Десятый Круг

— Ты должен хоть что-то им сказать! — из ванной кричит Ону, пока Маркас расслабленно потягивается на кровати, — уже больше недели все течет само по себе, Реджи уже стал надеяться, что ты был нашей коллективной галлюцинацией! — И кому от этого плохо? — улыбаясь от сладкой боли в усталом еще теле, спрашивает Маркас, — все же хорошо? — Отрасти яйца, Маркас, — шикнула она, проходя к гардеробу. — Ты что же, думаеш-ш-шь, у меня их нет?       Он возник за ее спиной, обнимая и прижимая к себе. Девушка потеряла способность говорить в единый момент, и теперь только млела, удерживая юбку платья, которого только что надела, и которую он теперь нетерпеливо поднимает. Голодный зверь, он напряженно дышит, раздувая ноздри, и каждый выдох заставляет ее вздрагивать. Она тоже хочет, хоть и понимает остатками не отключившегося еще сознания, что у нее на это времени нет.       И вот, она развернулась к нему, заглядывая в темные глаза, и он хищно улыбается, глядя на нее. Но единое мгновение, и лицо каменеет, а сам он весь напрягается, закрывая ей рот. Silentium circino circumductum. Pallium. Infirmitatem. Inanitatis.*       Щелчок, и он делает шаг назад, утягивая в гардероб за собой. Прижимает палец ко рту, и легко оглаживает волосы испуганной девушки. Она еще не поняла. — Мы тут не одни, — цедит сквозь зубы он, — когда же это закончится, твою мать. — Кто там?! Кого ты услышал? — встрепенулась Ону, вскакивая вслед за Маркасом, что вышел в спальню. — Оставайся тут, пока не поймешь, что можешь выйти. Жди, — с легкого движения ладони дверь гардероба задвинулась, и Маркас быстрым шагом пошел к двери спальни.       Он услышал тяжелые шаги по лестнице, ведущей сюда, противный скрип резиновых подошв о лакированную доску ступеней, щелканье когтей по кирпичам стены, и тяжелое, животное дыхание. Какая бы там ни была тварь, в прямом столкновении она уделает укрытого одними трусами Маркаса без каких-либо проблем. Здоровой не уйдет, без сомнения, но чем станет он в этом случае, и думать не хотелось. «Не убивай!» — возникает Том, и Маркас не может с ним не согласиться, второй войны разумов они оба не переживут. — Раз, два, три, четыре, пять, — голос, срывающийся на высокие ноты, но жесткий, грубый, перемежающийся на осторожные вздохи. Так дышат собаки. Значит, оборотень, — я иду тебя искать! — слова перемежаются лязгом когтей о сталь перил, — Я найду тебя! Беги! — он уже совсем рядом, прямо за стеной, — Вырву сердце и кишки!       Лысая голова, исписанная татуировками, уходящими на шею и лицо, показалась в дверях. Маркас и Ону скрыты от него оглушающим заклинанием, он не слышит их, а оборотни до жуткого самоуверенны, когда дело касается их чувств. Все они считают, что тело не может их подвести. Наивные глупцы.       «В прошлом я неплохо владел магией глифов. Интересно, что получится со знаниями Марко?» — отдается в чертогах их разума, и не успевает Белл хоть что-то возразить, как Маркас начинает творить то, результата чего еще не представляет. Изгибая пальцы, скрещивая ладони в этих знаках, и делая непонятные Тому пасы руками, он колдует. Парень слышит заклинание, служащее, скорее, инструкцией к действию. Оборотень стоит в трех шагах от него, и, скажи хоть слово, он услышит, и тогда им всем конец. Но и медлить нельзя — он идет к Ону, и оба они чувствуют ее страх. В их незваном госте больше двух метров, огромная борода лопатой, которую видно даже из-за спины, камуфляжные штаны, берцы и кожаная куртка с шипами. Маркас был прав, он не победил бы его. Что уж там говорить, один вид его лап, будто вытянутых, паучьих, с огромными, тонкими когтями, чуть не сбил его с настроя. Но Маркас рискует слишком многим. Железная полка, уставленная косметикой, маленькими кактусами и еще черт знает чем, дрогнула, теряя свой изначальный вид, и оборотень, настороженно дернул своей озлобленной мордой, принявшей очертания… одному дьяволу известны такие твари. С бурым мехом, но длинная, теряющая его под конец, безносая морда, с сотней, казалось, зубов, вывороченных из пасти в стороны, и тяжелый, рассеченный на кончике, вываленный в сторону язык. Глаза хищника, горящие ярко-желтым, золотым цветом. Это вряд ли можно было бы назвать оборотнем, но оно, тем не менее, пришло по их души. — Ну, здравствуй, тварь! — ухмыльнулся Маркас, и с хлопком ладоней в сознании его наступила оглушающая тишина, а полка, в момент став длинным обоюдоострым лезвием обернулась вокруг монстра, вонзаясь меж ребер завернутыми в крючья концами. Он безоружен, окутанный бритвенно-острой сталью, истекающий кровью и ошеломленный своим поражением. — Никак не смиритесь со своим поражением? — Ону, совладав со страхом, оделась привычной холодностью, и вышла к ним. Она узнала его, и светлых чувств она к нему не