Десятый Круг

      Рассвет. Уже шестой. Марко потерял счет часам, проведенным в попытках заснуть, когда он слышит, как до интересного одинаково храпят Том и Стивен, как вертится в кровати, словно взведенный волчок Джиллиан. Да, Марко забрал ее воспоминания, но разум, словно привык к этой двери, откуда тянет отравляющим запахом газа, и теперь она закрылась. Он привык к этому, он дышит этим, но теперь этого нет, и его ломает, не дает покоя мысль, что на место яда ненависти пришел кислород гармонии. Каждую ночь она неспокойна, каждую секунду того времени, в котором сознание не держит тело, она будто не на своем месте, она ищет хотя бы один вдох, одну затяжку тем, чего уже нет. Как же Марко понимает ее.       Он и сам рад бы уснуть, хотя бы на несколько жалких часов отпустить то, чем загружено его сознание. Но оно не хочет отпускать тело, не хочет становиться свободным. Потому что понимает, что если это произойдет, то часы, которые он мог бы провести с Томом, уйдут зря. Что время, отмеренное им двоим, уйдет. Уйдет, и неумолимо поведет их к той гильотине, которая разделит их, отпустит в разные концы света, даже если учесть, что одному нужно сделать лишь шаг, а другому — улететь на другой конец света. — Мы можем усыпить тебя, — Маркас научился не шипеть. Он быстро учится, — ты не спишь уже третий день, — обеспокоенно добавил Том.       День третий. А рассвет шестой. И все потому, что где-то посередине он просто отключился. Независимо от обстоятельств, от мира, что окружает его. О’Хара просто оставил этот мир, окунувшись в лихорадочный бред. Бред, где он завис в пустоте, и со всех сторон его зовут знакомые голоса, но он не может и двинуться хотя бы к одному из них. Бред, который и является одним из страшнейших его кошмаров. Быть абсолютно немощным хотя бы в чем-то.       Даже сейчас, когда он не может заставить себя заснуть, когда чувства потихоньку отключаются, создавая десенсибилизированный вакуум вокруг него, он не может, потому что знает, что часы не остановятся, даже если он не будет их видеть. И это больнее всего. — Вы, — замученно произнес Марко, шаткой походкой подходя к стакану с чаем, который он трижды осушил за эту ночь, — точно не сможете мне помочь, уж простите. — Ты считаешь, что я враг тебе? — оторвавшись от созерцания содержимого холодильника, спросил Маркас, — зря. — Дело не в тебе, Маркас. Скорее, наоборот. — А что я сделал тебе? — возмутился Том, — да, многое было, но ведь все это в прошлом! — Каждую минуту этого времени я пытаюсь отпустить тебя и… — чай вдруг стал настолько невыносимым, что Марко закашлялся. — И…? — протянул Том, ожидая ответа. — Свои чувства к тебе. Это ты хотел услышать? — со злобой прохрипел Марко, — С самого начала, с того самого момента, когда ты, разбитый и растоптанный, выскочил из моей машины, я понимал, что влюбляюсь в тебя. Любил, но ради тебя же заставлял ненавидеть. Ради мира старался оградить. Я люблю тебя, и сердце мое хочет остаться с тобой, и неважно, что чувствуешь ты. Но разум говорит, что я должен уйти. И за семь сотен лет я ясно усвоил, кого должен слушаться. — Почему ты молчал? — это не Том, нет. Том бы уже предпочел вернуться в свою реку. Сейчас же он молчит, стараясь собраться, — три слова. И он бы понял. Он бы ответил. И тогда Дженс был бы жив. Мы могли не потерять его. Могли. — Все, кого я любил, умирали. Ты думаешь, я хотел бы этого для Тома? Спустя столько лет… это какое-то проклятие, которое я так и не смог снять с себя. Я наворотил слишком много, чтобы Том смог меня полюбить, слишком много боли ему принес. И теперь я не могу быть с ним… с вами. И осознание этого не дает мне спать. — У нас еще есть время, — Том