Десятый Круг

      Все одно и то же. Ничего не меняется. Пробежка-душ-работа-дом-сон-пробежка, и так каждый раз, Джек уже потерял счет дням, в которых все остается так, как оно есть. Уже не больно, уже не пусто. Просто и односложно, будто разложено на «один плюс один». День ото дня все те же лица, то же смирение с тем, что уже никогда не будет так, как было в эти жалкие два дня, когда он снова отдал свою жизнь в руки другого. Дана рассказала, что ее мама, когда-то давным-давно, поведала им сказку о Котолаках и их верности. Любви, начинающейся с такого, казалось бы, обыденного признания. С первых слов любви. Чувство, почти неметафорически привязывающее к тому, кого любишь. Ловушка, в которую Джек попал по незнанию.       Ему не больно каждый день просыпаться в пустом доме только потому, что он верит, что Джесси поймет и простит. Он тоскует, да, но тоска эта не тянет на дно, она заставляет каждый день приходить на работу, надеясь увидеть там Ахада. Увидеть, и устоять, чтобы доказать, прежде всего, самому себе, что никакая чертова магия не в силах распоряжаться им. Доказать, что он сильнее всего этого.       Мама звонила на днях. Рассказала, что отец подал прошение об отставке, что пошел, наконец, лечить больную спину. Что-то в его жизни меняется к лучшему, что-то дает ему повод улыбаться без зазрения совести. Мама говорила, что отец переживает за Джека, за его веру в Джесси, за то, как тот поведет себя с его сыном. «Никто больше не в праве обижать моего мальчика», — передала она его слова, полностью соглашаясь с мужем, и тогда Джек заплакал от счастья. Ирвинг оттаял, его сердце приняло сына, как человека, о котором тоже нужно заботиться. Не скрывая чувств и страхов. Старый вояка понял, что любовь — это не уязвимость. Любовь — щит, закрывающий солдата от единственного, что может быть хуже смерти. Забытие.       Джесси старается быть незаметным, но Джек видит, что он бывает здесь. Кружки на столе сдвигаются, меняется порядок рубашек в шкафу, а еще Джесси никогда не умел нормально заправлять кровать. Он еще не готов вернуться, он еще не простил, и пусть так. Им обоим легче проживать это в одиночку. Им обоим нужна тишина и пустота, чтобы понять, кто достоин заполнить эту пустоту, а кто — нет. — Я слышала, что Эрик ожидает какую-то большую шишку из-за океана. Говорят, какой-то очень состоятельный американец решил отправиться в путешествие по островам залива, и скоро он будет здесь. Эрик хочет как-то умаслить этого янки, чтобы он отстегнул из широкого кармана пару десятков тысяч на обновление больницы. Уж не знаю, в какое игольное ушко ради этого влезет Мортейзен, но я уверена, он сделает это! — Дана, кажется, никогда не затыкается. Причем, она всегда в курсе всего, самого важного и мелкого. — И с какой это радости богатею давать вам деньги? — Джека даже рассмешил размах планов Мортейзена. — Да ведь для него это копейки! А мы бы полы перестелили, обновили палаты, крышу… в общем, все, на что денег хватит! Дания небедная страна, но деньги, знаешь, лишними не бывают. Кстати, ты на свадьбу-то идешь? — будто она примет «нет». Нужно же кому-то вести под руку подружку невесты. Нашла себе, чтоб его за голову. — Но ведь я этих твоих Торстена и Фредерику не знаю даже! — через этот разговор они проходили уже, как минимум, трижды, и с каждым разом это звучало все более абсурдно, — да и меня не приглашал никто. — Зато у меня записано «+1», — девушка помахала перед глазами Джека приглашением, которое, кажется, было при ней всегда, — и как это ты их не знаешь! Ты же сам Торстену вывих голеностопа вправлял на той неделе! Вы еще спорили на счет того, нужен ему кеторол или нет. Он же дурак, Нормандией ушибленный, думает, что викингам не нужны лекарства! — Я не говорю по-датски, женщина! Что мне там делать? Сидеть и в рот тебе заглядывать? К тому же, Ормун говорил, что ночью они с детьми выйдут на пляж. Я как-то привязался к нему. — Ты к нему свои радужные шарики не подкатывай! — Мелин слегка прищурила глаза, хитро улыбаясь, — он все еще мой муж!       