— Это последняя! — запыхавшись, но все равно радостно выпалил Джесси, — можно отправляться!
— Сколько энтузиазма, — серо бросил Джек. Стало ясно, что прошлые выходные были лишь просветлением в бесконечном сером полотне туч. Возможно, теперь эти самые тучи не такие черные, но тучами они оттого быть не перестали, — в спринте на плаху.
— Послушай, Джеки, — Джесси поймал его, сжимая в объятиях, когда тот проходил мимо, — это ведь не обязательно. Если не хочешь, можем не ехать. Ходж по тебе соскучился, он будет рад, если ты снова навестишь его.
— Он рад любому, кто с ним гуляет. Не более, — не так давно Джек оставался у Джесси.
После ужина с Энн, они погуляли с Ходжем, который все же большую долю своего внимания уделял новому человеку в своей жизни, а потом остаток вечера провалялись за просмотром сопливой мелодрамы, которой сейчас и названия не вспомнят. И все это время Ходж не отлипал от Джека. А должен был огрызаться.
— Нет, стоит поехать. Отец, он… кажется, и правда одумался. Скорее всего, все сорвется, он все же улетит, но я все равно надеюсь. Мне не хватало семьи.
— Ты какой-то сонный. Поспишь на задних? Ехать часов пять, так что… — Джесси все же отпустил так и не откликнувшегося на объятия Джека.
— Да, ты прав. Таблетка валиума и пять часов сна мне точно не повредит. Всю ночь кошмары снились, постоянно просыпался, — Джек почесал затылок, — а, неважно.
— Что-то конкретное? — Джесси схватил со стола телефон и ключи, и уже вышел в подъезд, ожидая Джека, который еле шевелил пальцами, завязывая шнурки.
— Ты не хочешь знать правду, — Джек проглотил таблетку, которая уже ждала его на столе, и вышел, — потому, Джейсон Вурхиз, — вспомнил он про «Пятницу тринадцатое», которую они смотрели не так давно.
— А, ладно, — Джесси до сих пор не понимал, как отвечать на его пассивно-агрессивные выпады. Они оба понимали, что Том снова влезает в их жизнь. Пускай даже таким путем, — там, на заднем сиденье плед и небольшая подушка. Если будет мало, есть еще плед. Ты иди, я сделаю один звонок и приду.
Джесси с трудом скрывал адский коктейль из злости, негодования и страха, когда увидел с десяток пропущенных от Ону. Паучиха никогда не звонит просто так, тем более, больше одного раза. Видимо, она в панике.
— Я, кажется, ясно сказал, что уезжаю. Так что вам надо? — С истовой злостью в голосе прошипел Джесси, — очень велик соблазн сейчас бросить трубку и смотаться от вас!
— Помоги нам! — ее голос был неожиданно живым. Паникующим. Она почти кричала, — Приведи Марко к нам, и все! Пара минут, и только!
— Я тебе еще припомню это, Ону, — проскрежетал зубами он, — скидывай адрес.
Спустя несколько минут он уже видел адрес и фото двери. Все это его до жуткого злило, он хотел как можно быстрее расквитаться с ними. «Надеюсь, Джек не успеет проснуться», — выдохнул он, переступая черту. Путешествие с бухты-барахты его, мягко говоря, потрясло. Он не просто прошел через черту, он через нее пролетел, а потому чудом не распластался на полу маленькой теплой квартирки, в которой все сейчас залито таким мягким пастельно-розовым светом. Окна на восток.
Марко уже собирается, беспокойно кружа по единственной комнате в поисках своей, видимо, но очень не походящей его стилю, одежды. Одевается, попутно разговаривая с кем-то на каком-то грубо звучащем, почти лающем, как показалось Джесси, языке. Джесси сейчас вообще не думал о приличиях — он влетел в комнату, сжимая от злобы и нетерпения кулаки.
— Собирайся быстрее, у меня Джек в машине спит, а машина в добром десятке тысяч километров отсюда, и я хотел бы… — Джесси обомлел, увидев смущенно кутающегося в одеяло парня, — ты сдурел? Он же как ядерная смесь из Аластара, Тома и парикмахерского триммера!
