Десятый Круг

— Мистер Мортейзен! Давно не виделись! — Джесси пожал руку и похлопал по плечу высокому мужчине с гладко выбритым лицом с тонкими чертами, — это Джек Джойсен, передаю его в ваше распоряжение. — И правда, давно, Джесси, — медленно произнес мужчина, глядя сквозь него на Джека неморгающим взглядом, — смею спросить, юноша, — мистер Мортейзен легко кивнул головой, призрачно улыбаясь. От его вида что-то пугающее клокочет под сердцем, — имеется ли у вас медицинское образование? — Мы же это обгова… — заикнулся Флайерс, но был прерван одним резким взглядом. — Джесси, дайте же ему самому сказать. Все же, он будет здесь работать, не вы. Джек? — Два года в колумбийском медицинском университете, — все же ответил Джек, стараясь смотреть ему в глаза, — не окончил из-за… — Замечательно, просто прекрасно! — снова прервал его Мортейзен, — пойдем, я познакомлю тебя с персоналом. Больница небольшая, но работы много…       Мортейзен еще долго распылялся по поводу объема обязанностей, слаженности коллектива и прочих присутствующих плюсов и минусов. Он вел Джека за собой чуть ли не под руку, лично познакомил со всеми, кто здесь работал. Джесси так и не пошел вслед за ними, но ждал, пока Джек выскочит на улицу, чтобы все же с ним попрощаться. Небольшое здание на десять палат, три доктора-терапевта, шесть медсестер, несколько санитаров. И Джек. Джесси все же переживает о том, сможет ли он тут устроиться, сможет ли нормально работать, даже не зная языка. На английском здесь говорят не все, но Флайерс в свое присутствие просто не касался тех, с кем взаимодействовать не мог. Ему проще, ему это не нужно, но вот Джек… — Я останусь здесь, — Джек вышел к Джесси и легко поцеловал его в щеку, — форму мне выдадут, так что… — Да? — Джесси протянул ему пакет, в котором лежали его халат и хиркостюм еще времен учебы. Чем вызвал неоправданно восторженный визг и объятия. — Я так люблю этот костюм! Спасибо, Джесси! Я до шести, пока, — Джек в шутку оттолкнул его и пошел к больнице, но был пойман за руку. — До шести? Слишком долго, — Флайерс дернул его к себе и горячо поцеловал, — я приду за тобой в пять пятьдесят. — Не надо, я хотел прогуляться по городу, осмотреться. Я приду сам, тут сложно потеряться, — Джек кивнул на возвышающийся над самым высоким в городе зданием маяк, — забери у родителей наши вещи.       Джесси коротко кивнул и еще раз поцеловал Джека. Они прощались бы еще дольше, если бы Мортейзен не выглянул на улицу и не позвал бы Джека. Тот все же пошел на место своей работы, хоть и уже понимал, что беспокоится о том, сколько сил будет стоить Джесси переезд. Мортейзен же, по обыкновению своему, не напряг и мышцы на лице, сопровождая Джека. — Ах, какая любовь. Должен признаться, я даже немного завидую вам, — совершенно безразличным тоном заметил он, — время забрало у меня возможность любить столь ярко. — Сколько вам лет, мистер Мортейзен? — спросил Джек, а потом опомнился, — простите за бестактный вопрос. — Много, — не смутившись, ответил тот, — очень много. Вы будете работать с мисс Мелин, главной медсестрой в приемном отделении. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь либо к ней, либо ко мне, мой кабинет на третьем этаже. Удачного дня.       На этом и Мортейзен оставил его. Он стоял посреди холла, не зная, куда идти дальше, и с каждой секундой эта затея казалась ему все более глупой. Кому он нужен в больнице, где лежат два с половиной человека? Что он вообще здесь делает? Джек уже шел к выходу, как его окликнула девушка. Высокая, в обыкновенной униформе медсестер, с темными волосами, собранными в тугой хвост, она смотрела на него веселым взглядом. — Так это тебя Эрик послал мне помогать? Джек, правильно? — на ломаном английском спросила девушка, — Дана Мелин, твоя непосредственная начальница, — она протянула ему руку, и Джек с прискорбием заметил, что ему приходится смотреть на нее снизу вверх, — перевязки делать умеешь? — Джек кивнул, — раны обрабатывать? — кивок, — уколы? — кивок, — в препаратах разбираешься? А в больничных системах? — Джек задумался, но все же кивнул, — Так ты же меня сместишь! — она рассмеялась, но потом потянула его за собой, — сейчас проверим, насколько ты наврал. — Я не врал, я… — Дана распахнула перед ним дверь. — Пациент твой. Поработай с ним, сделай в картах запись о посещении и пропиши антибиотики. Вперед!       