Их разговор прервал стук в дверь. Вот и он, повод доказать, что не обстоятельства властны над человеком. Ахад, весь в опилках и земле, неловко улыбающийся, вошел в кабинет, поддерживая и без того подвязанную оторванным рукавом рубашки, руку. — Маруди, твою палестинскую мать! Что ты опять с собой сделал! — за время работы Дана рассказал, что Ахад, хоть и сильный, как медведь, но ровно настолько же неуклюжий. Оттого он и бывает тут частым гостем, — видит черт, весь шовный материал этой больницы уходит на тебя! — Да я ветки на дереве опиливал! — весело отозвался мужчина, усиленно стараясь не смотреть на Джека. Вот кому по-настоящему больно. И морально, и физически, — и, ну… не удержался. — Раздевайся, будем смотреть, что с тобой не так, — отчеканил Джек, надевая перчатки.       По глупости своей Ахад решил, и правда, раздеться сам. С вывихнутым плечом. Черт с ними, со штанами, на ногах только пару царапин обработать, но вот с верхом было сложнее. Поддерживая его руку, которая сама весила, как Джек, парень расстегнул его рубашку, стащил со здорового плеча, и только потом с поврежденного. Бегло прощупал руку, даже немного наслаждаясь шипением палестинца, заключил, что переломов нет, и потому начал прикидывать, как правильно вправить вывих. — Больно будет. Очень, — добавил Джек спустя несколько секунд, заметив, что не впечатлил Ахада, — обезбаливать будем? — Какой-нибудь обрывок рубашки дай, чтобы я язык себе не откусил, и делай, что должен, — вымученно бросил мужчина, — я сюда несколько долбаных километров тащился, не хочу больше ни секунды ждать. — Как пожелаешь, — Джек скатал тот рукав, которым была подвязана рука, и обошел Ахада со спины.       Вот тут-то он и поплыл. Не помня себя, он коснулся перепачканных волос, прошелся кончиками пальцев по исцарапанной шее, задержал ладонь на здоровом плече. Ахад тянется к его касаниям, хоть и шипит от боли, он хочет больше, чем просто пальцы, чем просто морок, который Джек снова испуганно стряхнул с себя. «Готов?» — на выдохе спрашивает Джек, и мужчина не успевает даже кивнуть, как со вспышкой боли и омерзительным щелчком плечо встает на уготованное ему природой место. — Живой? — Джек пощелкал пальцами перед его глазами, и тот, кажется, очнулся, — сейчас я тебе плечо перевяжу, через два дня придешь, повязку снимем. — Что это было сейчас? — спросил Маруди, наблюдая, как Джек наматывает бинты. — Я тебе плечо вправил, — без сомнения ответил Джек. Ведь не ложь. — Я не про это, — здоровой рукой он остановил Джека, и продолжил только когда тот посмотрел в его глаза, — ты прекрасно понял, о чем я спросил. — Ахад, ведь я тебя уже просила. Не приставай к Джеку, он занят, — Дана ясно поняла, что Джек сейчас снова поплывет, и от этого надо было спасать, — Джек, разберись с картой, а я тут закончу.       Ну все, с честью проиграно. Кем он себя вообще возомнил? Героем старых сказок, в которых любовь сильнее всех заклятий? Смешно, право слова. Он не сильнее даже себя самого, что уж там говорить о заклятиях сильной ведьмы? Одна мысль об этом сделала день невыносимо серым и противным, хотя начинался он, кажется, не так и плохо. Испоганить хорошее куда легче, чем облагородить плохое. — Вот ты дурак, Джек! Ты зачем на это все цепляешься? — резко спросила Дана, как только шаги Ахада за дверью стихли, — я тебя второй раз от твоего принца хамоватого защищать не буду, так и знай! — Да я думал, что у меня получиться себя в руках удержать. Видимо, зря подумал. Есть там еще кто? — легче отвлекаться работой.       