— В чем проблема? — опасливо и неуверенно с ужасным акцентом спросил этот парень, пока Марко молчал, злобно смотря на Джесси. В одном только взгляде читалось, что ему будет больно, если он сейчас же не выйдет из комнаты.
— Ну и черт с тобой, варись в этом сумасшествии дальше! — Джесси махнул рукой и прошел обратно к двери, вскоре и Марко вышел за ним.
— Забудь сюда дорогу, ясно? Иначе я для тебя все дороги сотру, — процедил сквозь зубы Марко, хватая его за руку.
— Еще день, и меня бы не было здесь! Ни здесь, ни там, ни где бы то ни было еще! Мне порой кажется, что наши с Ону, Реджи и еще черт знает с кем, жизни станут разменными монетами в ваших играх! — Джесси почти шипит на него, хватая за ворот футболки и протаскивая через дверь. Квартира Ону — Марко не забыл ее, — я не хочу быть здесь, когда это чудовище проснется, — исчез. Никак по-другому.
Джек еще спит. Спит, улыбаясь. Видимо, сейчас ему не снится Том. Сейчас что-то лучше, чем Том. И Джесси отчаянно хочет быть этим «лучше». Они тронулись с места, и сегодня Джесси не будет гнать, как гонит обычно. Сегодня Джек с ним, и он не хочет ничем потревожить его сон.
Леса сменяют поля, а поля — леса, и так по кругу. Кажется, что на этой дороге и вовсе нет ничего, кроме полей да лесов. Только что исчез за горизонтом небольшой городок, который только и живет за счет автострады, проходящей ровно сквозь него. Холодает, небо затягивает тучами, но тучи эти кажутся Джесси одеялом, укрывающим их спокойное существование. Настолько спокойное, что Джек почти не двигается, легко причмокивая после каждой небольшой кочки. Перед тем, как лечь спать, он настроил навигатор, так что теперь Джесси спокойно въезжает в город, минуя баннер «Добро пожаловать в Оберн, штат Мэн».
Спустя еще двадцать минут разъездов по не такому уж и логичному городу, Джесси остановился напротив небольшого двухэтажного домика, но отличного от других, его окружающих. Джесси смутно подумалось, что его строили руки хозяина, потому он и отличается от других, до приторного слаженных заказных типовых домов. На крыльце, не выходящем за границы внешней стены, но будто врезанном в нее, сидит мужчина. Рядом с ним, в старой пепельнице, дымит окурок, и это уже четвертый. По одним только выправке и осанке можно сказать, что этот человек — военный со стажем, и это не будет ошибкой. Короткая канадка, сейчас растрепанная, уже прошитая сединой, усы-шеврон, и неестественно яркие голубые глаза. Видимо, это и есть виновник торжества, с чувством вины сейчас ожидающий начала публичного покаяния.
— Вы не откроете дверь? — Джесси подошел к нему с Джеком на руках, все еще мирно посапывающим, — его нужно куда-то положить, пускай выспится.
— Да, конечно, — коротко ответил ему мужчина, открывая дверь. Он провел его в комнату, видимо так и оставшуюся комнатой Джека, а затем вернулся на крыльцо. Больше никого в этом доме не было.
Джесси вышел к нему, заставая начинающийся дождь. Сел на ступеньку, зажег сигарету и затянулся с таким смаком, что от несдержанности закружилась голова. Он не смотрел на хозяина дома, даже в поле зрения его не держал, но понимал, что тот сейчас испепеляет его взглядом.
— Джесси Флайерс, будем знакомы, — не оборачиваясь, бросил парень.
— Ирвинг Джойсен, — старый вояка сел рядом с ним, протянув руку. Жест, на который Джесси, пусть и холодно, но ответил, — так ты, значит… — он запнулся, подбирая слова. Видимо, раскаяние дается с трудом.
— Парень вашего сына, да, — Парень закончил фразу за него, и тот облегченно выдохнул, — пожалуйста, не запнитесь перед Джеком так, мистер Джойсен. Его это заденет.
— Давно вы вместе? — его стыд понемногу отступал, но оттого становилось только неуютнее.
— Почти два месяца. Почти с тех пор, как вы выгнали его из дома, — Джесси не выказывал эмоций. Их не должно здесь быть. Это факты.