вернулся. Его глаза еще искрятся теплом, — я не убеждаю тебя остаться, но… неужели ты не заслужил побыть любимым хотя бы немного? — Белл осторожно подцепил подбородок Марко пальцем, стараясь заглянуть в глаза. — Я всегда был верен тем, кому клялся в любви, Том. И я никогда не переступлю через эту часть себя, — из последних сил сдерживая слезы, говорил он, — я не могу так. Костя, он… не заслуживает этого еще раз. — Ему повезло с тобой. Повезло, что он не был ослеплен ненавистью и предвзятостью, как я. Вижу, как тебе сложно, вижу, как ты хочешь к нему. Но кому лучше от того, что ты пытаешь себя бессонницей? — Том, который теперь даже немного выше него, прижал к себе, убаюкивающе покачивая, — позволь нам… — Нет, — Марко поймал руку, которую он поднял к его виску, — я отключаюсь уже и сам. Ни к… — и тут истощение переполнило. Увядающим сознанием он видел, как плывет мир перед глазами, как выгорают краски, обзор сползается к одной точке где-то в центре. Там, где Том.       Белл осторожно подхватил Марко, поднял на руки и понес к себе. Скоро проснутся родители, начнут болтать о чем-то, не всегда тихо и спокойно, как бы не просили их этого не делать. Как малые дети. А Марко нужен покой, чтобы хоть чуть-чуть восполнить то, чего он лишал себя трое суток. То, что так старательно отвергал.       Том поправил под ним подушки, осторожно, как учили когда-то в университете, стянул с него одежду. Столько ожогов… и все они оставлены Томом. В ярости, в бессознательном, от боли и злобы… да, та мазь, которую Марко держал при себе, помогала, заживляла, но пламя такой силы не может обжечь так, чтобы не осталось следа. У самого Марко не хватит сил, чтобы излечиться, как может Белл, он уже пробовал, и от глубокого ожога не осталось и следа, но, если он сотрет их все, у родителей возникнут вопросы. С этим придется жить. Это придется принять.       Только сейчас парень понял, что никогда не видел Марко в хотя бы чуть-чуть открытой одежде. Он не хотел показывать, что оставляет на своем месте безрассудство Тома, потому как понимал, как сильно это ударит. Он заботился о Томе, о его о себе самом мнении. Потому как видел его сломленным, понимал, что более у него ничего не осталось.       Он плачет. Том не знает, и не хочет знать, что видит Марко в своем кошмаре, но это добивает его. Плачет, метается по кровати, хватаясь ладонями за что-то. Шепчет что-то на непонятном Тому языке, и, в конце концов, сворачивается в позу эмбриона, ухватив Тома за руку. — Не оставляй меня, мой свет в ночи, пожалуйста… Я все верну, все излечу, только будь со мной, я не смогу без тебя. Я верну тебе все, что у тебя отобрали, только… мой любимый, мой хороший… — отрывками переводит Маркас. Близкий его родному язык, — Марко… ты слышишь меня? — осторожно Том коснулся его щеки свободной рукой, — это все в прошлом, сейчас все хорошо, все хорошо… — Останься со мной, прошу, Томми, — не вырываясь из своего бреда, протягивает он, — с тобой все будет хорошо, только…       Ему снится тот момент. Тот проклятый день, когда Тома растоптала жизнь, когда Марко влюбился в него. Он говорит сейчас то, чего не осмелился сказать тогда, шепчет что-то, и каждое слово заставляет дрожать пальцы, потому что он знает, чем все закончится, знает, что не сможет сделать абсолютно ничего. Но он не может вырваться — тело не позволит ему этого. Сейчас он слаб как никогда. — Конечно, я останусь с тобой, — шепчет ему Том, чудом помещаясь на краю кровати, — меньшее, что я могу сделать за все твои жертвы.       