Дана, видимо, поняла, что у Джека больше нет желания об этом говорить. А еще она поняла, что если она продолжит идти в эти дебри, наткнется на вопросы об Ормуне и их не совсем не традиционных взаимоотношениях. Порог, за который она еще, пожалуй, не готова переступить. Работа текла спокойно, снова приходила старушка полежать под капельницей, пара человек с воспалением легких уже выздоравливает. Ничего здесь не бывает экстренно, ни у кого здесь не случается стоять на грани смерти, и это как нельзя хорошо. У Джека хватает своих проблем, что уж там говорить о чужих жизнях. Уже ближе к вечеру привезли мужчину с гипертоническим кризом, и при том, что он был французом, которого на острове никто не знал (иначе Дана бы тоже его знала), наделал он немало шороху. Приступ купировали и оставили отлежаться на ночь, хоть он все рвался вернуться на рабочее место. Интересно, где же это «место», раз его никто здесь не знает? — Какие планы на вечер? — спросила Мелин, когда они выходили из больницы. — Пробегусь вдоль берега, приготовлю поесть чего-нибудь, и спать. Надеюсь, ничего вдруг не поменяется, — Джек даже не смотрел под ноги, подбирая себе плейлист на дорогу домой, и потому заметил Ахада только посредством столкновения лбом с его грудью, — О… ты… — Джек пребывал в неком недоумении от случившейся встречи. Морок пока не объял, — прости, совсем на дорогу не смотрел. — Ахад, не заставляй на всю улицу объяснять, почему тебе надо сейчас быть дома, а не здесь, — вступилась Дана, но слова ее не возымели эффекта. — Дай нам поговорить, пожалуйста, — попросил мужчина, как можно вежливее, но в его голосе чувствовался явный нажим. — Знаешь что, Джек, выпутывайся сам. Я загляну к тебе вечером, уж слишком мне лень готовить самой. Надеюсь, ты там будешь один, — с не менее явным нажимом ответила девушка, — до вечера! — Если уж ты так хочешь поговорить, обещай, что не дашь мне натворить лишнего, — собирая остатки благоразумия, произнес Джек, — иначе мы с тобой больше никогда говорить не будем. — Обещаю. — Ну, тогда пойдем. Думаю, дорогу домой ты найдешь и от моего дома, — Джек оставил один наушник в ухе, и двинулся к дому. Видимо, Ахад все же принял, что сейчас его ничего не ждет, и потому колдовство его жены осталось не у дел, — так о чем ты хотел поговорить? — Забыть тебя не могу. Ты тут уже сколько? Две недели? Три? А я все мучаюсь, — палестинец будто выдыхал все свои слова, сдуваясь с каждым шагом. — Сколько тебе лет, Ахад? — Сорок пять. Да, я понимаю, что веду себя, как мальчишка, но сделать с этим ничего не могу! Никогда еще одиночество меня так не грызло, как сейчас! Раньше все было как-то проще, спокойнее, а с тобой так не получается. Мне тот поцелуй до сих пор снится, — с какой-то особенной грустью, будто требующей отражения, сказал он. Он все еще ждет. — Я вовсе не к тому, что ты ведешь себя как ребенок, нет. Это просто экзистенциальный кризис. Он случается со всеми, это пережить надо. Ты не думал обратиться к психологу? — Джек хотел ему помочь. Хотел, но не знал, как. Потому что самый простой и понятный способ он себе не простит. И Ахаду тоже. — Ты думаешь, поможет? Я не знаю, никогда в жизни я не был у психолога, справлялся сам, да и справляться-то было особо не с чем. — А ты не думал закрыть лавку на пару месяцев и слетать к Фатиме? Я уверен, она будет рада тебе, — «ее стараниями моя дорога в ад вымощена!» — хотел добавить Джек, но опомнился. Ведь Ахад не знает об этом мире совсем ничего. — Я не думал об этом. Знаешь, а это, и правда, может помочь. Сколько бы времени я не видел ее, уже, наверное, никогда не перестану любить. Ведь мы уже почти двадцать пять лет, как женаты, это просто так не вычеркнешь. — Найди