— Виноват, признаю, — сухо бросил Ирвинг. Признал, но объясняться перед почти что чужим человеком он не намерен, — Оливия говорила, что ты помог сыну выбраться из депрессии.
— Я тоже так думал, но он слишком умело притворяется, будто все хорошо. На самом деле, особо ничего и не изменилось. Но теперь он, хотя бы, ест, — Джесси буквально почувствовал ошарашенный взгляд мужчины, впившийся в его висок, — вы, должно быть, за толстовкой не заметили. Он похудел килограммов на десять за это время.
— И не думал, что все настолько тяжело. Он обращался к психологу? Может, просил помощи у кого-то? — Ирвинг тяжело выдохнул и взялся за еще одну сигарету.
— Вы знаете его куда дольше, чем я. Он хоть когда-то говорил, что ему плохо? — в ответ Джойсен-старший только покачал головой, — в нем так ничего и не изменилось. А взгромоздил он на себя еще больше.
— А этот его друг… Том, кажется. С ним они тоже перестали общаться? — Было понятно, что об этом он знает только из рассказов Оливии. Иначе бы не спрашивал.
— И это стало последней каплей. И в итоге мы имеем то, что происходит сейчас.
Ирвинг поднялся со ступеньки, подошел к перилам крыльца и оперся на них локтями, закрыв глаза. Все это, видимо, было для него большим шоком. Тем, что сейчас раздирает закостенелое сознание на куски. Он простоял так еще долго, а потом вернулся на свое кресло, в котором сидел еще до их приезда. Ему понадобится еще не один день, чтобы все это осознать, но сейчас он не хочет об этом говорить.
— Ты кем-то работаешь, Джесси? — Спросил Ирвинг, когда молчание стало максимально неловким.
— Когда есть работа. Бухгалтерский учет, юридические консультации, математическая аналитика. Я фрилансер, но доход хороший, мистер Джойсен, об этом можете не беспокоиться, — спокойно ответил ему парень, не отрывая взгляда от ручьев, бегущих по тротуару.
— А кто твои родители? Фамилия какая-то знакомая…
— Если я правильно помню, то обмундирование для базы флота США в Бахрейне поставляет фирма отца. «Флайерс инкорпорейтед», — ответ Джесси звучал несколько утомленно, будто это само собой разумеющееся знание, — вы летите не туда?
— Так ты сын того самого Арно Флайерса?! — этот вопрос вмещал в себя и возмущение, и удивление, и восторг, но первое все же перевешивало. Видимо, отношение в духе «не чета нам…», свойственно не только богачам.
— И не хочу иметь с ним ничего общего. Хоть вы и обошлись так с Джеком, вы были и остаетесь его отцом. А Арно моим — нет. Потому, считайте, что у меня нет родителей.
— Я видел много таких. От чувства брошенности и ненужности многие подаются туда, где они нужны, а их жизнь не бросят на самотек. И я был таким, — Он не обратил никакого внимания на Джесси, который развернулся к нему с удивлением. В кои-то веки Ирвинг начал рассказывать, а не спрашивать, — отец — наркоман из первой волны сторчавшихся на крэке, мать — хиппи, чудом отрастившая мозг и осевшая в этом городке. Не знаю, как она родила меня здоровым, но в мои восемнадцать она умерла от СПИДа. А я остался один, без родни, в скором времени, и без дома. А армия стала моим новым домом.
— Джек не рассказывал… печальная история, — ответил на это Джесси.
— Он не знает, и ни к чему ему знать, какого племени были его дедушка и бабушка. Им с Кейт и без этого не так сладко живется. И в этом тоже виноват я.
— Никогда не поздно меняться. Несмотря на все, чем вы обидели Джека, он любит вас. Так покажите, что тоже любите его.
— Это, пожалуй, та редкая вещь, которой в армии не учат, — Ирвинг почесал затылок, вставая с кресла.
Взял стоящий рядом зонт и вышел на тротуар. Не успел он дойти до запланированной точки, как подъехал старенький «шевроле», с пассажирского сиденья вышла Оливия с пакетами в руках. Ирвинг отдал ей зонт, и та, чудом виляя меж лужиц, пошла к дому. Джесси выскочил за ней, взяв пакеты в свои руки. Ирвинг же, видимо, остался учить Кейт парковаться.
