Десятый Круг

Сентябрь

— Думаю вот, — Костя еще спит, а Марку отчаянно не спалось всю сегодняшнюю ночь. Лера уже со вчерашнего вечера корпит над каким-то проектом, растрачивая все запас кофе на их кухне. Марк не видел размеренной жизни здесь без Леры, потому и уже не считает эту квартиру только их с Костей, — нужно домой возвращаться. Прикинь, мама думает, что ты — мой мужик! — совсем невесело посмеялась она, — Не Клёпа, не Ваня, нет! Ты! — А она-то где нас видела? — Марка не очень вдохновила эта новость. Атмосфера усталой бессонницы вообще вряд ли позволит им адекватно реагировать на шутки, — Она приходила? — Боже, нет, — отмахнулась девушка, — ей в нашей любимой кофейне рассказали, что меня на днях забрал взрослый мужик странной наружности на мотоцикле. Кто же это мог быть? — театрально задумалась она. — Ну, во избежание слухов и пересудов, будешь теперь на своих двоих по городу рассекать, — пожал плечами Марк, открывая окно. Домашнюю кофту он повесил на ее плечи, и теперь преспокойно курил, сидя на подоконнике, — а к вопросу о доме — это твое дело. Никто ж не просит прятать наши с Костей отношения от твоих родителей. Расскажи, если хочешь. — Ага, чтоб они с каким-нибудь попом и толпой протестующих крестьян приперлись чертей из нас троих изгонять? Начнется у них, блин, — вытащив из кармана кофты Марка пачку сигарет, Лера и сама решила прерваться, — да и помирились мы давно… — Все думаю, как бы предложить Косте переехать. Видела, может, на Пушкинской построили новые дома? Купил там три смежных квартиры на двадцать восьмом этаже, уже даже ремонт и перепроектировку закончили, только въезжай и живи, но мне кажется, он не согласится, — со звонким щелчком сигарета полетела вниз из окна, а на ее места пришла следующая. — Клё-ё-ёп, — громко протянула Лера, ни минуты не задумавшись. — А? — встрепенулся парень за стеной, — Чего? Спать мешаешь! — Хочешь переехать? — с чертовской улыбкой глядя в испуганные глаза Марка, спросила она, — Марк хату купил в «Муравейнике»! — Что ты сделал?! — Костя вскочил и спустя секунду уже был на кухне, умотанный одеялом, — да там же квартиры дорогущие! У тебя откуда… — Марк заткнул его прежде, чем тот успел что-то сказать, плотнее скатав на нем одеяло и прижав к себе. — Вот, а ты все ссышь, как скунс вонючий! Все за вас, мужиков, делать надо, — Лера с невыносимо-пафосным видом отряхнула с плеча несуществующую пылинку и отправилась за новой порцией кофе. — Видит черт, если б я не боялся за твою жизнь, то уже раскроил бы голову твою крашенную чем-нибудь тяжелым! — огрызнулся Марк, — ведь я же просил помягче! — Почему ты постоянно говоришь «черт», а не «бог»? Это ж поговорка, — совершенно не обращая внимания на угрозы спросила она, все угрожая самой себе рассмеяться от того, как комично выглядит ситуация — Бог от меня отвернулся, стоило мне родиться, — чудом не осыпав макушку Кости пеплом, Марк выплюнул второй окурок в окно, — да не вертись ты так! — обратился он к парню, что все это время не переставал вырываться. — Сколько пафоса, мне тошно, — Лера отхлебнула из кружки свежеприготовленного кофе и снова села за ноутбук, — Клёп, вы же выпадете в окно сейчас! — Объяснись! — пыхтя от нехватки воздуха и активного противодействия превосходящей силе, он все же повернулся, и теперь гораздо спокойнее прижался к Марку спиной, закинув голову ему на плечо, — что значит «хату купил»?! — То и значит, — Марк легко поцеловал его, словно не замечая негодования, — я долго выбирал, чтобы тебе и до учебы было недалеко, и чтобы район был хороший, да и сама квартира… — Я же тебе говорил… — выдохнул Костя, протянув Лере руку, и та без вопросов отдала ему свою кружку, — ведь не по карману это, и… — Лера аж подавилась. — Не прятаться же вечно, — трясущейся рукой Марк разблокировал телефон, залез в банк и, пока экран не успел прогрузиться, дал телефон Косте, забирая кружку. — Будет хорошо, если ты успеешь дойти до кровати, прежде чем упасть в обморок, Кость, — только и успела сказать Лера, прежде чем Костя превратился в рыбу — глаза выпучились, а челюсть теперь только и делала, что ходила вверх-вниз. — Сколько, твою шотландскую мать?! — выдал он наконец.       За то время, что они жили здесь, деньги, что Марк забрал с собой, успели пройти через черные ящики банка, все, до последней капли. И все это теперь, разделенное по счетам, Костя лицезрел на экране. Конечно, он боялся такого, конечно, он знал, что Марк богат, но… на счетах в сумме было около семи миллиардов. Единственный, пожалуй, багаж, который Марк привез с собой. Но вот о том, как эти деньги появились, Марк точно рассказывать не хотел, и не стал бы. Он слишком дорожит Костей и его святостью нравов.       Потому он не хочет отвечать, только прижимает его плотнее к себе. Телефон летит на пол — не разобьется, а даже если так, то это не та потеря, которой стоит бояться. Марку больно от реакции Кости. Сердце сжимает от одной только мысли, что его богатство может их разделить. Костя — человек, что помог ему собрать жизнь из пепла, и потерять его все равно, что лишиться земли под ногами. Того, с чего он начинал. Но парень не стремится вырваться. Опускает голову, прячась в одеяло, и разворачивается лицом к Марку. Лера, осознав, что момент это сугубо личный, мигрировала в комнату, закрыв за собой дверь. И только с щелчком замка он поднял на него глаза. Мокрые и жалостливые. — Ты думаешь, почему я молчал? — Марку нужно быть спокойным. Потому что отскребать от пола их обоих Лера замучается. А Косте нужна опора, — Я же знал, что все будет так, просто… Ты мне дороже роскоши, Мышонок. — Это твои деньги, не мои… — Наши, Кость, — Марк сдвинул поотросшие волосы с лица, — если б не ты, то меня бы уже не было, не то, что этих чертовых денег. Ты заслуживаешь их ровно настолько же, насколько и я. — Но ведь… прошло-то совсем немного времени… как? — Очень удачно вложил деньги, и очень вовремя их вывел, — врать в глаза тем, кого любишь больше жизни, навык, который навсегда останется с ним, — иметь знающих людей, которые тебе обязаны, что может быть лучше? — Твои деньги, не мои, — упрямо твердит он, все же обнимая. — Скажи мне, Кость, — резать, так до конца, — мы семья? Хотя бы примерно. Я понимаю, что прошло всего ничего, но в моем гнилом сердце ты точно занял место, и эта неопределенность… ты любишь, и я это вижу, но ты постоянно словно держишь меня на вытянутой руке. — Мне… сложно доверять. Я знаю, что ты не подведешь и не оставишь, просто… мне Артем до сих пор снится временами, мне было очень больно, и я боюсь, что все это повторится снова. Понимаешь, я всегда готов к тому, что завтра тебя не станет, и я снова останусь один. Я не хочу снова проходить через это, снова падать без костыля, за который держусь. Не хочу, это слишком больно. — Подними телефон, — спокойно ответил ему Марк, Костя послушал его, — посмотри на счета, вот этот, — Марк указал на один из них, — открой. — «Косте, чтобы не боялся», — прочитал он, — что это значит? — Вот, держи, — Марк сжал в его ладони карточку, которую с трудом вытянул из кармана, — я к этому счету не имею никакого доступа, все платежи проходят только через твое имя и только через эту карту. Я не покину тебя, но если вдруг меня не станет, ты не останешься, как у вас говорят, у разбитого корыта? Даже если ты хочешь держаться своими силами, Кость, знай, что упасть будет не больно. — Я так не могу, это не моё! — топнул он, — забери! — Вот приди в банк к Ваниной маме и скажи, что ты вчера не приходил к ней лично и не открывал этот счет. Если она не вызовет «дурку», то осмеет точно, — улыбнулся Марк, — они — твои, просто прими, а уж как распоряжаться, решай сам. — Марк, ты… ненавижу это твое… — он задыхался от переизбытка эмоций, — но как же я люблю тебя за то, что не стараешься менять меня. — Людям больно меняться, знаю по себе, а тебе я бы никогда не причинил боль. Не смогу позволить, — он осторожно поцеловал Костю, удерживая одеяло на его плечах, — ты мой маленький худой Мышонок, но я люблю каждый сантиметр тебя, и все, что есть в тебе. Твою упертость, твою независимость, твое тепло, твой свет в каждом жесте и улыбке, — одним касанием Марк задел орихалковую сережку в своем ухе, и слезы побежали сами собой, — люблю так, как не любил уже сотню лет. — Ты плачешь? Ну, что ты, это ведь всего лишь… Марк, ты чего? — впервые Костя видел его таким. А Марк и не нашел больше слов.       Том был счастлив настолько, что его счастья хватило даже для Марко. Доза, слишком сильная для такого холодного сердца. Но во всем этом счастье, в потоке сильных, закрученных лихим вихрем эмоций, мелькнула единственная, ярче остальных, мысль, которая в единый момент заставила Марка возненавидеть себя.       «Он счастлив без меня»

Декабрь

— Нет, ты прикинь! — Лера даже не остановилась, чтобы обняться с Костей, когда тот, сонный и взъерошенный, открыл ей дверь, — я, такая вся из себя модель, девушка красоты неземной, — Костя хотел ей что-то возразить, но она прервала его, вскинув палец вверх, — не отрицай! А он себе другую бабу нашел! И говорит: «давай втроем!»! Это как понимать вообще! — Прогрессивные отношения, — стараясь не рассмеяться, ответил ей Костя, — что тебя не устраивает? — Гиена крашеная меня не устраивает! — возмутилась она, — посмотрите на него, а?! Я пришла, значит, болью душевной поделиться, а он ржет! Вот пес! — Умираю, — все же засмеявшись, сказал он, а смех все не унимался, — спасите, умираю! — Ма-а-арк! — заверещала она, с громом открывая раздвижную дверь, которая ограничена центральная часть квартиры, — ну, что он издевается надо мной? — А? — Сонный Марк, потирая глаза, растянулся на кровати, — что у тебя стряслось? — Помнишь, парень, с которым я познакомилась в конце сентября? Кобель он, вот что! — Пошли, покурим, — накинув на плечи один из сотни пледов, разбросанных по квартире, он указал на трюмо, где возле огромного экрана стоял вейп, который Лера оставила позавчера, — а ты, — сказал он Косте максимально строго, — оставайся, не хватало опять заболеть, — тот только показал ему язык и скрылся за еще одной раздвижной дверью, что вела в кухню. — Я уже не знаю, честное слово, — бросила она, попутно бросив свое тело на одно из кресел, оставленных на балконе, — вот умела б я в магию, как в Гарри Поттере, убила бы этого гада! — она выдохнула огромное белое облако, которое запуталось в створках балконных окон, и теперь оба они вдыхали что-то, отдаленно похожее на вишню. — Конечно, убила бы. И половину своих друзей бы убила, — серьезно заметил Марк, закуривая, — вот поэтому и не умеешь. Что он сделал-то? — Прихожу я вчера домой, а он там сидит с этой, — Лера издала что-то сродни рыку, только в свойственной ей истерично-эстетичной манере, — дочерью собаки… я пришла, умотанная как клубок в лапах кошачьих, а этот черт сидит, чаи распивает! И эта вместе с ним, и… — По существу, Лер, — осадил он ее, пока бесконечный двигатель злословия не набрал обороты. — Сказал: «либо живем втроем, счастливо и прогрессивно, либо ты идешь в пешее эротическое по известной дороге», — у нее уже руки дрожат то ли от обиды, то ли от холода. — Держи. — он кинул в нее своим пледом, а сам нацепил кофту с ближайшего стула в доме, кивнул Косте, мол все нормально, и вернулся, — Что я могу сказать… Мышонок тебя предупреждал, это я помню точно. Этот твой Данил того не стоил с самого начала. Нет, ну кто в здравом уме и с чувством чести и толка попросит восемнадцатилетнюю девчонку платить за себя на их первом свидании? — Так ведь… знаешь, я даже не чувствовала к нему ничего, с самого начала. Он просто был красивым дополнением к моей царственной особе, — она пафосно поправила волосы, освежив плотность облака, их окружающего. — Хоть сейчас не придуривайся, ей-богу, — раздраженно ответил ей Марк, — нас никто не видит и не слышит, — движение двух пальцев, и шторы с той стороны окна задвинулись. — Ты меня не понял, я же пошутила… — она потупила взгляд на сером небе за окном, а потом продолжила, — я столько парней перебрала… как снежная королева, ять! Максимум — красивый мужик, собирающий вечность из ледышек под боком, и все. Я все думала, каково тебе не чувствовать ничего, а в итоге сама оказалась такой же… — на секунду она задумалась, а потом, кажется, вернулась к самой себе, — а эта сука забрала у меня даже моего мужика! — Так переезжай к нам, в чем проблема? — спросил Марк, все же понимая, что дело тут вовсе не в квартирном вопросе. — Да если б все так просто решилось, — девушка вдруг сообразила, что собрала волосы карандашом, придя домой. Так с ним она оттуда и ушла, потому, тряхнув головой, распустила волосы и уселась удобнее, — я этим рогатым такую тарантеллу устрою, ни в жизнь не забудут! — Я и сам жил без любви сот… — он закашлялся, поражаясь собственной глупости, — десятки лет прожил абсолютно без какой-либо любви, и живой, — отчасти резонно заметил он, — и твой прЫнц придет, может не сразу, но придет. Чего ты загоняешься? — Я хочу крови! Крови и денег! Оберу сволочей до копейки! За каждую секунду своего унижения три шкуры сдеру! — Лера зла. Но не как человек, что потерял любовь, нет. Как ребенок, у которого забрали любимую игрушку. — Пока не успокоишься, я тебя из дома не выпущу, — с напускным, скорее, спокойствием заявил Марк, — хватит думать о козлах и обломанных рогах, думай лучше о том, где учиться будешь после школы. У тебя до экзаменов полгода всего осталось!       