себе человека, который последит за лавкой пару недель, и лети. Ведь не в разных концах света живете. — А ты? Я слышал, что вы поссорились из-за меня. Честно, я совсем не рад, что так вышло, вижу, что ты и сам любишь его. Жалею только, что хорошего клиента потерял, — усмехнулся Маруди, — он у тебя много пьет, когда бывает здесь. — Раньше он прилетал сюда, чтобы откреститься от того, что его достает. А сам он с этим справляется куда лучше всех остальных. Потому и пил, — Джек пожал плечами, — все мы справляемся, как можем. Спасибо, что проводил, — дом у маяка казался таким черным в свете заходящего солнца. — Да не за что. Мне это было нужно куда больше, чем тебе.       Джек обнял его. Обнял крепко, улыбаясь. Он понимал всем сердцем, как тяжело ему сейчас. Как тяжело любить того, кто не любит тебя. Как бы не старался Джек помочь, Ахад не отпустит это сразу. Не забудет, словно лихорадочный сон. Своими объятиями Джек не давал никакой надежды, и оба они это понимали, но Ахад сейчас как никогда одинок, и парень просит его отказаться от единственного, что держит на грани. Отказаться, чтобы понять, что кроме этой нити нужно еще одно. Желание жить счастливо. — Ты хороший человек, Ахад. Хороший, а такие только страдают рядом со мной. Тебе ни к чему это. Позвони Фатиме, она будет рада узнать, что ты хочешь быть рядом с ней. — Не наговаривай на себя, Джек. Ты лучше всех, кого я встретил в этой жизни. И я благодарен Аллаху за эту встречу. Спокойного вечера! — Ахад махнул рукой, прощаясь. Неторопливым шагом он двинулся вдоль скалистого берега к городу. В его движениях была какая-то легкость, будто пружинил каждый шаг. Ему полегчало, и это главное.       Дверь не заперта. Уже странно, ведь он четко помнит, что закрывал ее, когда уходил утром. В первую секунду его наполнило дикое, всеобъемлющее счастье. Он подумал, что вернулся Джесси, что он простил, что все это закончилось. Но у дверей не было его обуви, да и вообще чьей-то, в принципе. Преступность на нуле, тем более на островах, потому и эту мысль Джек отмел, еще не переступив порога. Так кто же это мог быть? — Долго же ты шел. Как там Винсент? — раздался голос с дивана. Джек уже давно не раззанавешивает окна, и потому во всем доме темно. Полумрак, в котором ему легче сбежать от сгущающихся каждый вечер мыслей. — Кто вы? — Щелкая выключателем, осторожно спросил Джек.       С дивана поднялся высокий мужчина. Лысый, с густыми рыжими бровями и усами, подкрученными на концах. И глаза. Точь-в-точь, как… Джек даже не поверил в это. Это не мог быть он. Джесси говорил, что он до дрожи ненавидит природу и все, что с ней связано. Дорогие кожаные туфли скрипят подошвами по старому полу, а мужчина легко идет к Джеку, даже несмотря на то, каким массивным выглядит. Подогнанный по фигуре костюм-тройка из черной клетчатой ткани, холодного синего цвета рубашка с растянутым на шее галстуком, — человек деловой, не знающий о путешествиях ровно ничего. Джесси описывал его именно таким. — Арно Флайерс? — еще щурясь от непривычной яркости света, все же озвучил свою догадку Джек. — А ты догадливый, Джек. Может быть, ты догадался еще и о том, зачем я здесь? — «он везде чувствует себя, как дома» — вспомнились слова Джесси. И это даже раздражает, — Не отказал себе в возможности попробовать здешнее вино, — он еле заметно кивнул на кухонный островок, на котором стояла бутылка вина, которую Джойсен ополовинил вчера вечером, — редкостная дрянь. — Джесси здесь нет, — раздраженно отозвался Джек, — если вас интересует ассортимент горячительного на островах, будьте добры в «Хмельной очаг», а не ко мне. Серьезно, мистер Флайерс, у меня нет никакого настроения принимать вас сегодня. — Меня не интересует твое настроение, — внезапно ожестевшим тоном