Десятый Круг

— Что ты решил? — Марко так и не научился нормально засыпать. А Том так и не принял логики Марко. Порочный круг. — Я… Маркас говорит, что стоит подписать, — Том отошел к окну. Свет фонарей ночной улицы немного, хоть чуть-чуть, успокаивает, — но я не знаю. — У тебя осталось два часа, Том. Пойми же, я не стараюсь опекать тебя, как ты и просил. Это про «Десятый круг», про твою дочь, про тех, кто останется с тобой. Это скорее ответственность, чем подарок. Не этого ты хотел? — Марко подошел ближе. Он видит глаза Белла, потерянные, несчастные, в отражении стекла. — Ладно, будь по-твоему, — Том решительно подошел к столу, чудом не столкнувшись с Марко, но замер, уже поставив точку на графе напротив своего имени. Секунда нерешительности, и вот он, словно желая поскорее отсечь объятую гангреной часть себя, ставит подписи, — держи. — Я верил, что ты примешь правильное решение, — Марко потрепал его по затылку, и, сунув договор в чемодан, решительно застегнул его. Еще два часа здесь, и самолет унесет его. От этой жизни, от этого лица, от этого человека, которого никогда не хотелось покидать, — Нам нужно прощаться, Том. Семья «Круга» ждет меня, и я не могу не приехать к ним. Не могу исчезнуть не попрощавшись. Мой «Призрак» остается в твоих руках. Пожалуйста, не угробь его, — Он вложил в руку Тома ключи от машины, щелкнув по ним. Черная дымка испарилась, и старые потрепанные ключи превратились в красивые, тяжеловатые, с фирменной эмблемой «Роллс-Ройс». — Зачем ты уходишь от нас, зачем? — Марко слышал этот разговор уже ни раз, и ни два, но так и не нашел, что ответить, — Ты только все усложняешь, все портишь, ты… — Я люблю тебя, Том, — прервав его, ответил Марко. Хотя, какой же это ответ, — и это чувство не даст мне поверить, что ты не сможешь все починить и отстроить заново. Последний мой подарок тебе, — из отворота кардигана он достал небольшой футляр из синего бархата, — не кольцо, не бойся. — Эм… — Том с интересом открыл его, и теперь не понимал, зачем ему, собственно, эта серьга, отливающая голубыми бликами, — что это? — Серьга из голубого орихалка. Она… — Ты совсем на старости лет крышей поехал? — Маркас почти кричал, — ты решил убить нас?! — Дослушай меня, дуболом, — сквозь зубы процедил О’Хара. Момент почти упущен, — для магов он совсем не опасен. Но вот его свойства… говорят, добытый из одной жилы, он всегда будет един, как бы не старались его разъединить, — Марко легко щелкнул по такому же колечку серьги на хряще своего уха, — оно связывает чувства тех, кто обладает им. Коснись его, и почувствуешь то, что чувствую я. Я отпускаю тебя, Том. В жизнь, не связанную моими закостенелыми условностями. Отпускаю, но не могу проститься. Потому оставляю это тебе. — Это… я не знаю, что сказать, — Том обнял его, уткнувшись лбом в шею, — нам будет тебя не хватать. — Все пройдет. Пройдет, — Марко похлопал его по плечу, — На мне твоя жизнь не кончится, я никогда не занимал в ней настолько много места. И это, наверное, тоже моя вина. Прощай, Том. Это время я уже никогда не забуду. Не смогу.       Том не отпускал. Маркас дышит не так, и он до страшного логичен, он бы не стал. Грудь дрожит под саккадами дыхания, и он упорно отворачивается, прижимаясь ближе. Он не сдержался, хоть и так хотел. Что-то он так и не может спрятать под взрослостью.       