— Душа выйдет из черного плена. Выйдет, и принесет за собой спасение того, кто в нем не нуждается. Алые жилы слишком крепки, они крошат тьму, раскалывают на куски, но никто не хочет этого. Ни ты, ни он, ни тот, кого ты запер меж них. Его разрывает от того, что дают ему эти жилы, они прошили его на сквозь, заразили своей песней. Он и причина, и жертва. Он стал семенем, что породило кольцо бесконечной ярости. Он уже не хочет покоя. Он переродился. Он стал Демоном Жажды. Что ты сделал? Кого ты запер во льдах? — Рео боится Маркаса. Он только что вернулся из больницы, его жизнь только началась. Слишком жестоко будет оборвать ее сейчас.
— Не твое дело, — холодно бросает Маркас, оставляя на столе перед ним большую золотую монету, — за спасение платят золотом, за смерть — серебром. Запомни, невежда, иначе дар исчезнет, а тебе останутся лишь отблески и кошмары, которые сведут тебя с ума. Твой дар нужно кормить, а сил на это у тебя теперь нет.
— То есть… медведь и вампир сдерживали его? Но ведь… как? — Рео встал перед ним. Он не понимал, он хотел понять.
— Дар жрал тебя изнутри, а медведь все это излечивал, пока были силы. А когда их не было, ты пил отраву, который Марко варил для тебя. Кровь, золото, и десяток таких ядов, от одного названия которых становится страшно. Тогда за твое тело вступался вампир. Кто вступится теперь? — Маркаса смешил страх, поселившийся в глазах Рео. Огромный мужчина, будто в момент он обратился маленьким мальчиком в ночи, перед которым вдруг распахнулась дверь шкафа, — ты правда считал, что сможешь теперь стать героем? Ты был чудовищем в своих глазах. Теперь же станешь алчным шарлатаном в глазах других. Жизнь жестока к таким, как ты.
— А что она забрала у тебя, гниляк? — Рео помрачнел, — чем пожертвовал ты?
— То, чем я собираюсь пожертвовать, чтобы жить, всегда было со мной. Но оно не нужно мне, и я с радостью от него избавлюсь, — Маркас засмеялся, а все тело провидца прошило ужасом.
— Ты хочешь убить мальчика… но... его судьба еще не отмерена! Он должен жить, его участь не в этом! Ты ломаешь судьбу!
— Дай мне руку, — Рео со страхом протянул ему руку, а тот облизал его ладонь, не отрывая взгляда от его глаз, — я благодарен тебе, дитя Норн, но с ними я буду говорить сам, без твоих предостережений.
— То, что ты собираешься сотворить — искажение столпов, на которых держится мир. Я благодарен тебе, мертвец, но больше помогать я не стану. Не хочу быть замешанным в той мерзости, в которую ты с радостью нырнешь.
— Так ты платишь за свое спасение? Неблагодарная мразь, — почти прошипел Маркас, — Не жить тому отныне, кого коснется твоя рука, — Маркас появился за его спиной и кончиком языка прошелся по уху, — гнить так же, как и я. Ключ. Замок. Язык.
— Что?! Что ты сделал?! Зачем, ведь я же… нет! Ты лжешь! Лжешь! — Рео бросился к нему, но тот растворился перед его носом. Еще раз и еще раз, и лишь когда провидец обессиленный сполз по стене, Маркас ответил ему.
— Посмотри, что ты сделал с цветком, Рео, — рядом с ним лежал, вроде как, живой еще фикус в осколках большого горшка. Но на сломе листа он увидел темно-зеленую тягучую гниль. Он убил свой любимый цветок, — и так будет со всем живым, чего ты коснешься. Будь осторожен, — улыбка послышалась за ухом, а маг исчез.
Маркаса никак не торкнуло то, во что сейчас превращается Рео, боясь прикасаться хоть к чему-то, боясь испортить все живое в своем доме. Как одно происшествие превращает нормального человека в умалишённого, слабого и беспомощного, как уничтожает в нем все разумное и настоящее. Знал бы он, как близко решение его проблем.
Ону сидит за столом Марко, преспокойно попивая приготовленный Эшем латте из высокого стакана. Она улыбается, как улыбалась всегда — таинственно, легко, неярко, так будто заигрывает с кем-то. Маркас наблюдал за ней, много, часто. Она делает это, даже когда не видит его, когда не перед кем держать свою марку. Она настоящая. Что-то теплеет в груди, когда он стоит в дверях и смотрит на нее, не хочется отрываться. Она слишком хороша, чтобы намеренно отказываться от этого.
— Теперь это место официально принадлежит Томасу Финеасу Беллу, а мы можем больше не бояться, что Марко попытается все вернуть, — отвечает она на его молчание, проходя мимо. Легко целует в скулу, исчезает за спиной. Ну нет, она не будет использовать его же фишки.