Том еще долго шепчет что-то, поглаживая его спину, целуя в лоб, и напряжение со временем спадает, расслабляются одна за другой мышцы, уже не так сильно дрожат пальцы, все еще сжимающие холодную руку. Возможно, он, и правда, смог помочь, и без магии. Хоть что-то он еще способен сделать, как обычный человек. — Томми, ты… — мать обомлела, заметив их с Марко в одной кровати. Разбитое, измученное положение Марко, его заплаканное лицо, и Тома, разражено отмахивающегося от нее, мол, уйди, не мешай. Еще долго он краем уха слышал их с отцом разговоры в полушоке, пока сам не начал забываться сном. — А, может быть, мы тоже любим его? — когда проснулся, спросил Маркас вслух, и Марко, будто в ответ ему, заворочался, отпустил Тома и перевернулся на другой бок. Сейчас с ним все хорошо, он справится и сам, — это так логично. — С кем ты разговариваешь? — спросил отец, с которым он встретился на выходе из комнаты, — Том? — Это не любовь, — будто и не замечая отца, Том прошел в кухню, где его увидела мать. Он же, в своих раздумьях, не видел и не слышал никого и ничего, — благодарность или жалость. Ему не нужна любовь. Не моя. — Томми, ты о чем? — Джиллиан чуть не подавилась чаем, расслышав размышления Тома, — так вы… — А? Господи, мама, нет, — он, наконец, вернулся в мир насущный, — его бессонница мучает, и он буквально отрубился прямо передо мной. Я его до своей койки донес, чтоб вы не побеспокоили. И тут его кошмары застали. Полежал с ним, успокоил, и все, не более. — Честно, даже не подумала бы, что он переживает, тем более, чтобы так, — поразилась сложившемуся Джил, — мне он сам, и все его эмоции, казались какими-то ненастоящими. Слишком он… весь из себя культурный, что ли. — Так ему легче. Он никогда не показывает, если ему тяжело. А сейчас особенно, ведь если хоть кто-то увидит, то прилипнет к нему со своими дружескими или семейными чувствами. И тогда еще сложнее будет проститься. А это и без того тяжело. Он помнит почти всех, кого потерял в своей жизни, и каждый раз они все приходят к нему. — Он говорил, что за океаном его ждет любовь, — добавил Стив, усаживаясь за стол, — не держись за него, сын, если он говорил не о тебе. Не рушь жизни других, не этому мы тебя учили. — Я и не думал, отец. Марко рассказывал о том, к кому уйдет. Я видел его взгляд в этот момент. Даже Дженс не смотрел так на меня. Никто не смотрел, — без какого-либо сожаления добавил Белл-младший, — Никто, — Маркас. — Сын, я… вижу, что иногда что-то в тебе меняется. Ты сам не чувствуешь этого? — осторожно спросил отец, подбирая каждое слово. — Ты о голосе? Или о характере? — Обо всем сразу, — помедлив, ответил Белл-старший, — если честно, меня это немного пугает. — Психиатр сказал, что раздвоение личности может быть следствием того… что произошло со мной, — ответил Том, — интоксикация, шок, возможно, черепно-мозговая травма… — Том решил, что не стоит пугать отца всем, что пережил его сын, но Маркас поставил точку, — возможно, это оно и есть. — О… но ведь… вы не конфликтуете… между собой? — запинаясь на мягком тоне, спросила Джил, уже, видимо, понимая, что это неизлечимо. — Все хорошо, не переживайте. Сейчас мне лучше, чем было когда-либо. Я честен с вами. — Ты ведь знаешь, что всегда можешь сказать нам, если тебе плохо, да? — мама положила свою ладонь поверх ладони Тома, — мы всегда поможем, что бы там ни было. — Конечно. Теперь я не сомневаюсь в этом, — без сомнения ответил им Том. Он снова стал частью их семьи.       