Марк долго обдумывал это. Долго думал, стоит ли оно того, и нужно ли вообще. Конечно, он понимал, что Лера, а в первую очередь, ее родители, не примут такого подарка, сделанного абсолютно от чистого сердца. За те месяцы, что они знакомы, он услышал, понял и пропитался стремлением Леры вырваться из кандалов ненавистного ей города, страны, условностей, в которых ей не видится хорошего будущего. Марк и Костя абсолютно безразличны к тому, где они живут, как и когда, у них нет амбиций и далеких планов, но Лера… она не была такой от слова «совсем». Она видела себя в будущем успешной, образованной на уровне не просто страны, что все больше и больше закрывается от мира, а мира в целом. Она понимала, что мир признает ее только тогда, когда в ее руках будет диплом европейского образца, он откроет для нее врата в мир. И потому Марк решил, что не потеряет абсолютно ничего, если Лера поедет учиться в Европу. Куда, на кого, за сколько… все это не важно, все это меркнет, когда ее глаза блестят такой далекой для рационального взгляда мечтой. Пожалуй, такой огонек он видел только однажды до этого — в глазах Ону, что работала, а потом и училась с упорством, которому позавидуют и мэтры мировой индустрии. И сейчас у Марка есть еще один шанс сделать дело, о котором он не пожалеет, дело, которое сделает жизнь еще одного человека лучше, чем оно есть сейчас. Лучше, и для этого он не видит никаких преград. — Тебе-то какое дело? — с хитрым взглядом спрашивает она, — в папочку решил поиграть? У тебя вон, под дверью сидит, — она кивнула в сторону двери, из-за которой, с явно-раздосадованным лицом встал и ушел Костя, — тот еще оболтус. Вообще, до сих пор удивляюсь, как ты заставил его пойти учиться, мы ему сколько раз говорили, а он как баран… а, мы не о рогах говорим, — прервалась она и засмеялась. — Да вот думал в Европу тебя учиться отправить, — пожал плечами с абсолютно пресным лицом Марк, — ну, не хочешь, значит и не надо. — То есть… — до слов Марка она успела затянуться в очередной раз, и теперь подавилась и судорожно пыталась откашляться, — то есть… — С каких это пор ты заикаться начала? — С тех самых пор, как ты щедрость отрастил! — она откашлялась и теперь шокировано выискивала в лице напротив признаки шутки, — Если это анекдот такой, заканчивай, не смешно! — Да нет, я вполне серьезно. Ты же знаешь, сколько у меня денег, а девать их мне из рук вон некуда, — пожал плечами он. Отчаянно хотелось рассмеяться от ее реакции, но марку нужно держать до конца, — так почему бы нет? — А то есть раньше ты об этом сказать не мог?! Ох, держите меня семеро, я падаю!       И ведь действительно упала. В обморок. Превратившись в умелую пародию на вареную макаронину, она опала на спинку кресла, и через несколько минут, только начал Марк переживать, очнулась, и, ущипнув себя за бок и поняв, что все это не было сном, соскочила с места и бросилась обниматься. Да так, что теперь уже они оба лежали на полу в опрокинутом кресле. Счастью не было предела. — Насколько велик шанс, что твоя мать отреагирует так же? — спросил он, когда сел в поставленное на место кресло, — а то, зная ее умения накручивать и додумывать, раздумываю, стоит ли рисковать. — Сама ей скажу, как соберусь… — нехотя ответила девушка. — … на взлет, — закончил ее фразу Марк, — знаю я твое умение говорить то, что надо тому, кому надо. К тому же, мне давно следовало объясниться с твоими родителями по поводу того, кто мы друг другу. — Да они ж твоего возраста, пень старый, как ты собрался объяснять им, что их несовершеннолетняя дочь «дружит» с сорокалетними мужиками? Ну уж нет! — решительно возразила она. — Я твоего мнения не спрашивал, — спокойно ответил он, — а по поводу учебы… в большинстве вузов система вступительных экзаменов, там это ваше ЕГЭ совершенно никакой роли играть не будет, сдавай, что хочешь. — И кто тебе вообще позволил быть таким? — обиженно бухнувшись обратно в кресло, спросила Лера. — Кто мне позволил быть таким? Мне Черт разрешил! — бодро ответил ей Марк. — Используете мои же заклинания против меня, Поттер? — заговорщическим тоном бросила она, и оба они сдались, рассмеявшись.       Марк и не замечал, насколько сильно начал хвататься за людей, его окружающих. Конечно, со временем он привыкал к присутствию в своем кругу кого-то, выделял для них место, к которому никто из прочих не допускался, но… это было просто место подле себя, не более. Сейчас же, повторив одну фразу, от которой им обои стало куда веселее, чем могло бы быть, он осознал, что такие моменты ему самому стали важны, и в них он чувствовал себя, как когда-то давно, наблюдая воплощение своей тактики и разгромную победу, сотворенную своими же руками. Он снова чувствовал себя живым. Снова чувствовал, что может чувствовать, и одного этого мгновения вдруг стало достаточно, чтобы утвердить для себя, твердо и четко, что он не хочет жить по-другому. Не хочет лишаться людей, которые дают ему дышать, которые возвращают краски неотвратимо выцветающему миру. Та же Лера, которая так искренне рада каждому слову, уложенному в такт ее волны, тот же Костя, который, даже спустя столько времени, не охладел к миру, что открыл для себя заново, перестав считать себя чокнутым. Все те, кого он оставил за океаном, что были счастливы только оттого, что видели, как тогда еще Марко восстанавливается, веселеет и возвращается к жизни, что наносит такие тяжелые раны. Эти люди — его окно в настоящий мир, яркий и слепящий, очки, сквозь которые его мир полутонов становится четче и интереснее. — Я больше не буду с вами разговаривать! — Костю, похоже, задело, что посреди своего же дома он остался не у дел. — А вот не надо было меня раздражать, — ответила ему Лера, с головой влезая в холодильник, — О! Это для меня, да? — она вытащила из холодильника небольшую миску с греческим салатом, — Конечно, для кого же еще! — ответа дожидаться она была не намерена. — На учебу с собой взять хотел, — закатив глаза, ответил ей парень, — придется думать теперь, чем обедать. Спасибо, дорогая, — прозвучало так, будто он сейчас был готов продать ее с аукциона, и отнюдь не задорого. — Я завезу тебе чего-нибудь, — Марк проветрил балкон, и вошел следом за Лерой, — слышал, в баре неподалеку готовят просто восхитительный «цезарь», — он подошел ближе к парню, но тот только отстранился. — Найду сам, что поесть, — угрюмо бросил он, — идите, болтайте дальше. — Клёп, ну, ты чего? — она совсем, кажется, не поняла его обиды, — Мы же просто поговорили, и все! — Мышонок, все хорошо? — Марк не собирался агрессировать в ответ, — я же сказал тебе, почему не зову с нами, ты… — Моя подруга и мой парень болтают, черт знает о чем, что мне слышать нельзя! Конечно, меня это злит, — Костя уже и сам понимал, что злоба его совершенно беспочвенна, — мама звонила. Познакомиться с тобой хотят, — уже мягче буркнул он. — Так ведь это прекрасно! — Марк крепко обнял Костю, поднимая над землей, — прямо сегодня и поедем! — Я тебе уже поясняла, что случится, когда ты встретишься со своими ровесниками, будучи общающимся с их детьми. По-доброму они к тебе точно не отнесутся, — заметила Лера, и Костя злобно глянул в ответ, — я о своих родителях говорила! Спокойно, спокойно! — А твои-то ему зачем? — будто самого Марка здесь и нет, спросил Костя. — Недоговорки собрался разрешать, чертов дипломат, — недовольно в такт парню, сказала она, — боится, что не отпустят меня… — Куда не отпустят? Я уже совсем ничего не понимаю, — он и не знал, на кого смотреть. — Я подумал, что у нас с тобой хватит денег, чтобы отправить ее учиться в Европе, — спокойно пояснил Марк, — скажем, в Чехии. Как ты на это смотришь? — Тогда чур на первое время едем вместе с ней! — к удивлению даже самому себе, ответил Костя, — никогда в жизни даже за пределы своей республики не выезжал, ничего не видел… пора, наверное? — Я тебе всю Европу покажу до последнего городка, — Марк поцеловал его, склонившись к шее, — лето будет длинным и ярким… — касаться хотелось много больше, чем говорить. — А меня никто спросить не хочет, про Европы ваши? Может, я тоже хочу? Ой, да какое там «может»! Конечно, хочу! — Повезем ее в чемодане, — шепнул Костя на ухо Марку, и тот, хохотнув, согласился. — Тебя добросить до университета? — спросил Марк, просмеявшись, — на улице холодно. — Было бы неплохо, — согласился он, — а после — к родителям! — Собирайся, давай, великий комбинатор, в таком виде я тебя даже из рук выпускать не хочу.       И правда, со временем жажда Марка только разгорелась. Каждый сантиметр этой кожи, что Костя так не любит скрывать, каждый ломкий короткий волос на его голове отзывается в мужчине горячим призывом, которому он далеко не всегда может отказать. Раньше, когда сердцем и душой Марк все еще был за океаном, на месте этой страсти своим огромным задом восседала меланхолия с чувством долга на коленях, а теперь, когда никто никому ничего не должен, когда все именно там, где ему должно быть, Марка ничего не смущает. Даже Лера, которая от каждого подобного слова и намека чуть не давится, не смущает и не является сама по себе ограничивающим фактором. Каждый раз, еще на старой квартире, Марка до ужасного взвинчивал только вид того, как Костя старается сдерживаться, сжимает первое, что под руку попалось в зубах, лишь бы она не услышала. Он прячется, не понятно от чего, старается казаться правильным, даже когда знает, насколько сильно и он сам, и Марк влюблены в его фетиши, в его, не стесненного обстоятельствами и условностями.       Он заботится о Лере. Он знает, что и ей, отчасти, тяжело быть рядом, когда она одна, в бессильных попытках найти то, на что, как она считает, и вовсе не способна. Он видит даже сквозь ее шутки, сквозь, порой, чрезмерную серьезность, или же, наоборот, дурачество, что она любит его, любит Марка, который всегда рад помочь ей самой. Пускай, не той любовью, отсутствие которой не дает ей покоя, но, все же, любит. «Она человек, в котором каким-то чертовски сложным образом сплелись и холодный разум, и горячее сердце. И именно это частенько не дает ей покоя», — заметил Марк однажды, и эта мысль, к удивлению, очень часто находит подтверждение себе в обыденной жизни. Ведь разум, логичный и прямой, ищущий счастья через достаток и спокойствие, никогда не сможет понять сердца, что жаждет отдать последнюю крошку ради счастья тех, кто рядом. Лед гнетет пламя, но пламя топит лед. И кто победит — решение единого момента. И какой вихрь может вырасти из этого внутри, или вокруг нее, зависит только от того, насколько она сама позволит ему.       А сама Лера борется с собой, кажется, каждый раз, когда веления добра в ее сторону становятся хоть сколько-нибудь значимы. Вот и сейчас, в ожидании Кости, Марк, глядя в ее глаза, различает все больше моральных терзаний по поводу жизни, что он так легко может ей подарить. Жизни, принципиально далекой от этой. — Что ты так смотришь на меня, будто зуб золотой разглядел? Все свои! — и она, кажется, очнулась от минутного помутнения, улыбнувшись во все тридцать два и задрав подбородок. — Да так, настоящую тебя увидел. Показалось, кажется, — не утруждая себя обыденной ложью, ответил ей Марк, — Кость, я подожду на улице. — громко объявил он, и, надев ботинки, вышел.       Костя закопошился в гардеробе куда более энергично, чем до того, как Марк собрался выходить. Ясное дело, он не хотел утруждать его долгим ожиданием, а самого себя — опозданием, потому только Марк сел в машину, Костя уже вышел из подъезда. Он отошел от своего простого и удобного стиля, но и так, в пальто, объемных шарфе и шапке он выглядел просто прекрасно. Для Марка он прекрасен во всем, что бы ни надел. С сумкой наперевес, в огромных, в сравнении с его ногой, тимберлендах, он все равно зяб и, потирая руки, завалился в машину, выдыхая, наконец, под струей воздуха горячего кондиционера. — Достала эта зима, — буркнул он, — устал морозить зад каждый раз, как выйду из дома… нет, мы никуда не будем уезжать, чтобы ее переждать! — стоило только Марку набрать воздуха, добавил он. — Все никак не привыкну к твоей ворчливости, — посмеялся Марк, — ладно, поехали.       Дорога была молчаливой, пустой и какой-то уж слишком спокойной. Эссенциальная тревога уже не гложет мозг Марка, и потому он уже не воспринимает это, как плохое предзнаменование. Это просто дорога, а людей и машин на ней просто нет, не более. Ничего из всего того ужаса, что вообще может дотянуть свои кривые когти до Марка и его жизни, не имеет столь длинных рук, чтобы дотянуться до этих мест, где он, наконец, нашел свой желанный покой. Покой в человеке, что держит свою руку на его колене, покой в пустой дороге, в мерно летящих хлопьях снега в полный штиль. Покой везде. Во всем. — Тут недалеко открылся ресторанчик гавайской кухни, — отрываясь от телефона уже на парковке университета, сказал Костя, — я пообедаю там. А ты давай домой, развлекать Леру, а то она потонет в собственных соплях или со скуки сдохнет! Я позвоню, как закончу. До вечера!       