— Джесси! Вы давно приехали? — Женщина была неимоверно весела, даже несмотря на то, что видимо, «умелая» езда по кочкам подмяла ее высокую прическу, — как доехали?
— Пару часов назад, миссис Джойсен. Доехали хорошо, во всяком случае, Джек так и не проснулся. Выпил таблетку валиума перед поездкой, — парень поставил пакеты на кухне и помог Оливии снять пальто.
— Какая я тебе «миссис», Джесси! Просто Оливия, — она сняла сапоги, и принялась разбирать продукты, — как Джеки поживает?
— Медленно скатывается туда, откуда мы его достали. Может быть, разговор с отцом поможет ему.
Дверь за их спинами хлопнула с громом, а в дом заскочил Ирвинг, разозленный до нельзя, как и мокрый.
— Видит бог, я старался ее научить! Старался! — он упал в кресло в гостинной. Джесси пошел к нему.
— И десяти минут не прошло, мистер Джойсен. Проявите терпение, ей ведь всего… — он запнулся, вспоминая, сколько Кейт лет.
— Пятнадцать, — буркнул мужчина, — ты мне кто, чтобы меня учить?
— Я заинтересован в том, чтобы вы так же не сорвались, когда будете говорить с Джеком, — Джесси старался ответить так же жестко, как отчеканил Ирвинг, но выходило нелепо, — пойдите сейчас, и помогите дочери, иначе я заберу Джека, и мы вернемся домой, прежде чем он проснется.
— Знаешь, куда бить, юнец, — Ирвинг злобно хмыкнул, но поднялся с кресла и все же вышел.
— Ты заставил моего мужа-барана попытаться что-то сделать снова? — Оливия была искренне удивлена, когда услышала очередной хлопок двери, — ты, похоже, генерал, раз у тебя получилось.
— Нет, я просто знал, за какую нитку дернуть. И эта нитка все еще мирно спит в своей комнате, — Джесси заглянул в блокнот Оливии, — что готовим?
— Лазанью любят все, так почему бы и нет? — она пожала плечами, — он уже вертится. Скоро проснется, — сказала она о Джеке, подняв палец, как бы говоря: «прислушайся», — я в этом доме скрип каждой половицы узнаю.
Джесси принялся за готовку за одно с Оливией, они живо болтали о том, о сём, о готовке, о том, как этому научился Джесси, о жизни в этом доме, о Кейт, которая так некстати решила научиться водить, об Ирвинге, что, похоже, сдался не просто от жестокого шантажа. Оливия так живо рассказала, как он маялся все это время, как менялось его отношение к ним с Кейт. Он, и правда, изменился.
— …ей-богу, я думала, он убьет парня Кейт, когда он увидел их целующихся в ее комнате. А он только приветственно улыбнулся и закрыл за собой дверь. Я уже собиралась в полицию звонить! — Оливия засмеялась, но резко затихла, увидев Джека, растрепанного, сонного, с отметинами от смявшейся наволочки на лице.
— Добрый вечер, соня, — Джесси проверил лазанью в духовке, — я думал, ты проспишь меньше.
— Я просыпался, когда еще вы с отцом болтали на крыльце, но не стал вам мешать, — Джек подошел к нему и крепко обнял, — этого мне во сне не хватало.
— Вот же, а ты говорил… — Оливия подавилась своими словами. Оно и правильно.
— Что говорил? — Джек похлопал ее по спине.
— Что с тобой все не так хорошо, как кажется, — Джесси был честен. Именно этого хочет сейчас Джек.
— И в этом ты, наверное, прав, — Джек обнял маму, когда она сняла перепачканный фартук, — возможно, что-то изменится. Выйдем? — Джек пошарил по карманам, но не нашел своей пачки.
— Выпала в машине, наверное, — Джесси слегка подтолкнул его к двери, — у меня есть.