Телефон Стивена задребезжал в кармане брюк, и тот, заглянув в экран, быстро ответил. Он будто посветлел, резко, и так сильно. Что-то очень важное ждет его на том конце. — Вы разместились? Все хорошо? Где вы? — начал сыпать вопросами Стивен, поднимаясь из-за стола, — Ох, хорошо, я так переживал за то, как вы доехали! Конечно, мы скоро! — его взгляд выражал просто вселенских масштабов счастье. И тут Том понял — взгляд деда, который впервые увидит вживую своих внуков. — Рик приехал в Нью-Йорк? — безэмоционально спросил Том, хоть и в нем самом зародилось желание увидеть брата. После всего этого, — наверное, в «Хилтоне»? — Ричард приехал?! — Джил вскочила следом за Стивом, — Поехали скорее! Том, ты с нами? — она сейчас «нет» не примет за ответ, но он вынужден отказать. Его ждет встреча куда важнее этой. — Нет, мам, я еще еле хожу, да и… — Ону так и не приезжала, а рассказать куда сложнее, нежели показать, придется врать, а Маркас справляется с этим куда лучше, — нам за Марко нужно присмотреть, мало ли чего случится, — конечно, ложь лишь отчасти, но все же ложь, — не беспокойся, мы с ним еще повидаемся.       Родители в спешке собрались, и скоро их уже не было. Ону сказала, что придет к вечеру, а родителей можно и вовсе не ждать — с маленькими детьми мать готова возиться хоть вечность. Рик рассказывал, как Джиллиан в детстве почти не выпускала Тома из рук, ходила за ним хвостиком, даже учитывая то, что работала, следила за домом. А теперь, когда ненависть осталась в прошлом, и дети Рика стали ей милы, она вспомнит молодость, самого старшего брата ребенком. Ее хватит надолго.       А Том вернулся к Марко, снова занял свое место рядом с ним. Наверное, сейчас им обоим не хватает тепла, простого, не обремененного тяжелыми смыслами контакта. Возможно, какой-то смысл в этом все-таки есть, но он сейчас так неважен, Что Том и не задумался, засыпая. Все, о чем он думал сейчас — жар, исходящий от Марко, который повернулся и обнял его, даже не проснувшись.       Он снова увяз в непонятных, не поддающихся хоть какому-то определению отношениях. Кто они с Марко друг другу? Уже не враги, вроде как и не друзья, точно не любовники, но и не чужие друг другу. Сейчас Марко нужно это, а Том может ему помочь, даже если для него самого это абсолютно ничего не значит. Хотя… как тут скажешь, что «ничего». Марко признался ему, что любил все это время, делал ради него все, чтобы спасти и дать хорошую жизнь. И, без сомнения, сердце ответило, обожгло холодный разум горячими чувствами. Но что это за чувства? Их, наверное, еще не назвали. — Я… я могу отдать тебе сколько угодно своего времени, прошу, только не умирай! — кошмары снова возвращаются к нему, он держит крепко, прижимает к себе, и понемногу успокаивается, пока Том не силится выпутаться. Но стоит только двинуться… — нет, нет-нет-нет! Ты не обязан этого делать! Пожалуйста, не надо! — Марко, мы дома… дома, — Том осторожно коснулся его щеки, — все это в прошлом, все уже прошло. Ты со мной, а не с ними. — Не оставляй меня, прошу. Я не смогу потерять еще раз, я… — О’Хара задохнулся своей печалью. — Ты не потеряешь меня, всех нас. Мы всегда будем тебе рады, сколько бы не прошло времени.       Он снова не ответил. Его дыхание медленно выровнялось, руки ослабли. Том не сомневался, что он спит, и боялся хоть как-то потревожить его сон, потому и сам снова забылся. Когда он проснулся, Марко уже не было здесь. Том потянулся, с трудом поднялся, и шаркающими шагами двинулся на кухню — горло превратилось в пустыню, и что-то с этим надо было делать. Голос Ону он услышал еще у двери комнаты, они с Марко говорили о работе, и Тома сейчас это не очень сильно интересовало. Молча он прошел мимо стола, налил себе воды, еще и еще стакан. Теперь он может говорить. — Добрый вечер, — сказал он девушке, — и тебе. Ну и напугал ты меня. — А что было? — с искренним непониманием спросил Марко, — ничего не помню с того момента, как отключился. — Потом расскажу, возможно, что-то личное, — без какого-то пренебрежения он