, что имеешь хоть сколько-то власти в моем доме, — его голос разил сталью, и даже Мехмет, до того разозленный и пылкий, теперь успокоился, и осел обратно, на вернувшийся к собственному месту с легкого движения пальцев Исайи, трон. — Сципион, — довольно отозвался Мехмет, — хвала Дьяволу, что ты появился. Еще секунда, и нас бы осталось двое, при всей моей любви к мадам де Рейе, я бы не хотел, чтобы Триумвират распался. — Объявляю, — кивнув ему, с полным важности видом, Сципион опустился на свой трон, — заседание Зала Советов открытым, — все трое хлопнули ладонями по столу, и с грохотом двери и окна, до того открытые, запахнулись, — Ты созвала нас впервые за два десятка лет, Исайя… — Даем тебе слово, — завершил его фразу Мехмет. — Выношу на рассмотрение дело Магнуса Прародителя, ныне известного как Магнус Рей Костас О’Хара, — с удовольствием для себя отметила она, а по лицам ее коллег прокатилось негодование напополам с недоумением, — обвиняю в смерти более двадцати миллионов человек, многократном пренебрежении законами Трех, невыполнении «долга пробудившего», искоренении целого рода вервольфов, использовании запретных Источников для пропитания. Казнить на месте, — потребовала она, заключая свою речь. — Сколько можно повторять одно и то же? — с выжженным спокойствием спросил Мехмет, — уже трижды мы отклоняли решение, доказывая тебе, что он невиновен в том, что чума скосила пол-Европы! Никому, слышишь, никому доподлинно неизвестно, что именно он создал ее, и, тем более, что сделал это намеренно. Маги — вымирающий вид, мадам де Рейе, и ты не имеешь никакого права вот так распоряжаться жизнью того, кто вполне может претендовать на твое место в Совете! — Что изменилось с тех пор? — со скучающим интересом спросил Сципион, — Что такое могло произойти, что наше мнение должно измениться? — Он провел через Отсечение того, кого должен был взрастить! — с голосом, полным ярости, она вскочила со своего трона, — Маги — вымирающий вид, Мехмет, и ты не имеешь никакого права вот так пренебрегать жизнью того, кто вполне может претендовать на твое место в Совете! — нагло перетравила она, наблюдая, как меж его волос пляшут искры. — Он жив! От него отсекли Демона Жажды, а не арданта, слепая ты старуха! — Мехмет поднялся с места, но Сципион тут же оказался за его спиной, снова касаясь плеча. Магия рассеялась, и Аль-Хиарим вернулся на свой трон, — Магнус спас того, кого должен был взрастить! Если бы ты хоть словом обмолвилась с этим молодым магом, ты бы знала, что все знания Магнуса в его голове! Он передал их, и тем самым исполнил «долг пробудившего»! — Исайя, — цокнув, Фонтен покачал головой, — мне кажется, что ты созвала нас зря. В третий раз… — Он использовал Плененное Пламя! — в попытках оправдаться, она начала лихорадочно перебирать воспоминания, что позволили бы ей утвердить свои намерения, — Ты помнишь, какое наказание следует за этим?! — с издевкой загнанного зверя она обратилась к Фонтену, а тот лишь отвел взгляд. — А ты помнишь, благородная мадам, какие из столпов теряют значимость, когда дело доходит до столкновения с Церквователями? — Мехмет не унимался, даже несмотря на то, что магия отторжения Сципиона окутала его, — все до одного! Каждое заклятие имеет место быть, когда перед твоим лицом тот, кто готов сожрать не только тебя, но и всех, кого ты защищаешь! — Сотни людей стали свидетелями его творений, — продолжила она, — в Нью-Йорке до сих пор не стихают обсуждения того, что он сотворил. Он поставил завесу нашего мира под удар, он опасен! — Не меньше, чем ты, — заключил Сципион, — следующее обвинение. — Весь род вервольфов, известный как «Алая