Они уселись на ступеньки, Джесси сел выше, обняв Джека, а тот лишь огладил его руку. Им было забавно наблюдать, как Джойсен-старший, вымокая до нитки, все же продолжает подавать знаки Кейт, которая, в свою очередь, уже ждет казни, потому как все это не кончается уже добрых полчаса. Ирвинг борется с собой, а Кейт — со стальным конем, который так и не хочет быть укрощенным ее руками. Уже, видно, не в первый раз отец садится на пассажирское кресло, как можно спокойнее объясняя Кейт, что делать, а та съеживается от каждого его движения. Джесси и не думал, что она запугана им настолько. Джек курит в затяг, не торопясь, сосредоточенно наблюдая за представлением. Ему никогда не нравились сигареты Джесси, но в этот раз — не важно.
— Как думаешь, сдастся? — спрашивает Джек.
— О, нет. Ты в него такой упертый, — усмехнулся ему в ответ Джесси, — я почему-то верю ему. Он, и правда, изменился, — продолжил Джесси, когда колебания машины взад-вперед по тротуару все же увенчались успехом, — хоть и не знал его раньше.
— Я смогла! Ура! — Кейт бежала к ним обниматься, и плевала она на промокший сигаретный дым, на лужи и не закрытую дверь машины, — Смогла!
— Молодец, сестренка. Вы раздавите меня, — подавившись меж Кейт и Джесси, прохрипел Джой.
— Ну, и как представление? — спросил отец, проходя под крыльцо. Для него будто и не было чем-то неожиданным, что сын все же вернулся домой. Но колени все же предательски дрожат.
Джек поднялся вслед за ним, потянув Джесси за собой. Этот поцелуй был слишком горячим, настолько, что руки пошли в раздрай с головой. Джесси остолбенел, но в этой сцене роль его была невелика. Джек был достаточно нетороплив, чтобы отец увидел их. Он оторвался от Флайерса, подошел к отцу, положив свои руки на его плечи. Все, что ему сейчас нужно — заглянуть в глаза отца. Они никогда не врут. Он смотрел в них всего пару секунд, но ему они показались ужасно долгими. И все же, Джек повис на его шее, натурально плача. Он не увидел в глазах отца чего-то злого или темного. Теперь Джек точно верит, что отец изменился. Верит, что все еще может быть хорошо.
— Тебе не десять лет! — сказал с трудом Ирвинг, обнимая сына, — будь ты хоть десять раз дистрофиком, я не удержу тебя!
— Я… да, — Джек будто одумался, — просто я так рад, что…
— Конечно, сын, конечно. Прости меня еще раз, я не должен был ломать жизнь всем вам, — с этими словами он обнял сына чуть крепче, грозно глянув на Джесси. Тот все понял и вошел в дом, — я ведь даже не думал, что причиняю боль.
— И ты не обязан ломать жизнь себе. Твой стаж дает тебе выйти на пенсию, отстроить все то, что ты сломал, и, — Джек достал из кармана джинсов потрепанный уже чек, — вылечить, наконец, свою спину.
— Джек, я не могу его принять, — Ирвинг покраснел, отворачиваясь, — это слишком много, и я…
— Я хочу, чтобы мой отец был здоров, а не уселся в коляску через пять лет, — встретились на мосту два барана, — если ты так хочешь — вернешь. Но теперь не затягивай со здоровьем. И не улетай в этот чертов Бахрейн к тем, кому на тебя плевать. Ты нужен мне! Мне, а не им!
— Ты думаешь, мама и Кейт будут рады, если я останусь? — он был честен. Он не знал, хоть и думал, что в этом доме ему уже не улыбнутся.
— Мама любит тебя, она всегда будет на твоей стороне, а Кейт… главное помни, что ты дома, а не в армии. Тут ты отец, а не старший по званию, а они — не твои подчиненные. Люби их, а они будут любить тебя.
— Я и не знал, что в свои годы мой сын стал куда умнее меня, — он легко потрепал его по макушке, приобнял, и все же принял чек, — все должно измениться. Точно должно, — вместе они вошли в дом, к накрытому столу, где Оливия и Джесси уже закончили с блюдами и теперь возились с вином в отсутствии штопора.
Этим вечером все они обрели семью, которой им так не хватало.