За ширмой сидел мужчина, который даже в сидячем на низкой кушетке положении казался огромным. Смуглая кожа, измаранная одежда и грязные бинты от лодыжки до колена на одной ноге скрывали красивое, Джек был готов спорить, тело. С виноватым видом он смотрел на Джека, который, только войдя и мельком глянув в ответ, попросил сесть удобнее. За несколько минут в комнате медсестер он переоделся, на ходу натянул перчатки и вышел к пациенту. Дана уже болтала с ним на датском, и Джеку этот язык показался намного более плавным и тягучим, нежели английский, кроме которого тот никакого и не знал. — А тебе идет твой костюм, — заметила Дана, — давай, действуй! — Ну, хоть кто-то тут говорит по-английски, — заметил пациент, выдохнув, — датский язык слишком сложный. — Не двигайте ногой, пожалуйста, — попросил Джек, начиная сматывать бинты. Голень с внутренней стороны была распорота, но сшита аккуратными косметическими швами. Джек обработал рану антисептиком, проверил сохранность швов и принялся накладывать новые бинты. — Ну, Ахад, я уж думала, что придется накладывать новые швы, — сказала Мелин, не заметив крови на ране, — неужели ты, наконец, понял, что нельзя работать, пока швы не снимут? — Я просто делаю это аккуратно, мисс Мелин. Если я закрою свой магазин, что будут пить все жители этого клятого острова? — мужчина улыбнулся, а Дана ему в ответ рассмеялась. — Палестинец, торгующий алкоголем. Никогда не перестану удивляться! — ответила она, а Джек уже закончил с бинтами, и теперь подошел к компьютеру. — Назовите ваши фамилию и имя, пожалуйста, — он глянул в глаза палестинца и потерялся. — Ахад Маруди, — мужчина сходу назвал все данные, которые понадобились бы Джеку, — а как зовут вас? — Джек Джойсен. Я тут волонтер. Рана не кровоточит, заживление идет, нагноений нет. Думаю, антибиотики вам не нужны, но, пожалуйста, избегайте попадания грязи на повязку, иначе все может измениться, — строгим тоном проговорил Джек. — Строгий доктор. Смотри, тебя подвинет, Дана. Вы тут недавно, я прав? — Ахад прищурился и глянул на Джека. Тот посмотрел на него в ответ, и словно в момент стал маленьким мальчиком, разговаривающим со страшным незнакомцем. — Да, я… живу в доме у маяка и… — Перестань приставать к парню, Ахад! Ты женат, между прочим! — осадила его Дана. — Для Фатимы права палестинских женщин важнее собственной семьи. Видит бог, я был верен ей первые десять лет, но сколько это может продолжаться?! — Ахада задело это замечание. И уже, видимо, не в первый раз, — в доме Оллы? Так ты друг этого рыжего американца… После работы зайди в мой магазин, я дам тебе бутылку виски, который он покупает каждый раз, когда приезжает сюда. Лучший виски на всем архипелаге!       Ахад ушел, оставив Джеку странное послевкусие от этой встречи. Он казался приятным, уютным человеком, даже не смотря на совершенно неопрятный вид и открытое признание собственной неверности, но… Он не должен был казаться Джеку таковым. Парня вгоняло в ступор одно только звучание его баса. Урчащее, мягкое, будто обволакивающее сознание звучание и такой теплый взгляд, улыбающийся одним только карим переливом. Он привлекал внимание, и отнюдь не с платонической точки зрения. Животное влечение, которое Джеку отдается с утроенной силой. Теперь он понимает, почему. — Ты чего завис? — Дана щелкнула пальцами перед его носом, — повелся, значит, — девушка хитро улыбнулась, заглядывая в глаза, — ай-ай-ай, и что же на это скажет твой ненаглядный? Конечно, «друг»! — Джек даже возразить ничего не успел. — Так идите, и спросите у него сами, мисс Мелин. У меня от него секретов нет, и не будет. Как знать, может быть, он будет даже «за», — при одной только мысли об упомянутом действе, лицо старшей медсестры перекосило, — все же, все в жизни надо попробовать, даже… — Все! Уел! — она пораженчески подняла руки и встала со своего места, — заполняй документацию, и я позову следующего.       