ответил Арно, — да и присутствие Джесси, по большому счету. — Тогда что вам нужно, for helvede?! — Джеку понравилось это выражение, которое он слышал от Даны раза по три в день так точно, — видит черт, номер местного отделения полиции я успел выучить! — Мне пришлось просто проглотить тот факт, — абсолютно не обращая внимания на угрозы парня, продолжил он, — что мой сын разводится в срочном и безапелляционном порядке. И узнал я об этом, как говорится, post factum. Путем несложных размышлений выяснилось, что некий Джек Нортон Джойсен спит с моим сыном каких-то несколько месяцев, и тот уже готов всю свою складную жизнь бросить, лишь бы его дырка на привязи была счастлива… — Всю эту историю я просмотрел от первого лица, — Джек начинал злиться. Главное — не потреять контроль, даже если больно и обидно, — рад был познакомиться, мистер Флайерс, а теперь — вон, — тычком пятки Джек распахнул входную дверь. — …И, в связи с этим, у меня возник вопрос: Что тебе нужно от моего сына? — будто и не обращая внимания, продолжил Флайерс, — Чем он лучше любого другого богатенького нью-йоркского пидора? Готов спорить, на эту смазливую мордашку клюнут и более красивые, нежели он. — Мне от вашего сына не нужно ничего, — Джек все же прошел в дом, поднялся по лестнице, переоделся в штаны и толстовку, в которых бегал, и только потом спустился обратно. Уважение — штука обоюдная, — и я уже не раз доказал ему это. Отказом, — последнее слово стало щелчком по носу для стареющего бизнесмена, — не захотели уйти вы — уйду я. Всего хорошего! — Джек уже вышел за дверь, как услышал громогласное: — Стоять! — он спустился со ступеней крыльца, а Арно вышел за ним, — разговор не окончен. — Я ответил на ваш вопрос. Что еще вам нужно? — Сколько ты хочешь за то, чтобы Джесси никогда в своей жизни больше тебя не увидел? — «Если не холодной войной, то деньгами…» — снова слова Флайерса-младшего, — у него уже есть одна шавка в ногах, вторая — ни к чему. — У вас не хватит, мистер Флайерс, — легко ответил Джек. Деньги — вовсе не то, чем можно взволновать его, — да и это, пожалуй, не то, что можно купить. Подумайте, что еще вы можете предложить, вернусь через час, — конечно, Джек заранее знал, что не согласится, что бы тот не предложил, но чем же позлить водолея, если не сосудом, что невозможно наполнить.       Заткнул наушниками уши, и побежал. Вдоль берега, по городу, здороваясь с уже знакомыми прохожими. Заметил, что Ахад закрылся раньше времени. Мимо дома Даны, которая преспокойно сидит на балконе, попивая свой любимый безалкогольный мохито. Мимо больницы, где встретил ожидающего неведомо чего Мотрейзена. Сейчас ему было так легко бежать, потому что не хотелось вернуться туда, где локальное зло сейчас напряженно ищет яблоко раздора, которое уже не найти. Слишком много им с Джесси пришлось испытать, чтобы оно нашлось так быстро. Гремит гром в небе, где-то на крышах гаркают вороны, в ушах путаются вихри ветра, а перед Джеком снова зеленое море, переливающееся бликами колосьев.       И тут Джек подумал: «Каково будет пробежаться котолаком по этому полю?». Эта мимолетная мысль захватила все сознание парня, и он сам не заметил, как обернулся зверем. Осторожно опускаясь на все четыре лапы, он ощутил дикий восторг от того, насколько хорошо видит, слышит и чувствует. Насколько легко себя ощущает. Вся боль, вся тяжесть жизни осталась там, за дверями дома, а здесь есть только он. Он, и поле зеленой пшеницы.       После двух попыток, закончившихся падением на бок, он поймал ритм, в котором может бежать. Он не бежал — летел, еле замечая все, что происходит на периферии. Истинное детское веселье охватило усталую душу, и вот он, как маленький котенок, носится меж колосьев, пригибаясь и прислушиваясь от каждого шороха. Это так… Джеку не хватало этого.       