питала, учитывая меткий удар носком туфли по подбородку, от которого один из зубов твари выпал, и лежал теперь у стены в капле увлеченной за ним крови, — что тебе нужно, псина? — Мар… — каждое слово, каждое движение причиняло ему боль, — ко. Где он? — он вернул себе человеческий вид. Татуировки — скандинавские руны — мелкие, вязью уложенные в шипы, идущие от глаз и до самого рта, расходятся по вискам в изображения ящеров или птиц. Они настолько стары, что уже не понять. Глаза, такие же желтые, не признали поражения, и смотрят с той же безумной дерзостью. — Кто ты? — Маркас наклонился к нему, задев лезвие у его ключицы. На пальце выступила кровь, — Ах, как прекрасно. — Твоя сука знает, — он закашлялся, и кашель его перешел в утробный вой боли, — достань это из меня, труп ходячий! — Быть может, я бы и подумал над этим, но ты не проявил уважения, потому мы поступим по-другому: если мне не нравится твой ответ, я рассекаю нерв под твоим ребрышком. Поверь, такого ты еще не чувствовал! А самое прекрасное — я могу сделать сколько угодно таких надрезов по одному нерву, и боль будет только сильнее! Ну, попробуем! — Маркас сложил пальцы в какой-то знак, и стоило только двинуть свободным мизинцем, как оборотень завопил, — о, то ли еще будет! — Нет! Не надо! Я все скажу! — он сейчас был готов сделать все, что угодно, лишь бы это не повторилось. — Кто ты? — с присущей Маркасу ласковой усмешкой довольного кота спросил он. — Меня зовут Фафнир, я устранитель «Алой декады», — один из крюков покинул его тело, а рана, которой Маркас только коснулся, затянулась, — Падре послал меня за Марко, он засадил всю нашу банду! — Так. Я надеюсь, ты не наведывался к нему домой, — стальным тоном спросил Маркас, чувствуя страх Тома (или свой?) за родителей, что уже со дня на день вернутся в Техас. — Там сейчас живут какие-то старики, я представился старым знакомым Марко и спросил. Они ничего не знали. А эта… — лезвие стянулось вокруг тела, и он, подняв подбородок, — так просто бы не сказала. — А ты чего ожидал, ублюдок? Что я просто так скажу смерти во плоти, где он? — Ону рассмеялась, падая на кровать, — дай мне пару минут, Маркас, наверняка, за голову этой собаки ФБР уже назначило награду. — Подожди. Возможно, мы пойдем другим путем. — Что ты… не трогай меня, мразь! — Маркас положил ладонь на его затылок, и тот одернул голову, но тут же взвыл от сомкнувшихся лезвий, — оставь мне хотя бы мои мозги, сволочь! — Pontem.       Маркас и Том будто разделились. Они лежали рядом, в высокой желтой траве, в которой отливает розовым кроваво-красное небо. Они смотрят друг на друга, поднимаясь, не понимают, почему сейчас они не властны над своим единством. Маркас выглядит лощенее Тома, он такой, каким всегда был, с самого первого момента. Гниль его тела скрыта тенями, окружающими его, и Тому кажется, что он смотрит на себя самого, только вернувшегося на несколько месяцев назад: болезненно худой, более низкий, неостриженный, с большим пучком на затылке, он слепо смотрит перед собой, видимо, думая о чем-то, и когда реальность все же откликается в его взгляде, Белл подходит ближе. — Я так давно не видел тебя, — Белл неосторожно обнял его. Да, их сознания вынуждены ютиться в одном теле, и всегда правит только один, и в этот момент тот, кто правит — лишь голос, вездесущий и бестелесный, окружающий того, кто ждет своего времени. И вот сейчас они снова видят друг друга. И Маркас осторожно похлопывает его по спине, признавая, что он тоже рад, наконец, коснуться кого-то своим, а не Тома, телом. Пускай, это все лишь шутка сознания. — Оглядись. Мы должны найти Фафнира. Мы должны понять, почему он так фанатично верен Падре, иначе ему не помочь, — Маркас осторожно отходит в сторону, и, тем не менее, запинается о полуразваленную ограду дороги, которой и не было видно из-за высокой травы. — Вон там, смотри! — Том ткнул пальцем в сторону леса дальше по дороге, — трое, родители и ребенок. — Насколько ж все глубоко… — горько цокнув, Маркас покачал головой, — Фафнир и есть этот ребенок, а родители его — твари, каких мало. Пошли, быстрее! — С чего ты взял? — Белл, восхитившись своим свободным от магии телом, легко догнал Маркаса, и теперь бежал на уровне с ним. — Этот лес… — Маркас уже задыхается, и под конец сдается совсем, — Энсомйорд. Земля Одиноких. Детей подлунного мира бросали в таких лесах, если хотели отказаться от них. Каждый ребенок знал, что брошенный на Земле Одиноких не имеет права сделать и шага за ее пределы, пока Страж не признает его взрослым, или пока взрослый, которому Страж доверит ребенка, не дозовется его от врат. Других выходов оттуда нет. — То есть… но ему ведь уже лет двенадцать на вид? — Том посмотрел на парня, маленького для своих лет, упирающегося, пытающегося выдрать