Пациенты закончились часа через три, и теперь Джек с полным удовлетворением осознавал, что может пообедать. Дана больше не приставала к нему с вопросами о верности и интригующей ее стороне их с Джесси взаимоотношений, они болтали о чем-то, что, пожалуй, и не стоило внимания уже в следующую минуту разговора. Будь то устройство больницы, вопрос зарплаты или нравы местного населения, Джек с увлечением слушал рассказы об этом небольшом острове, и каждая история Даны казалась ему интересной и совсем непохожей на то, чем он жил в штатах. Тут все как-то… размеренно, спокойно и неторопливо. Никто здесь не горит желанием сбежать в большой город, «на большую землю», как говорят здесь. Всем вполне нравится Транебьёрг с его небольшими улочками и красивыми оригинальными домиками. Редко где Джек видел, чтобы люди были довольны тем, что у них уже есть. Нью-Йорк теперь, и правда, кажется муравейником, каждый муравей в котором пытается залезть на его вершину, но падает только ниже. И так по кругу. Это кажется таким абсурдным, если есть, с чем сравнить. — Признаю, ты не соврал утром, — уже ближе к вечеру согласилась Дана, — ну, в кои-то веки я не буду тут зашиваться, — Дана протянула ему руку, — рада была познакомиться, Джек Джойсен. До завтра. — Ты не покажешь, где лавка Ахада? — Джек ответил рукопожатием, — с меня бутылка чего-нибудь, чего тебе захочется, — от хитрого взгляда девушки Джеку стало совсем не по себе, потому он неловко улыбнулся и почесал затылок. — И все-то клюют на этот «оплот морали и нравственности»! Пойдем, тут недалеко. Думаю, я тебя разорю… — девушка хмыкнула и двинулась к выходу. Джек еле успевал за ней.       В Дане Мелин слишком много энергии. Она постоянно в движении и действии, где бы она ни была, и куда бы ни шла. Джек подумал, что если бы ее приковали к месту, то она, вероятно, начала бы задыхаться, как акула. Или перегрелась и взорвалась, как машина. Или сорвала бы к чертям оковы и надавала по первое число всем устроителям подобного эксперимента. Боевой человек. Таких сейчас мало. — Что?! — Возмутилась девушка, переходя на датский, когда ее телефон зазвонил, а она взяла трубку. После пары реплик она развернулась и живо зашагала обратно в направлении больницы, — лавка в конце следующей улицы, не пропустишь. Мне нужно вернуться в больницу, — живо затараторила она, — не надейся, что я забуду о твоем обещании! До завтра!       Джек, и правда, не пропустил мимо глаз лавку Ахада. Переводчик вещал, что она называется «Хмельной очаг», но в оригинале, видит черт, Джек бы это прочитать не смог. Скорее язык бы сломал. Приятный, небольшой магазинчик, где на деревянных стеллажах расставлены бутылки, мягко переливающиеся в приглушенном теплом свете от ламп, висящих странно низко. Стойка с подвешенными на ней бокалами разных форм и размеров, штопоры, небольшая витрина-холодильник с продуктами, которые отлично бы подошли к тому или иному напитку. Все это выглядело так уютно, что Джеку даже не поверилось, что это, и правда, магазин. — Ты пришел! — Ахад, теперь уже в чистой одежде и в фартуке с логотипом лавки, вышел к нему, — Итак, выбирай, что хочется тебе, а я пока принесу бутылку для твоего друга. Джесси, верно? — с улыбкой уточнил он, а Джек, взглянув ему в глаза, снова поплыл. — Да, он… Джесси, да, — он и сам не понимал, что с ним происходит, но не мог вести себя адекватно.       