глянул на Ону, а та и бровью не повела. — Я все о нем знаю, — беззаботно бросила она, не отрываясь от пиалы с чаем, — обо всех его жизнях. — Рассказывай, не стесняйся, — Марко даже не смотрел на него, разглядывая чаинки в своей пиале, — и как ты это делаешь? Никогда не понимал. — У каждой гейши свои секреты, — с легкой усмешкой ответила она. — Ну… сначала что-то было на каком-то языке… — Том понял, что даже и не знал, на каком, — на старом ирландском, — добавил Маркас, а Кумомори словно вздернули. Узнала голос, — ты называл его «мой свет в ночи», просил не уходить… — Аластар, — угрюмо ответила на немой вопрос Ону, — «свет в ночи», «кузнец моей жизни», — с сочувствием она вспоминала имена, которые уже слышала когда-то. — Ты вспоминал меня, тогда, в машине. Но только я не помнил этих слов. Тем более, чтобы ты называл меня «Томми». — Наверное, то, чего я так и не отважился сказать, — Марко отпил из своей пиалы и с трудом проглотил, — кто был дальше? — Кто-то, кого ты просил не умирать, говорил, что можешь отдать сколько угодного своего времени… — Том не мог подобрать слов, — прости, это сложно. — Карсон, — без сомнения ответила девушка, — Мошо все еще скорбит? — Да, — горько заключил Марко, — каждый год четвертого февраля он прячется от меня, и я не могу его найти, как бы ни хотел. Совсем немного времени они прожили вместе, но он так привязался… Ему, наверное, больнее, чем мне. Представляешь, он же даже на его тело ступил однажды, — Марко утер нос, намокший от горячего чая, — никогда еще такого не было. — А кто такой Мошо? — спросил Том, метаясь взглядом между ними. — Странно, я думал, что ты заметил, — Марко задрал рукав водолазки, — Мошо, дорогой, выйди к нам.       Из-под смятой на предплечье ткани, рыская маленьким носиком, трусливо показалась мордочка котенка. Он осторожно, будто прощупывая кожу под лапами, ступал все ближе к ладони, и, когда дошел до запястья, остановился, посмотрел на хозяина, и весело развалился, вытянувшись. Он даже не смотрел на других — он, кажется, был рад тому, как хозяин смотрит на него, как он рад, что его котенок счастлив и спокоен. Здесь ему точно никто не угрожает. — Фамильяр? И еще какая-то магия, я не знаю такой, — Маркас осторожно коснулся Мошо, словно живого, и тот вскочил, зашипел, и скрылся под водолазкой — только его пушистое ушко вылезло из-под ворота, — ты нашел какую-то потерянную книгу Архитектора Слов? — Ону с Томом только слушали, вдумываясь в разговоры стариков. Они оба совсем не понимали, о ком речь. — Это магия чернил, я сам ее создал когда-то, — легко ответил Марко, — Архитектор Слов считал себя слишком важным, чтобы заниматься подобным ребячеством. — Да кто такой этот Архитектор?! — Том возмутился, не найдя в библиотеке памяти Маркаса ни слова о нем. — Магия, Том, она не заканчивается властью над чем-либо. Она имеет много разных видов: кто-то использует амулеты, кому-то нужно оружие, чтобы концентрировать свою силу, кто-то научился делать это с помощью жестов и специальных движений, а кто-то, как мы с тобой, использует заклинания. Но ведь кто-то должен был придумать эти заклинания, правильно? — Том кивнул, — Так вот, Архитектор Слов — маг древности, сила которого состояла лишь в одном — он умел создавать заклинания. Создавать, но только лишь стоило ему увериться в том, что оно создано окончательно, он терял возможность его использовать. Без сомнения, каждый, в меру своих возможностей, может делать это — собирать буквы в слова, а слова в фразы — но делать это так четко и правильно, отсекая даже возможность отдачи — мог только он. Его почитали, каждый маг мира мечтал встретиться с ним. Но потом Триумвират решил, что он