свои руки из железной хватки родителей, — почему не раньше? — К этим годам оборотни впервые обращаются, — Маркас отдышался, и теперь мог спокойно идти, — видит черт, я не дам тебе больше курить! — А я тебе — пихать МОЙ член не туда, куда МНЕ хочется, — они оба, почти синхронно, махнули рукой друг на друга, признавая, что стороны остались на своих фронтах. — Мама! Папа! Куда вы меня ведете? — кричит мальчик, не переставая вырываться. Отец, злобно посмотрел на него, сверкнул волчьей мордой и дернул мальчика так, что тот аж над землей подлетел. — Забудь эти слова. Мы тебе никто, выродок, — холодно отзывается мать, продолжая тянуть ребенка за собой, — у тебя нет никого, только этот лес. — Энсомйорд отпустит тебя взрослым. Если доживешь, — добавил отец, и тогда мальчик заплакал, отпустив голову. Слезы его, шипя, растворялись в земле, и он уныло брел за родителями, уже понимая, что его жизнь оборвется через считанные минуты.       Маленький рюкзачок, забитый под завязку, топорщится на сгорбленной спине, подгибаются колени. Последнюю часть пути взрослые уже просто тащат ребенка за руки, не обращая внимания на его бессилие. Мать подергивает его, пытаясь поставить на ноги, но у нее не получается, а отцу совершенно наплевать на ребенка, что еще вчера он, видимо, называл своим.       Граница леса встретила их неприветливым гулом ветвей. Плотные заросли невысоких осин, за которыми не видно даже света, затрепетали листьями, словно расступаясь для пришедших. Треск стволов послышался издалека, и навстречу им, из-за огромной сосны, вышло нечто огромное, больше четырех метров, словно состоящее из мха и палок, худое тело с человеческим черепом вместо головы. Оно словно и не издавало звуков, только ждало того, зачем они явились. Увидев ребенка, оно опустилось на четыре лапы, вплотную приблизившись к нему пустым черепом. Внутри, во тьме, мальчик разглядел два огромных совиных глаза, и хотел было отпрыгнуть, спрятаться за спинами родителей, но ноги его оплели корни. — Химера, — скрипучий, словно треск дерева, голос, послышался одновременно отовсюду. Оно поднялось, и двинулось на родителей, оставив ребенка наблюдать, — Клятвопреступники.       Мальчик стоял и смотрел, как его родителей, которых он любил, которые были его миром, разрывает ветками и корнями, а на останки сбегаются звери. Но, приглядевшись, он из немого оцепенения бросается в дикий ужас — эти звери, не звери вовсе. Такие же, как и он, брошенные, в их телах проглядываются человеческие черты, но уже нет человеческой сути. В них есть лишь звери, ведомые неукротимым голодом. Ужас заставил его обратиться и взреветь, клокочущим, утробным воем, от которого все недолюди разбежались в единую секунду. И только тогда он смог, наконец, осознать, что все, что было у него когда-либо, теперь мертво. Больше у него нет никого, ничего, только он сам и этот проклятый лес. — Энсомйорд, — даже несколько веселый голос послышался откуда-то сверху. Над ним, смертельный исполин, нависал этот Страж, как его называли родители, а на плече его сидела девочка, совсем маленькая, с зеленой кожей и растущими из-за спины тремя парами конечностей, похожих на паучьи лапы, — мальчик, а не «проклятый лес», — добавила она, ловко спрыгнув с плеча Стража. Пока она падала к земле, эти «лапы» за ее спиной начали быстро-быстро трепетать, и пригнулись к спине, когда она упала на землю. Это не лапы, это остовы крыльев. — Кто ты такая? — Фафнир выпутался из корней, и теперь, ощетинившись клыками и когтями, отходил назад, но девочка, кажется, совсем его не боялась, — что вам нужно от меня? — Показать тебе твой новый дом, конечно! — она сказала это так, будто оно разумелось само собой, — Я Астрид, а ты? — Кри… Кристоф, — осторожно ответил он, но она не стала дослушивать. — Кристоф Кристофсен, — она закатила глаза, хватая его за руку, и, не спрашивая, потащила за собой. Страж же, все это время не двигавшийся, пошел следом, — твой отец, конечно, тот еще drittsekk*! Назвать сына в честь себя, это же надо! — Ты мысли что ли читаешь? — он вырвал свою руку из ее хватки и теперь пытался идти с ней вровень. — Конечно! Иначе как бы я всех вас, Jaevele*, стерегла! Эти олухи целыми днями только и делают, что обдумывают, как бы им сбежать! А ведь я некоторых с младенцев растила! Я фея, да, из Альвхейма, и меня послали сторожить таких, как ты, и знаешь, делом своим я вполне довольна! — видимо, саму Астрид не очень радовали разговоры о ней и ее происхождении, потому она сходу вывалила ответы на весь ворох вопросов, что Кристоф мог задать, — поселю тебя, бедняжку, к себе поближе, — она глянула на него, мельком улыбнулась, и за красивой оболочкой проступила ее истинная суть: бледная, а не как сейчас, слабо отдающая зеленоватым, кожа, обломанные