Марко не знал, как ответить на это. Он просто стоял, считая минуты, перебирая волосы на затылке Тома. Распущенные, свисающие черной волной до самых лопаток, они будто заставили старого мага забыть обо всем на свете, о всех проблемах, о всех заботах. Ничего не важно, когда он рядом, когда он чувствует себя в безопасности, — Марко заметил это еще давно, в ином чувстве он не позволял себе распускать пучок на затылке. Рядом с ним, таким настоящим и правильным. С таким, каким он должен был быть, если бы Марко не пришел в его жизнь. — Том… мне надо… — О’Хара захлебнулся словами, когда Том поднял на него взгляд. Умоляющий, слабый, блестящий набегающими слезами, — зачем ты делаешь это со мной? — вот она, грань, за которую Марко не зашел ни единожды в своей жизни. Грань, за которую Том так упорно тянет его сейчас. Грань верности. — Я без тебя никто… просто пустое место, я… боюсь оставаться один, ведь… — Белл судорожно искал оправдание своей слабости, но все они казались теперь такими никчемными и чуждыми, что он опустил взгляд и отошел, смахивая слезы рукавами, — я всегда был… — Ты не останешься один, Том. Вся наша семья с тобой, и они не бросят тебя, я уверен в этом. Ты никогда не был никем, и не станешь, ведь для всех них ты — надежда на будущее. Это не так много, но это уже что-то значит. Ты станешь тем, кем всегда хотел, только позволь себе это. Позволь, — Марко легко коснулся его щеки. — Чего я хочу? Как ты можешь знать, если я сам этого не понимаю? — Уверенность Марко, кажется, совсем растоптала его. — Ты всю жизнь хотел быть любимым, без оглядок и условностей. Семью, которая примет тебя таким, какой ты есть. Иметь друзей, которые не забудут о тебе, когда ты нуждаешься в этом. Утешения, когда мир рушится… любви, которую не оборвет жестокая судьба, — Марко знал, о чем говорит: расколотое на части сознание Тома-упокойника говорило не об ужасах жизни за плечом — о мечтах, таких далеких и несбыточных, ставших шрамами разума, — и я… мы все дали тебе это. Только дай себе принять это. Дай ему, — Марко коснулся виска Тома, — понять, что мир больше не ранит его. И вы оба станете счастливыми. — Спасибо, Прародитель, — Маркас ударил правым кулаком по груди, и приложил ладонь к груди Марко. Древний жест. Братание, — мы не забудем твою любовь. — Не вреди ему, Маркас, он любит тебя больше всех остальных. Он был готов отдать жизнь за тебя, помни это.       Маркас отступил, отводя глаза. Он может отпустить, как бы ни было больно. Марко подхватил чемодан и пошел к двери. Надел туфли, и вышел, не оглядываясь. Не оглянулся, потому что знал — еще один раз он увидит эти глаза, и уже не сможет уйти. Сдастся. Он слишком долго шел к этому моменту, и теперь, сделав последний шаг, он не почувствовал даже капли облегчения. Все, что подталкивало, осталось в прошлом, и теперь есть только осознание того, что он наделал. Скольких людей он сделал несчастными своим шагом. Спустя столько лет он не изменил только одному — собственному эгоизму.       В «Десятом круге», что закрылся на сегодня, были все. Реджи с Эшем, Ив и Эллисон, Ону; из кухни, раздраженно дрожа, вышел Джесси. Когда Марко вошел, все их разговоры меж собой мгновенно угасли, и теперь все они просто смотрели на О’Хару, который метался взглядом по каждому из них. Он должен был что-то сказать, но не мог найти слов. — Так и будешь молчать, Марче? — Ону подошла к нему, поправила воротник его кардигана, заглядывая, кажется, в самую его суть, — не траур ведь разводим. — И не бал-маскарад, моя дорогая, — проглотив ком, вставший в горле, добавил он, — со всеми вами… — он снова захлебнулся своими словами, — я должен… попрощаться. Не представить, как я рад был провести с вами все эти годы, но теперь… я должен… должен, — не хватает сил, чтобы произнести. — Не говори, если не можешь, — Джесси взял слово, — все мы здесь понимаем, что ты хотел сказать. Отпускать всегда больно. — Ты