Костя перегнулся через подлокотник и, чмокнув Марка в щеку, выскочил из Машины, на ходу махая кому-то из, видимо, одногруппников. Марк же, ощупав след мимолетной нежности, собрал себя в кучу, завел мотор и тронулся с места. Неожиданно быстро и резко, привлекая к себе внимание всех окружающих. И Кости, что застыл на пороге университета, оглянувшись на визг давших холостой проворот колес. В последние месяцы Марка все чаще настигает непонятная, казалось бы, беспричинная тоска. Все чаще он хватается за серьгу в своем ухе, отчаянно желая найти в ней спасение от ноющего, липкого чувства, что жизнь его потеряла что-то, несоизмеримо с обретенным, значимое. Что-то, чего уже не будет, никогда и нигде. Чувство новое для него, не пережитое ни единого раза за бесконечный круг жизни. Словно стакан с уксусом, поставленный перед пустынным скитальцем. Убьет, мучительно и страшно, но в нем, хотя бы на единую каплю, но есть вода, которой так не хватало в скитаниях, и скиталец не успевает и опомниться, а стакан уже пуст, а желудок уже сворачивает дикими судорогами. И вот, смерть уже за его плечом, но о ней ли он думает сейчас? Нет, только о той капле воды, что все же оказалась в его желудке. О крохах, за которые он схватился уже рефлекторно, умирая.       Марк не понимал себя, и, как никто другой, был уверен, что и никто больше не сможет понять. Никто не разделит этой ноши. И потому, принимая как единственное лекарство, он снова хватается за кусок орихалка, но никаких чувств, ни единой капли, не заполняет его. Ничего, только оглушающая тишина, молчание, в котором теряется даже обычный шум жилого двора, до куда он успел доехать, не осознавая себя. И только единая мысль, что заставила руку дрогнуть. Знакомый голос, который он узнает и через тысячу лет. — Ты меня слышишь? — и сам Том не знал, на что надеется, говоря эти слова. Это даже не нужно проговаривать. Это была всего лишь мысль, обретшая четкую формулировку и направление. — Прости меня, — первое, что приходит в голову, — я должен был… — Ничего ты не должен, — раздраженно отозвался Том, — по крайней мере, не мне, — опомнившись, добавил он. — Иногда я так хочу вернуться, — Марк почти на автомате дошел до дома, не отпуская сережки, — мне так не хватает тебя, вас всех… — Ты всегда был таким сильным… что с тобой стало теперь? — с искренним, осторожным непониманием спросил Белл. — Я сломался, — признал Марк, — и вряд ли соберу себя заново, — «Я больше никогда не буду ему врать», — заключил Марк для себя, и в этом убеждении он уверен, как ни в чем другом, — без вас всех я… — У тебя есть человек, ради которого тебе стоит держаться, — Том понимал, о чем говорит, — не так давно мы нашли вас, просто, из праздного интереса. Он любит тебя, а ты любишь его, у вас есть все, чего только можно желать, так что тебе нужно? — Кроме Кости у меня нет никого. Вернись на несколько месяцев назад, когда уже оторвался от Джека, но еще был с Дженсом. Как ты чувствовал себя? — ясная параллель, которая, тем не менее, вскрылась только сейчас. — Мне было страшно. Я боялся быть один, — честно сознался Том, и в этом голосе слышались ноты осознания, — прости, не надо было так… Если хочешь, мы можем перенести вас к нам, познакомишь своего парня с нашими, повидаешь свою семью, — Том улыбался, думая об этом, Марк уверен, — это же несложно!       Он не нашел ответа. Сердце отчаянно рвалось навстречу, жаждало сказать «Да!», но что бы вышло в итоге? Зачем бередить старые раны? Зачем испытывать слабую волю на прочность? Он не нашел ответа. Он просто разжал пальцы, возвращаясь в реальный мир. В свою квартиру, где он даже ботинки не снял, проходя, и теперь добрую половину квартиры по пути до кровати, где он очутился, украшают грязные следы, в комнату, из двери которой Лера смотрит на него с ошарашенно-недовольным видом. И ей он уже не нашел что сказать, просто махнул рукой, отворачиваясь, скинул одежду у кровати, обувь донес до прихожей под Лерино немое негодование, и задвинул за собой дверь. Хотя бы несколько часов он хотел побыть один. Поразмышлять о собственной слабости, о ничтожности собственных убеждений и исповеданий. О том, как легко он был готов сдаться. Казнить и миловать себя самого, забываясь пустым сном. — Нет, ну что за кислая морда, а! — спустя несколько часов усердного самокопания Марка, Лера устала мучиться скукой и беспокойством, и потому, издавая как можно больше шума, вошла в спальню, — от этого твоего поведения молоко на кухне скисло! — Думал, ты поняла, что разговаривать сейчас я не хочу, — Марк и не двинулся, — иди, куда шла, а меня не трогай. — Ну, что случилось у тебя? — уже более мягким тоном спросила она, усаживаясь на полу напротив его лица, — Клёпа опять чего натворил? — Старая жизнь о себе напомнила. Причем довольно колко, — не став отворачиваться, как ребенок, ответил Марк, — боюсь сорваться, Костя этого не выдержит. — Ты подумай: ты столько всего сделал, столько оставил за спиной, чтобы сейчас сдаться? Временами я понимаю, что ты недалекий, но чтобы настолько! — Лера качнулась, сжимая сложенные стопы в ладонях, и, не удержавшись, откинулась на спину, — держись, это отпустит. — Кто-то должен был это сказать, спасибо, — ответил ей Марк далеко не сразу. Только тогда, когда молчание начало угнетать, — надеюсь, ты не съела мое мороженное, иначе, видит черт, я сделаю его из тебя, — поднимаясь с кровати, заявил Марк. — Вот же! Вот! Я выстояла, и ты выстоишь! — В единый момент она пропала и появилась с ведерком мороженного и двумя ложками в руках, — Что смотрим?       Следующие несколько часов прошли за созерцанием совершенно незначительных, что по форме, что по содержанию, сериалов от всем известного гиганта с большой «N» на логотипе. Временами Марк отрывался от просмотра, поясняя, что жизнь, показанная на экране, скорее стереотипная и упрощенная, чем хоть сколько-то похожая на реальную, Лера все ворчала, что он портит ее «мечты о волшебном забугорьи», но, тем не менее, продолжала смотреть, видимо, принимая пояснения Марка как факт. Все же, экран для того и дан, чтобы отразить сложную, многогранную жизнь в миллионе разных упрощений и ходов, дающих скорее понимание, чем пояснение. Для сложностей есть те, кто эту жизнь живет. Или прожил.       Телефон живо пискнул, извещая лицом Кости, что тот скоро закончит пары. Марк лениво оторвался от кровати, нашел в полутемной комнате свою одежду, и спустя десять минут уже выезжал из двора, одобрив намерение Леры собрать в их квартире ее «дружный серпентарий», как сказала она сама. Предупредил, что вернется ближе к полуночи, и может смутить ее подружек, если они к тому времени еще будут у них, но, тем не менее, не ставил рамок. Как знать, может, найдутся еще люди, с которыми он сможет хотя бы пообщаться. — Михаил, как вас по отчеству? — Марк позвонил отцу того подростка, которого когда-то отметелил в старом еще дворе, — уже не помните, наверное, но… — Да как я тебя, Марк, забуду! — весело отозвался мужчина на том конце, — Не знаю, что ты такое сделал, но мой дурной сын за ум взялся после твоих наставительных тумаков! — И правда, не знаю, — в этот раз ему не так повезло, и всю улицу, по которой он едет, сковала большая пробка, и потому было время спокойно поговорить, — что делаете вечером? Если я правильно помню, вы юрист по образованию, есть дело, которое я бы хотел обсудить. — Да что ты все на «вы»! Просто Миша, и все! — все так же по-доброму отозвался он, — развалилась наша контора, так что вечер, да и день, да и все остальное время я свободен, — даже без особого сожаления заявил он, — что предлагаешь? — Ближе к одиннадцати освобожусь, — ответил ему Марк, — насколько я помню, «Чердак» работает всю ночь, можем посидеть там, все расскажу. Не беспокойся, за мой счет, понимаю, как сложно бывает оставаться без работы, — уверил его Харамов. — Как скажешь, мужик! — согласился он, — до вечера, значится! — Договорились, — ответил Марк и сбросил. Пробка тронулась, и ближайший поворот позволил ему свернуть в переулок, который, петляя меж дворов, привел его на парковку, на которой уже стоял Костя, а рядом с ним какой-то парень, одетый совершенно не по погоде. — Леху довезем? — просунувшись в открытое окно и чмокнув Марка в щеку, спросил Костя, — в ту же деревню едет. — Ну… если не наткнемся на проявления русской нетерпимости, — рассудил Марк, — черта ради, — Костя кивнул, — усаживайтесь.       Костя с присущей ему неловкостью упал на переднее сиденье, а этот Леха, на котором из зимних вещей был, разве что, шарф, аккуратно сел назад, мягко закрыв за собой дверь. Он молчал, даже не отрывая взгляда от окна, а спустя несколько минут, видимо, убедившись, что никто торкать его не будет, надел второй наушник, до этого довольно громко вещавший, даже будучи висящим на петле шарфа, совсем выпал из реальности. Бывают же люди. — Говори, давай, куда ехать, — не желающий оставаться в данной реальности в одиночку, Марк одернул Костю. — Выезжай на набережную, — уверенно скомандовал Костя, — там скажу, куда дальше. — И как ему не холодно? — между делом спросил Марк, — на улице такой колотун, а у него даже руки не укрыты! — Его одногруппники называют «Радиатор»! — Костя улыбнулся, глянув в зеркало заднего вида, — ему вообще никогда не холодно, представляешь! Хотел бы и я так же… — Вот начнешь есть нормально, веса наберешь, — свободной рукой Марк коснулся его живота, ну, или того, что должно было им называться, — вот этот провал уйдет, и тогда перестанешь мерзнуть. — Конечно, мамочка, — закатив глаза, ответил Костя, — а у меня все чертежи сразу приняли! — отвлекся он, — даже у Лехи так не прокатило! — Руки у тебя золотые, молодец, — он потрепал его по затылку, — а что, этот парень такой талант? — О, ты бы знал! Я с этими чертежами дома копаюсь по полночи, на парах и перерывах, не е… ой, — погорела контора, — а он, еще пара не кончилась, уже сдает, причем четко и красиво все! Кефир из вредности сразу не принимает, но он просто те же работы ему потом приносит, и все. — То есть… Кость, я же говорил, дело твое, есть или нет, но ты так и останешься скелетом в коже, если не будешь нормально питаться, — Марк не давил, но старался следить, чтобы Костя больше не голодал, как раньше. А сам парень воспринимал это как условия диктатуры из-под палки. — Но я же тебе и таким нравлюсь, — теперь уже его рука легла на колено Марка. — А себе-то ты нравишься таким? — пробасил неожиданно низким голосом Леха, отчего Марк даже встрепенулся. — Думал, ты спишь, — заметил Марк, с трудом встраиваясь в поворот в оживленном потоке, — не сложно так далеко на учебу кататься? — У меня в той деревне старший брат живет. С тех пор как баб Даша умерла, поселился там, говорит, что все устраивает. А я так, на выходные в гости приезжаю. Сам-то в «Перелесках» живу.       Знакомое имя снова всколыхнуло волну мути со дна памяти. Лица, чувства, слова… лист камыша в волосах, и счастье в каждом движении. Самопожертвование и отречение с заботой. Жизнь, которая оборвалась, но дала начала двум новым. Боль, оставленная там, откуда ее не должно было доставать снова. — Так… — выдохнул Марк, — не говорите мне, что мы в Калиновку едем. — Ну… — замялся Костя, заметив, насколько потерянный у Марка взгляд. — Туда, а что? — не утруждая себя эмпатией, спросил парень с заднего сиденья. — И у бабушки твоей была такая хорошая фамилия, по мужу. Ассатанина, — вот теперь время не понимать пришло молодому поколению. — Э-э-э, — Леха не знал, что ответить, — допустим. — Да что ж не живется мне легко, — покачал головой Марк, молча продолжая вести. — Не расскажешь? — неуверенно спросил Костя. — Потом, — коротко ответил Марк, и на указания, куда ему ехать, только рукой махнул. Он итак все знал.       Он снова перестал ощущать время, смотреть вперед и думать о дороге. Он просто ехал, раздумывая о том, как же все это получилось, как его жизнь дала такую широкую петлю? Почему он вернулся в свой личный ад? В место, где он терял тех, кого любит, и обретал тех, кто чуть не уничтожил его? Почему ему нужно было возвратиться именно сюда? Почему он сейчас добровольно едет на кладбище собственных воспоминаний? Почему в очередной раз жизнь ткнула его лицом в собственные ошибки? Ни одного ответа он не нашел. Прошло уже тридцать лет, а парню и двадцати пяти не дашь, и даже если его брат лет на десять старше, то он знал Дашу, разве что, в глубоком детстве. И как это могло получиться? Как это могло получиться? Марк хотел спросить парня об этом, но вовремя осекся, и сам не заметил, как на автомате остановился около того места, где был ее дом, парень вышел, а они продолжили путь, длиной, разве что, в сотню метров. — Помнишь, я говорил, что у меня были дети? — начал все же Марк, когда Леха остался вне машины. — Так, — Костя кивнул, внимательно слушая. — Это дети той Даши. Получается, дядя и тетя этого парня. Мне они были приемными. Она была русалкой, и умерла бы, когда обмелел пруд за этими домами, — он мотнул головой в сторону домов по левую руку от себя, — она и сама понимала, что скоро умрет, и потому попросила забрать детей с собой. В то время эта деревня была как одна большая семья, и я бы просто не смог себя простить, если б отказался. — Стой, ты про болото что ли? — опомнился парень, — так оно и сейчас на месте! — Как… не может быть! Она не могла соврать! — в сердцах Марк ударил по рулю, отчего тот, чуть не ломаясь, захрустел, — Зачем, скажи?       