Усталый, промокший от пота и обрушившегося дождя, он вернулся домой. Сбросил кроссовки на крыльце, там же оставил и толстовку со штанами, и, подрагивая от холодного ветра, в одних трусах прошел через гостиную, даже не глянув на взвинченного Арно. Душ, домашняя одежда, и вот, он снова готов слушать бесполезные потуги. — Вы выглядите злым, мистер Флайерс. Впрочем, меня не интересует ваше настроение, — ответил Джек, отпивая из только что налитого бокала, — и чем вас не устроило вино, не понимаю. — Задам вопрос по-другому. Что тебе нужно, чтобы ты отстал от моего сына? — он в своих стремлениях остался непреклонен. И тогда Джек решил, что Джесси знает ответ на этот вопрос. Пара щелчков, и длинные гудки. В общем-то, это было их немым соглашением — никак не касаться жизни друг друга. Ни звонками, ни сообщениями, ни чем бы то ни было еще. — Д-д-джек? — голос совсем хриплый, да еще и дрожит. — Что с тобой?! — Джойсен не на шутку обеспокоился, но Арно, даже, Джек спорить готов, догадавшись об адресате, и бровью не повел, — все нормально? — Не беспок-к-койся, я немного приболел, Энн вокруг меня носится, как сумасшедшая! — он даже засмеялся, но смех задохнулся в кашле, — зачем ты звонишь? Я почти уже заснул. — Твой отец спрашивает, что мне нужно, чтобы я тебя бросил, — без сомнения ответил Джек. А Арно бросился к нему, но их разделил кухонный остров. «…А если не деньгами, то боями без правил…» — все о том же человеке, — мой отказ он не приемлет. Что мне делать? — Сейчас буду, — злобно ответил Джесси, подорвавшись с места. На фоне слышались возгласы Энн и лай Ходжа. Даже пес умнее хозяина. Он не должен был вот так подрываться. Ничем хорошим для него это бы не кончилось. — Ваш сын ответит вам сам, Арно, — не думая больше прятаться от разъяренной силы, ответил Джек. Все же, когда не остается другого выхода, зверь прорывается наружу. Уж он-то точно сможет защититься. — Клятая проститутка, — процедил Арно, — как ты вообще посмел ввязать его в это? — Что еще я должен был сделать? Дважды я ответил вам, что никак не завишу от Джесси в финансовом плане, но вы не захотели меня услышать. А уж применять силу — удел слабых. Не мой. — Какого черта, отец? — Джесси спрыгнул с лестницы, перекинув ноги через перила. Весь взъерошенный, красные глаза, дрожащее тело. Он еле стоит на ногах, Джек был в этом уверен, но он все равно пришел, — снова взялся за свое? — Откуда ты здесь? — мужчина опешил, — мы проверили весь дом, здесь не было никого! — Плохо проверяли, — ответил он, и в этот момент Джек разглядел в них общие черты, — Что тебе нужно от Джека? — Я пришел сюда, чтобы узнать, что ему нужно от тебя. Не узнал, — Флайерс-старший сориентировался в ситуации, приосанился и, сложив руки за спиной, продолжил, — что ему нужно от тебя сын? — В твоей блестящей голове не мелькала мысль, что он меня любит? — Джесси прошел к Джеку, и тот, тронув его лоб, оторопел. Принялся шарить по ящику с лекарствами, пощелкал блистерами таблеток, и дал Джесси. — Любовь — развлечение для бедняков. Слабость, за которой ВСЕГДА, — он почти кричал, — прячется нужда. Если нет нужды, не будет и любви. Я повторяю вопрос, шлюшонок, что тебе нужно от моего сына? — Чтобы он пошел обратно наверх и лег под одеяло. А лучше, под два. Вперед, герой! — Джек даже усмехнулся, подталкивая Джесси к лестнице. Тот же и не думал уходить. — Как ты вообще можешь это терпеть? — спросил Флайерс-младший, — он назвал тебя шлюхой, а ты даже внимания не обратил. Джек, это не… — Он просто не закрывает глаза на правду, Джесси, — без сомнения ответил на вопрос Арно, — потому что он и есть шлюха. Самая настоящая. — Еще одно слово в его сторону, и я не посмотрю, что ты мой отец. Будешь переломанный