ведь говорил, что всегда будешь на связи? Не смей мне врать, Марко! Хотя бы сейчас! — Ноа бросился к нему, крепко обнимая. Он не отпустит, не сможет. — Конечно, Реджи, конечно. Ты, — вы все, — всегда можешь позвонить мне, написать… да что угодно. Я не отказываюсь от вас, всего лишь улетаю. На другой конец света, но ведь не на тот свет! — Марко засмеялся, но его шутку никто не принял, — да не кисните вы, а то и я вслед за вами окончательно расклеюсь. — Возможно, неподходящий момент, — заикнулся Джесси, неловко улыбнувшись. Все посмотрели на него, и в глазах Марко блеснула искра надежды — сейчас он хоть как-то скрасит ситуацию, — но… я выхожу замуж! — Марко шумно выдохнул, но на фоне общего шока этого никто не заметил. — Вот так новости. Ты, законченный кобель, и добровольно дал себя охомутать? — Реджи оживился, не понимая этой логики, — да ведь ты же развелся совсем недавно! — Отец даст тебе это сделать? Арно, хоть и привлекательный мужчина, но на редкость тираничен, — рассудила Ону и, когда все в недоумении оглянулись на нее, добавила, — доводилось работать на него. — Думаю, он уже никогда и никому не сможет помешать, — беззаботно пожал плечами Джесси, — спасибо Марко, что помог разобраться в его схемах. — Стоп… — Реджи все эти секунды сидел с абсолютно задумчивой миной, — насколько я помню, ты до сего озарения, как заведенный, бегал за этим щенком Тома. Как его… Джек, кажется? Так ты за него… — Поимей уважение, козленочек, — Эш привел его в чувство мягкой оплеухой, — Джесси Джойсен… звучит красиво. Чур, свадьба ночью или под крышей, устроим чертовы пляски! — Эш подпрыгнул на месте и дал несколько четких ударов каблуками по ламинату, — а, он же… — Он котолак! — Джесси был рад, наконец, поделиться новостью, — представляете, котолак! Я и сам в шоке был, когда узнал. Нам всем говорили, что они вымерли давно, а тут… я теперь чувствую себя ответственным за сохранение вида. — Скажешь тоже, горе-эколог! — засмеялась Ив, — давайте устроим тусу «За Гранью»? Думаю, Марко не будет против? — все внимание снова переключилось на него, счастливо созерцающего свою семью, объединенную такой радостью. — Кстати, об этом, — продолжил Марко, когда Ону нарочито-громко кашлянула, — я больше не ваш начальник. — А… то есть ты… да твою же за ногу! — Реджи махнул рукой, — ты оставляешь нас на Жу-Жу. Ты чем думал, когда решил так сделать? Ведь он же ничего не знает! Все равно, что ребенка за руль посадить! — Ребенка, у которого скоро будет ребенок, — добавила Ону, когда Марко кашлянул в ответ. Вздернула подбородок, сложила руки на груди, скрестила ноги. Защитная стойка. — Эш, я падаю в обморок, — Реджи театрально откинулся на стоящего за ним Эша, и тот подхватил его, — что ж так быстро-то все. — Это точно не тот Том, которого я помню, — улыбнулась Эллисон, — никогда бы не подумала, что он вообще заделает малька, да еще и так рано. — Вы были знакомы? — Ону оглянулась на нее, удивленная такой новостью. — О, подруга! — Эл появилась за ее спиной и хлопнула ее по плечу, отчего та вздернула брови, — знала б ты, каким миленьким пончиком в детстве он был! Какие были щечки! И нездоровый интерес к мужской анатомии, — посерьезневшим голосом закончила она. — Мне вот тоже помнится, что девушки его не привлекали, — вклинился Джесси. — Его — нет, а вот Маркаса… — заикнулась Кумомори. — Но Том-то примет ребенка? — оборвал ее Реджи, — ведь Маркаса больше нет… — он посмотрел, как Марко покачал головой, и понял, как ошибался, — Нет! Нет-нет-нет! Марко, у тебя есть место в чемодане?! Я лечу с тобой! — Успокойся, Реджи. Наверное, они уравновесили друг друга. Он