***
Старый, разваливающийся двухэтажный дом, весь изошедший трещинами. Половина стекол выбиты, в других же окнах еще горит свет, но сами они так же стары, как и весь дом. Костиных денег, которые он уже не первую неделю присылает на его карту, хватило, чтобы заказать билет до Москвы, а теперь и до этого глухого городишки. Пришлось не один месяц бродяжничать, чтобы денег хватило, но Влад до сих пор считает, что оно того стоило. Он уже побывал в родной деревне, расспросил про отца всех и каждого. И вот, единственная нить, что попалась ему в этих поисках, привела его к этому моменту. К лицезрению жизни своего настоящего отца.
Во дворе, заросшем высокой травой и усыпанном всяким мусором, сидит один-единственный старик. В желтых зубах он сжимает дешевую папиросу, его взгляд пустой, и ему совсем нет дела ни до кого из здесь присутствующих. Судя по ободранным вещам, в которые он одет, и до себя тоже.
— Вы не подскажете, — стараясь выговаривать забытые слова, спросил его Влад, — Леонид Ассатанин не здесь живет?
— Лёнька-то, Сатана, который? — угрюмо глянув сквозь парня, спросил старик скрипучим голосом, — ну, здесь, в пятой. А ты ему кто, с таким костяным языком?
— Сын, — ответил ему Влад.
— Это ты вовремя. Со дня на день расселят эту халупу, и Лёнька собирался драть отсюда подальше, а то кредиторы задерут, да бутылка утопит, — старик растоптал папиросу, прислушиваясь к шуму старой двери, — а вот и сам Лёнька. Лёнь, тут сын твой, смотри! — Старик ему помахал, но тот будто и не заметил.
На улицу вышел высокий и ужасно худой мужчина, с прямой как струна спиной. Лицо его было каким-то оплывшим, будто стаявший воск свечи, глаза впалые и тусклые, переломанный не раз нос, углы узкой челюсти укрывает растущая клоками щетина. На теле виднеются выцветшие татуировки, которые, как понял Влад, набивают в тюрьмах. В такой же ободранной одежде, как и этот старик, он шаткой походкой шел к ним, смотря на сына с каким-то подозрением.
— Влад, ты? — наконец, опомнившись, спросил Лёнька, — Я думал, не увижу вас с Женькой! А она, кстати, где? — Владу мельком показалось, что его отец похож на героя интернет-страшилок.
— У дяди Кости, в штатах, — Влад сжал кулаки, и отец заметил это, — не сестра она мне больше.
— Зайдешь? — спросил Леонид, уже забыв, зачем вообще вышел.
— Я к тебе насовсем… — ответил ему парень, глядя на то, как в глазах отца разрастается липкое, омерзительное недоумение. Он и подумать не мог, что такое случится.
— Да? Вот как… ну, хорошо! — спустя секунду, ответил отец, — я нашел одного хорошего человека, у него стройка в Греции, поедем работать там вместе! — без ноты сомнения проговорил он.
— Ты уверен в этом? — уже заходя в квартиру, все же спросил Влад, — дядя Костя рассказывал о таких схемах с нелегалами, они, как правило, остаются без денег и крыши над головой.
— А другого выхода нет, со дня на день за мной придут, и если я останусь здесь, меня располосуют на ремни, — он грустно выдохнул, и осушил бутылку, которую увидел у двери до последней капли, — поедешь со мной?
— Какой у нас выбор? — Влад засмеялся, садясь на стул напротив отца, и отец засмеялся в ответ.
***
Влад потянулся, хрустнув, кажется, каждым позвонком своей спины. Работа на этой клятой стройке заставляет буквально приползать в этот чахлый трейлер, где кроме них с отцом спят еще трое человек. Отец счастлив, что он здесь, где никто из его прошлой жизни его не найдет. Счастлив заоблачными обещаниями о том, что он строит жилье для себя, что все, что он сотворит, станет наследием его детей. «Господь щедр, господь добр, он простит вас, он озарит ваши души целительным светом», — каждый день вдалбливают им в головы, и они, брошенные, одинокие, зависимые, излеченные трудом и изнеможением, рады просто слышать и просто верить.
Влада уже не первый день мучает мысль о том, что они попали в секту. Участок посреди леса в Пелопонесских горах, не тронутый до них, стройка с нуля целого поселения, ежедневные моления, какое-то «прозрение», которым каждый день пастырь опаивает их всех. И все покорны, кротки и до безобразия трудолюбивы, готовы отрабатывать по сотне часов в неделю. И среди мужичья одни только разговоры о Боге, да о спасении, о том, что своим трудом, потом и кровью, они откроют для себя райские врата. Влад всегда считал их всех наивными идиотами.