— Куда ты пошла? — Маркас всплыл перед ее лицом, а она только щелкнула его по носу, и вышла в зал, — я успел соскучиться!
— Ты как маленький ребенок, веди себя спокойно, — с улыбкой ответила она, выходя к стойке бариста. Эш смотрел на нее исподлобья — его тянет к ней, но он остается верен, что бы ему там не сказала сделать его природа. Потому он злится, — Эш, я предлагаю тебе официальное место, потому как прежний бариста уволен заочно, за несоблюдение служебных обязанностей. Три подписи и… скажем, двадцать пять долларов в час тебя устроит? — Кумомори оставила перед ним планшет с договором, — работа не простая, как ты уже понял, требует особых умений, потому плата такая высокая. Не тороплю, но постарайся решить до завтра.
— Постой. Зачем тут договор о неразглашении? — Эша смутил последний документ, где он должен был поставить подпись.
— Ты понимаешь, как и с кем работаешь. Просто излишняя осторожность, — она заглянула в его глаза, снова улыбнулась и откинула локон с лица. А Эш уже капитулировал, проставляя подписи в обозначенных местах. Все до ужасного просто.
— Что ты с ним сделала? — Реджи подошел к ним и щелкнул перед носом у неморгающего Эша, — как у тебя это получается?
— Все же не в рогах и копытах родилась, — Ону шутила, и Ноа это понимал, но сейчас это получилось особенно резко, — ничего, просто теперь Эш официально работает у нас.
— Ты серьезно? Насколько я знаю, денег у тебя хватит, чтобы год кормить всю узкоглазую общину коммунистов, а ты еще и работать вздумал? — Ноа почесал затылок, а в ухе блеснул все же вернувшийся туннель.
— Возможно, я просто хочу подольше видеть твой всезнающий пятак, — Эш поставил перед ним высокий стакан с равномерно слоящимся напитком, — пробуй.
— М-м-м, что это? — Реджи облизнулся, а в это время Эш доделывал еще один, — даже на кофе не похоже. Неужели Ону закупила это вместо нормальных зерен?
— Это не кофе, дурень, — он поставил на стойку еще один высокий стакан и подозвал Кумомори, — тебе должно понравиться.
— Ону, а… ты не знаешь, где Дженс? — Ноа не знал, кажется, у кого еще ему спросить, — я был у него дома, там, где он обычно бывает, даже к Тому заходил, а его нет. В какой он заднице в этот раз?
— О, ты же еще не знаешь. Как там, в старом стихотворении? «Нет на земле твоего короля»? Кажется, так, — ее ничуть не тронула смерть Дженса. Или она не показала этого. Побоялась показать.
— То есть он… но как?! — Ноа взглянул на Эша глазами, в которых уже собрались слезы. Слишком резко, слишком больно, — ведь он был жив и здоров! Это все этот мертвяк! Наверняка, из-за него Дженс мертв!
— И ты отчасти прав, щенок. Если бы Дженс не любил Тома, то не стал бы мишенью церквователей. Они убили его, а я лишь пытался спасти, — Маркас не прикасался к Ноа, но тот отскочил от него, как обожженный, когда маг оперся о стену рядом с ним, — я как никогда честен, я дал им время. Столько, сколько мог.
— И с чего же прилив такой доброты? — Реджи определенно видел в нем чистое зло.
— Скажем, сделка была слишком привлекательной, — право владения в обмен на несколько дней свободы и дурманящего счастья, — Маркас взглянул на Ону, а та хитро улыбнулась.
Ноа не ответил. Только взял поднос с несколькими чашками и скрылся в глубине зала. Маркас не обманул его убеждений. В последнее время он обманывает только себя. Он хочет видеть, что не безразличен Ону, что живет полной жизнью, что существует хоть что-то, способное заполнить ту пустоту, которой был Том, что способно скрепить фундамент дворца его сознания. Он допустил самую большую ошибку в своей жизни — он заковал призрак Дженса в лед, он не подумал о том, кем станет он, заключенный одиночеством во тьме. Демон Жажды — Маркас слышал о них. Оборотни, сошедшие с ума от горя или потери, они теряют все, что связывало их с миром людей, они становятся лишь зверьем, что одержимо бесконечным голодом, той самой жаждой, в честь которой они окрещены. Убийства рвут живую еще душу на куски, но неукротимая жажда всегда сильнее, она заставляет повторять порочный круг снова и снова, погружаясь все глубже в свое безумие. Они молят о смерти тех, кого убивают. Человек, что заключен в теле кровожадного волка-людоеда.