больше не сделает того, что было. Я верю в него… в них обоих. — Ха, ты думаешь, он его боится? — засмеялась Ив, — да он его хочет! Течет, как последняя сучка! — Закрой свой рот, а то рожки пообломаю! — Ноа погрозил ей пальцем, и от этого засмеялись все, — не смешно! — Да уж, по этому я точно буду скучать! — бросил Марко, чувствуя, как дрожит телефон в кармане. Пора, — мне уже пора, мои дорогие. Самолет ждать не станет. — Из Джона Кеннеди? — спросил Джесси, — я могу тебя добросить прямо до ворот! Оставайся! — Твое бы стремление, да в обыденные проходы! Черт с вами.       Следующий час они провели, смеясь над прошлым, над оплошностями и всем тем хорошим, что было в жизни этой семьи. Они стали одним целым, единым Кругом, который не разорвет расстояние — теперь Марко уверен в этом. Лица, которых он уже никогда не забудет. Не захочет забывать. Они согрели его жизнь на эти долгие годы, моменты, когда она осыпалась сквозь пальцы. Единожды за всю свою жизнь он не побоялся создать семью, открыться кому-то по-настоящему, полностью, и не прогадал. Судьба не смогла, и уже никогда не сможет, ударить его с этой стороны, потому что его семья, эти люди, — щит от каждого ножа, что постарается ранить его. Они смогут защитить, они всегда примут, если отвернутся другие. Больше никогда его не заденет единственное, не угасшее за сотни лет чувство — боль одиночества.       Они, кажется, всегда будут с ним, и даже если нет, он сам спасет их, отдаст им свое время, которому так и не отмерен срок. Он сделал бы это для каждого из тех, кто сейчас здесь, и он ни разу не соврал, когда говорил эти слова. Раньше он не понимал счастья родителя, не понимал, что испытывает отец, когда взрослый уже сын жмет его руку и заглядывает в глаза, улыбаясь зеленью своих. Реджи. Не чувствовал, каково это, когда дочери, такие красивые и сильные, обнимают, согревая своим теплом старика. Ив и Эл. Никогда не понимал радости старшего брата за успехи младших, благодарность за каждую минуту, и в каждом жесте. Ону и Джесси. Никогда не понимал, что переживает отец, когда видит во взгляде приемного сына слова, что так желал разглядеть: «Я принимаю тебя, Отец». Эш. Все они, каждый отдельно и все вместе, заняли его сердце, каждый день вытесняя боль старых шрамов на грозы жизни. Потому что они все дорожат своим стариком, хоть и не всегда он был с ними добр и аккуратен.       И теперь ему пора уходить. Оставить их, зная, что без ядра этот мир сможет жить дальше, что примет новый рассвет. Они смогут принять Тома, как Том принял его. Со всем, что он сделал и не сделал, с каждым поступком, с каждым словом. Том заслуживает этого, даже если это и неправда. Он заслуживает просто потому, что О’Хара считает именно так. — Джесси, нам пора, — выпутываясь из кома объятий, напомнил Марко, — звоните! — До встречи, Марко! — они все говорили сейчас почти одно и то же, сливающееся в единый смысл. Они не прощались.       Джесси очертил порог входной двери, и они исчезли. Аэропорт Джона Кеннеди встретил их неприятно-хмурым небом, но дождя не обещали — на горизонте уже прорезался закат. По ногам дует мокрый продроглый ветер, совсем не свойственный для лета. Даже погода буянит. Будто весь мир хочет удержать его здесь. — Мы женимся в начале сентября, — Джесси не отводил взгляда от уныло ползущей над ними тучи, — ты же приедешь? Этого парня бери с собой, хоть немного-то он английский знает. — Я не могу обещать, Джесси, — Марко пожал плечами, — тем более — за Костю. Он человек стеснительный, а ты… не произвел на него хорошего впечатления, если помнишь. Но я постараюсь убедить его или отпустить