Декада», был искоренен при непосредственном пособничестве Прародителя. Еще один клан… — в ее голосе послышалось даже сожаление, но они знают ее уже много лет. Их таким не пронять. — Не притворяйся невинной овцой, Исайя, — оборвал ее Фонтен, — все мы знаем, что за долгие годы своих бесчинств «Алая Декада» заслужила куда больше, чем искоренение. Будь моя воля, я бы вплавил их в скалы кишками наружу, и ни один день бы наблюдал, как они дохнут, все десятеро. — Семеро мертвы, разум двух изувечен, а последний — исцелен, — перечислил Мехмет, который, явно, разобрался в ситуации куда больше остальных, — и знаешь ли ты, кем? Учеником Магнуса! Даже я бы не смог вот так легко превратить химеру-маньяка в человека, которому смог бы доверить свою дочь! — К чему ты ведешь? — в недоумении де Рейе упала на свой трон. — Я еще раз показываю тебе, слепой, что «долг пробудившего» исполнен с лихвой. Источник, который ты называешь запретным, я не собираюсь обсуждать. У него больше нет хранителя, своей жаждой Магнус Прародитель не угрожает никому из ныне живущих. Объявляю заседание Совета оконченным! — закончил Аль-Хиарим и положил руку на стол. То же сделал и Фонтен. — Я добьюсь своего, сентиментальные старики, — со змеиной злобой заявила она, и положила ладонь на стол, — заседание завершено! — Осторожнее с заявлениями, Исайя де Рейе, — обратился к уходящей живым шагом женщине Мехмет, — иначе, твоя воля, на рассмотрение будет вынесено уже твое дело.       Все пало крахом. В который раз. Исайя не сбавила шаг, и, ощутив под рукой мрамор балюстрады, остановилась и опустила голову, выдохнув в очередной раз. Она возьмет все в свои руки, она добьется того, чего жаждет уже ни одну сотню лет. Она прольет чужую кровь, возвестив правосудие, такое, каким она сама видит его.       Ярость переполняет, и все, что она может сейчас, сдержаться, чтобы плодами ее ярости не стали несколько трупов. Голоса роятся в ее голове, стараясь вырваться наружу, и сдерживать их все сложнее. Озноб захватывает ее целиком, зубы отплясывают канкан, волосы сами расплетаются, закрывая темными локонами обострившиеся черты лица и глаза, горящие бешеным, но таким пустым, огнем. Она маг, но ее истинная сущность была другой, магией она смогла лишь овладеть. От рождения она — создание, которого страшатся, тень гибели, провозвестник смерти. Никогда она не жила там, где обрела свое имя, никогда не говорила на том языке, что нарек ее, но она знает.       Она банши. — Госпожа! — испуганный замеченным зрелищем Люмьер в момент влетел по лестнице, — с вами все хорошо? — Мы уезжаем отсюда, Люмьер, — сквозь зубы произнесла она, — созови дочерей, нам есть, о чем поговорить. — Конечно, мадам де Рейе, — улыбнулся он, и она на момент отмерла, но только во тьме сверкнули злые глаза, и она оттолкнула его назад, сложив пальцы в сложный глиф, — что происходит? — В машину! — оскалилась она, и перед лицом Люмьера закрылась дверь, — а ты, мой аравийский принц, неужели, и правда, подумал, что речи о твоем превосходстве не были лестью? Ничтожный глупец, — засмеялась она, и смех ее перешел в крик, раздающийся, кажется, со всех сторон сразу, — и только Мехмет успел произнести заклинание, что создало щит с одной стороны от него, а Исайя уже стояла у него за спиной. — Istus*, — шепнула она на ухо ему, и спустя секунду Аль-Хиарим уже висел под стеклянным потолком купола над вестибюлем, — мы равны в своих силах, не забывай об этом, Мехмет, — прошипела она и махнула рукой вниз, отчего тот с огромной скоростью полетел к полу. И только милость Исайи остановила его падение в ничтожных миллиметрах от ковра, по которому все они