ждать своего цепного пса на пороге, — холодно ответил Джесси. Он не зол, нет, он уверен в своих словах. — Мистер Флайерс, я, и правда, люблю вашего сына, — все же начал Джек, — и я, правда, не так богат, как вы. Но это еще не значит, что Джесси может дать мне что-то, чего я не добьюсь сам. Кроме любви в ответ, — Джек легко огладил его плечо, и тот поймал его ладонь своей, — если вы не умеете любить, это еще далеко не значит, что не умеет никто. — Я люблю своего сына, и не надо рассказывать мне, сопляк, о высоких чувствах, я… — бросил Арно, но Джесси его прервал. — Ты меня любишь? Не ври хотя бы себе, отец! Тебе наплевать на все, что не касается тебя лично и твоей компании! Я всегда был для тебя просто сноской в бюджете расходов! — Джесси даже рассмешило это. Он «любит»! И то, с каким уверенным видом он это говорил. И то, с каким непониманием он сейчас смотрит на Джесси, — как ты можешь любить меня, не зная обо мне ничего? — Мне не нужно знать о тебе ничего, чтобы любить, потому что ты мой сын! — мужчина ударил кулаком о стол, утверждая свою правоту. Мнимую. — Я обеспечиваю наркотой пол-Манхэттена, я убил за свою жизнь шестерых человек, ИРС* знает, куда бить по твоей фирме только потому, что это знаю я! Ты все еще любишь меня, отец? — у Джесси дергается спина на каждой фразе, и Джек чувствует это. Флайерс-младший врет. — Не верю, — спокойно отвечает Арно, — ты не мог… — То-то детройтское отделение не успело стереть теневую документацию. Можешь не верить дальше, но скоро твоя империя рухнет! — а это уже не ложь. Возможно, так Джесси распылял ненависть к отцу. — Ты! Как ты смел подставлять меня под удар! Ты зависишь от меня каждым центом своей жизни, крыса! — Джесси упивался яростью отца, улыбаясь все шире, — Без меня ты — ноль. Абсолютное ничто! — Прямо сейчас совет директоров обсуждает твою отставку, а ИРС обыскивает отделение Майами, если я указал правильно, именно там вертится все дерьмо, которое ты укрывал, как мог, — Джесси усмехнулся, осторожно оседая на стул. Джек укрыл его плечи своей кофтой и тот укрылся ей, довольно поеживаясь, — завтра я спрошу у тебя, кто из нас абсолютный ноль, — Джесси кинул через стол один билет рейса «Копенгаген-Нью-Йорк», — все же, не зря я взял его с собой. — Ты пойдешь на дно вслед за мной, — Арно осознавал, что весь его мир рушится. Рушится все, кроме той ярости, которая сидит в нем, — ты не выйдешь с чистыми руками, щенок. — Иммунитет — штука интересная. Руки не мараются, — облегченно бросил Джесси, — я не сын тебе, Арно. Никогда им не был. И отныне я не хочу иметь с тобой ничего общего. Твой рейс улетает через сутки, а твои счета, готов спорить, уже арестованы. Этот урок ты сам преподал мне когда-то — враги Флайерсов поплатятся. Рано или поздно. — Ты не Флайерс, — выжжено бросил мужчина, — надо было оставить тебе фамилию матери, может быть, ты пошел бы по ее стопам. И тогда бы от тебя не было столько проблем. Не думай, что закопал меня, сопляк. Мозгов маловато. Прощай, — от удара двери о косяк со стен посыпалась пыль, они остались одни.       Джесси заплакал, опускаясь лбом на холодный камень столешницы. Он скрывал боль от отца, потому что не должен был показаться слабым. Иначе он снова бы стал доминировать, своей уверенной силой он бы задавил их обоих. И вышел бы победителем. Этого Джесси не мог допустить.       