меня, или прилететь со мной. Все же, я должен увидеть, чем увенчаются отношения, которые тебя чуть не загнали в алкоголизм и заставили себя резать, — Джесси вскинул брови, удивляясь осведомленности Марко, — я просто наблюдательный. — Свадьба без твоего унылого брюзжания будет не такой интересной, — в ответ на это уколол его Джесси, — «Вот был я на свадьбе у Ингрэмов в шестьдесят восьмом! Вот тогда мы погуляли! Весь Нью-Гэмпшир на ушах стоял!» — Ты правда думаешь, что я это когда-нибудь забуду? — оба они засмеялись, надрывая животы. — Ладно, постараюсь не брюзжать, а то Костя точно будет считать меня старичком, — Марко еле отдышался. — А ты ему сказал, сколько тебе лет? — Марко кивнул, — и он все равно тебя таковым не считает? — Иногда он в шутку называет меня пенсионером. А потом, вставая с кровати, хрустит спиной, и оба мы понимаем, кому из нас пора в дом престарелых. — Он ведь тоже больной, — без капли сомнения сказал Джесси, — как и Карсон, как и Том. Только этот-то на голову больной, а… — Рак мозга в ремиссии, — Марко не видел повода скрывать — для Джесси эта информация абсолютно бесполезна, — он говорит, что онколог исключает рецидивы. И я ему верю, потому что иначе не смогу. Тут мой рационализм не работает. — Он тебя покинул, еще когда ты сорвался Тома выручать из его личной ямы. Вроде как, еще не возвращался, — усмехнулся Джесси. Флайерс никогда не поменяется. — Кто бы говорил, Джесси. Я на нем хотя бы не женился, — оба они знают слабые места друг друга, и не стесняются тыкать прямо в них. — А то, будь такая возможность, ты бы отказался. Не смеши! — Джесси отмахнулся, — мне пора возвращаться, Марко. Я счастлив, что знал тебя. Спасибо, что помог мне вылезти из этой ямы. — До свидания, Джесси. Я счастлив, что ты нашел то, что я сам был дать тебе не в силах, — Марко пожал его руку, искренне улыбнувшись.       Джесси исчез, оставив его одного, в шаге перед финалом. Марко шел, одолевая себя сфотографировал холл аэропорта, отправил фотографию Косте, подписав: «Уже совсем скоро!». Для него Марко должен быть сильным.

***

      Том не мог постучать. Уже трижды пытался, но не выходило. Почему-то он чувствовал иррациональный страх перед тем, что ждет его за дверью. В нем не было ничего подлинного — Рик, без сомнения, будет рад видеть его, как и Эсмеральда, как и дети, но что-то все еще кажется ему непреодолимым. Наверное, он чувствует вину перед братом за пафос речи о последней воле умирающего, за то, что вот так бросил его. За мобильник, который Рик дал ему, и который он даже ни разу не включил. Боялся, что беспокойство брата сведет его с ума окончательно. — Том? — он не заметил Эсмеральду, пока собирался с силами в очередной раз, — Это же ты, Том! — девушка, такая хрупкая на вид, обняла его чуть ли не крепче, чем Дженс когда-то, — Дери тебя Волчья Мать, мы думали, что ты уже не приедешь! — Ты меня задушишь, — прохрипел Белл, чувствуя отвратительные касания водолазки до ожогов, — я же обещал, что приду. — А что ж ты не постучал? Рик в номере с детьми, они бы тебе открыли, — волосы ее были еще слегка мокрыми — зал на втором этаже. Интересно, сколько он тут простоял? — Да вот, собирался. Только что пришел, — он прошел вслед за девушкой, которая, выудив из сумки карточку, открыла дверь и смело прошла, — а тут… неплохо. Том оглядел номер, который, кажется, был больше всего «Десятого круга» в целом. Панорамные окна, с которых открывается вид на вечерний город, отхватили целую стену, и Белл даже загляделся, замерев в проходе. Диваны, усыпанные детскими игрушками, ограничивали собой большое пространство, в центре которого стоял