Когда Ахад скрылся за дверью, видимо, склада, Джек помотал головой, и, немного придя в себя, пошел меж рядов, выбирая напиток себе по вкусу. Его выбор остановился на каком-то гранатовом полусухом вине в широкой и низкой бутылке. Он никогда не пробовал ничего подобного. — Ты не поможешь? — послышалось смущенно из-за двери, когда Джек уже подошел к кассе, и вдруг подумал, что что-то случилось с его ногой, потому не задумывался ни секунды, входя туда. Ахад, по видимому, искал ту самую бутылку, но башня из ящиков накренилась и теперь угрожала упасть, поддерживаемая с трудоМ только одной рукой палестинца, так как второй он удерживал ящик, в котором и шарил до этого. — Ты не понимаешь, когда тебе говорят «не работай»? — раздраженно спросил Джек, переходя на «ты», — это значит, что подобных ситуаций возникать не должно! — Джек помог удержать ящики и освободить мужчину из плена столь неудачно сложившихся обстоятельств. — Этот виски делают на соседнем острове, — Ахад выудил бутылку из ящика и поставил его на место, — вкуснее в жизни не пробовал. — Не стану спорить. Не люблю виски, — возвращаются обрывистые предложения, несложная речь, а сознание снова плывет. Ментальные пощечины самому себе снова не помогают.       Ахад неловко коснулся плеча Джека, когда пытался пройти мимо, отчего тот отпрянул, громко встретившись спиной с остановленной от падения башней ящиков, и та снова начала падать. Испуганный надвигающейся катастрофой, он подпер почти самую ее вершину ладонью, и это, фактически, заставило его прижать к ящикам и Джека. И у того окончательно сорвало крышу. Он даже в глаза ему не заглянул, спрашивая согласия, просто рванул вперед, впиваясь в губы палестинца горячим поцелуем. Тот обомлел на секунду, но стоило лишь закрыть глаза…       Ахад был таким горячим, таким страстным, головы на полторы выше Джека, его широкие шершавые ладони прижимали парня к себе, и тот уже чувствовал, насколько мужчина заведен. Чувствовал, и отнюдь не по движению его рук. Он не торопился, он ждал этого от Джека, но тому все яснее приходило осознание того, что он сейчас творит. То, чего он не должен был делать. Не должен был в принципе. — Стой, — все ёще порываясь к нему, говорил Джек, — это неправильно… у меня парень, у тебя… — Никто из них об этом не узнает, — без сомнения ответил Маруди, — мы тут совсем одни… — Нет! — Джек все же собрался с силами и оттолкнул его, — этого вообще не должно было произойти! Я… я люблю Джесси и… отпусти меня! — Джек словно стал маленьким мальчиком, которого зажали в темном углу злые старшеклассники. Ахад ошеломленно отступил, дал Джеку отойти, но тот замер у самой двери, будто одумался, привел себя в порядок и все же вышел. Он услышал до боли знакомое дыхание в зале за дверью. — Джек? Что ты делал там? — вполне спокойно спросил Джесси, разглядывая бутылку гранатового вина, стоящего у кассы. — Ахад попросил помочь, на него чуть не упали ящики. Я помог, и он дал мне эту бутылку, — Джек протянул виски Джесси. — «Страж Ховенгардена»! — Джесси обрадовался, только увидев этикетку, — я уж думал, что его нет. Черт, как же круто! — За мой счет, парни, — палестинец только сейчас вышел из подсобки, и выглядел он куда более собранным, чем обычно, — хорошего вам вечера. — Ты сегодня какой-то… необычно привлекательный, Ахад. Фатима возвращается? — спросил Джесси, весело ему подмигнув. — Эх, если бы. Все коту под хвост, мягко говоря, — расстроенно он глянул на Джека, быстро, так, что Джесси и не заметил, но Джек смутился. — Джес, пойдем домой, я устал сегодня, — Джек вцепился в его руку и потащил к выходу, и, уже на улице, добавил, — он меня немного пугает.       Всю дорогу до дома Джек рассказывал, как прошел его день. Рассказывал о людях, которых увидел, о том, с каким интересом все здесь относятся к «американцу с датской фамилией и не знающему датский». Джесси же во всех этих рассказах заметил настоящего Джека. Того, которого полюбил. Того, на котором не стоит клеймом тоска. Того Джека, которого он целует, стоя по колено в зеленой пшенице, радуясь его возвращению. Тому, что с ним самим за столь долгое время случилось что-то беспросветно счастливое. Но гром не заставил себя долго ждать. — Что это за вкус? — Джесси облизнул собственные губы, — не помню, чтобы чувствовал его раньше. — Гигиеническая помада Даны, моей начальницы, — ответил Джек, — ей не понравились мои «наждачные обветренные губы» и она дала мне ее. Что ты так на меня смотришь! — А губы, и правда, все потрескавшиеся, — Джесси рассмеялся, беря его за руку, — пойдем, я замариновал мясо на вечер.       