Марк чувствовал себя потерянным. Ничто не ранит больнее, чем обман от тех, чьим счастьем дорожишь, от тех, кому веришь больше, чем себе. И теперь оказывается, что все это было ложью. «Песни русалок несут только боль», — фраза, сказанная кем-то давно, но как четко она вспыхнула в его памяти сейчас. Песни, которые спасли его от забвения в горе, песни, что отрывали от земли в моменты, когда весь мир становился неважен. Песни, что заставили его почувствовать себя уничтоженным, униженным и слабым. Песни, что сломали судьбы столь многих людей. Как знать, если бы Влад тогда остался с матерью, встретил бы он отца? Попал бы в этот чертов культ, стал бы тем жестоким маньяком, каким он все же стал? Он был бы счастлив… он был бы хотя бы жив! И Марку не пришлось бы убивать человека, что за те несколько лет он принял как собственного сына. Насколько нужно быть жестокой, чтобы сотворить такое? — Марк, все хорошо, — Костя огладил его щеку, — возможно, она просто хотела лучшего будущего для своих детей, — осторожно предположил он. — Какого? Будущего маньяка-убийцы?! Слепого фанатика?! Как она могла! — обида ударила слишком больно. Настолько, что в глазах собрались слезы. — Костя, — голос предательницы отражается даже в голосе Кости. Он вызвал ее, — я умирала, — говорит она, а Марк еще и не осознает этого, — рак забрал отца, а за ним — и меня. Я знала, что ты бросишься лечить меня, пытаться спасти… я знала, что умру, и потому обманула тебя. Но ни в чем больше, ни слова, я не врала. Прости, мой дорогой, я не знала, что могу причинить тебе столько боли. Кем бы ни стал Влад, помни всегда, что не ты повинен в этом, — голос не дрожал. Она знала, о чем говорила, — Женя тоже стала твоей дочерью, и она — лучшее, что смогли создать я и ты. Гордись собой, ты хороший родитель, — взгляд Кости прояснился, и сам он, осознавая, на что решился, дрогнул, — прости, наверное, не надо было… — Я так тебя люблю, — не сдерживая чувств, Марк обнял его, утыкаясь лицом в его шею, — спасибо, что дал ей объясниться, я… наверное, просто слишком сильно отреагировал. Это мне не надо было, и… спасибо, Кость. — Там уже Беляш излаялся, — заметил парень, — давай, приходи в себя, и я тебе все покажу.       Костя, одухотворенный разрешенной ситуацией, повел Марка за собой, чуть ли не в припрыжку, пока тот, все еще сжатой в блин пружиной, озираясь по сторонам шел за ним. Ничего здесь было не узнать. Кроме вида из-за высокого профнастилового забора. Текущая в низине заболоченная речка, поросли камыша с пушащимися стрелами рогоза, скованные льдом и усыпанные снегом, болото, окружившее этот дом с двух сторон. Когда-то на этой земле жила его бабушка, которую он, как и всех здесь когда-то, смог назвать своей.       Конечно, она не была ему родной. Он нашел Источник Магии, здесь, совсем рядом. И попросился к ней на ночлег. И остался до самого конца. И она, бабушка, единственный сын которой погиб совсем давно, приняла его, готового помогать, не претендуя вообще ни на что. Приняла человека, который будет любить ее за ее доброту, за то, что она, со временем, полюбила его, и назвала собственным внуком. Редко когда жизнь давала ему таких людей, чистых и безоглядно добрых, скромных и светлых. Не скованных страхами и взглядами со стороны. «Представляешь, внучок, Егоровна думает, что ты хочешь дом у меня отобрать и, того хуже, укокошить по тихой, — посмеялась однажды Марья Васильевна, — а я ей и говорю: «вот у тебя самой таких внуков нет, вот ты и бесишься, старая!», — он тогда смеялся вместе с ней, не понимая, как можно относиться к людям вот так, по-простому».       Но теперь… от ее дома не осталось ни единого напоминания. Весь двор вычищен вплоть до плитки, баня и большой гараж закрывают своими громадами большой огород со скотным двором в его конце, небольшая теплица из карбоната под бассейн, красивая, с сеткой под сухими ветвями плетистого винограда, деревянная беседка, детские качели, сваренные из столбов и арматуры, накрепко укатанные в бетон и большой вольер с большой лохматой овчаркой внутри. Хозяева этого дома очень основательно подходят к своему хозяйству. — Вот, смотри, это Беляш, — он указывает на собаку с большой черной тупой мордой, что чуть ли не на месте скачет, заливаясь лаем. Марк подошел к вольеру, посмотрел ей в глаза и легонько щелкнул пальцами, и та, в момент успокоившись, улеглась в сугроб внутри вольера, подняв лапы. — Вот тебе и «на!», — голос сзади испугал их обоих, а собака, от которой отвлекли свое внимание, состроив грустную морду, спряталась в будке в дальнем углу вольера, — это что ж ты такое, мужик, сделал, что Беляш перед тобой так развалился? — К каждому можно найти свой подход, — заметил Марк, даже не зная, кому отвечает. — Кот! Здорова! — Костя побежал обняться с братом, и тот, видимо, этого совсем не ожидал, потому как реакция его была достаточно сдержанной, — опять с Пауком собачитесь? — Кость, — раздраженно отозвался он, на вид ему было лет тридцать, — ты сначала думай, потом говори, ладно? Нет, он тоже здесь, просто укатил с Виталиком на снегоходах. А это… — оставляя пространство для ответа, начал этот «Кот». — Марк, — представился Харамов, — вроде как, Костин парень. А ты… — в умении подкалывать без подколов они, кажется, сравнялись. — Андрей, но все зовут меня просто «Кот». Это от фамилии отца. Паук, с которым мы, как выразился этот очень образованный индивид, — Кот собрал снега со спинки качели, на которой они с братом сидели, и, словно солью, посыпал шапку Кости, — собачимся, — мой, вроде как, парень. — Стой. Ты «Кот» по фамилии, но у Кости фамилия Нагорных… — Как и всего этого замечательного семейства. Кроме меня, конечно. Мы сводные братья, а моя мать, ставши им законной мачехой, взяла их фамилию. Сложности, сложности. О! А вот, кстати, и она! Мать! — Бодро окликнул он женщину в ярко-оранжевой куртке, шедшую из дома до гаража. Та постояла с минуту, посмотрела на них издалека, а потом, махнув рукой на все это, скрылась в дверях гаража, — хозяйство отнимает много времени, — он пожал плечами, — куришь? — Готов спорить, такие ты еще не пробовал, — Марк заимел привычку заказывать хорошие немецкие сигареты, и был ими куда более, чем доволен. Но в руках Кота, к удивлению, оказалась точно такая же пачка. — Пижоны, — фыркнул Костя, поднимаясь с качели, — Ма-а-ам! — он пошел к гаражу, а потом, что-то спросив, живо метнулся в дом, и спустя минуту уже вышел в какой-то куртке, возвращаясь в гараж. — Пошли скот кормить, — пояснил Кот, — Костя любит всякое зверье, а мать не против, когда ей помогают со всем этим возиться. Идиллия, — он, и правда, выглядел котом. Довольным сытым котом. — Мне Костя говорил, что родители ваши довольно гомофобны, а тут… как этот твой «Паук» уживается с твоим отчимом? — сигарета на свежем воздухе тянулась тяжелее, и вкус был куда ярче, потому Марку совсем не хотелось торопиться. — Частенько на понт его берет, — усмехнулся Кот, — вот и сейчас, поспорили, кто быстрее по полю до соседнего поселка докатит. Черт его знает, конечно, но, учитывая, что Макс второй раз в жизни сел за руль снегохода, ставлю на его проигрыш. Отчим ценит, когда парень «мужик» куда больше, чем ненавидит гомиков, — он рассказывал обо всем этом совершенно спокойно, вообще не боясь чьего-либо осуждения, — так что это нужно просто иногда уравновешивать. Вуаля! — закончил он свою речь, как и сигарету, кинул ее в столб качели и пошел к дому, вообще не озабоченный мнением по поводу себя или приличием приглашения в дом. — Кот частенько бывает… беспардонным, — Костя в потрепанной куртке с двумя ведрами черт знает чего в руках подошел к нему, — не принимай на свой счет. Пошли, я тебе зверье покажу! Но сначала… — Костя, видимо, задумался, как объяснить Марку, куда идти, но отбросил эту идею, — пошли, дам тебе дворовую одежду.       Он повел Марка в дом, как казалось, но первым помещением, в которое они попали, стал гараж, сейчас пустующий. По дальней стене развешаны аж шесть велосипедов, напротив, вдоль стены самого дома — верстаки с неисчислимым множеством разного инвентаря и инструмента, под ярким фонарем в углу подвешена шведская стенка, по которой сразу видно, что здесь она не просто для вида. Зайдя сюда, где, на удивление, было под десять градусов тепла, на что указывал градусник на стене у двери, Марк осознал, насколько замерз, пока находился во дворе. Но Косте до мороза, видимо, вообще никакого дела не было. Он пошел дальше. Следующее помещение было гораздо меньше, по полу расстелен линолеум, а все, что она в себе содержала — морозильный ящик внушительных размеров, несколько вешалок, приколоченных к стенам, да огромная стойка со всякой-разной обувью. С видом мыслителя Костя выбрал какие-то валенки, кофту, на вид совсем тонкую, да штаны, которые повелел переодеть прямо здесь, и поставил ведра с кормом у двери, помогая снять пальто. Шарф и шапка остались в рукаве, и они, теперь уже оба сошедшие за деревенских, отправились в зверинец. Только Марк, мимолетно поцеловав Костю в щеку, корм взял сам. — Не спорь, — только собирался Костя что-то сказать, добавил Марк, — ты знаешь, куда идти и что как открывается, а я нет. У каждого свое место.       Зверинец оказался чуть ли не целым домом. Добротно сложенный из кирпича, с бревенчатой и дощатой пристройками, с полноценным сеновалом сверху и широкой раскатистой крышей. Только они успели открыть дверь, как меж их ног прошмыгнул большой такой петух, который теперь гордо расхаживал по снегу, засидевшийся в, видимо, недостаточной для его особы площади. За ним потянулись и другие курицы, осторожно оглядываясь по сторонам, и то и дело останавливаясь, чтобы поглазеть на ослепительно белое полотно, которым укрыт весь огород и огороженная специально для пернатых его часть. Когда же послышался звук ссыпающегося зерна, в единый момент они все вернулись в дом родной, принявшись, наскакивая друг поверх друга, клевать свою еду. И увлечены были настолько, что даже не обратили внимания на Костю, что присев рядом, легонько огладил целую фалангу птичьего базара. Он действительно любит возиться со зверями. — Ну, что ты так смотришь? — Костя смутился, заметив, как мечтательно загляделся на него Марк, откинувшись на стену спиной, — Ты кофту замарал, — он легко боднул его в грудь головой, проходя дальше.       За дверью, у которой Марк и стоял, жили цыплята, видимо, индюков. Смелые, большие и глупые, потому как, увидав на подошедшем Харамове зеленую кофту, живо запрыгнули на него и принялись без особого разбора клевать. Не больно и не страшно, но, тем не менее, удивительно. Но и те, повинуясь зову еды настоящей, поспрыгивали с его рук и забыли обо всем. — Дурные, да? — с улыбкой спросил Костя, открывая крышку насеста, когда они вернулись в предыдущую комнату, — а вырастут — еще и гонористые станут. — Смотри, и ты не стань, птенчик, — усмехнулся Марк, принимая протянутое ему ведро с собранными яйцами. — В остальном мама сама покормит, пошли домой, петух, — ответил ему не менее колко Нагорных, — цесарочий король. — Какие изысканные обзывательства, — заметила мама Кости, с которой они встретились во дворике, куда уже снова умудрились повыскакивать куры, — загоните их, замерзнут! — Смотри, как могу, — Марк шикнул, а все птицы притихли и оглянулись на него. Щелчок холодных пальцев, и вся пернатая братия дружным ходом сорвалась обратно. Хлопок, и они, очнувшись, недовольно закудахтали, но дверь за ними уже закрылась. — Ай, фокусник, — покачала головой женщина. — Позер, — сложив руки на груди, оценил Костя, — пошли домой, а то и ты замерзнешь. — Давай-ка ты мне поможешь для начала, — не согласилась мама Кости. И просьбу свою она адресовала отнюдь не Косте. — Мам, — с предостережением протянул Костя. — А ты — домой, — безапелляционно утвердила она, и глянула на пасынка таким взглядом, что стало понятно — не уйдет, и все возможные кары божьи обрушатся на его дурную голову. — Давай, не морозься, — добавил ему Марк, и тот, выдохнув, все же пошел домой.       С плеча открыв примерзшую дверь, Марк вошел в очередной курятник, где на него сходу набросился огромный, по сравнению с уже встреченными, петух, но мама Кости без особой сложности схватила его и прижала подмышкой. Мужчина оторопел, а она, толкнув его легонько, привела в чувство, и показала на ведро, оставленное на земле в попытках спасти его от дикой живности.       Женщина была боевая. Управляться с таким хозяйством — и для двоих-то нелегкая задача, что тут скажешь о ней одной. Но все здесь, тем не менее, чисто, поголовье здоровое и даже не особо голодное, а сама она даже не выглядит хоть сколько-то усталой. Молодые черты лица, ровная осанка и руки с аккуратным маникюром под резиновыми перчатками все же выдают в ней человека городского склада, но сама она, тем не менее, чувствует здесь себя, как рыба в воде. Марк только успел сориентироваться и рассыпать по кормушкам зерно, а она уже рассыпала по земле опилки, собрала свежие яйца и даже бегло осмотрела все присутствующее здесь поголовье. Марк всегда любил смотреть на мастеров своего дела. — Наталья Викторовна, — упреждая неловкую паузу, представилась она, — но ты мой ровесник почти, так понимаю? — он кивнул ей, — Просто Наташа. Сколько это у вас разница в возрасте, получается? — Пятнадцать лет, — спокойно ответил ей Марк, — это так важно? — Да какие ж мы тогда с тобой ровесники! — рассмеялась Наташа, — мне-то уже пятьдесят шесть! — Молодо выглядите, — он улыбнулся своему неловкому комплименту, — идем? — И как же вас так свела судьба? — поинтересовалась она, закрывая за Марком дверь. — О, там такая история… если коротко, то ваш сын выловил меня из пруда, где я оказался по собственному идиотизму. Скажем так, сделка закончилась удачно, но ее завершение прошло просто разгромно. — И что же привело такую крупную, — она смерила его оценивающим взглядом, — рыбу в наши глубины? — Просто выступал посредником в сделках европейской франшизы. Талант у меня такой — договариваться, — Ложь на лжи, укрытая ложью и подбитая чем-то похожим, — думал, найду сделку, а нашел — любовь всей жизни. — А ты, и правда, позер, — усмехнулась женщина, — и слова-то какие громкие. — Стараюсь верить, что это правда, — пожал плечами Харамов, — быть реалистом — скучно. — Ну, ты не Артем, и это уже жирный для тебя плюс, — заключила она, входя в дом, — кофту — на вешалку, валенки — к порогу, а на счет остального — еще узнается. — Надеюсь оправдать ваши ожидания, — кивнул Марк, входя следом за ней.       