стеклянный стол, на котором стопками уложены папки и документы. Остатки ужина на большом столе на восемь персон по другую сторону номера, кухонный остров с мраморной столешницей и кухня из стекла и камня в нежных кремовых оттенках. Это было так… лаконично и уютно, дорого, но не вычурно. Том никогда не бывал в отелях в принципе, а теперь он смотрит на все это и уже понимает, как будет выглядеть его, — теперь уже его, — дом. Вдохновение часто находится там, где и не ожидаешь его найти. — Томми, ты? — потирая глаза, в одних шортах, Рик вышел из спальни, — Они уснули, слава всем, кто это сделал, — сказал он Эсмеральде, когда она подошла поцеловать его. — Я, — робко ответил Том. Он не знал что сказать. И Маркас тоже не знал. — Живой, с тобой все хорошо, и… — Белл-старший не договорил, бросился обнимать его, крепко, но все же не так, как его жена. Тепло, но не обжигающе горячо. — Хорошо, — ответил Маркас, обнимая Рика в ответ, и брат даже опешил, получив такую отдачу, — я так скучал, — Рик шаркнул щекой по оголившемуся сползшим воротником ожогу. — Что… что это? — Рик потянул ворот вниз, — что произошло? — Если б я знал. Ничего не помню, и вряд ли вспомню, — Том поправил воротник, а Рик недоуменно посмотрел на него. — И много их? — боясь ответа, спросил брат. — Дети спят, а ты сам этого хотел, — это Маркас. Он не считал это чем-то ужасающим. Просто шуткой. Потому стянул водолазку, наблюдая за тем, как глаза Рика наполняются ужасом. — Вашу ж мать, Малявочка, кто сделал это с тобой?! — Мне плевать, Рик. Мы… я не хочу больше мстить, ненавидеть или причинять боль. Слишком много всего случилось, и я увязну в этом, если постараюсь разобраться, — Том все так же смотрел в глаза брата, наблюдая за тем, как там слабеет страх. Остается только тепло, только ему там есть место, — теперь мне есть, кого терять. — О чем это ты? — Рик не понял даже смутно, — ведь Дженс умер, а мы… или… — У меня будет ребенок, Рик. Дочь, — он должен знать. Должен видеть, что жизнь возвращается на круги своя. — Поздравляю, Малявочка! — он стиснул брата в объятиях, подняв над полом, — когда ты только успел! — В полку Беллов прибыло? — Эсмеральда вышла из ванной, в халате, намотав полотенце на голову, — и кто же она? Надеюсь, у вашей семьи не найдется скелетов еще и для нее? — Вы ее не знаете, но к японцам наши родители неприязни не питают, — ответил Том, когда брат, наконец, отпустил его, — она часть моего коллектива. — Знакомая этого, как его… Марко? — с недоверием спросила девушка, — не думаешь, что от нее, как и от него, не стоит ждать ничего хорошего? — Мы с Марко объяснились, к тому же, больше он не живет в Нью-Йорке. Он решил оставить все мне. Все же, он был хорошим человеком, что бы ни гремело между нами. — Мне всегда нравилось это в вас обоих. Вы умеете прощать, даже если человек этого не заслужил, — Эсмеральда достала из холодильника бутылку вина, налила им с Томом, — а тебе нельзя! Тебе завтра на работу! — обратилась она к Беллу-старшему. — Ты не послушал меня. Рик, как же ты не поймешь? Они не смогут без тебя и твоих сил! А ты до сих пор думаешь, что это шутка! — Том, было, присел на стул, но теперь снова вскочил, хватая брата за грудки, — это не тот случай, когда может обойти стороной! — Том, — Рик улыбался ему, не разделяя беспокойства в глазах напротив, — я работаю не там! Больше нет, я понял всех вас! — он продолжил, только когда Белл-младший выдохнул, — знаешь, со старших классов, я работал бариста в «ле Бланко», и мне так нравилось это! Быть простым бариста, радовать людей обыденными разговорами по утрам, не бежать, не стараться выжать из