сегодня ступали, собираясь на Совет, — убить тебя — все равно, что подписать смертный приговор самой себе, — продолжила она, и магия ее рассеялась, а Мехмет растянулся на полу вестибюля, — я не так глупа. Не забывай, моложавая рухлядь, с кем ты имеешь дело, иначе больно обожжешься, — венцом представления стал резкий удар острого носка ее туфли прямо в щеку, отчего тот совсем отрубился. — Когда же вы успокоитесь?! — Сципион был в ярости от увиденного, когда вышел следом за Мехметом, — Сколько можно?! Вы же… — О, Сципион, — наиграно удивилась она, — прикажи тут убрать! Если, конечно, кто-то из слуг еще жив, — вполне здраво заметила она, — крик банши забирает жизни тех, кто еще может похвастать обладанием ею.       Двери открылись, и взгляд Люмьера, исполненный страхом, рассмешил Исайю. По крайней мере, она показала ему именно это. Одно неверное движение, одна осечка, и там, за ее же спиной, растекалась по полу бы она, а не Мехмет, взятый, скорее, неожиданностью, нежели превосходством. Он сильнее их со Сципионом, и желай он, одним движением ресниц обратил бы весь особняк вместе с ними обоими в пепел, но тогда сам был бы обязан провести остаток жизни в бегах от тех, чьим долгом станет месть. Фонтен — поглотитель, но и его резервов не хватило бы для такой силы. Не хватило бы ни одному из ныне живущих. — «Дом на пепелище» примет нас, мой дорогой, — с полуулыбкой, оказавшей нужный успокаивающий эффект, изрекла де Рейе, — не будем же задерживаться в этом… серпентарии. — Я уже разослал клич дочерям, госпожа, — все еще охваченный страхом, но, скорее, остаточным, произнес мужчина, открывая дверь перед ней, — прошу вас. — Ты не заставишь меня пожалеть о том, что я совершила, — она в очередной раз улыбнулась ему. На этот раз — искренне.

***

      Разразилась ужасающей силы гроза. Настолько мощная, что, кажется, весь городок, куда они въезжают, притих и попрятался под тяжелыми черепичными крышами. «Дом на пепелище» — особняк рода де Рейе, находился в отдалении от Экс-эн-Прованс, и получил свое название вполне заслуженно. Когда-то, давным-давно, одержимый молниями, что так часты здесь, отец Исайи уставил огромными громоотводами все пространство вокруг особняка, истово веря, что молния сама по себе — живое существо, и надеясь поймать одну из них, дабы та служила ему. Но молнии, хоть и не живые, были подвластны существу более мстительному и злому, чем того только можно было ожидать. Из раза в раз, из года в год, стоило старику лицезреть надвигающийся вал черных туч, он уже знал — его поместье не доживет и до следующего рассвета. Каждый год оно сгорало дотла, и каждый год безумец отстраивал его снова и снова, надеясь убедить богов своим рвением. Надеясь, что, польщенные его упорством, молнии помогут ему. Но однажды он остался в своем доме навсегда. Остался, ведомый своим безумием, и тем самым оставил маленькую еще Исайю сиротой.       Шли годы, и, уже взрослая, графиня де Рейе вернулась на родную землю, смела подчистую все, что было здесь, и отстроила свой особняк снова. Так родился «Дом на пепелище», к которому они и подъезжают, уже не боясь ненастий, ведь знают — каждая молния, ударившая в огромный шпиль особняка — дочь, явившаяся по зову матери. — Я насчитал пятерых, — задумчиво протянул Люмьер, вглядываясь в небеса в ожидании последней вспышки. — Юная Валери еще не уверена в своих силах, и в том, что все, чему ее научили, не глупая шутка. Я не жду от нее слепого принятия, как не ждала и от тебя, Люмьер, — ответила она, приняв его руку, — я уверена, она придет, но вот когда — решать уже ей. До тех пор мы сможем хоть немного отдохнуть, — выдохнула Исайя, махнув рукой в сторону ворот, и те услужливо отворились.       «Теплый» свет лампочек не заменит того, и правда, теплого света, которым горели когда-то свечи. И с этим Исайя де Рейе не смирится никогда, потому каждой год для этого поместья закупаются тонны свеч, просто чтобы потешить ее ностальгическую хандру. Небольшой вестибюль словно бы опоясывают две лестницы, ведущие на второй этаж, и меж них, вокруг большого персидского ковра, в массивных креслах, живо переговариваясь друг с другом о чем-то, сидят пять девушек, все, как одна, в пышных черных платьях, с уложенными в аккуратные прически волосами, блестящие камнями заколок. Заметив Исайю, они замирают, но не проходит и секунды, как свет на мгновение гаснет, и вот они все уже вокруг нее, склонились в неловком реверансе. И Валери вместе с ними, точно такая же, как и все ее сестры. — Дочери мои, — ласково отозвалась она, — как жаль, что я не могу бывать рядом с вами чаще, — она легко коснулась головы каждой из своих дочерей, и они, следом за ее касанием, вернулись к своим обычным позам, — но и сегодня я собрала вас всех не просто так… — Они ведь так и не решились, мадам? — с осторожностью отозвалась одна из девушек. — Мы должны взять дело в свои руки? — последовала за ней вторая. — Под силу ли нам? — рассудила третья. — Мы сможем все, мама, — более строго утвердила четвертая. — Мы разберемся с ними, мадам Исайя, — согласилась пятая. — Что мы должны сделать? — с недоумением произнесла шестая, и, видимо, в речи ее не хватило уважения, чем она навлекла на себя гневные взгляды сестер. — Ну же, дочери мои, проявите терпение, юная Валери еще совсем недавно в нашем кругу, манеры еще придут, главное — лишь рвение к этому, так ведь, Мера? — обратилась она к девушке, что стояла по правую руку от нее, и та, выпрямившись статным лебедем, кивнула матери, — скажи мне, моя дорогая Валери, — обернулась Исайя, — знаешь ли ты человека, что зовет себя Марко О’Хара? — Нет, мадам, — следом за сестрой выпрямилась и Валери, — впервые слышу об этом человеке. Он наша цель? — она усвоила урок. В ее голосе застыли покорность и благоразумие. — Уверена, вы знакомы, — не согласилась Мать, — Этель? — окликнула она вторую дочь, и та исчезла с раскатом грома, и в нем же вернулась обратно, держа в руках конверт. Исайя приняла его и передала Валери. — Не может… — в конверте, запечатанном сургучом с тремя листами шалфея, лежало досье, с красующейся на обложке фотографией, — Sursum, — произнесла она, взмахом отпуская в воздух листы, и по ее воле они сложились в целую стену, открывающую глаза на мир, — лжец! — в сердцах бросила она, чем снова собрала гнев сестер, — Как он мог, гиена подболотная! — на чистом русском выдала она, а девушки, ее окружающие, от негодования скоро попадают в обморок, — мадам, мой друг, Костя, — с трудом проговорила она по-французски его имя, — он очарован этим лжецом! Мы обязаны спасти его! — Ах, мой милый маленький мальчик, — только усмехнулась мадам де Рейе, — воистину, дитя Аты*! Обманул всех до последнего! Проксима, моя дорогая, ты отыскала сокровище! Третья дочь поклонилась ей и отправилась обратно в свое кресло, — этот мальчик, без сомнения, поможет нам, когда придет время, — Буэна, найди его, — она огладила плечо четвертой дочери, и та ушла, огласив свое исчезновение еще одним громогласным раскатом. — Но… он ведь… Костя такой простой и… он не может знать, мадам, — с почти детским вопросом во взгляде отозвалась Валери, — все это не про него… — Когда-то давно, когда ваша страна только открылась миру, жил маленький мальчик, — начала она издалека, словно рассказывала сказку, — жил