Первой, после импровизированной прихожей, была комната, в которой не содержалось, по сути, ничего, кроме большого дивана и плазмы в полстены. Видимо, гостиная, где можно преспокойно провести вечер. За следующей дверью — кухня, уровень децибел внутри которой бьет все допустимые значения: шипит что-то на плите, за большим столом из темного стекла на кованых металлических ножках сидит, по-видимому, глава семейства, напротив — предположительно, Паук — рыжий бородатый высокий парень, с откровенно усталым видом катающий что-то крепкое по бокалу и болтающий с оппонентом напротив. За спиной Паука — Кот, оживленно поддакивающий спору, а на полу у батареи с красными лицами сидят девушка лет пятнадцати и парень на год-два ее помладше. Все говорят о чем-то своем, вообще не обращая внимания на вошедшего под нестандартно-низкий потолок Марка, и так бы все и было, если б его не угораздило громко чихнуть, только он собрался пройти дальше. — О! Только тебя ждем! — отец Кости живо растер ладони, — Виталий, — протянул он ему руку с крепким рукопожатием, — садись, сейчас нам мать всем нальет! — он отодвинул стул возле себя, — так вот, — прошел момент, а он уже вернулся к предыдущему разговору, — я ж тебе говорил — осторожнее на поворотах, заглохнет, рухлядь старая! — Да кто ж знал-то, — возмутился Паук, — все нормально шло, а потом: «Хоп!», — и на тебе! — он разом осушил бокал и поставил его на стол так, что перечницы подскочили. — Мась, ну просила ведь! — раздосадовано отозвалась Наташа из-за плиты, — не дело, так по столу долбить. — Ой, и правда, — он в момент пришел в себя, — простите, теть Наташ. — Мать, налей нам по рюмке! — отозвался Отец, обрывая повисшее молчание. — Подними свой ленивый зад, и налей, — едко ответила ему Наташа, — и вообще, чего это ты квасить начал? Баня не истоплена, пятаки твои любимые не кормлены, дрова кончаются, в конце-то концов! Рюмку, — она особо выделила это слово, — налей, и выметайся на улицу работать! И бригаду рабочих с собой забирай, — Марк, Кот и Паук испуганно переглянулись между собой, — нечего рассиживаться, а то опять в баню ближе к полуночи пойдем! — Так завтра ж выходной! — ответил ей папа Кости, — никому никуда не надо, можно хоть в полночь идти! — Виталий, — с усталым упреком обратилась она к своему мужу, — я тебя сейчас вот этой вот сковородой… — нарочито громко Наталья Викторовна брякнула сковородой, на которой шкворчала пережарка. — Ладно-ладно, — он поднялся с места, лениво прошелся до холодильника, заглянул в навесной шкаф рядом и тут же вернулся на свой стул. По шести рюмкам разлилось что-то непонятной консистенции желто-коричневого цвета, отливающее бликами ярких потолочных ламп, — пошли, выпей с нами, — позвал он жену, и та, цокнув, присоединилась, — Костя!       По верхнему этажу загремели шаги, быстро перешедшие в скрип лестницы. Девушка с ярко-зелеными волосами в домашних штанах и непомерно-большой толстовке яростно шикнула на них, но, увидев свободную рюмку, с интересом улыбнулась и подошла. — Отрубился он, не будите, — сказала она, — пусть спит, заморыш. — Ну, бери уж, раз пришла, — ответил ей отец. Видимо, это Алиса — старшая сестра Кости, — За то что все мы здесь… — начал он, поднимая рюмку. — …сегодня собрались! — закончили они почти хором, чокнулись и осушили рюмки. Все сморщились, поочередно выдыхая и открывая глаза, и все больше удивляясь тому, что у Марка это не вызвало совсем никакой реакции. — Не берет меня алкоголь, — ответил на их немой вопрос Марк, — литрами могу пить, и совершенно не пьянею. — Это ж пятьдесят с хвостом градусов, — удивился Кот, — крепкий ты, однако. — Ладно, дети и не очень, — мельком Виталий глянул на Марка, — пойдемте, работа не ждет.       Заметно стемнело, на гараже и бане зажглись яркие фонари, крупными хлопьями в спокойном ритме падает снег, кажется, даже не меняя траектории. Спокойствие, нарушаемое, разве что, оживленной болтовней Виталия с Пауком по поводу их сегодняшнего заезда. Удивительно, как люди умудряются из столь короткого отрывка времени извлекать настолько много тем для разговора. Возможно, они просто близки по духу, и эта гонка не значит ничего, кроме чем повода начать, но разговору нет конца. — За беседкой — тюльки, таскайте сюда и колите здесь, — объяснил он Пауку, — топоры в дровянике, а мы с Котом идем кормить свиней. — Увы и ах, — всплеснул руками Кот, — ладно, не скучай тут, — он прихватил щеку Паука, и, потрепав его, отправился следом за отчимом. — Ну, идем? — спросил он Марка, и тот, кивнув, пошел следом, — Не семья, а… твою же за ногу… — взглянув на вершину горы сверху вниз, оборвал свою мысль он. — Настоящий кавардак, — закончил его мысль Марк, — надо хотя бы начать, — пожал плечами он и, взобравшись к вершине, поднял первую, что в руки попалась, колоду, и спустился вниз. Паука до открывшегося рта удивила его сила, которую он чувствовал здесь, где Источник Магии, за долгие годы спокойного существования, ожил. — Так ломай руками, на кой черт тебе топор? — спросил Паук, явно недовольный превосходством Харамова. Видимо, это скатится в банальное соревнование. — Даже голыми руками я справлюсь быстрее, — вполне резонно заметил Марк, но, будучи шагающим по грани, опомнился, и все же взял колун, — или нет? — вызов, вложенный в слова, возымел ожидаемый эффект. И кто ж кого на понт берет? — Ты смотри, нос не задирай, а то о небо ударишься, — с усмешкой заметил оппонент, с одного взмаха разрубая кусок дерева напополам. Он обычный человек, в этом Марк убежден, но силы ему не занимать.       Вот так время неумолимо рвануло вперед. Виталий с Котом присоединились к ним, но они и близко не увидели той продуктивности, на которую спор сподвиг двух оставшихся. Лишь когда, к их удивлению, осталось последнее полено, Паук признал, что не тягаться ему с тем, у кого силы, как у десятка таких, как сам Паук. А это, и правда, так. Чувство, давно уже забытое, когда силы переполняют, когда знания могут найти применение, не окуная в полуобморочное состояние, вскружило Марку голову.       Он чувствовал, что возвращается к укладу старых лет, к жизни, которой ему так не хватало. Будучи присутствующим здесь, он словно отдает дань памяти Марьи Васильевны, снова становится тем, кем он был для нее — человеком, который любит ни за что, даже учитывая, что интерес появления в ее жизни был более чем корыстным. Источник, который поддерживал его жизнь, сильной и властной, стал его личной Меккой, и теперь, снова напитавшись им, Марк уже не чувствует, что зависим. Это как выкурить косяк, будучи в завязке ни один десяток лет. Ты понимаешь, что это больше не тянет тебя на дно, но лишь делает твою жизнь проще и ярче. Ты способен жить без, ты способен сопротивляться… в конце концов, достаточно воли, чтобы отказаться, когда это совсем ни к месту. Потому что этот этап ты просто перерос. — Вот вы даете, а! — проверив состояние готовности бани, Виталий удивился тому, что гора огромных деревянных колод превратилась в кучу щепок и небольших полешек, — идите, обрадуйте Натаху, баня готова! — Кот, — устало отпрянув от объятий своего парня, Паук расстегнул свою куртку, — я весь как в дерьме извалянный, куда ты лезешь? — Если б я брезговал твоим, не побоюсь сказать, обыденным состоянием, — с рассудительностью начал он, усаживаясь на ступеньку предбанника, — то тебя бы здесь не было. Так что будь добр сесть рядом и изобразить влюбленного идиота, — он похлопал по сиденью рядом с собой, и Паук, закатив глаза, все же сел рядом, Кот приобнял его за плечо и вместе они откинулись назад, принимая финал рабочего дня, — устал? — Как черт, — ответил Паук, все же улыбаясь, — угонись за ним, убер-солдатом, дери его семеро. — Ты потише, а то Костян тебе припомнит за такие пожелания, — усмехнулся Кот. — Откуда ему-то это услышать? — Марк уселся с ногами на единственную оставшуюся в живых колоду, а Виталий, что-то проворчав, прошел мимо и вошел в дом, — Спал же, вроде? — Минуту назад — да, — ответил Кот, — а теперь — нет, вон его окно, — он указал на окно прямо над ними, где с пять минут назад зажегся свет. Только они посмотрели туда, и сонный Костя, в чем был, высунулся оттуда, виновато помахав им, — повезло ему с тобой. — Очень уж ты интересный человек, — с определенным интересом заявил Паук, — я все свои сети перетряс, всех пташек поднял, а никто ничего о тебе не знает. Откуда ты такой взялся? — интерес его, видимо, был сугубо профессиональным, но оттого не менее великим. — Если я расскажу тебе все сам, ты во мне разочаруешься, Максим, — даже с некоторой усмешкой он позвал его по имени, чем вызвал гневный взгляд от него и недоуменный от Кота, — как ты мне днем сказал? «Брать на понт»? — обратился он к Коту, — Так вот, беру! — Я бы это назвал другим словом, — спокойно, разве что, чуть сильнее прижимая Паука к себе, не согласился Кот, — «нарываться», если быть точным. — В последнюю очередь я бы хотел стать вам врагом, — это совершенно точно, — так что, нет. Вы мне просто интересны, как люди, я хочу вас понять, не более.       И правда, каждый человек, с кем Марк успел повзаимодействовать в семье Кости, казался ему интересным. Что Кот с его постоянной отстраненностью и непосредственностью, что Паук, постоянно напряженный, местами грубый, но, и правда, умный до жути. И Наташа, впахивающая за троих, но остающаяся молодой и не обабевшая от жизни в деревне, и Виталий, сумевший за жизнь свою, будучи единственным работающим человеком в этой семье с двумя еще не самостоятельными детьми, выстроить такой большой дом, облагородить участок и жить, в принципе, хорошо. Все они хороши и уникальны, и потому интересны, ведь нет произведения в жизни человека интереснее, чем то, что он ваяет из себя самого. — Натура человеческая — потемки, — полным философичности тоном заявил Кот. — А ты очень плохо видишь в темноте, и именно поэтому по профессии работать ты не хочешь, — добавил ему Паук. — А кто ты по профессии? — Марку показалось в единый момент, что он хорошо бы смотрелся в роли преподавателя какого-нибудь гуманитарного предмета. — Невролог-психиатр-нарколог и еще пара ординатур, которые я так и не закончил, — спокойно ответил ему Кот, — а ты? — В свое время я тоже учился на врача, но дальше общей практики не ушел, — вспомнил былое Марк, — да и нужно-то было, скорее, для галочки. А в основном, я всю жизнь занимался бизнесом, теперь живу на его плоды. Если когда-нибудь будете в Нью-Йорке, загляните в «Десятый Круг», там вам и без «пташек» про меня много расскажут. А ты, Паук? — Мы с этим переучкой были одногруппниками всю жизнь. Только вот я все свои ординатуры закончил, в отличие от него. — А еще ты не заведуешь самым прибыльным борделем города, в отличие от меня, — парировал Кот, — О, а вот и мать, — услышав хлопок внутренней двери гаража, заключил он, поднимаясь, — думаю, стоит все же зайти домой, а то мы все тут от холода в мир иной отправимся. — У тебя очень интересная манера разговора, — заметил Марк, — сложная и витиеватая. — Так он ведь еще и писатель-самоучка, — уже без едкости, а даже с какой-то гордостью пояснил Паук. — Вау, — такого поворота Марк явно не ожидал, — есть что-то в электронном варианте? — Да, но… — вот и посыпалась стойкая отрешенность. — Не утруждайся, в нашей гомофобной стране такое ни печатать, ни продавать не будут, — Паук только махнул рукой, — пишет он красиво, замысловато, но уж больно много в его работах неприкрытой гомосятины, — он усмехнулся, а Кот в ответ на это скривил страдальческую мину. — Знался я в свое время с некоторыми издателями в Нью-Йорке, — скидывая с себя рабочее обмундирование, ответил ему Марк, наблюдая, как расцветает на глазах Кот, до этого сохранявший непонятное выражение лица, — скинь мне как-нибудь, если понравится — сам переведу и отправлю на рассмотрение. Как знать, может это начало чего-то хорошего? — И тогда ты уйдешь, наконец, из своего клятого борделя! — воодушевленно предсказал Паук, — Заживем! — Никто тебе еще ничего не гарантировал, Паучок, — совершенно здраво заметил Кот, — но попробовать, и правда, стоит. Вдруг кому-то мои изречения, и правда, понравятся.       