сухих отчетов пустые цифры счетов… всю жизнь я так хотел к этому вернуться! — Только не говори, что устроился в «Старбакс», — у Тома словно отлегло, и он снова осел на стул, понимая, что никакой рок больше не висит над этой семьей. — О, нет! Мы купили хорошую квартиру в нескольких кварталах от Сёркл-стрит, там буквально несколько минут пешком, и школа недалеко есть, на будущее. Вырученного на Уолл-стрит нам хватит еще надолго, можно пожить для себя хотя бы несколько лет, а там… — Ричард пустился в размышления о будущем семьи, и замолк только когда заметил, как Том старается сдерживать смех, — ну, чего ты?! — Ты не в «Десятый Круг» ли устроился случайно? — Рик настороженно кивнул, — вот Ону дает! — А что не так с этим местом? — Эсмеральда подключилась к разговору, — мутное? — О, более чем, — Белл-младший умирал со смеху, — и начальник у них — конченый псих! — Да?! — Рик всполошился, — а мне говорили, что место спокойное, и платят сорок в час, а тут… а что с этим начальником не так? — Он перед тобой… — Белл старался говорить как можно более серьезно, но вышло паршиво, — Марко оставил мне… ой, смех! Я твой начальник! — Тс-с, — шикнула Эсмеральда, — детей разбудишь!       Ричард и не знал, что на это сказать. Он, даже не спрашивая, взял у жены бокал и осушил его, отплевываясь от горечи рассветника. Где-то Белл-младший читал, что для обычных людей он может быть даже ядовит, но в напитки его добавляют совсем немного, чтобы создать эффект опьянения для тех, кого не берет обычный алкоголь. Другим же он просто кажется горше и крепче обычного. — Как вы это пьете, никогда не понимал, — отплевываясь, процедил брат, — ты всегда хотел быть выше меня, — он легко пожал плечами, — жизнь предоставила тебе такую возможность. — Кстати, Ону — мать моего ребенка, — добавил Том, — ты с ней говорил по поводу работы. — «Мать твоего ребенка»? То есть, вы не вместе? — Эсмеральда налила себе еще вина и теперь сверлила Тома взглядом. Не совсем понятные взаимоотношения. — Нет, это была… случайность, но я так рад ей, сам не знаю, почему. Наверное, это закономерный этап жизни любого, а в вашем случае — даже несколько этапов, — он по-доброму усмехнулся. — Ричи, зал скоро закроется. Иди, мы с Томом тебя подождем, — она легко хлопнула его по плечу, и тот, понимая важность сего мероприятия, вздохнул и пошел собираться. Скоро он вышел, — ну, это надолго. Когда я уходила, видела его дружков с биржи, они разболтаются, а мы успеем хоть что-то приготовить на ужин. — А дети не ужинали? — спросил Том, не понимая, зачем ужинать на полсемьи. — О, видел бы ты их глаза, когда они увидели пакеты из «Мака». Никогда не разрешала, а тут… короче, дети сыты, а я счастлива ленью. — Сколько им? — почему-то это стало интересно Маркасу, он спросил, а Эсмеральда заметила. — А как мне называть тебя? Ты не Том, это точно, — она насторожилась, поставила бокал на стол. — Маркас, ардант Тома, — он протянул ей руку, а та пожала ее с опаской, — не бойся, для вас я не опасен. В принципе, для всех, кто не угрожает Тому. — Так это ты… — она вдруг поняла, что он сделал, — ты забрал душу моего брата, ты… — на несколько мгновений она потеряла человеческий облик, но удержалась, и потому просто отвернулась. — Прости его, он не знал, что делать, не хотел терять того… — Том осторожно коснулся ее, — кого мы так любили. Я виню сам себя каждую минуту, я не должен был удерживать его. — Из-за твоего эгоизма мы даже похоронить его не смогли, как должно, — выжжено бросила она, — он никогда не обретет покой. Это на твоей совести, не Тома. — Ты не права, Эсмеральда. Я не смог отпустить, не он. Просто