И теперь Маркас понимает, во что Дженс превратит Тома, если сможет их освободить. А он сделает это, рано или поздно — ярость и голод уже светят ярче солнца в зените, заглушенные лишь тьмой и холодом льда. Кошмары становятся сильнее, они кормятся той злобой, что кипит в призраке Дженса, и Маркас ничего не может с этим поделать. Он ощущает, как сходит с ума, и ему лишь остается стоять в стороне, наблюдая за этим. Он сам привел себе к черте, за которой уже не будет обратного пути.
— Мы можем отпустить… уничтожь кольцо. Уничтожь, и он уйдет, и тогда… — шепчет Том из последних сил, что в нем остались, — наступит покой.
— Я не могу! Слишком больно! Слишком поздно! — Маркас кричал так, что дрожали стекла, склоняясь перед лицом Тома, часть которого укрыта тьмой, — Я ощущаю твою боль! А он не уйдет, пока ты не отпустишь его, он уже связался с твоей душой, он больше не простой фамильяр!
— Я не смогу… прости меня… — Белл был все так же спокоен, только лед вокруг него потерял всю прозрачность.
— Я убью тебя! Убью, слышишь! И вместе с тобой он уйдет из моей головы! ИЗ МОЕЙ ГОЛОВЫ! — Маркас драл на себе волосы, падая на бок.
— Прости, я не хотел… прости.
Маркас просыпается в холодном поту. Крупные капли лезут в глаза, и он с ревом вылетает из кровати, направляясь в ванную. Ону идет за ним, но он не хочет видеть ее сейчас. Он не контролирует себя.
— Что случилось? — она не проходит дальше двери, утыкаясь взглядом в сгорбленную над раковиной спину.
— Уйди! Пошла вон! — рычит он, а Ону отшатывается в испуге. Это уже не тот Маркас, что понравился ей, — Я опасен!
— Не больше, чем всегда, — она все же перебарывает свой страх и подходит к нему. Легкий укол острого ногтя, и она уже тащит его обратно в кровать, пока тот, парализованный, смотрит на нее. Все же она паучиха, и об этом не стоило забывать, — твоя ночь будет тяжелой, но ты справишься.
Лед крошится на мелкие куски, и с грохотом, вздымаясь столбом под самый купол черного зала, взрывается, высвобождая пленников из цепких объятий. Дженс уже не похож на себя. Он потерял человеческий вид, он теперь огромный волк, в алой шерсти которого скачут малиновые искры. Клыки сверкают черным в отраженном свете холодных витражей, а из четырех глаз, разбросанных по бокам волчьей морды, течет черная, как и его пасть, жижа. На лбу его, будто вколоченное в саму кость, искаженное человеческое лицо. Оно способно говорить, оно озирается по сторонам, что-то бессвязно мямлит, пока волчья голова неподвижна, и своими глазами уперлась в Маркаса, восседающего на своем троне. Из-подо льда выпрыгивают кошмары, и лицо этой твари, заметив одного из них, меняется, с пронзительным визгом: «Кровь!», — оно бросается на него, раздирая на две части, и заталкивая огромными лапами себе в глотку одну. И теперь он видит тело, что настолько знакомо — вместе с Томом он выучил каждую проплешину шрама, каждый клочок шерсти, создающих полотно его тела. Тело, к которому хочется прижаться, тело, которое было таким желанным, стало чудовищем, монстром, суть которого уже не вернуть назад. Дженса внутри него нет. Проглотив свою добычу, оно закричало с еще большей яростью, смешав свой вопль с рыком волчьей морды. Оно упало на лед, завертелось на нем, от ужаса и боли разрывая кожу, и из разодранной груди, в которой не было абсолютно ничего, вывалились раскаленные угли. Они оплавили лед и скрылись в пучине черных вод, в то время как Демон уже жрал новую жертву, пригвоздив к земле острыми обломками ребер. Оно жрет, чтобы жрать. Его жажда неутолима.
Маркас впервые чувствовал себя слабым. Ничтожный и бессильный в этом бою, он не находит сил, чтобы встать с трона. По кусочкам демон сжирает разум Тома, подчиняя его себе. Рано или поздно кошмары кончатся, личность Тома исчезнет с последним из них, и тогда Демон Жажды начнет охоту за последним существом, что еще будет обитать здесь. За Маркасом. Он снова проснулся в холодном поту, с осевшим в подкорке ощущением дежавю. Он будто не правил своим телом, когда снова вскакивал с кровати и тащился к раковине. Он слышал Ону, он пытался остановиться, но у него ничего не получалось, и вот он снова на своем троне, лицезреет залитый кровью лед. Демон все не унимается, и кровь кошмаров шипит на углях их трупов, наполняя воздух тошнотворным маревом, от которого Маркас просыпается. Снова. И снова.