больше будет полезным, будучи цепным псом, нежели почитаемым творцом, и он не вынес этого. Последние его заклятие — «абсолютное молчание» — уничтожило целый город. Насколько я понял, оно высасывает из всех, кто стал его целью, силу, и рассеивает, устраивая взрыв или, как в этот раз, землетрясение. — То есть… Лиссабон в 18 веке разнес этот Архитектор? — Том слышал об этом землетрясении на занятиях по философии, в каком-то документальном фильме, где-то еще, но даже подумать не мог, что причина его настолько нелогична. Земля? Сейсмология? Да пошли они к черту! Тут магия! — Винить стоит не его, сам понимаешь — жить в заточении все равно, что не жить. А он был человеком свободолюбивым, своенравным, да и, если так подумать, и не предполагал, что его сил хватит на такое. В этом он себя недооценил. В остальном же, как я говорил, он считал себя важной птицей, и до таких игр не опускался. А я хотел… ай, не важно, — Марко не стал объясняться. — Мошо был котом Аластара, — объяснила Ону, — и он тоже остался с Марко. Всем нам нужен кто-то, кто будет рядом в сложные моменты. — Кому, как не нам, это понимать, — угрюмо бросил Маркас. Он, и правда, не знал этой истории с Архитектором, — скоро и мы будем теми «кто будет рядом». — Вы боитесь этого? — спросил Марко, и от взглядов, которые встретил в ответ, готов был, наверное, прямо на месте провалиться. — У меня вообще не должно было быть детей! — вскрикнули они оба почти синхронно, посмотрели друг на друга и нервически рассмеялись. — Но судьба решила иначе. Или Маркас решил. Думайте сами, кого винить, — Марко допил свой чай, — Ону, ты уже нашла врача, у которого будешь наблюдаться? — та покачала головой, — Ладно, завтра я поеду в консульство, если хочешь, заеду к знакомому директору хорошей клиники, будут тебя вести. — Было бы прекрасно. Нет никакого желания выбирать самой, кто будет с завидной чистотой влезать в мою вагину, — Том подавился, чем смутил, кажется, их всех. Но шутка, тем не менее, возымела успех. — А, и еще, — Марко прошелся до спальни и вернулся с папкой, — хотя, наверное, самое важное в этом вечере, — Марко протянул часть документов Тому, — или для тебя, — вторая часть отошла Ону, — Зная характер То… — Ты сдурел?! Ты говорил, что хочешь оставить все это мне, но я думал, это метафорически! Я… я не могу! Это все не мое, и моим не будет! — взбунтовался, как Марко и ожидал. — Я хочу так, Том. Ты волен делать с этим все, что посчитаешь нужным, но если ты не примешь этого, то останешься, как говорится, с голым задом. Я старался узнать, куда хозяин квартиры дел твои вещи, но он сказал только, что оставил их у подъезда. Собственно, от них ничего не осталось. А стоит только поставить свою подпись в трех местах, и все это станет твоим. В ином же случае — собственностью вашей дочери, — Марко коснулся договора в руках Ону. — Ты такой… — кулаки Тома сжались, только он успел выпустить листы из рук, — баран! Неужели, после всего, через что мы прошли, мы все, ты не понял, что мне ничего от тебя не нужно?! Ты не даешь мне жить самому! — Я забочусь не о тебе, — ответил Марко, но вдруг решил поправиться, — не в этот раз. Я забочусь обо всем, что оставляю в твоих руках. «Десятый круг», эта квартира, деньги на счетах… оно не может пропасть просто так. Не может, и ты сможешь дать этому жизнь, как никто другой. Больше я не буду об этом говорить, — отрезал Марко, — через пять дней я прощусь с вами, и с собой я заберу копию одного из двух договоров. Решать вам, не мне. — Мы должны благодарить тебя, — опустевшим голосом ответил Маркас, — но… нужно время. Дай нам его. — Пять дней, — повторил О’Хара, — все, что у меня осталось. — Марче, оставишь нас? — Ону