он… он стал всем, что у меня осталось. Всем, и когда я потерял его, не смог даже представить, что остался совсем один. Я держал его, потому… — Как ты можешь? Вот так, просто оправдываться своим стра… — ТЫ НЕ БЫЛА В ЭТОЙ ТЬМЕ, — Маркас ударил по столу с такой силой, что затряслись бокалы, — тебе не понять, каково это. — Куда мне до ваших высоких материй, — она вздернула подбородок, — кому вообще суждено это понять? — Я покажу тебе, — Маркас чувствовал страх Тома, как свой, но понимал, что по-другому никак. Глаза блеснули злым огнем. — Не подходи, слышишь! — удар каблука, и он за ее спиной, прижимает уши ладонями. — Pontem, — шепчет он, и вот она, в монолите горя и страданий, страха и отчаяния, но она — не его хозяйка, она не может отдать — только впитать. Том шепчет что-то, ударяя ладонями по монолиту, и он обращается водой, и вот уже он в ней, держит на одном касании Эсмеральду над водой, — как ты? Жива? — безэмоционально спрашивает он, откидывая голову воде. В его глазах она уже не увидит ничего нового. — Столько всего… почему вода такая черная? — она старается отдышаться, но выходит плохо, — я думала, мое сердце разорвется от того, что я испытала. — Лишь капля моей боли — вода, очищенная тобой. Своей болью, своим страхом, я создал это место, здесь все пропитано им. Ты хочешь снова коснуться этой воды? Не хочу и я, она уже давно не справляется со всем, что должна вместить. — Что же тебе довелось пережить, маленький мальчик? — она осторожно, по-матерински тепло, коснулась его щеки, обжигаясь печалью вод, подняла его глаза. Осторожное сочувствие отбелило воду вокруг Тома. — Ты не хочешь этого знать. Тебе еще нужно быть счастливой. Нужно всем, — это Маркас, которого уже не тянет на дно. Они — одно целое, признанное кошмарами сознания, — Том так любил… он заразил меня своими чувствами, своей чистотой… я не заслуживал этого. Здесь мое место, не там. — Дженс всегда говорил: «Моя Луна еще не взошла, но ради нее я буду готов отдать все, что есть у меня», — Эсмеральда обронила слезу, — он всегда был человеком слова. — Моя Луна, — Вода вокруг Белла снова почернела, — он назвал так меня, в тот день… — Верни нас обратно, страхом сквозит даже воздух, — девушка поежилась, а стоило ей моргнуть, и она уже в своем номере. Ошеломленная увиденным. — Теперь ты знаешь, — Том отступил на шаг, — как я живу. Знаешь, чего мне стоило бы отпустить Дженса.       Эсмеральда снова обняла его, бледного, холодного, потерянного. Она, горячая, любящая, настоящая, такая же, как и Дженс, обнимает его, безуспешно сдерживая плач. И он обнимает в ответ, признавая собственную боль, беспомощность перед собственным горем. Что-то в нем должно было поменяться. Когда-то он должен был решиться на это. Рассказать обо всем хоть кому-то, кто не ныряет в это сам. Кому-то, кто не Марко. — Даже если Дженс уже не с нами, — шепчет она, — мы все равно останемся семьей Его Луны, Том. Это не просто слова, не влюбленные бредни. Это клятва верности тому, кто всегда будет с волком. Он добровольно отдал себя тебе. Цени это, даже отпустив, — Эсмеральда верит в свои слова, просто и безоговорочно. — С того момента, как Маркас исцелил его, мы пробыли вместе тысячу шестьсот восемьдесят восемь минут. Я запомнил каждую из них, и в каждой я пытался принять, что скоро это все кончится, что скоро всему этому придет конец. Я так и не смог этого сделать. Я так и не смог принять того, что Моя Луна больше никогда не взойдет для меня. И теперь я, наконец, смог его отпустить. Спасибо, Эсмеральда.       «Считая минуты, я словно переставал жить», — подумал Том, принимаясь, наконец, за ужин.