зубы, пустые глазницы, скрюченные пальцы. Она очень стара, как и все это место. — Один всемогущий… — Кристоф отшатнулся от нее, протирая глаза, но та только усмехнулась. — Какой он всемогущий! Рухлядь безглазая! А ты бойся, это правильно, тут еще не такое можно увидеть. — Так получается, что ты этот «Страж», а не он? — мальчик ткнул пальцем в нагнавшего их исполина. — Конечно, я! Это вообще пугало из глины и веток, я его в этом году придумала! Страшно, правда? — она довела его до небольшой пещеры где-то у самого обрыва. Отсюда открывался очень живописный вид на беспокойно бушующее море, но кому он нужен, этот вид, если его не с кем разделить? — здесь ты будешь жить. Запомни: в твой дом никто не войдет, пока того не пожелаешь ты, и ты сам не имеешь такого права, пока не пожелает другой. Только переступи порог чужого жилища, и мое пугало порвет тебя на части, понял?! — Д-да, — Кристоф, повесив голову, пошел в глубь темной сырой пещеры, поросшей сине-зеленым мхом, а Астрид осталась у входа, с улыбкой наблюдая за парнем.       Последнее, что увидели Том и Маркас — вспышка алого света, в которой все исчезло. Словно бы небо, что с минуты на минуту должно было обрушиться кровавой стеной, раскололось напополам, обнажая уродливую пустоту того, что скрывало за своей спиной, и холодный космос просто проглотил это проклятое место. «Один, — глухой шепот заполняет сознание Фафнира, — никому не нужен-нужен-нужен», — отдается в пустоте, и даже вторженцев этой пустоты прошивает холодом и сыростью, в которой даже воздух настолько тяжел, что и дышится с трудом. Пещера вдалеке, костер, разведенные из ободранных когтями веток, и Фафнир, уже потерявший человеческий вид, медленно отступает вглубь пещеры, не отрывая глаз от молодого, как и он, волка, что безвольно, не слушаясь себя, бредет к нему. — Его мать была аспидом, — пояснил Маркас, скорее для себя, — он унаследовал от нее гипнотический взгляд и змеиную холоднокровную жестокость, — какой же хитрый гад. — Почему? — Белл не мог понять, что происходит, и потому метался взглядом от Маркаса до Кристофа, ожидая развязки. — Голову-то подними, — стальным тоном шикнул Маркас, не отрывая взгляда. Над входом в пещеру, на небольшой вершине, сидит, словно кошка на заборе, пугало Астрид.       Последний шаг бедного оборотня, и эта туша всем весом обрушивается на него. Омерзительный треск костей заполняет все пространство, отдаваясь эхом внутри пещеры, а Страж, развалившись на ветки и мох, исчезает, растворяясь в настиле леса. Озираясь по сторонам, Фафнир сгребает останки волка и утаскивает в пещеру, радостно клокоча своей добыче. — Еда! Еда-еда-еда, — он вернулся в человеческий вид, оставив лишь когти химеры, и принялся кромсать добычу, — нужно есть, пока она не пришла! Она все заберет, заберет!       Кровь, кажется, везде. На земле, на стенах, шипя, испаряется в костре, в воздухе, уже сожженная в приступе неукротимого жора. Этот мальчик, до жути худой, вытянувшийся, больше похож на свой звериный облик даже будучи человек. — Опять, Кристоф? Сколько тебе говорить?! Жри мышей, оленей, фазанов, да кого угодно, но не таких же, как ты! Din schtogge javel*! — Я не нарушил правил! Это все они! — Фафнир снова обратился зверем, и медленно начал отходить вглубь пещеры, — все ты! — Что бы ты не пытался сделать, одумайся, Drittsekk, — девочка осторожно пошла за ним, но тут во тьме сверкнули глаза, и он бросился на нее.       Она расплылась прямо в его когтях и появилась за спиной, пытаясь ударить озверевшего ребенка осколками крыльев, но промахнулась. Ее сознание помутилось, его заполнил клекот химеры. Ее сила стала ее слабостью. Она, схватившись за уши, завертела головой в стороны, крича что-то нечленораздельное, а вход в пещеру заслонило тело стража. Он не пройдет — слишком огромный. — Время умирать, — кожа его морды натянулась, обнажая кривые клыки, — теперь не уйдешь!       Ее глаза, только открывшиеся, ослепило облаком песка и золы, кинутых из тени, она упала на землю, натирая их руками, крича и плача. Теперь она действительно похожа на маленькую девочку, но Фафнира это уже не остановит. Мир лишил его жалости, сострадания. Всего светлого, что когда-то было в нем. Когтистой лапой он обхватил ее голову и потащил к костру. Поднял, и Астрид поняла, что происходит только когда ее кожу обожгло. — Папа всегда говорил, что верхушки огня самые горячие. Горячие, правда? — спрашивал он, сжимая второй лапой ее руку и остовы крыльев. Она кричала, пока ее кожа спекалась, трескалась и бурлила алыми пузырями. Пыталась высвободиться, но ничего не выходило. Она умрет, и это она поняла ясно. — Фафнир, яд Иггдрасиля, — прошептала она, когда, насытившись страданиями, Кристоф отбросил ее вглубь пещеры. Там она и осталась, мертвая, оставленная всеми. Страж взвыл, распадаясь на части, в этот раз уже навсегда. — Свобода, — шептал Фафнир, взбираясь на скалу, и на ее вершине он заклокотал так громко, как смог, возвещая окончание страданий. Это проклятое место больше не держит его.       