Именно потому он плачет, пытаясь отпустить все то, что сейчас роится в его голове. Все, что причиняло боль, будучи невысказанным, все, чему нужно было придать форму слова. Все точки над «и» в его жизни расставлены, и неопределенность будущего жжет только больнее. Что еще нужно сделать, чтобы мир, наконец, принял его? — Ты сделал все правильно, — Джек легко гладил его спину, ощущая, как она дрожит. Он слабый, каким редко позволяет себе быть, но в эти моменты он настоящий, — я горжусь тобой. — Почему? Почему твой отец раскаялся и хотя бы начал меняться, а мой, даже потеряв все, не отступил и на шаг? Почему я так и не достоин его любви? — Джесси заглянул в его глаза, но не выдержал этого, потому уткнулся лицом в его живот, пряча свою слабость. — Он не может любить, — уверенно ответил Джек, — а ты достоин куда большего, чем крохи от того, кому на тебя плевать. Я люблю тебя и за себя, и за него, Джес. И за всех, кто не может. Для меня ты — лучший человек. — Джек, я… я хотел совсем не так, но… — он замолчал, прижав руку к груди, и Джек присел на корточки перед ним, слегка нажав на его плечи. В тени стола Джек не замечал, что в дрожащих пальцах держит Джесси. — Джес, все хорошо? — Джек заглянул в его глаза, и увидел в них страх. Чего он боится? — Джек, ты… станешь моим мужем? — в его ладони небольшое кольцо с продетой сквозь него цепочкой, которую Джесси, видимо, сорвал со своей шеи. — Hold Kaeft, — выругалась Дана, услышав последние слова. Пришла, как всегда, вовремя, — Джек, твою мать, с кем мне теперь на свадьбу идти?! — Я… — Джек и внимания на нее не обратил, — согласен. Да! — наконец отошел от оглушающего ступора, — Конечно, да! — Я люблю тебя, Джек, и никакая блажь этого не изменит, — Джесси осторожно поцеловал его, и Джек легко ответил, но потом оторвался и снова заглянул в его глаза. — Ты сейчас пойдешь спать. Если не полегчает, вернешься к Энн, понял? — Джек, все же, понимал, что за океаном ему гораздо легче будет вылечиться. Я еще побуду здесь. — Так точно, доктор, — весело отчеканил Джесси и поднялся со стула, поволочил ноги наверх. Джек пошел за ним. Довел до кровати, укрыл, еще раз поцеловал. — Я буду внизу. Если будет что-то нужно — зови. Не геройствуй больше, понял? — Я люблю тебя, Джек.       Джесси понимал, что Джек вовсе не пытается отвязаться от него, оставить его вне своего вечера, нет. Он заботится о нем, ведь понимает, что Джесси еле хватило и на перепалку с отцом, что уж тут говорить о целом вечере пустой, в общем и целом, болтовни. К тому же, от проглоченных им таблеток клонит в сон, и потому Джесси сейчас на своем месте. Там, где ему будет лучше и легче. Там, где он не будет слышать последние слова отца в каждом чужом слове. Со временем он отпустит. — Прости, — спускаясь, попросил Джек, — Я не думал, что так все получится. — Тебя замуж позвали, а ты за это извиняешься? Нет, ты точно дурак, Джек! — Дана закончила бутылку Джека, и теперь на столе стоит принесенная ею с собой. — Я извинился не за это, — без сомнения ответил парень, — а за то, что проигнорировал тебя, когда ты пришла. И, да, он позвал меня замуж! — Джек почти визжал, — я об этом даже мечтать не мог! — И с кем я теперь на свадьбу пойду? — возмущенно спросила Дана, — раз уж у вас так все сложилось… — Да пойду я с тобой! — возмущенно ответил Джек, — то, что он мне предложение сделал, еще не значит, что я ускачу отсюда завтра же. Мне здесь нравится. — Должна признать, я даже польщена. Не всем нравится это болото стабильности, — несколько угрюмо ответила девушка, — ну, не будем о грустном. Скажи лучше, в чем ты пойдешь?       Остаток вечера они провели, разбирая гардероб Джека по ниточкам и лоскутам. Подбирали рубашки к пиджакам, брюки к туфлям, трусы к ремням и все тому подобное. Джек был бесконечно счастлив, ему и не представлялось лучшего исхода. Он будет замужем за тем, кого любит, они смогут, наконец, жить, утвердившись перед миром. Теперь он может ни от кого не скрывать, что любит Джесси, что хочет быть с ним всегда, потому что котолачья любовь не отпустит, не даст снова уйти.       Он и не мог подумать, что принесший боль и разрушения сможет сделать его счастливым.