Кухня заметно опустела. На плите, заполняя все ее пространство возбуждающим аппетит ароматом, стоял суп, вкусный даже на вид, в духовке допекался гусь, и за этим неотрывно следил Виталий, не отводя глаз от тушки в янтарном свете. Видно, Мать всея семейства ушла отмокать в бане, оставив слежку за главным блюдом ужина на человеке, абсолютно в этом непонимающем. Кот уведомил отчима, что сам проследит за готовкой, и тот, сверкая улыбкой, ускакал наверх, и через минуту и вовсе вышел из дома в банном халате и с полотенцем на плече. Дом остался в руках детей. — О, Лиска, — по-доброму Кот подозвал сестру, которая спустилась, удостоверившись, что здесь больше никто шумный не обитает, — весь день дома, а так и не увиделись. — Ты чего это такой веселый? — взявшись наливать себе суп в, выуженную с лязгом соседних, тарелку, она с подозрением посмотрела на брата, — Ты ананасов наелся, что ли? — с усмешкой она глянула на Паука, а тот только глаза закатил. — Фу, как грязно, — отозвался Костя, спустившийся следом за ней, — ананасы, кажется, упоминаются в ваших разговорах чаще, чем имена! — Нет, ну, ты посмотри, какой он веселый! — возмутилась Алиса, — Ты когда его вообще таким видел? — Ты и ему что-то пообещал, — пророчески заявил Костя, подходя сзади и откидывая голову Марка на себя, — тебе так нравится делать всех вокруг счастливыми, просто не могу! Дофаминовый дилер, вот ты кто! — с легкой претензией заключил Костя, — ты все-таки не останешься? — Сколько вас здесь, — ответил ему Харамов, — не хочу стеснять, я же сказал! К тому же, Лера собрала своих подружек у нас, и дом как никогда рискует быть разгромленным. Да и есть у меня еще одно дело в городе, которое откладывать совсем не хочется. — Вот скажи, какое у тебя может быть дело в полночь в пятницу в нашем городе? — с совершенным недоумением спросил Костя, не отпуская его головы. Он смотрел сверху с улыбкой, а Марк и не пытался вернуться в обычное положение. — Подумываю открыть и здесь какую-нибудь кофейню, — честно признался Марк, — потихоньку начал подбирать команду. Вот, нашел юриста. Остались экономист, ассистент, команда бариста, и с персоналом разобрались, — пожал плечами Марк, — хочу создать место для себя вне квартиры. — Не отказалась бы поработать бариста, — кивнула Алиса, — и опыт имеется, пять лет почти. — Приму к сведению, не отрываясь от разглядывания Кости с нового ракурса, ответил Харамов, — ладно, Мышонок, — вся братия дружно издала звук умиления, — мне бы в душ и поехать, не хочу опаздывать. — Костя взял его за руку и повел в ванную, выдал полотенце, и поцеловал, горячо и торопливо, улучив первый за вечер момент, когда они остались наедине. В его глазах — тепло, искреннее и самое настоящее. Тепло, которого хватит на много холодных ночей. — Я так рад, что ты понравился родителям, — нацеловавшись вдоволь, сказал Костя, — они очень трудно принимают новых людей, но ты… ты всем нравишься. И мне тоже, — с долей стеснения продолжил он. Будто этот факт не известен им обоим уже почти как год. — Я люблю тебя, Мышонок, и, видит черт, если бы мы были здесь одни, ты бы не вышел из этой ванной, — Марк прикусил небольшой участочек кожи на его плече, достаточный, чтобы закрыть воротом футболки, — ладно, иди, а то Кот тебя уже потерял.       Костя ушел, оставив его наедине со своим растрепанным отражением. Сложный день подходит к концу, и жизнь позволяет ему выдохнуть. Он хотел найти хотя бы несколько людей, с кем он может скоротать вечер, а обрел настоящую семью, которая, хоть и не сразу, но сможет заменить ему семью «Круга». Конечно, он не забудет их, не выметет из своего сердца, но всему приходит время стать лишь памятью, воспоминанием, при котором сердце забьется чаще. Возможно, самое время.       Душ смыл остатки рабочего дня, дал ему выдохнуть спокойно и сосредоточенно. Он дождался возвращения родителей Кости из бани, пожелал до сих пор непонятного ему «с легким паром», и теперь настало время прощаться. Виталий, впечатленный проделанной работой, просил приезжать почаще, Наташа, наглядевшись на Костю, счастливого и влюбленного, в очередной раз заключила, что Марк — хороший человек, Кот выпросил установить какой-то мессенджер, чтобы все же скинуть свою работу, Паук, хоть и напряженный своей немощностью, но пожал руку, с одобрением глянув в глаза, а Алиса взяла с него обещание, что он, если все же откроет кофейню, возьмет ее на работу. Они все вдруг показались ему до странного пестрой, но дружной семьей, которую уже вряд ли что-то разрушит. Семьей, в которой противоречия расходятся, а все лучшее сплетается. Самым эталонным примером дружбы, повязанной родством. В их атмосфере Марку было легко, комфортно, и, уже завязывая шнурки, он вдруг понял, что не хочет уходить. Но обстоятельства, построенные им же самим, решили иначе. Не отступать от плана, выстроенного заранее — кредо материалиста, которым Марк не хотел жертвовать. — Лер, у вас там все хорошо? — спросил Марк, въезжая в черту города, — через полчаса приеду, если змеи еще не расползлись по своим гнездам, предупреди, чтобы не пугались. — Мы тут… еще сидим, да, — голосом изрядно подпитым протянула девушка, — и лежим тоже, — фон ее голоса разорвал дикий гогот. — О-о-о, кто-то на утро будет сожалеть, — уверенный в собственной правоте, Марк легко обогнал еле тянущийся по ночной трассе поток, — ну, ничего, подлечим. — Иди ты в… — она икнула, а потом последовал грохот, и звонок оборвался. Видимо, ее телефон перестал влачить свое бледное существование.       Марку всегда нравилось ехать вот так, не торопясь, по пустым дорогам, глядя на медленно сменяющие друг друга пейзажи, и не думать ни о чем. Ни к чему сейчас. План продуман, Костя счастлив, и осталась только логистическая сошка во всем этом. Доставить свое тело до нужной точки. Как он скучал по дням, когда мысли не роятся в голове, когда есть время чтобы побыть просто ни к чему не принужденным куском мяса, слоняющимся от точки к точке. Отключать мозг иногда, и правда, бывает полезно. — И где ж твои змеи? — спросил Марк, лицезрев одиноко сидящую на кухонном островке Леру, доедающую вегетарианские роллы. — Там же, где и мой телефон, — пожала плечами она, — в жопе! — голос ее звучал совершенно трезвым, — завтра Тёме, — она вдруг поняла, чье имя назвала, — не тому! Короче, отнесу своем другу телефон, посмотрит, может там все не так страшно. Что будем делать? — с интересом спросила она, — совсем спать не хочу. — Я сейчас еду в бар, нанимать себе ручного юриста, а ты, если хочешь, поехали со мной, — ответил ей Марк, залезая в гардероб.       Вкус в выборе одежды окончательно отказался работать. Все, что Марк пытался подбирать, выходило нелепым, несуразным или излишне экстравагантным. Чего стоил только этот пиджак в желто-зеленых полосах, который, хоть и был чертовски-удобным, но отчаянно не подходил ни к одному другому элементу одежды, ни к самому Марку, за долгие годы привыкшему видеть себя в темных пастельных тонах. Да и реакция Леры, взрывающейся смехом каждый раз, стоило ему выйти из гардероба, сыграла свое. В конце концов, он бросил это дело, и, одевшись в то же, в чем был, вышел. И тут она уже не засмеялась, но уже точно была недовольна. — Ты, видимо, решил из этого лука «кусок угля» не вылезать до конца жизни, — покачав головой, она решительно отодвинула его от прохода в гардероб. В его руки прилетела какая-то белая футболка, громоздкая фланелевая рубашка в сине-черную клетку и брюки в тех же цветах, — вот это все, и с твоими беговыми кроссовками. Для «Чердака» самое то! — А про «Чердак»-то ты как догадалась? — закрывая за собой дверь, спросил он. — Так с кем жила? Нахваталась этих ваших с Костей проницательных штучек! — Марк с недоумением глянул на нее, высунувшись из-за выдвижной двери, — Это просто самое известное заведение в нашем городе, что ты так смотришь на меня?!       А образ, и правда, получился уютным и органичным. Даже учитывая, что рубашку эту он не видел на себе в сочетании с другой одеждой. Марк купил ее, чтобы можно было не морщась выползти на балкон в холодное время, и потому, как правило, она вообще не была элементом одежды, надеваемым вместе с чем-то, кроме трусов и тапочек. Проза жизни в холодном климате. — Ну, едем? — потирая ладони, спросила Лера из-за двери, — Ох, и обзавидуется Лиза! Так ей и надо, змее! — О чем ты? — Марк, не привыкший выходить в свет не в туфлях, подтягивал шнурки на кроссовках, совершенно не обращая внимания на копошение Леры в выборе одного из десятка Костиных шарфов. — У меня, в былом, лучшая подруга в «Чердаке» хостес работает. Увидит, на чем мы приехали, увидит тебя, и сначала сама с зависти сгорит, а потом и нашему дорогому, опять же, в былом, Данечке, — максимальное уничижение, — мозги проест тем, какой он нищий! — а глаза-то горят недобрым огнем. — Парня у тебя увела? — А то, как же! Я же говорила, устрою им тарантеллу! Они у меня еще попляшут, сволочи! Все, поехали. — И в какой раз я уже стал шестеренкой в твоем гениальном плане? — Харамов оставил этот вопрос подвешенным в воздухе прихожей.       «Чердак» был заведением приятным. Позиционировал себя как бар, но в городе славился, скорее, лучшими кальянами и отличной едой. К удивлению, Марку даже не пришлось колдовать над встречающим контингентом, дабы невысокую Леру с достаточно молодым лицом, да и нехорошими здесь знакомствами пропустили. Миша уже ждал их, увлеченный чтением какой-то книги и совершенно игнорирующий джаз, льющийся из колонки прямо у него над головой. Выбрал он просто замечательное место, не придерёшься. — Марк, здорова! — он поднялся, пожимая ему руку, и, когда к ним присоединилась Лера, меж ними двумя повисло яркое недопонимание, — Лерка, ты-то тут что забыла? — Дядь Миша? — с недоумением спросила она, — да вот… — У нас сейчас живет, — влез Марк, и та, хлопнув его по боку, наконец, выдохнула, — не оставлять же дите скукой маяться в большом доме! — Миша, видимо, его понял, — от банки пива не помрет, я так думаю. А вы откуда, в общем-то, друг друга знаете? — Дядь Миша отец моего одноклассника, — пояснила Лера, — и с отцом они дружат, вроде как, да? — Того пацаненка, которого ты летом отметелил! — пояснил Миша тоном совершенно добрым, ему присущим. Ситуация его, видимо, не смутила, — а с отцом твоим только позавчера с рыбалки вернулись! Переживает, не знает, где ты трешься так долго, — уже несколько обеспокоенно пояснил он. — Знаете же Костю Нагорных? — Миша кивнул, — вот, я у него теперь живу. А Марк, он… — Да мне сын в красках рассказал, что видел, и что додумал, и что он по этому поводу думает, и все, что к этому прилагается, — отмахнулся мужчина, — срал я с высокой колокольни на то, кто с кем спит! — вот тут уже выдохнули все трое, понимая, что недопонимания улажены. — Ну, раз такое дело, то плачу точно я. Не стесняйтесь, — объявил Марк, когда официант, недобро глянув на Леру, принес меню. — А вот и Данил нарисовался! — с усмешкой объявила она, листая ламинированные страницы, — У-у-у, песья яма! Ну, этот, который официант, — пояснила она под двумя парами непонимающих взглядов.       Вечер тянулся спокойно, попивая пиво, которой Марку казалось менее крепким, чем вода, он расписывал идею своей кофейни, и, как бы он ни старался обходить, выходила он похожей на «Десятый Круг». В это место он вложил сердце и душу, и отказаться вот так, легко и просто, он уже не смог бы, ведь в своем детище он видел идеал творения собственных рук, и чтобы создать что-то новое, нужно менять не только свое сознание — себя всего. Миша с увлечением слушал, подмечая детали, невыгодные со стороны реалий этой страны, ее законов и устоев, менталитета. И все это казалось Марку вполне логичным и правильным, пускай и немного несовременным. Все же, он живет здесь совсем недолго, и строить все так, как он строил бы в Штатах, было бы неправильным.       Лера, как ни странно, тоже включилась в разговор. Да, Марк отмечал, что она имеет хватку, но, чтобы настолько поставленную и толковую, даже не задумывался. Ее идеи были логичными, обоснованными и достаточно структурированными, что, пожалуй, несвоевременно рано для этого этапа, но уже стоит принять к сведению. Со временем, и ее косеющим взглядом от выпитой медовухи мысли становились все более абстрактными и отвлеченными, но сути это не меняло — разговор вышел продуктивным. — А ты чего меня, собственно, позвал-то? — когда счет уже был оплачен, спросил Миша, — Просто посоветоваться? — Мне нужно, чтобы кто-то занялся юридической стороной вопроса. Не разбираюсь в вашем законодательстве, и не хочу, если честно, но этот момент не обойдешь. Тысяч двести за полное оформление отдать готов, — ответил ему Марк, а у того глаза на лоб полезли, — мало? — Да ты шутишь! Сфера не моя, но, видит Бог, все сделаю в лучшем виде за такие-то деньжищи! — преисполненный вдохновением, чуть ли не прокричал Миша, — это я что, семью на моря свожу! Заебись же, ну! — А в будущем, уверен, мне пригодится снабженец, знающий, где что достать, как ты сказал «в лучшем виде». Согласен? Скажем, тридцать в месяц и пять процентов от дохода, — добавил Марк, наблюдая, как человек расцветает на глазах. — Договорились, мужик! — он пожал Харамову руку так энергично, что плечо неприятно щелкнуло, — вот жизнь-то начнется!       На том и сговорились. Марк, подхватив Леру, в момент отрезвевшую на морозе, поехал домой, по пути осознавая, что давно в его жизни не было таких счастливых дней. Сложности еще только маячат на горизонте, а сейчас он может просто порадоваться тому, как хорошо все сложилось. Загружая себя делами и сложностями жизни, он осознал, что совершенно не обязан тонуть в прошлой жизни.