На волчьих лапах, перепрыгивая через овраги, бурелом и жилища других пленников Земли Одиноких, выхолощенных показной непрощающей жестокостью Астрид, он побежал. Астрид стала жертвой своей самоуверенности. Жертвой жажды и безумия, слитых в одном человеке. В человеке, что теперь забудет свое настоящее имя. Он будет носить на себе последние слова той, кто должен был беречь его ото всех, но не уберег себя от него. Его первой истиной жертвы, убитой не от голода. В этот день, возвещенный ливнем и грозой, родился Фафнир. — Мы не должны его спасать, — Том остановил Маркаса, побежавшего вслед за Фафниром, — он чертов маньяк! — Я был лучше? Ну, скажи! Я бы не убивал, не будь ты таким упертым? — Маркас дернул рукой за которую Том держал его, и Белла понесло к ближайшему дереву, — ну, что ты молчишь? — Я верил в тебя! И верил не зря! А в него я не верю, ни единому его слову! — Том разодрал щеку о шероховатую кору, но не забыл, о чем говорил, — ты был не таким! Ты не убивал тех, кто заботился о тебе! — Откуда тебе знать, — Маркас махнул рукой и пошел прочь, в сторону, откуда раздавался шум мокрой листвы. — Ты думаешь, я сижу во тьме, играюсь с кошмарами и только и делаю, что жду, пока ты нагуляешься? Да я всю твою память пролистал, все, что в ней было. И хорошее, и ужасное. Я пытаюсь тебя понять, но это… — Том махнул рукой в сторону Фафнира, стоящего у границы леса, и все еще боящегося ее переступить, — это не ты, у него нет ничего общего с тобой. — Конечно, это не я! — он бы рассмеялся, только тогда он бы точно потерял сознание, задыхаясь, — но если уж я получил шанс на новую жизнь, почему не дать его ему? Он гораздо, гораздо лучше меня! — Мы не обязаны спасать того, кому это не нужно, как ты не поймешь. Он доволен своей жизнью, а это все — просто отголоски. Если бы его мучило это, где-то здесь уже родился бы Атум Страданий, но его нет. — Ты столько общался с Марко, так не хотел его отпускать, — Маркас разочарованно покачал головой, — но так и не понял главной идеи его жизни. Он живет, спасая других, и теперь ты, — ардант появился прямо перед ним, между их лицами не прошла и ладонь, — ты! Занял его место, так что будь добр выполнять обязанности, которых ты так добивался, и не стараться скинуть их с себя!       Том оттолкнул его и молча пошел вслед за Фафниром, что уже валялся в поле, радостно поскуливая от воплотившейся уже свободы. Долгие годы его страданий окончены, и теперь он, не связанный страхом и непреложными обетами, может начать новую спокойную жизнь. Он думал именно так. — Думал, придется стоять опять до глубокой ночи и выкрикивать какого-нибудь заморыша! — мужчина с гладко зализанными назад черными волосами, холодными серыми глазами и пышными закрученными усами повис над валяющимся в траве мальчиком, — а тут ты! Фафнир вскочил на ноги, в момент обратившись, и, опасливо глядя на неведомого гостя начал отступать назад. Конечно, теперь он свободен, но повадки и рефлексы не вытравишь одной только свободой, да и времени одного здесь будет мало. Мужчина поежился, разглядывая то, во что обратился только что бывший перед ним мальчик, но, тем не менее, заглянул ему в глаза, не теряя самого себя. Это ввело в ступор уже саму химеру, ведь до этого ему не встречалось таких, кто мог бы вынести его гипнотического взгляда. — Ну, все, — мужчина рассмеялся, — поигрались, и хватит! Пошли, мальчик, будешь теперь жить со мной! — он и не дожидался реакции ребенка, он просто развернулся и пошел, а Фафнир, удивившись самому себе, последовал за ним, — ты еще не забыл, как разговаривать? — спросил он нагнавшего его парня. — Н-нет. Куда мы идем? — он уж и забыл каково это, разговаривать НЕ с Астрид, которая может отвечать тебе, просто слыша твои мысли. — Меня зовут Артуро, а тебя? — он не представлял собой чего-то страшного, пугающего, нет. Он был похож на такого доброго большого безобидного соседа, который, наверное, есть у каждого.       