— Как же хорошо просыпаться вот так, на рассвете! — отец вышел из трейлера и потянулся, — помолимся вместе?
— Конечно, пап, — ответил ему Влад, усаживаясь на мягкой траве.
Постепенно к ним присоединились и остальные обитатели их трейлера. Влад видел в этом всем не стремление к Богу, не тот прямой и обыденный смысл молитв, нет. В этом он видел общность, единство. Семью. Настоящую, какой у него, как он думает сейчас, никогда не было. Все здесь, порой, до ужасающего единодушны, каждый верит, что их пастырь — воплощенный Бог. Внутри этой секты нет разногласий и дрязг, все любят друг друга, а по особым дням, которые они называют «возвещение любви и жизни», любовь обретает вполне физическое формовоплощение. Еще совсем недавно Влад назвал бы это оргией из нескольких десятков немытых тел, и нашел бы ближайший куст, чтобы не видеть этого, и чтобы никто не видел его рвоты. Но сейчас он понимает, что уже вечером его ждет его первое «возвещение», и сам он уже не видит в этом чего-то ужасного.
— Авделай зовет тебя, — на его плечо легла тяжелая рука, и когда отец, уже готовый идти вместе с ним, вскочил, гонец добавил, — только тебя.
— Аргирос? — Влад поднялся, в удивлении замечая высокого плечистого парня лет двадцати. Все здесь знают, что он сын Авделая — их пастыря, вестник его воли, — но… зачем?
— Только отец знает, что Бог уготовил для тебя, — спокойно ответил он, разворачиваясь. Влад должен идти за ним.
Они шли долго. Солнце уже поднялось, и теперь пробивалось сквозь кроны деревьев, заливая тонкими лучами света чащу, вглубь которой они продвигались. Аргирос молчал, но по лицу его скользила улыбка. Мимолетно, почти незаметно, но Влад видел ее. Он знал. Знал, и был рад тому, что случится дальше.
В конце концов они вышли к обрыву, за которым виднелся темный грот, дно которого испещерено тенями острых камней. У самого обрыва, в нависшей над пустотой скале был высечен алтарь с Христом, но не таким, как все привыкли его видеть. Терновый венец возвышается над его головой, а в руках его — оружие. Меч в одной руке, и копье в другой. А сам их пастырь, с резцом и молоточком в руках, заканчивает свое небольшое творение, свое святилище.
— А вот и ты, Влад, — с трудом говоря на английском, начал Авделай, — я так рад, что ты согласился прийти!
— Меня никто не спрашивал, — раздраженно бросил Влад, — чего вы хотите, пастырь? Отец беспокоится обо мне, я бы хотел вернуться к нему.
— Об этом не беспокойся, — Авделай, мужчина ростом чуть ниже Влада, с волосами, связанными в клубок на затылке, с телом, испещрённым татуировками христианской тематики, в одних лишь платяных штанах, подошел к нему с каким-то древним позолоченным кубком в руках, — я хочу принять тебя в свою семью.
— У меня уже есть семья, пастырь, мне не нужно другой, — он безропотно отхлебнул из кубка, который Авделай поднес к его губам. Подслащенная вода?
— Всю свою жизнь ты брел во тьме, окруженный монстрами и тенями, ты страдал в неведении, сын мой, чтобы сейчас я мог дать тебе свет, прозрение, которого не было в твоей жизни, — Авделай махнул рукой, а Аргирос со своей сестрой скрылись в чаще, — ты сам, своими руками, должен изгнать демонов, что лишали тебя жизни.
— О чем… — и тут перед его глазами все поплыло, свет начал разделяться на разные цвета, будто он попал под огромную призму, все стало казаться таким лживым и ненастоящим. Только голос Авделая казался реальным и по-настоящему живым, — что было в… там?
— Прозрение, сын мой, прозрение.