счастливо, и ничто на целом свете не могло затмить его счастья. Но он был ребенком, он бежал без оглядки, еще не зная, что смерть уже сидит на его плечах, — по мановению тонких пальцев распахнулась одна из дверей на втором этаже, и на ее ладонь приземлилась резная шкатулка, в которой, на черной бархатной подушке, лежал флакон со словно светящейся жидкостью внутри. Она горела рубиновым светом, оттеняя черноту своего окружения, — и когда с ее костлявых пальцев начала капать его кровь, он понял, что мир достаточно жесток, чтобы растоптать даже такого, как он. И вот, когда коса Костлявой в плаще уже была готова пожать свой урожай, волею трех старух, что древнее смерти самой, он встретил ведьму, что излечила его, в ответ на одно единственное желание, которое так и не было озвучено. Время свершиться тому, чего не миновать, — рассмеялась она снова, — здесь лежит его смерть, и только поэтому он не посмеет мне отказать, моя дорогая дочь. — Все, чем я жила… все это ложь, — Валери упала на колени, закрыв лицо руками, — какая же я дура! Как я могла так просто поверить, что нет второго дна! Как я могла?! — Пенелопа, могу я попросить тебя достать нам всем вина на вечер? — обратилась она к пятой дочери, и та скрылась за одной из дверей, перед этим с улыбкой поклонившись, — что для тебя, Валери, — не менее мягко продолжила она, — все мы когда-то ошибались в тех, кого считали ближайшими своими друзьями. Время тебе отречься от своего прошлого… принять новое имя. Селин, шестая, спокойствие мира сего. — Селин… прекрасное имя, — пораскинув над новой жизнью под новым именем, Валери подняла глаза, — приму его со всем доступным мне разумением, Госпожа. — Это мы сейчас и проверим, — улыбнулась она, слегка поведя носом.       Раскат грома потряс стены этого дома, разом потухли все свечи, и холл погрузился во мрак. Все исчезло, и теперь новая Селин в недопонимании озиралась по сторонам. Она помнила наставление своей матери, и уже не допускала детского испуга, но осторожности ее никто не мог лишить. Такое имя она бы не приняла. «Теперь тебя зовут Селин, малолетняя идиотка, не смей называть себя иначе! Не смей возвращаться к старой себе! Больше ты не будешь глупой марионеткой в чужих играх!» — твердила себе она, унимая клокочущее в затылке чувство опасности. Здесь ей никто не причинит вреда. Здесь, среди сестер, она, как никто, будет спокойна и сильна. — Где я?! — испуганный голос рушит ее уверенность. Буэна все же нашла Костю, — Что происходит?! Верните меня домой! — «Дом на пепелище» принял тебя, — со сталью в голосе заявила Селин, двинувшись по широкому кругу около гостя, — и ты знаешь, почему ты здесь. — Я ничего не знаю и не понимаю! — отозвался он, рванув туда, откуда услышал голос. Но Селин там уже нет. — Обещание, данное тобой на грани смерти, — возвестила Селин, слыша благоговейные перешептывания сестер на балконах второго этажа. — Я ничего никому не обещал! Я сам поборол свою болезнь! — игра в кошки-мышки продолжается. — Пришла пора собирать камни, высокомерный глупец, — продолжила Селин, и в сознании яркой вспышкой прозвучал голос ее госпожи, — Марко О’Хара нужен нам, и ты приведешь его сюда. — Никогда в жизни я не наврежу Марку, слышишь, ты! — Костя все же нагнал Селин, но та, звонко рассмеявшись, оттолкнула его, и в следующую же секунду он оказался повисшим над полом в самом центре холла, словно бы притянутый за собственные часы, — ты… — он обомлел, заметив, кто говорит с ним. — Сосуд с твоей смертью, — произнесла Селин, и флакон, что показал ей Исайя, появился перед лицом Кости, немного освещая тьму холла, — твой выбор прост: либо ты выполняешь то, на