Но на Маркаса это имя произвело совсем другое впечатление. — Твою мать! — выругался он, топнув ногой на ходу, — знал бы он тогда, в чьи лапы попал, возможно, и спасать бы не пришлось. — Кто это? — спросил Том, смутно понимая. До чего-то Маркас так и не дал ему добраться. — Ортис, помнишь его? — спросил Маркас, и Белл кивнул, — так вот, его звали Пастор. Потому что Ортис как никто другой умел внушать людям свои убеждения. Но способом довольно кровавым и болезненным. А вот этот, — Маркас кивнул в сторону идущих чуть впереди фантомов сознания, — Падре, его босс. И поверь, он куда страшнее всей их шайки. — Ты-то откуда знаешь? — в некотором шоке от надвигающегося из глубин памяти шока, протянул Белл, — они не выглядят настолько старыми, чтобы ты помнил их из прошлой жизни. — Когда убивал одного из его подручных, успел залезть в его голову и пошариться там, — Том встряхнулся от слов Маркаса и его спокойствия, — они все, хоть и были одной бандой, боялись его до дрожи. — Тебя вообще не заботит, что ты его убил, кто бы он ни был? — Белл не стал сосредотачиваться на разговоре Падре и Фафнира, здесь нечего понимать. А вот Маркас интересовал его куда сильнее, своей холодностью и безразличием. — Я защищал О… свою жизнь, у меня не было другого выхода, — Маркас исправился, и Том бы даже не заметил, если б не знал его истинных мотивов. — Ты ведь любишь ее, не отрицай, — Том чувствовал это, пропускал через себя его эмоции. — От вашей любви одни проблемы, — сухо отозвался он, — где мы? — Маркас только и успел моргнуть, а перед ними — квартира, обставленная холодно, хоть и эстетично. — Все сделано так, чтобы легко отмыть, — подметил Том, — кафель на полу и потолке, жесткие обои, кожаная мебель, мраморная контора кухни и стол… выглядит как долбаный морг!       Несколько раз щелкнул ключ входной двери, и, стоило ей открыться, протирая пол щекой, Фафнир влетел в холл, а за ним вошли Падре и Пастор. Лица их были искажены, если не яростью, то сдерживаемой со всей выдержкой злобой. Фафнир заметно вырос, набрал массу, но в глазах остался такой же дикий огонь, который горел в том костре, над которым сгорала Астрид. Парень, скользя на собственной крови, воде с куртки и, черт знает, чем еще, постарался подняться, но в живот прилетел еще один удар, и он, шипя от боли, откатился глубже в холл. — Хотя бы вопить и кричать ты его отучил, — с ухмылкой оценил парня Падре, — что еще? — К ноге, — скомандовал ухмыляясь, Пастор, и Фафнир, встрепенувшись, на четвереньках пополз к ноге Ортиса, — да не к моей, ублюдок! Ты не моя шавка! — очередной пинок попал в челюсть, казалось, лишил его сознания, но, стоило Пастору кашлянуть, он очнулся, и выполнил приказ как должно. — Шутки для малолеток. Хоть чему-то стоящему ты его научил? — этот трюк не был оценен. — Со всем уважением, — отозвался Ортис, уже тогда такой же седой, и распустил волосы, — он тебе не псина, способная только на то, на что у нее рефлекс выработан. Ключ в том, что он уже не воспринимает приказ, как надругательство над собственной волей. Скорее, как снисходительную благодарность. Ох, и сколько же игл я потратил, чтобы в его упертую голову это вдолбить. — То есть, ты хочешь сказать, если сейчас я прикажу ему пойти, и в зубах притащить, скажем, ту мелкую девку, которую мы видели у входа, то он пойдет и сделает? — Падре хмыкнул, — сомневаюсь? — О, не думай, что маленькая девочка вызовет в нем жалость. Первая его жертва была именно такой. Он тебе не рассказал? — Ортис прошел в гостиную и грохнулся в кресло, — Раздевайся, — скомандовал он мальчику, а тот и с места не двинулся, глядя на Падре, и, лишь когда тот кивнул, начал скидывать с себя одежду на ходу, и уже голый осел на колени перед Ортисом, — смотри-ка, понял правильно. — Учти, Ортис, если он хоть раз откажется выполнять мой приказ, ты его место займешь, — Падре сел на диван, широко раскинув ноги и опершись о них локтями. Его новый цепной пес теперь казался очень интересным. — Не думай, что можешь угрожать мне в подобном ключе и оскорблять такими сомнениями, Артуро, — на лице Ортиса, казалось, и мускула не дрогнуло, но он, тем не менее, был зол, — я не какая-то сучка, которую ты выдрал из какой-то дыры. Я стоял с тобой у истоков этого всего. Не думай, что если в свое время маг за полцента тебя накачал под завязку какой-то отравой, что тебя так раздуло, то ты имеешь право мной командовать. Остальными — черта ради, а мной — нет.       Повисла гнетущая тишина, заряженная под завязку злобой. Казалось, еще секунда, и из царившего здесь напряжения соберется шаровая молния и перебьет их всех, но секундная стрелка настенных часов щелкнула еще дважды, и комнату заполнил грохочущий заливистый смех Артуро. Ортис смеяться был и не намерен. Он сверлил Падре взглядом, и когда тот, наконец, закончил, он встал, подошел к шумно дышащему от столь долгого смеха Артуро и нажал на какую-то точку на плече, отчего его повело вниз, а сам он зашипел. Ортис подцепил свободной ладонью его подбородок, и глянув в глаза, спросил: — Уяснил? — Взять, — без сомнения и страха скомандовал Падре, и Фафнир, обратившись химерой, тут же набросился на Ортиса, без какой-либо сложности оттаскивая от своего хозяина, — ты как-то слишком зазнался, Ортис. Но про «занять место», так это шутка была! Отпусти его, Фафнир, — он вернулся в человеческий вид и вернулся к ноге