Авделай подтолкнул его вперед, и теперь он уже не осознавал, что делает, он чувствовал, будто заперт в мешке мяса, который двигается не по его воле. Они подходят к огромному дубу, к которому веревками прикован его отец. Он кричит, вырывается, дергается, пытается сорвать веревки, которыми его руки привязаны к огромным ветвям. Он видит Влада с туманным, пустым взглядом, молит его помочь, освободить его. Но Влад не замечает и не слушает. Влад сейчас далеко. В его руку вложен нож, большой, блестящий точеным лезвием в лучах солнца. Морок потихоньку отпускает его, он начинает реагировать на то, что происходит вокруг.
— Отец? — перед глазами все плывет, а Влад осознает, что в его руках — нож, омытый кровью, — нет, я не мог, я…
— Спокойно, брат, — девушка, которую Аргирос называл сестрой, сжала его ладонь, не давая ножу выпасть, — сейчас ты все увидишь. Приведите сенешалей! — крикнула девушка, не отпуская его руки.
Через какое-то время те же мужчины, что жили с ними в одном трейлере, привели двух, судя по телосложению, мужчин, тела и лица которых были скрыты. Те начали шептать что-то на неизвестном языке, все громче и громче, и Авделай вторил их словам. Этот шепот будто сводил с ума Леонида, что все сильнее старался прижать руки к ушам, чтобы не слышать, не внимать словам, которые уже прогрызают сознание. Он вопил, его тело менялось, вытягиваясь еще сильнее, пропали ноги, а на их месте вырос огромный змеиный хвост, пропали руки, и он бы упал на землю, если бы не Аргирос и еще трое мужиков, что обмотали его тело новыми веревками. Только что здесь был его отец, а теперь это огромная змея.
— Отец, где ты! Куда ты исчез, папа! — Влад кричит вверх, надеясь, что отец где-то рядом, но он даже не двинулся с места.
— Я здес-с-сь, с-сын, — шипит змей, и в этом шипении Влад не может узнать ни единой эмоции, — я твой отец-ц-ц.
— Эта мразь зовется аспидом, сын мой, — Авделай звучит мягко, его голос будто обволакивает разум, — он отвратителен, он соблазнил твою мать, как его первопредок соблазнил Еву. Он…
— …не мой отец, — удивительно грозно процедил Влад, — и он умрет. Умрет, как умрут все ему подобные, — «прозрение», которым его опоили, не было простым наркотиком. Оно словно сжигало его разум настоящей яростью. И все только от пары слов о матери.
На шатающихся ногах Влад подошел к тому, кого еще утром с радостью называл отцом. Он теперь видел в нем только врага. Только грязь, с которой нужно разделаться. Одним махом он разрубил все веревки, что связывали чудовище, схватил его за то, что, кажется, было шеей, и вонзил в него лезвие с такой силой, что острие вошло в землю. Рывками, ухмыляясь, почти смеясь, он вспорол аспида до самого хвоста, без сомнений и промедлений, не обращая внимания на хруст чешуи и костей, от которого смутился каждый стоящий здесь. Он перемазан в синей крови, он сидит на земле, разглядывая свое безумное отражение в лезвии ножа, и никто не осмеливается подойти к нему, едва взрослому мальчику, зверски убившему монстра. Своего отца. ««Прозрение» завершено!» — с трепетом щебечет Аргиросу сестра, а Авделай лишь осуждающе смотрит на них, подходя к Владу. Одним жестом он командует всем уйти, а сам подносит к губам парня все тот же кубок. И снова Влад без сомнения отпивает, отдавая нож в руки пастыря.
— Хочешь ли ты стать частью нашей семьи теперь, когда увидел, какую змею пригрел на груди? — спрашивает пастырь, поднимая его с земли. Они снова бредут сквозь чащу и возвращаются к алтарю, — примешь ли ты меня, как своего отца, а Аргироса и Танис, как своих брата и сестру?
— Да, пастырь, — кротко отвечает парень, — у меня нет, и никогда не было другой семьи, — все снова как в тумане, и только горячие объятия Авделая удерживают его в реальности. Он перебирает в ладони короткие волосы Влада, молчит, думая о чем-то своем.
— Леандрос, Леандрос Сантаниас. Это твое новое имя. Мой дом — твой дом, отныне, сын мой.
— Да, отец, — это говорит не Влад, он сам будто не ощущает себя.
Но уже чувствует, сколько боли и крови принесет его новое имя.