бросила на него такой взгляд, что он ясно понял — утверждение, не вопрос. — Да, я еще хотел заехать в «Круг», проверить, не разгромили ли вы «За гранью», пока меня не было, — предлог сомнительный, но времени на обдумывание особо не было, — давно я туда не заходил. — Ты вернешься вечером? — Том и не знал, зачем спросил. — Скорее всего, но поздно. Не жди меня. — Я проспал почти весь день. Не усну ночью. Твоими трудами, — Белл усмехнулся, — до вечера. — До вечера, — подтвердил О’Хара, — не удивляйтесь, если Реджи с Эшем придут. Что-то же я должен буду им сказать.       Том только кивнул в ответ, тепло улыбнувшись Марко. Спустя мгновение он уже смотрел на Ону, и в глазах его, перемешанная с все той же теплотой, плескалась вина. И горечь, которую из взгляда не вытравить уже ничем. Пройденное оставило на нем клеймо, которое не затянется и не забудется. Но он может жить с этим. Теперь у него нет другого выхода, ведь от него теперь зависит не только его жизнь. — Инспектор? — Марко позвонил ему, сев в машину, — где вы? Думаю, вы успели что-то откопать. — Марко! — воодушевленно отозвался Лоусонс, — почти уже закончил с работой. Знаете бар на углу шестнадцатой и парк? Можем встретиться там, через час или около того. — Буду ждать вас, — ответил ему Марко и сбросил звонок.       Знакомое заведение. «Вьехо вдали», Том работал там. Пабло, владелец заведения, когда-то был косвенно знаком с Марко, но это было настолько давно, что вряд ли он вспомнит. Старый вояка настолько увлечен своим баром, что вряд ли помнит о чем-то еще. Ничего здесь не изменилось с тех пор, и оттого, пожалуй, не потеряло своей привлекательности. Кусочек Мексики в Нью-Йорке, Марко всегда тянулся к таким заведениям, создающим атмосферу. Выходя из которых, особенно остро ощущаешь холод и пустоту каменных джунглей.       Удивительно, но Пабло запомнил его. Он сидел в ближнем к выходу углу, ближе к форточке, наблюдая за жизнью своего заведения, ожившего под вечер. Они поговорили о старой жизни, о тех временах, когда были знакомы, о бизнесе, успехах и неудачах… и проговорили бы еще долго, если б Марко не заметил инспектора, вошедшего, и, даже не оглянувшись, прошедшего к барной стойке. — Я тут по делу, Пабло. Был рад поговорить, — О’Хара поднялся, пожал ему руку. — Ты с каких пор с УБН якшаешься? — странное слово, тем не менее, ярко отражающее суть.  — Не я работаю на него, — с усмешкой ответил Марко, — он работает на меня. Секреты заставляют людей идти на многое. Хорошего вечера, Пабло. Марко знал, что Джек Лоусонс уже заметил его, потому прошел в другой угол, более темный, чем тот, где сидел Пабло, сел, и стал сверлить его спину взглядом. Тот же, опрокинув стопку текилы, расплатился и подошел. Шпионский боевик, не меньше. — Джек, — Марко протянул ему руку, и тот пожал ее, — как ваши дела? — Благодаря вашей наводке, иду на повышение, — ответил ему инспектор, — взяли всех! — Сколько их было? — недоверчиво спросил О’Хара. Он крепко сомневался в том, что они догадались до самого простого — у «Декады» десять голов. — Пятеро… — недоуменно ответил Лоусонс, — что-то не так? Мы знали только о пятерых. — Как они называли себя? — недоверие оправдано. — Падре — глава, Ардрём и Друид — изготовители, Пифион и Вирд — главные узлы сети дилеров. Это не вся верхушка? — Твою мать… — Марко взбесила эта новость. Да, они повязали тех, кто создавал и распространял наркотики, но не тронули тех, кто был силой банды. Ее кулаком, — еще четверо. Притом самые опасные из всех. Цепные маньяки Артуро. — Что вы знаете о них? — Лоусонс заинтересовался новыми мишенями, — я могу передать сведения ФБР. — Фафнир, Берсерк, Хатон и Волхв, — перебрал