5 месяцев спустя

— Знаете, я подумала… — без каких-то приветствий начала Лера, встреченная Марком и Костей у дверей школы после последнего экзамена, — меня же никуда не торопит, правда? Пару лет поживу для себя, пойму, нужны мне эти Европы или нет… ой, да кого я обманываю! Ни за что, имея возможность свалить, я в этой дыре не останусь, — театрально протянула она, махая вслед выходящим с белыми лицами и дрожащими руками одноклассникам, — но все равно, в этом году я поступать никуда не хочу. Я ж не Ромыч, — парень, только что прошедший мимо них, с испугом обернулся, — чтобы от учебы до учебы от армии мыкаться, правильно? Поживем, посмотрим, как «Блэкрум» растет, а потом можно и… — Твоим родителям это точно не понравится, — Костя, поспоривший с Ромой на блок сигарет, кто же из них первый побреется, уже почти как пять месяцев назад, с недоумением покручивал отросший ус, — но, конечно, кто ж они такие, чтобы их слушать? — Если б ты своих слушал, уже бы деток нянчил от Альбины, — припомнила она их общую подругу и ее ничем не замаскированные поползновения в его сторону, — а не вот с ним бы вот… — Лера! Ну, как ты? Как экзамен? — высокая статная женщина в строгой одежде и блондинистыми волосами, собранными в объемный пучок, вышла из школы, взглядом выискивая знакомые лица. — Все сделано в лучшем виде, фирма гарантирует, Наталья Геннадьевна! — Лера показала знак «ОК», взглянув на свою учительницу сквозь кольцо из пальцев, — Это не «ОК», это… — не раздумывая начала она, но в момент поняла, с кем разговаривает, и замолчала. — Очко, — закончил Костя, и Марк, наблюдая панику в его глазах, широко улыбнулся ему и отвесил подзатыльник. — Нагорных, ты, что ли? — с удивлением, и абсолютно не шокированная подобными поговорками, женщина обернулась на Костю, — вот так вырос, парень! А это… — Марк, — легко кивнув, представился он. — А кем вы им, позвольте спросить? — начала допытываться Наталья Геннадьевна, а Лера, увидев в глазах Харамова ледяное спокойствие, начала пытаться утянуть его к машине. Он же и не сдвинулся с места. — Вы, смотрю, замужем? — начал он издалека. Учительница кивнула. — Закрой свой культурный рот, а то плюну сейчас, захлебнешься! — она все не оставляла попыток сдвинуть его с места. — Так вот, если бы законы нашей с вами страны позволили, в ту же секунду я бы назвал Костю своим мужем, но, увы, до этого шага великая и могучая еще не доросла, — он мимолетно улыбнулся, а Наталья Геннадьевна обомлела. Глаза забегали, бледное до этого лицо покраснело, а сама она начала судорожно болтать головой, когда Марк, наконец, поддался и пошел вслед за Лерой. — Ты что творишь?! Мне как теперь в школу возвращаться? Они же меня всей своей учительской сворой загрызут! — она с размаха хлопнула дверью машины, чем встряхнула Марка, и тот, умерив моментную злобу, ответил. — Если начнут заискивать, скажи, что записала все на диктофон, и свора адвокатов твоего друга-содомита затаскает их никчемное заведение по судам, — в присущей ему безразличной манере ответил Марк, снискав этим одобрение с ее стороны. — Что ты сделал опять? — устало ответил Костя, — Неужели умудрился опростоволоситься похлеще моего? — Я просто представился, а вашу учительницу, как вы говорите: «чуть Кондратий не хватил»? — Марк, я же говорил… эту часть нашей жизни стоит держать при себе, — откидывая спинку сиденья до упора, повторил Костя, — ни к чему хорошему это точно не приведет.       Поехали. Сегодня, да и на остаток лета что Костя, что Лера, свободны. Оба они вымотаны этим днем, и потому, уже спустя полпути, отключились, в тени, овеваемые прохладным ветерком из открытых окон. Торопиться некуда, и потому Марк подольше покатал их по городу, давая шанс отдохнуть, а к тому моменту, как устал сам, решил, что они могут доспать свое и дома. «Ну, попробуем», — выдохнул он, останавливая машину прямо у двери подъезда.       Sub obtentu morpheus.       Сработало, потому как, проскочивший по двору с диким грохотом мотоцикл ничуть не потревожил их сна. Подхватив их обоих, он направился домой. «И все же, лифты — гениальное изобретение человечества», — подвел итог Марк, понимая, как долго и мучительно поднимался бы с двумя телами на плечах, если б не железная коробка, со скрипом дотащившая их до нужной высоты. Костя улегся на кровати, сходу сгребая подушку в объятия, а Лера — на диван в кухне, где она частенько ночевала, закопавшись в собственные проекты. «Дети младшие уложены, поедем проверять детей старших», — стерев испарину со лба, Марк вернулся к машине и поехал дальше.       «Блэкрум» получился таким, как Марк и хотел, неосознанно, но, все же, хотел. Близнецом «Десятого круга». Все здесь было почти таким же, с одной лишь оговоркой. С дальностью в полмира. Все те же темные тона, заключенные в панорамные окна, все те же мягкие кресла и перегородки из бамбуковой бумаги, все тот же теплый свет. Все, как и было. Только здесь, рядом с ним. — Марк Константинович, — Ваня, бариста, работающий здесь с самого открытия, протянул ему руку через барную стойку, — здравствуйте.       Когда они только знакомились с новым коллективом, его постоянно спрашивали про отчество, чтобы обращаться формально, и он подумал: «Почему бы и не взять себе какое-нибудь отчество?» — и ляпнул первое, что пришло в голову. С тех пор он Марк Константинович. Костя теперь даже в его инициалах. — Ой, здравствуйте! — Настя, еще одна бариста, пришедшая чуть позже Вани, вышла из кухни, на ходу повязывая фартук, — Топовые фартуки привезли, где заказывали? — она поправила его на себе, и обернулась к небольшому зеркалу, стоящему среди других вещей за барной стойкой. — Нашел тут неподалеку хорошее ателье, сделали качественно и недорого, — пожал плечами Марк, — о, чуть не забыл, — Марк поставил на стойку бумажный пакет, завернутый сверху и обкрученный атласной лентой, — с прошедшим днем рождения, Насть. — Это… Вау! — Марк с первого дня приметил ее нездоровую любовь к творожным сыркам, и потому потратил жалких полчаса, чтобы доехать до фабрики и купить по коробочке ее любимых вкусов, — Вань, смотри! — Она наплевала на ленты и пакет, просто разорвав его. И теперь просто искрилась счастьем, — Пойдемте, обнимемся, что ли?       Настя выбежала из-за барной стойки и повисла на шее Марка. Никогда он не думал, что можно сделать человека счастливым настолько легко. Всего лишь попав в точку. Вообще, Настя с самого начала казалась Марку человеком бесконечно светлым, милым и таким правдивым, настоящим, что для описания ее сложно подобрать более точные слова. Улыбается она всегда широко и ярко, работает усердно и точно, не допуская оплошностей, и всегда развеселит тех, кто придет к ним грустным или смурным. Маленькое солнце «Черной комнаты». — Вот ведь, дернул черт, — выругался Ваня, и кофемолке оглушительно задребезжала, прежде чем Марк собрался спросить, о чем Марк, собственно, говорит. — О чем ты? — выдержав паузу, чтобы отойти от громкого звука, спросил Харамов. — Да вы ж помните, в каком состоянии я на собеседование пришел. Это я к чему, собственно… день рождения отмечал. От коробки сырочков я бы тоже не отказался, — усмехнувшись, пояснил Ваня. — Ваня, блин! — встрепенулась Настя, возвращаясь на свое место, — бери и ешь! — Ну, может это и не сырки, но тебе я привез блок твоих сигарет, — Ваня вытаращил глаза на Марка, видимо, ожидая, что это шутка, — ты упустил Эспрессо, молодец. — Кто-то желает Лунго? — выкрутился он из сложившейся ситуации, ворочаясь по сторонам. Настя принялась фотографировать подаренные сладости, совсем не обращая внимания, проходящий мимо стойки гость с непониманием глянул на Ваню и пошел дальше, — Черт! — Иди, мастер, — Марк оставил на стойке ключи от машины, а сам, прихватив из-за двери кухни фартук, обошел Настю, — сигареты тебе, линза для фотоаппарата Любе, объектив микроскопа для Полины, орхидея для мамы Андрея, бутылка шотландского виски для Кати… ах, да, и пять коробок молока. Вперед, герой, — хлопнул он Ваню по плечу, и тот живым шагом вышел за дверь. — Откуда вы знаете про все это? — удивилась Настя, удовлетворенная выставленной в инстаграм историей, — не слышала, чтобы вы вообще обсуждали с кем-то… — Зато я услышал, как вы на днях обсуждали это между собой. Камеры пишут звук, Насть, — спокойно сказал Марк, — я же правильно помню, у тебя законченное экономическое? — Да-а-а, правда, по профессии ни дня не проработала, и не особо хочется, — ответила она, сверившись с заказом, и принявшись готовить большую кружку какао. — Мне нужно сделать сверку доходов и расходов за последние два месяца. Плачу… сколько ты говорила, тебе на штаны не хватает? Пять с половиной? Столько и плачу! — Да тут работы-то часа на три, это много… — застеснялась она, а потом, набрав в легкие побольше воздуха, объявила, — Какао с корицей готов, Мась, забирай! — И ты здесь? — удивился Харамов подошедшему за своим заказом Пауку, — вот уж чего не ожидал. — И тебе привет, Марк, — кивнул Паук, абсолютно не намеренный продолжать разговор, и вернулся восвояси, забрав кружку. — Какие-то они оба странные, — вздернув бровь, оценила Паука и Ко Настя. — Так, держи ноутбук, — он протянул ей сумку, — как закончишь, тут же и расплатимся. — А зачем вам это? Программа ведь итак ведет всю учетность? — Ну, понимаешь… денег у меня немало, — подбирая слова, Марк старался подойти к сути, — а вот у вас, зеленых студентов, — нет. Заведение может работать и в ноль, зато у вас будут нормальные зарплаты. Короче, думаю, сколько вам добавить, — бросив разглагольства, он подвел черту, — работай там, а я — тут. — Вот так повезло! — весело отозвалась она, а Марку уже начало казаться, что это маленькая утопия. Место, где счастливы все обитатели. — Мне с первых дней нравится смотреть на тебя счастливую, — будто не придавая важности своим словам, сказал Марк, Настя смущенно отвернулась.       И работа снова потекла своим чередом. Сменялись люди, скоро подоспел и пересменок, и осчастливленный нахлынувшим счастьем, Ваня не стал задерживаться, уведенный своей девушкой под руку. Не было особого ажиотажа, но никто не стоял на месте. Все заняты своим делом, живо перебрасываются фразами в обсуждении дня, законченного, кажется, на хорошей ноте. Девушки, пришедшие на замену Ване и Насте, тоже порадовались своим подаркам, и теперь момент от момента кидают благодарные взгляды на Марка, что, перемыв остатки посуды, вернулся в зал и уселся рядом с Настей, которая, видимо, уже была на конечных этапах работы и прикидывала дополнительные статьи расходов, перебирая отработанные смены за месяц.       