хозяина. — Ты так со мной не шути, — вот тут-то и проступил страх. Белл увидел это в его глазах. Мысленно Ортис уже простился с жизнью, — и вообще, скоро я жду гостя. Помнишь, ту семейку мексикашек, — Падре, хоть и сам был, по видимому, да и по инициалам, мексиканцем, не был обижен такому пренебрежению, — так вот, я взял одного, бедную сиротку. Какая сучка из него вышла, м-м-м, — Ортис откинулся на спинку кресла, давая своему стояку больше свободы, — и главное-то, так и не сломался до конца, иногда огрызается, но как же он…       Маркас положил руку на плечо Тома, который, хоть и не старался уйти, но злился все больше от каждого слова Пастора. Том резко дернулся, скидывая с себя его ладонь, и тогда Маркас стал напротив, прижимая его лоб к своему, закрывая руками его уши. Он смотрел в глаза исподлобья, не отводя взгляда и на секунду, и отрывая руки лишь чтобы утереть его слезы. — Это все прошлое, Том, соберись! — говорил Маркас, — он больше ни с кем не сделает этого. — Дженс не заслуживал этого, — прошипел сквозь зубы Том, — никогда не заслуживал. Зря мы не добили этого урода! — Не слушай его, это все ушло, — Маркас отпустил его только, когда Ортис в своих разглагольствованиях, наконец, захлебнулся. — Этот маг, который превратил Падре в терминатора… это же Марко, да? — Том отвлекся от своей ярости и перевел тему, — на кой черт ему это было нужно? — Как знать, может быть, он не разглядел этого в Падре. Зло не всегда настолько явное, как в сказках. Насколько я понял, в будущем их пути разошлись. — Маркас почувствовал в Томе зависть. Его здравомыслию и рассудительности. Даже в таких ситуациях, — Поверь, если бы говори об Эрджифальде, я бы не был так спокоен, — ему показалось, что ситуацию надо чем-то смягчить. — Раз уж о нем зашла речь… я долго думал, как назвать нашу дочь, — внезапно начал Белл, — возможно, еще рано, но тем не менее. Даже не знаю, как сказать… только не смейся, — возможно, этот ход показался бы Маркасу глупым и совершенно ненужным, но он молчал, серьезно глядя на Белла, — Эрика-Джинна Фалькора Белл. В наше время звучит странно, но ведь бывают и страннее, правда?       Еще несколько секунд он смотрел в глаза арданта, ожидая ответа, но тот молчал. Не произносил ни слова, пока фантомы памяти Фафнира говорили о чем-то своем на фоне. Тишина, в которой потерялись эти разговоры, душила, вырывала остатки дыхания из легких, м дальше они бы не смогли стоять так же. — Спасибо, — Маркас сдался первым, хмыкнув и отвернувшись. Том заметил его улыбку, хоть он и хотел ее скрыть. — Ты тоже имеешь право на эту жизнь, и не только в действиях. Хоть какая-то часть твоего прошлого вернется к тебе, пускай даже таким путем, — Том был искренен в доброте к нему, и Маркас посмотрел на него взглядом, в котором не было той привычной тьмы и холода. В этом взгляде был тот же Том, добрый и чистый, которого он искал в самом себе так долго. Но нашел там, где и не ожидал найти. — Знаешь, мне даже жаль тебя, — Артуро, наконец, услышанный ими, обратился к Фафниру, — вот смотрю на тебя, слабого беззащитного мальчика, и вижу себя в детстве. Не хочу каждый раз видеть себя в такой поганой роли. Иди, я отпускаю тебя. Ты свободен, — бесхитростно, с улыбкой произнес Падре, но Фафнир и с места не тронулся. Он остался сидеть на своем месте, глядя на хозяина. — Но я не хочу уходить, — как-то вопросительно произнес он, — мне хорошо с тобой.       И вот сейчас Том и Маркас поняли, что Фафнир окончательно сломан. В нем не осталось воли в ее обычном понятии, только лишь извращенная верность тому, кто отдал его в лапы монстра. Монстра, создавшего из него то, что уже не назвать человеком. Это цепное животное, боящееся порвать столь тонкую цепь, потому что там, за границей этой преграды, мир, который не видел его, мир, который раздавит и изничтожит. И все, что теперь знает Фафнир, так это то, что в ногах своего хозяина он в безопасности. — Даже так… что ж, хорошо. Пойдем, Фафнир, я покажу тебе дом, где ты будешь жить, — Артуро подобрал одежду своего питомца, и отдал ему в руки, легко огладив затылок. Это касание со стороны даже показалось нежным, — одевайся. — Не балуй его особо, а то вся моя дрессировка сойдет на нет, — безразлично, не поднимаясь с кресла, заметил Ортис. — А что ты думаешь по этому поводу? — Падре обратился к Фафниру. — Я не из-за «дрессировки» остаюсь с тобой. Я хочу этого, — парень натянул кеды и пошел следом за Артуро, — никто еще не давал мне столько, сколько ты…       Все, что было дальше, потерялось в памяти Фафнира, и теперь, окруженные тьмой, остались только Том и Маркас. Они стояли друг напротив друга, уже понимая, как назвать то, что они увидели. Но вот что делать с этим… — Стокгольмский синдром в самом ярком его проявлении, — все же