Джек чувствовал, с какой яростью бьется его сердце. Он подумал, что оно остановится прямо сейчас, и тогда ему точно не придется ни в чем сознаваться. Это была помада не Даны. Она была на губах Ахада. На губах, которые Джек поцеловал сам, по своей воле. Омерзение к самому себе накатывало все больше, и только когда он залез под душ и смыл с себя каждый запах, что все еще чувствовал, стало хоть немного легче. Он потерял свой облик, пока стоял под водой, он не знал, что с собой делать, чтобы это больше не мучило его. Джесси ни за что не должен узнать. — Я сегодня очень устал. Я пойду спать, ладно? Пожарим мясо завтра, — сказал Джек, даже не спускаясь с лестницы.       Сказал и пошел в свою комнату. Сегодня он будет спать один, пытаясь договориться с собственной совестью. Пытаясь смириться с тем, какой мразью считает себя. Джесси зашел к нему, уже в полудреме, легко поцеловал в щеку, и ушел к себе, понимая, что он не просто так спит не в его комнате.       Время утекает сквозь пальцы, луна поднимается над спокойным морем. Он даже не думал, что повредит себе что-то, когда выпрыгивал в окно. Он видел свою тень, еще когда стоял у окна. Он чудовище. Чудовище, которое готов принять единственный на этом свете человек. Том бы отвернулся от него. Том бы ужаснулся, и больше никогда не увидел бы в нем своего друга, которому дорог больше жизни. Джек бежал на тот пляж среди скал, что нашел так недавно, там он будет один. Там его никто не найдет. С моря дует пронизывающий ветер, он колышет листья кустов и деревьев, и каждый шорох кажется ему Джесси, что нашел его здесь. Одиноким и измученным. Джек забирается в тень скалы, чтобы не видеть своей собственной тени. Слезы катятся по мохнатым щекам, и на границах сознания маячат слова: «продав их, ты сможешь до старости жить безбедно». Они нужны кому-то, и Джек сохранит их, если этим поможет себе и кому-то еще. У самого берега он заметил осколок раковины, достаточный, чтобы сохранить воду в себе. Сохранить столь ценные слезы.       На камне, что торчит в десятке метров от берега, что-то блестит. Что-то скользкое и жирное, оно отражает свет луны, но бриз мерно колышет его волнами. Это чья-то шкура. Джек бы подумал, что это что-то странное, но сам он сейчас был не менее странным. Это же просто кусок кожи, а он… — Котолак! — мужчина, совершенно голый, вынырнул из воды, а за ним высунулись еще пять маленьких испуганных голов, — никогда вас не видел. Говорят, вы все вымерли. — Кто ты? — Джек боялся. Боялся каждого движения этого человека, боялся до такой степени, что не мог двинуться, даже когда тот подошел и слегка огладил его загривок мягким касанием, — не тро… — Не бояся нас, мы шелки! — дети вышли вслед за, видимо, отцом, — папа говорит, сто мы добрие, — ребенок, который это говорил, очень смешно шепелявил. — Дети правду говорят, тебе нечего бояться, — мужчина сел рядом. Он поджал ноги и сложил руки на колени, а дети разбежались по кустам, — никогда не видел тебя здесь, — его волосы были совершенно сухими, длинными и волнистыми, они развивались на ветру, легко щекоча нос Джека. — Я тут недавно, и… — Ты с ключником, — мужчина принюхался, а потом глянул ему в глаза, — он однажды был здесь, и оставил зеркало. Я так долго искал, а тут… — Так он знает, про это место? — Джек не хотел, чтобы Джесси приходил сюда, он заполз дальше к скале, спрятался в черной тени. — О, нет! — шелки рассмеялся, — он был так пьян, что и имени своего не вспомнил! Меня зовут Ормун, а тебя? — Джек, — с недоверием ответил парень. Он вдруг осознал, что его руки снова стали руками, а не когтистыми лапами, и сам он вернулся к своему человеческому виду. Теперь ему спокойней, — Джек Джойсен. — Твоего отца зовут Джой? Интересное у него имя, — заметил Ормун. — Там, где я живу, фамилия никак не связана