что согласился давным-давно, либо крышка его открывается, и ты умираешь. Что ты скажешь об этом? — Ты… чертова предательница! Марк дал тебе билет в жизнь, помогал во всем, и вот чем ты отплатила? Давай, убивай, чертова крыса! Я готов пожертвовать собой, чтобы он жил! Я ни за что не уподоблюсь таким, как ты! — выплюнул Костя, оскалившись истинной злобой, — Что ты делаешь, внучка? Почему ты так обошлась со своими друзьями? Одумайся, еще же не поздно! — услышала она голос своей бабушки, которым заговорил Костя. Медиум, каких мало, способный призвать того, о ком не знает абсолютно ничего, не имея при этом даже его вещи.       Отчетливый звук щелчка запутался в сводах вестибюля, и свечи, одна за другой, начали зажигаться, разгоняя тьму. Исайя спускается с лестницы, ведущая дочерей за собой, и они окружают трепыхающегося в воздухе парня. Ремешок часов сдается, и он падает на пол, не понимая, что делать дальше. Он не сможет сбежать, и это он понимает ясно, но и другого выхода у него нет. Он не знает, где он, когда, и даже как. Буквально секунду назад он шел домой, одухотворенный только тем, что Марк снова начал разговаривать с ним, и вот чем все это закончилось. — Чего вы хотите от меня? — загнанно дыша, спросил Костя, отползая назад, но наткнулся на ноги Исайи, — вы… так это… не может быть, — выдохнул он, понимая, что все же обязан кому-то своей жизнью. — Люмьер, — позвала его мадам де Рейе, — мой дорогой, пожалуйста, предупреди поваров, что на ужине нас будет на одного больше, — тот кивнул, буквально на миг, показавшись из-за двери, — мой мальчик, — заговорила она на русском, ясно сквозя акцентом, — я, Исайя де Рейе, и мои дочери, приглашаем тебя на ужин. Ни к чему торопиться и так яростно бросаться ради кого-то на эшафот, хотя бы выслушай нас. — Я знаю ее родителей, — он принял руку, протянутую Исайей, и поднялся, указав на Селин, — вы не ее мать! — Скажи мне, как ее зовут, — улыбнувшись мимолетно, спросила мадам, — я уверена, что мы с тобой думаем о совершенно разных людях. — Это Лера! Я знаю ее полжизни, я не могу ошибаться в этом! — уверенно заявил парень, несознательно дистанцируясь от нее. — Мое имя — Селин де Рейе, — неколебимо заявила девушка, — всю свою жизнь я прожила здесь, и никогда не видела до этого вас, господин, — говорила она по-французски, и тот ее вряд ли понял, но Буэна, что и принесла его сюда, перевела ее слова. — Врешь, гадина! Ни одному твоему слову не верю! Тварь, предательница! — Ну, что же ты так резок! — рассмеялась Исайя, — позвони этой своей… как ты ее назвал? Лере? И пусть она подтвердит тебе, что ты ошибаешься, — она кивнула Мере, и та протянула ему свой телефон, что-то сказав на родном для себя языке.       Селин же вдруг поняла, что ее опутало заклятие забвения, направленное на Костю, и потому побежала в одну из соседних комнат. Только закрылась дверь, ее собственный телефон задребезжал в сумочке на бедре. Цирк продолжается. — Клёпа! Как давно не болтали! — радостно отозвалась она, — как твои дела? А Марк как? — Что я сказал твоей учительнице, после твоего последнего экзамена? — с недоверием и настороженностью спросил он, — это… важно. — Я сказала: «Это не ОК», а ты продолжил: «Это очко», — без раздумий вспомнила она, и он словно отмер, счастливо выдохнув. Она победила, — ой, Кость, мне пора бежать, работа не ждет! До скорого! — ответила Лера, сбросила и побежала обратно. –… тебе, мальчик мой, что моя дорогая дочка ни в чем не повинна, — снова уверила его Исайя, — а теперь — прошу к ужину! — уверенно объявила она и парень, настороженно кивнув, согласился.       Та, кто жила до Линча, начинает свой суд.