заключил Том, когда выбрался из сознания Фафнира, — Что мы будем с этим делать? — обратился он к Маркасу, — Это так просто из него не вытащишь. — Ничего, как говорила моя бабушка: нет корней, не будет и дерева, — безразлично заметила Ону, которая за то время, пока Том был внутри памяти Фафнира, успела сделать чай, и теперь протянула кружку ему. — Что ты имеешь ввиду? — Том не разделял умения говорить и понимать подобные аллюзии, чем нередко блистали Маркас и Ону. В глазах Фафнира повис тот же вопрос. — Даже ты не слышал? — удивилась девушка, глядя на пленника, — время у нас… двенадцать ноль три, значит, Артуро Гонсало казнен в тюрьме Нью-Мексико две минуты назад. Как я и сказала, нет корней… — Ты врешь, сука! — завопил Фафнир, наплевав на боль рассеченных нервов и раны от стянутых лезвий, — врешь, мразь! Он не мог умереть! НЕ МОГ! — Ну, тише, — Маркас остался невозмутим, — ты думаешь, он не заслуживал этого? Да хотя бы за то, что сделал с тобой? А сколько было таких как ты, или, что еще хуже, убитых с присущим ему зверством? М, сколько? — Он не заслуживал! Он был хорошим, кому, как не мне, это знать! Он должен был жить! Вы врете, мрази! — в ответ на это Ону нашла статью и показала ему. Его пылающая ярость захлебнулась, и теперь он, огромный, сильный мужик, еще секунду назад не боящийся боли, от которой в пору и смерти просить, теперь лежал и рыдал, захлебываясь собственными слезами. Он сломался во второй раз. — Как знать, может, этот момент станет началом чего-то лучшего? — Том легко прошелся пальцами по его голове, как тогда, в его воспоминаниях, сделал это Падре, и Фафнир словно ожил, — Он не тот человек, по которому стоит так страдать. — Что ты вообще понимаешь, человек? Откуда тебе знать, каково это, терять того, кто создал твою жизнь такой, какая она есть? — с какой же завидной чистотой каждый попадает в эту мишень. — Этот же ублюдок, который сломал тебя, — Том озверел, настолько, что когда он схватил за грудки Фафнира, проступила его истинная натура — гниющий мертвец, — издевался долгие годы над тем, кого я любил! Ты, и правда, думаешь, что я не понимаю тебя, выродок? Да если б не он, — Белл дернул головой к той части себя, в которой проявился Маркас, — я бы выпотрошил тебя сразу, даже не задумываясь просто за то, что ты покусился на Ону! — Том, ты… — Кумомори присела на край кровати, касаясь его спины, сгорбленной и жесткой. — Не сейчас, — жестко ответил он, — Я могу сделать из тебя нормального человека, — его улыбка похожа на улыбку Маркаса. Холодная и кровожадная, — но когда я сделаю это, твой ничтожный умишко развалится на части, и остаток своей жалкой жизни ты проведешь ребенком в теле бугая-урода в Блэкстоун, вместе с тем самым Пастором, которого мы превратили в мешок с мясом и осколками костей. Этого ты хочешь? — Так это ты… лучше б ты убил его! — Фафнир не выдержал его издевающегося взгляда. Отвернулся, зажмурив глаза. — Так же, как убил Берсерка, Хатона и Волхва? — за дело взялся и Маркас, — мы вырезали всю вашу шайку на корню! Как думаешь, стоит тебе следовать за ними, если тебе дают другой выход? — ардант все же не оставлял надежд на то, что Фафнир останется в живых, хоть и чувствовал, насколько сильно Том хочет прикончить его. Но Том бы не простил себе этого. — Ч-что ты хочешь от меня? — Фафнир сдался. К такому Падре его не готовил. — Мы не можем просто выдрать из его памяти Артуро, — про себя отметил Том, и Маркас согласился с ним, — тогда его психика, и правда, развалится на части. — Но мы можем заменить Падре. Заменить собой, — подсказал Маркас, — и тогда получим себе верного до последнего вздоха телохранителя. Как знать, какие еще гады вылезут из своих щелей, когда узнают, что Марко больше нет здесь? — Ты знаешь, что нужно делать? — спросил Том, и Маркас согласился встать у руля. — Ону, мне нужна лаванда, эвкалипт, шалфей и что-то, что можно сунуть ему в зубы, чтобы он не превратил свой язык в мясную нарезку, — Маркас не отрывал взгляда от Фафнира, в глазах которого разрастался ужас. — Я надеюсь, эфирных масел тебе хватит, — она оставила в стороне вопросы к Тому, никому не нужную сейчас нежность, и скрылась за дверью. Спустя несколько минут и несколько аккордов бренчания шкафов и бутылок, девушка вернулась с банками и чайной пиалой. — Спасибо. Тебе… вам это может повредить, — Маркас осторожно коснулся ее живота, — обещаю, дом останется целым, — он улыбнулся ей, и встретил взгляд полный негодования, — прокатись до «Круга», там безопасно.       Ону ушла, не сказав и слова, а Маркас, растерев пару капель масел на пальцах, а остальное слив в пиалу, положил ладонь на лоб Фафнира, а второй рукой начиная нагревать масла, собрался с силами, не слушая вопли цепного маньяка Падре.       Время родиться новому мезальянсу.