Казалось, уже ничего не омрачит спокойной обстановки вечера, но в один момент, уже ближе к десяти после полудня, когда зал наполовину опустел, а остальные люди, занимаясь своим делом, наслаждались джазом от приглашенных, чуть ли не с боем за очередь, музыкантов, все встряхнулось. Люба, девушка легкая и улыбчивая обычно, теперь стояла с серьезным лицом, глядя сквозь стеклянную дверь исподлобья, Полина, проследив за ее взглядом, закатила глаза, хлопнула ладонью по лбу, и, громко объявив, что ревизия не ждет, скрылась в подсобке. Настя выглянула в окно и, с лицом совершенно изумленным и далеко не доброжелательным, снова уткнулась в экран ноутбука, к удивлению своему отметив, что работы оказалось не так и мало. Явление черта народу не заставило себя долго ждать. Невысокая женщина, клацая ногтями по экрану явно недешевого смартфона, вошла с видом императрицы, оглянулась, смерила все пространство входной группы недовольным взглядом, и, встретившись глазами с Любой, цокнула так, что даже Марк невольно съежился. — Приветствуем вас в «Блэкрум»! Что-то закажете, или вам помочь с выбором? — доброжелательность в проговаривании скриптов Любе давалась большими усилиями. — Сюда вы, значит, все сбежали, крысы, — надменности этой даме было не занимать, — ну, давай, сделай капучино с медом и корицей, посмотрим, стоит ли выплюнуть сразу, или просто выбросить. — Восемьдесят пять рублей, — выдохнув, Люба улыбнулась ей, — оплата по карте или наличными? — Бесплатно сделаешь, в счет долга, — вздернув нос еще выше изначального, заявила она. — Марина Александровна, — на всю фразу у Любы просто не хватило бы выдержки, и потому она прервалась, чтобы снова выдохнуть. Марк предупредил Настю, что разберется, и пошел за стойку, на ходу поправляя фартук, — мы ничего вам не должны. Наличными или по карте? — Люб, я разберусь, — он хлопнул ее по плечу, и она, ответив таким же жестом, скрылась в подсобке, громко выразившись красочным выражением, прежде чем за ней закрылась дверь, — итак, капучино с медом и корицей. Не беспокойтесь, иногда мы помогаем малоимущим или бездомным, так что вам можем сделать бесплатно. — Вы что себе позволяете?! — возмущенно отозвалась она, и, кажется, сказала что-то еще, но за грохотом спасительной кофемолки Харамов этого не услышал, — Где ваше начальство? — Где-то в зале, — Марк пожал плечами, поставив перед Мариной Александровной кружку с кофе. Мед, впитавший в себя несколько слов, сказанных со зла, дорого ей обойдется, но она этого еще не знает. И не узнает, — вы можете поискать его самостоятельно, у нас большая очередь из заказов, — и очереди-то никакой не было, Марк хорошо переучил их всех, но за театром абсурда лучше всего наблюдать, находясь внутри него, так что лжи еще стоит пожить. — Хм, вкусно, — скривив совершенно отвратительную мину, спустя секунду расплывшуюся в лживой улыбке, она пошла по залу, разыскивая начальство, которое ее, собственно, на этот квест и отправило. — Марк Константинович! — тихо позвала его Настя, выходя из-за перегородки, только Марина скрылась в другом зале, — все, закончила! — И ты здесь, Настенька, — снисходительно отозвалась Марина, но имя прозвучало скорее уничижительно, — чем занимаешься? — лживый заискивающий интерес. — Да вот… — она глянула на Марка, и тот понял, что шатер цирка на грани обрушения. — Она помогала мне с финчастью, — перебил ее Харамов, улыбнувшись, — так, минуту, — через пару щелчков телефон Насти пискнул, уведомляя о переводе, — всегда рад с тобой поработать! — Смотри, как поднялась! — показательно восхитилась женщина, — Насть, где ваше начальство? Хочу в глаза этому мерзавцу посмотреть! — Так смотрите, — отозвался Марк, а Настя, не сдержавшись, засмеялась, — у вас есть какие-то вопросы? — Вы?! Что это за цирк? Зачем вы соврали, что начальство, где-то в зале? — Я соврал? Да ни в коем разе, — спокойно ответил ей Марк, — наоборот, я был с вами совершенно честен. — Честен, но оттого не менее отвратителен, — прошедшись горящим взглядом от макушки до пяток, ответила она, а Настя, усевшись на кресло недалеко от стойки, не переставала смеяться, — и правда считаешь, что это правильно, переманивать всех до одного работников, и даже заранее не предупредить? Подло и бесчестно! — Смею заверить, я никак не влиял на ваших людей, они пришли сами, все до одного, и ни один из них не был доволен предыдущим местом работы, — спокойно заверил Марк, — а вы пейте-пейте, на дне еще много меда. — Так все вы, значит! — обернулась она к Насте, которая встретившись с ней взглядом, перестала заливаться смехом, и теперь смотрела с непониманием, — предатели! Что вы вообще знаете о рабочей этике и неконкуренции? — Мы не заключали трудовых договоров, Марина Александровна, — ответила ей Настя, — и об этике стоит почитать вам, а не нам! Да какая там этика! Здравый смысл! — Не думайте, что можете вот так нападать на моих сотрудников, — взял свое слово и Марк, — готов спорить, и вы, будь вы простым работником, не стали бы терпеть по отношению к себе пренебрежения или колонистского отношения. Взгляните на ситуацию с их стороны… — Харамов, как ни крути, старался уладить дело миром. — Что может говорить мне американец о колонистском отношении?! — взъярилась она, — Да, я знаю, что ты — пендосская задница, и свои порядки строй там, откуда ты вылез, а здесь — наше место, наш город, и стоит только сказать пару слов, и тебя отправят обратно с горящим задом! — До последнего я не хотел пользоваться этим аргументом, но… — Марк вынул из кармана телефон, из динамика которого, после нескольких нажатий, полилась хлесткая речь самой Марины о том, как ее устраивает ее любовник, и какой же ее муж лопух, раз не замечает ее похождений. Настя, все сидевшая молча, уставилась на Марка, а тот, смеясь, пока еще только взглядом, ожидал ответа Марины, — узнаете голос? И даже, наверное, припоминаете, кому вы это рассказывали? Мы, на нашем «загнивающем западе» знаем цену информации. Узнаете и вы, когда вернетесь вечером домой, Марина Александровна. Всего хорошего, уверен, ваш вечер будет добрым.       Странно, но она так и не сказала ни слова. Ушла, оставив в недоумении всех присутствующих. Марк уселся в кресло, созерцая молчаливое удивление, и только когда молчание достигло своего предела, сказал: «Гипноз, и никакого мошенничества!». Все, к удивлению своему, приняли это и выдохнули, понимая, что гроза миновала. Возможно, она вернется… да что там, в будущем она вернется еще не раз, и это тоже стоило объяснить. — Как вам шоу? — спросил Марк, разрывая заполненную джазом тишину. — Я бы еще раз на такое не пошла, — уверенно ответила Полина, искоса глянув на него. — Откуда вы все это взяли? — спросила Люба, в недоумении уперев подбородок в предплечье на стойке. — Уж слишком странным мне показалось, что вы пришли все друг за другом, и так сразу сдружились. Раскопал немного информации про вас, узнал и про нее. — Марк указал на дверь, — Конечно, я понимал, что, рано или поздно, она заявится, но не ожидал, что она настолько… неразумная. Потому и выловил ее в одном ресторанчике, разболтался, и получил то, что сразило ее наповал. Чтобы не огребать в темных подворотнях, надо выглядеть страшно, правда? — Так ей и надо, змее, — буркнула Полина. — О, это еще что! Эта женщина теперь к кофе больше притронуться не сможет, если в нем не будет нашего меда, — заметил Марк, — так что… жить ей счастливо или нет — ваше решение. Посмотрим, как она будет исправляться, — Марк улыбнулся им, — так, что тут у нас… — он зацепил со стола ноутбук и пробежался глазами по отчету, — хорошие новости, получается! — все трое его подчиненных настороженно обернулись, — сколько я вам платил? Девятьсот за смену, три премиальных за месяц… делим на шестерых… итого тысяча четыреста за смену и четыре премиальных в конце месяца. Довольны? — заключил он, поднимая глаза на своих работниц. — Да! — хором ответили они.       В эйфории от новости прошел и остаток смены. Костя проспался ближе к закрытию, и, разминая сонное тело, дошел до «Блэкрума», все еще зевая у входа. Марк напоил его бодрящим кофе, к своему счастью, скорее, осознавая, что сегодня их ждет бессонная ночь. Ночь, внутри которой не утихнет огонь.

6 лет и пять месяцев спустя

— Как ты можешь! Вот так просто… — Костя не удержался. Уже за тридцать, а он плачет, как будто он тот мальчик, молодой и простой, с которым они встретились когда-то, — я не понимаю тебя! — Кость, — Марк осторожно дернул его на себя, сжимая в объятиях и чудом не роняя кресло назад, — я понимаю тебя, целиком и полностью понимаю. Я холодный человек, слишком спокойный, во мне нет того огня, который тебе нужен. Поверь, — он невесомо коснулся губами его щеки, — если бы за всю жизнь у меня было всего два партнера, я бы чувствовал себя, как минимум, глупо. Я разрешаю тебе, и обещаю, что никогда не припомню этого, никогда не буду считать тебя хуже, чем ты есть сейчас. Я люблю тебя, и никакой секс с кем-то другим этого не изменит. — Но это ведь… я говорю, что хочу изменить тебе, а ты… прости, это просто помутнение, и я… — он сдался. Не хочет бороться за свои желания, запертый в предрассудках и старых моралях. — Посмотри мне в глаза, — Марк встряхнул его, и тот, очухавшись, сделал то, о чем его попросили, — что видишь? — Тебе больно это слышать, — все же отведя взгляд, ответил ему Костя. И понятно это было не только по взгляду. Стальным тоном голоса Марк всегда скрывал боль. — Правильно, а знаешь, почему? — Потому что я хочу… — Потому что ты сдаешься! — Марк еще раз тряхнул его, поднимаясь, — Я вижу, что ты хочешь, и не имею «против» абсолютно ничего! А ты накрутил сам себя, сжал рамки и сидишь в них, будто все так и должно быть! Ты такой… — Марк бы выругался, если бы снова не взглянул в глаза Кости еще раз. Печаль заставила его захлебнуться. — Ударь меня, и забудем об этом, — собравшись с духом, произнес Костя, будто все так и должно быть. Прошло столько лет, столько моментов, и ни разу Марк не позволил себе поднять на него руку всерьез, а теперь… — Сейчас я уйду, — отчеканил Харамов с таким скрипом, будто лист металла раскачался на ветру, — и вернусь завтра. Вот этой вот фразой ты меня сильно задел, но никогда в жизни я тебя не ударю. Весь этот день ты проведешь без меня, и я искренне надеюсь, что не один. Стесняться себя и своих желаний — самое худшее, что ты только можешь с собой сделать. Люблю тебя, дурака, и ничего это не изменит, — будто с горечью осознал Марк.       И вот он один. Сидит в машине, наблюдая, как Костя мнется у подъезда, не находя скрытую под заклинанием машину Марка. Он так и не понял. И этим ударил только сильнее. Минута, вторая, третья… сырой продроглый ветер пробирает до костей, и он, печально вздохнув, отщелкивает окурок в лужу и заходит обратно. И единственное, о чем сейчас думает Марк: «пусть он не грустит там, в одиночестве, целый день». Своя собственная жизнь для Харамова уже давно потеряла приоритет. Те, кто рядом, ему уже давным-давно важнее самого себя. И, в особенности, те, кого он любит, кому готов отдать свое время — самое ценное, что у него есть. Рука сама тянется к уху. Он и заметить не успевает, а уже слышит голос, сжимающий душу. Голос, которого не должно быть здесь. — Ты снова здесь? — удивленно спрашивает Том, — Столько лет прошло, и ни разу… а теперь… я скучал. — Том… — Марк хотел что-то сказать, но их более не связывало ничего. Общение давно угасло, Реджи совсем перестал писать, Ону — звонить, и в какой-то момент Марк понял, что сможет прожить, не слыша их голосов. Но в глубине его сознания эта нужда копилась по каплям, и теперь, все, что было, вылилось на него, захлестнув отчаянием, — Том, я… — Ну-у-у, старая песня, — утешающе, словно похлопывая по плечу, отозвался он, — что случилось? Расскажи, не бойся. — Я не знаю, что должен рассказать, просто… мне всегда помогали твои чувства, твоя радость, а теперь… так не хватает, и я боюсь, что… — Марк и не знал, о чем говорит. Он просто говорил первое, что приходило в голову. — Подумай о своем Косте, — в поток его слов он вклинился резко, прерывая бессвязный ропот, — тебе станет легче. Это просто временные трудности. Все это пройдет, главное — не делай того, о чем пожалеем мы все. — Я люблю его, но он сам… столько лет прошло, а он как будто и не отвязался от того человека, с которым был до меня. Представляешь, в пылу ссоры он сказал, чтобы я ударил его, и все сойдет на «нет»! Я никогда… как он мог даже подумать об этом… Мне больно оттого, что он считает меня способным на такое. Давно мне не было так больно. — Если хочешь, мы прочистим ему голову, — предложил Том, но больше похоже это было на Маркаса, — Ты далеко не маленький мальчик, но и взрослым иногда бывает нужна помощь. — Не надо, не трогай его, пожалуйста, — бездумно попросил Марк, — он решит все сам, он сможет, я верю в него, но… мне больно оттого, что я так и не стал более значим, чем… Прости, я больше не могу.       Обессиленный собственным слабоволием, Марк разжал пальцы. Опустил руки, все стараясь выдохнуть, но не выходило. Не выходило отпустить ситуацию, посмотреть с холодной головой, решиться, и уехать, чтобы больше не думать об этом. Отпустить момент, свой страх, свое желание стать кем-то и для кого-то. Работа всегда спасала его, быть может, спасет и теперь. И только выезжая из двора, он понял, что все окончательно рушится. Он увидел Артема.       Человека, на чье место так и не смог встать.