с именем отца. Это просто фамилия, — Джек вышел из тени, понимая, что ему ничего не угрожает. Мужчина просто следил за детьми, что вышли на берег поиграть. — А где твой дом, Джек? — спросил его шелки. — За океаном. Далеко отсюда, — ответил ему Джек, — далеко, — несколько печально добавил он. — Что гложет твою душу? — Ормун пристально посмотрел в его глаза. Джек поверил, что он не расскажет, — столько слез, пожалуй, не соберешь и с целой семьи. — Я изменил Джесси, ну, тому ключнику. Изменил, даже не осознавая, почему. Он… он был как… я не мог сопротивляться этому. Уже потом, потом… Джесси чуть не увидел это, и… я боюсь, что он узнает. — Этот парень любит тебя, — шелки говорил до странного уверенно, — я чую его любовь на твоей коже. Наваждение приходит к каждому, но у каждого свое время. Он простит тебя, но и тебе самому нужно простить себя. Мучась и замаливая грехи, ты ничего не добьешься. — Откуда тебе знать обо всем этом, ты же… — раздраженно ответил Джек. Они знакомы меньше часа, а Ормун уже дает ему советы. — Я прощал, — без сомнения ответил мужчина, — видишь ли, природа создала нас такими — шелки любят один раз, и на всю жизнь. Но наши женщины совсем не такие. Лишь один из всех этих детей — мой, и это я знаю точно. Но я люблю свою Дану, и я прощу ей все, не смотря ни на что. — Стоп… Дану? Дану Мелин? — Джек даже заподозрить не мог, что она не человек, — но ведь она… — Отказалась от своей шкуры, чтобы жить на суше, да, — Ормуна печалит это, но он смирился, — однажды она вернется. Всегда возвращалась. Передай ей это, — мужчина вложил в руку Джека большую черную жемчужину, — и скажи, что Сент все же нашла «Око ночи».       Луна поднялась уже совсем высоко, и светилась очень ярко. Настолько, что каждый камешек на пляже отливал желтоватым блеском. Дети сбегались к отцу, один за другим, и вот они все, попрощавшись, скрылись под водой, а шкуры исчезли с камня у берега. Ночные гости вернулись к своему миру, а Джек вернется к своему. Вернется, чтобы рассказать правду, и возможно, порушить все, что Джесси строил с самого их знакомства.       Он спит. Спит на диване у камина, укрытый каким-то пыльным, даже на вид, пледом. Рядом — пустой стакан, который еще пахнет пряным виски. Джек крадется мимо, не желая его разбудить, и у него вполне получается. Во флакон со старыми слезами он выливает новые, кладет на стол жемчужину в небольшом холщовом мешочке, чтобы не забыть завтра. И теперь он может пойти и отнести Джесси в его комнату. И не выглядеть странно при этом. Джек сильнее его, хоть так и не кажется. Джек всегда был сильным. Жизнь с отцом заставила его быть таким. — Не уходи, — сонно тянет Джесси уже в своей кровати, потирая глаза. Чудом Джек не ударил его ни о что, пока поднимался по этой чертовой лестнице, — останься со мной. — Спи спокойно, Джес, — Джек легко коснулся его спины, недолго постоял, и потом вышел. Он слишком сладко спит. Сейчас не время.

***

      Джек быстро позавтракал, и, подхватив рюкзак, пошел на работу. Джесси еще спит, он не стал его будить. С утра он пробежался по дороге, идущей вдоль скалистого берега, сходил в душ и даже успел приготовить завтрак. Кажется, вот она, та жизнь, которой он жил когда-то, та жизнь, в которой он хоть к чему-то стремился. Казалось бы, но все это рождено не с той целью. Избегать Джесси и его внимания. Он узнает, обязательно узнает, и Джеку будет куда легче, если узнает от него, а не от Ахада. Джек почему-то уверен в палестинце, тот не расскажет никому, но так уж устроен его ум — он всегда рассчитывает на худший исход. — Джек! Привет! — Дана стояла у входа и явно ждала его, — Ахад ждет тебя в перевязочной. Говорит, повязка порвалась. — Я вчера встретил Ормуна, — Дана резко побледнела, — Сент все же нашла «Око ночи», — она как ошпаренная, не сказав и слова, сбежала и скрылась за поворотом в одном из коридоров. В общем-то, сегодня ему лучше поработать одному.       