Марко, — устранители «Декады». Я не знаю их настоящих имен, но это уже не моя проблема. Проблема в том, что Падре уже наверняка понял, кто его усадил в клетку, и по их вине моя семья может пострадать. Не допустите этого. — А где десятый? Я только сейчас понял, почему они называли себя «Декада», — Лоусонс почесал затылок, глядя на Марко. — В Блэкстоун, — глаза напротив Марко сверкнули ужасом. Ведь там же его жена, — не беспокойтесь, он уже никому не навредит. Скажем так, его превратили в некое подобие «кровавого орла», но успели спасти. Он вряд ли когда-то встанет с кровати. — Если я правильно помню, не так давно на отмели Ист-Ривер нашли два трупа, вшитых в смотанную клубком арматуру. Представить боюсь, какая сила нужна, чтобы такое сотворить, но, насколько удалось идентифицировать, это были последние двое из названных вами. Еще один отправлен в Блэкстоун, он повторял без конца какое-то имя… а что с этим, — Лоусонс усмехнулся, — Фафниром, я не знаю. — Уверен, Ардрём расскажет о нем многое, если надавить на их связь. Он всегда был самым слабым звеном этой цепи, так ФБР и передайте. Что вы узнали по делу Белла?       Лоусонс насторожился, но тем не менее, достал из своего портфеля папку, на которой был написан номер дела, печать полицейского департамента и ручкой размашистым почерком слово «тупик». Видимо, детектив Блайвик так и не понял, что произошло в тот день. В папке протоколы допросов жителей соседних домов, фотографии с места преступления — Марко ужаснулся, увидев со стороны развороченную крышу, трупы, и следы от зелья отсечения, они разъели покрытие крыши до самого бетона, оставив еще дымящиеся на фотографиях пятна. Фото «орихалковых марионеток», убитых Марко, на которых тем же почерком — «жертвы?». И последний лист. Протокол допроса Влада. Читая, О’Хара понимал, что это уже не Сантаниас, «Искра спасения» покинула его разум, и он вернулся, его мальчик, запертый в клетке собственного разума ядом безумия. Он защищал Марко, он просил передать, что просит прощения за все, что совершил, он сознавал, что своими руками отобрал жизнь многих людей. Подросток, загнанный в угол, он даже не понимал, что никто из старших ничего не знает об этом, не может доказать их связи. Он пытался взять на себя всю вину.       Марко еле сдержался, чтобы не впасть в истерику прямо здесь, перед целым баром народа. Он думал, что убил собственного сына, что потерял его навсегда, но вот он, живой, потерянный так давно, на странице дела, которого Марко так боялся. Жизнь еще теплится в нем, и, возможно, на закате собственной жизни он поймет, что зря ненавидел все это время. — Господи, кто сотворил все это? — Марко лучше не вызывать подозрений. Не исключено, что Лоусонс догадывается о причастности Марко ко всему этому. Догадывается, и вполне может поделиться своими догадками с детективом, — какие-то сектанты-фанатики? — Я думал, вам что-то известно по этому делу. Там все слишком мутно и непонятно. Слышал, Блайвик снова собирается с вами поговорить, все пытается хоть что-то понять. Что это за… — возмутился Лоусонс, заметив месиво из одной «марионетки» на фотографии, — твари вообще? — Творение рук человеческих, — философски заметил Марко, — я и сам не в курсе, честно. На этом оставлю вас, Джек. Вы больше мне ничего не должны.       Инспектор легко выдохнул, и, осунувшись, подозвал официанта. Марко же, собрав все в папку, поднялся и надел пальто со спинки стула. Очевидно, не стоит больше встречаться с Блайвиком, не хватало только подписку о невыезде схватить перед тем, как окончательно проститься с этим городом. С этой жизнью.       Эти воды уже достигли своего устья. Ничему не суждено их остановить.