На ресепшене медсестра сказала, что ему выделили шкафчик в раздевалке, сказала, как пройти туда, и, собственно, выдала ключ. Джек сейчас как никогда ощущает себя частью чего-то большего. Частью системы, которая, наверное, без него выйдет из равновесия. Системы, которая нуждается в нем самом, в его умениях. И Ахад, который сейчас ждет его там, за стеной от этой комнаты, не так страшен. — Доброе утро, — холодно отчеканил Джек, входя в кабинет, — закатывайте штанину, — попросил, заметив, что тот в брюках, и даже не думал показывать ему повязку. — Ты не понимаешь, зачем я пришел, да? — несколько расстроенно заметил мужчина. — Я не буду обсуждать то, что произошло вчера. Просто забудь, этого не было, — как можно более холодно ответил Джек. Маруди не должен знать, что до сих пор притягивает Джека. Наваждение никуда не делось. — Но… как?! Это ведь… я никогда такого не испытывал ни к одной девушке, не то, чтобы к парню! — его это не разозлило, нет, он скорее был расстроен еще больше. Он вообще не казался Джеку тем человеком, что способен на насилие. — Установи себе тиндер, гриндр или что-то еще, я не знаю! — Джек пораженчески махнул руками и пошел к выходу, чтобы позвать следующего пациента, — у меня есть парень, и… — Но ты… вчера… — Чего ты хочешь?! — Джека начинало злить это внимание, — я не хочу тебя, и точка!       Ахад встал, и, когда Джек обернулся, он уже стоял вплотную к нему. Он такой большой и горячий, он молчит, глядя в его глаза и громко дышит через нос. В глазах его мучительная тоска, и парень, только взглянув в его глаза, понял, что тот не спал этой ночь. Тонкие полоски капилляров исполосовали белки, взгляд мутный, измученный. Мужчину не отпустило, пусть он и смог изобразить это для Джесси. — Повтори это, — почти ему в ухо прошептал палестинец, наклонившись, — давай, повтори. Джек не смог. Не смог и слова из себя выдавить. Его сводит с ума одно только присутствие рядом с ним, он хочет утонуть в жаре этого человека, не хочет его отпускать. Не хочет, но не может по-другому. Он слаб перед тем, что сводит с ума. Он всегда таким был. Ахад касается его руки, легко ведет пальцы вверх, по плечу, и останавливается лишь на щеке Джека. Он поднимает его лицо, заглядывает в глаза, и как-то особенно резко отскакивает, замечая, с какой болью он смотрит на него, как дергаются уголки его губ. Он старался улыбнуться, но ничего не вышло. — Все, что у меня оставалось — моя верность. Я всегда был верен, и это сводило меня с ума. Я пришел сюда, на этот остров, чтобы отпустить, чтобы показать Джесси, что я люблю его. А ты… ты забрал у меня даже это! — Джек прошел мимо ошарашенного мужчины и сел к компьютеру, — позови следующего, когда будешь уходить. — Ты знаешь, куда пойти, если твой парень не простит тебя, — Ахад ответил далеко не сразу. Он смотрел на его сгорбленную спину, но дерганые движения и дрожащие руки, но не смог больше подойти к нему, — прости и ты меня, Джек Джойсен.       Он ушел, но вслед за ним никто не вошел. Возможно, никого не было, возможно, он попросил подождать несколько минут — Джека это особенно не волновало. Волновало, что он остался один, наедине со своей болью, с мыслями, разрывающими сознание напополам. Следующий человек вошел спустя, наверное, час, после того, как ушел палестинец. Кто бы это мог быть? Джесси, веселый, держащий в руках контейнер с жареным мясом курицы. Он помнит даже то, что Джек не ест другое мясо. Сейчас он как никогда остро осознал, что не заслуживает его. — Доброе утро, Джеки, — Джесси был рад его видеть. Рад каждой частичкой своего тела, — я пожарил мясо, подумал, ты захочешь поесть на обеде. — Джесси, я… — начал Джек, но снова подавился своими словами, — я… — Потом поблагодаришь! Все, мне нужно бежать, работа не ждет! — сумбурно ответил ему Джесси — Я поцеловал Ахада! — почти выкрикнул Джек, когда Джесси, кажется, уже ступил за свою черту под дверью этого кабинета. — Что ты сделал? — Джесси не успел уйти. Он обернулся, глядя на то, каким жалким сейчас выглядел Джек, как он вел себя, упав на кушетку для пациентов, как подобрал колени, — ты… поцеловал его? И это после всего?! Как ты… — Я не знаю, это… как будто приворот какой-то, я не мог этому сопротивляться, и… прости меня, Джесс, я не хотел, я…       Джесси почувствовал, что возвращается к себе прошлому. Тому, которого так хотел забыть. И понял он это, со всей своей силой ударив в живот Джека, который хотел подойти. Джек упал на пол, задыхаясь, а Джесси смотрел на него, и не чувствовал ничего. Ничего, кроме собственной боли. Той, жертвой которой стал Джек. Той, которая отключила в нем все хорошее, что он растил в себе десяток лет. Джек плачет, с трудом вдыхая, руки дрожат, и сдаются уже второй раз, как он пытается подняться. Никто не хотел этого, но уже никому им не помочь. — Отойди от него, скотина, — сквозь зубы шипит Дана, вошедшая, видимо, несколько секунд назад. Она подбежала к Джеку и усадила его на кушетку. Тот все еще с трудом дышал, — какого черта ты творишь!       Джесси не нашел, чем ответить на это. Развернулся и пошел к двери, а Джек рванул за ним, но запнулся и упал, взвыв. Отчаяние накрыло его с головой. Он уже вряд ли видит что-то вокруг себя. Джесси даже не обернулся. Не сказал и слова. Не скажет и впредь. — Что я натворил! Зачем! — Джек бил кулаками по коленям, не понимая, что делать, — Надо было молчать! Мы бы уехали отсюда, и все! Все! — Бил он, а о своих действиях думаешь ты? Что с тобой не так? — Дана успокаивала его, как могла, но выходило плохо. Она не знает, каким токсичным он бывает, когда зол. — Со мной не так? Это я оставил мужа с детьми и поселился здесь, потому что душа велела? Скажи мне, Дана, как можно изменять тому, кого любишь, и не мучиться от этого? Поделись опытом! — Джек не думал, насколько сильную пощечину влепил ей, потому что сейчас он слеп. Слеп от своей боли. — Думаешь, меня не мучает это? Думаешь, мне легко? — Дана отошла от него. Теперь и она зла, — да я страдаю каждый чертов день от того, что мои дети не со мной! Я на море смотреть не могу, потому что каждая волна напоминает мне о том, насколько сильно я люблю Ормуна! Люблю, но если я вернусь, гон следующего года снова заставит меня разбить ему сердце! Именно потому, что люблю, я здесь, а не там. Любовь, это когда ты готов на все, чтобы тот, кого ты любишь, был счастлив. Он, а не ты сам. — Джесси любит меня, — с болью в сердце осознал Джек, — а я его, видимо, нет. — Что ты такого сделал? Чем ты его так разозлил? — Дана, кажется, поняла, что нападками Джек защищается, и потому отпустила злобу. — Я поцеловал Ахада. Я сам, — Джек закрыл лицо руками, — я не хотел, но…       Дана в ответ громко засмеялась. Вот уж какой реакции он не ожидал. — Фатима, жена Ахада, любит его. Но «бороться за права палестинских женщин», — эту фразу она произнесла, пародируя голос Маруди, — ее святая обязанность. А еще она, знаешь ли, ведьма, каких мало. Вот она и обвешала его амулетами, когда улетела. Это они влекут к нему людей. Тех, кто нравится ему самому. — Моя жизнь рухнула просто потому, что чья-то жена вдруг счастья мужу своему захотела? Джека это не утешило. Даже, пожалуй, стало только хуже. Он даже сам не был виноват, но кто ему поверит? Одно дело, когда ты осознаешь свою вину, когда ты понимаешь, что мир донельзя логичен и справедлив, но теперь… теперь у него не осталось и этого. Он снова видит себя пешкой в чьей-то жестокой игре. Пешкой, которой пожертвовали ради сохранности короля. Пешкой, которая закрыла от безысходности и слабости кого-то более важного. Но важного даже не ему самому. Ощущение собственной ничтожности бьет куда сильнее, чем чувство вины. — Дай мне телефон, — девушка протянула руку, — все-таки, я живу здесь много дольше вас обоих, и мне твой ненаглядный поверит. Может, и не сразу, но со временем. Джек протянул ей телефон, и та, уже понимая нрав Джесси, позвонила ему со своего. Она ожидала, что он сбросит после первого же ее слова, но он слушал. Молчал, слушал, и, кажется, потихоньку оттаивал. Выровнялось дыхание, утих шум вокруг. Он хотел верить. Хотел бы, но вряд ли сможет снова.