***
— Марко… прошу! Ему нужна помощь! Он умрет, если ему не помочь, или, того хуже, сойдет с ума и уничтожит все, что когда-либо было тебе дорого! — она почти кричит в трубку, пытаясь не смотреть на мечущегося в агонии Маркаса на своей кровати.
— Это не мое дело, Ону. Справляйтесь сами. Мне нет дела до мучений Маркаса, — Марко спокоен, как никогда. Лучше оставаться таким — Костя спит у него на груди, — в конце концов он исцелится, что бы с ним не стряслось.
— Он что-то бормочет про Демона Жажды! Я не понимаю, это как-то связано с кольцом на его пальце и Дженсом. Я… я боюсь за него. Пожалуйста, помоги! Если не ему, то мне! — Ону надрывалась, упрашивая Марко. Его тоже застиг тот ужас, которым полна Кумомори. Марко уже все понял.
— Я скину адрес. Присылай Джесси, — отвечает он, сбрасывая звонок.
— Кость, прости, но… — он будит его, поднимаясь с кровати, — мне нужно будет уехать.
— Возвращайся к ужину. Я хочу приготовить жульен, — Костя сладко потянулся, укутываясь одеялом.
— Возможно, это займет пару недель, — он собирался в попыхах, потому и не разглядывал лица Кости, — старые шрамы иногда заявляют о себе.
— Но… ты же вернешься, да? — мальчик верит ему. Поверит каждому его слову.
— Конечно, солнышко, — в эту фразу он вложил все тепло, что было в нем, — за эти дни ты стал мне дороже всего мира. Там… незначительные проблемы. Документы, договора и прочая бюрократия. Это все неважно, но без меня никак.
— А этот Джесси, которого ты сказал прислать… он кто? — настороженно спросил Костя, озираясь на Марко.
— Он ключник, может путешествовать меж дверей. И не важно, где эти двери находятся. Главное, представлять место, куда отправляешься. И его дар его не выматывает, как меня и тебя. «Дар» без оговорок, — устало выдохнул О’Хара, натягивая на плечи кардиган.
— Ты разве платишь чем-то? — Костя подпрыгнул на месте, когда дверь глухо грохнула, а в коридор ввалился рыжий парень, чуть ли не поцеловав плинтус у входа в комнату. Он быстро и достаточно раздосадовано говорил по-английски, так что Костя мало что понял. Зато он понял испуг и недоумение в глазах рыжего, вспыхнувшие от одного только взгляда на него.
— В чем проблема? — кое-как переворошив в сонном сознании все десять лет изучения английского в школе, спросил он, а Джесси будто и не думал ему отвечать, только с негодованием уставился на Марко, с рукоплесканиями что-то у него выспрашивая. В конце концов он только пораженчески махнул рукой и скрылся у входной двери, — Марко… что он говорил? Я понял некоторые фразы, но… — Костя стеснялся своего незнания.
— Ты просто напомнил ему одного человека, очень неприятного человека, и он испугался. Трус, каким всегда был, — Марко наклонился и легонько чмокнул его в макушку, растрепав ее потом, — не скучай тут, ладно? Пиши, звони — телефон почти всегда при мне.
— Все, иди, — Костя укутался с головой в одеяло, — я хочу спать!
— Спокойного утра, соня, — пожелал ему Марко, выходя из комнаты.
Джесси вымерял шагами коридор, в нетерпении дожидаясь окончания столь сопливого прощания. Он боялся, то, что сейчас бередит мозги
Тому Маркасу, коснется рано или поздно и его, а этого он не хотел — жизнь только начала налаживаться. Почти оформлены документы для Джека, уже собраны сумки для поездки в Мэн, а потом и за океан, и если вот сейчас все это рухнет, уже Джеку придется держать его, а не наоборот. Слишком много сил приложено.
— Еще день, и меня бы не было здесь! Ни здесь, ни там, ни где бы то ни было еще! Мне порой кажется, что наши с Ону, Реджи и еще черт знает с кем, жизни станут разменными монетами в ваших играх! — Джесси почти шипит на него, хватая за ворот футболки и протаскивая через дверь. Квартира Ону — Марко не забыл ее, — я не хочу быть здесь, когда это чудовище проснется, — исчез. Никак по-другому.
Ону не отходит от него. Как настоящая жена, она опекает Маркаса, обтирает тело, меняет компрессы на лбу, и все только чтобы он перестал корчиться в агонии. Он кричит только одну и ту же фразу, раз за разом. «Уйди! Пошла вон! Я опасен!», — только эти слова вырываются из его глотки, а сам он уже и дышит через раз, загнанный чем-то. Марко отодвигает ее в сторону, жестко хватает его за голову, смыкая руки на затылке.
Pontem.
Он в черном дворце, что Маркас создал, потешая собственное самолюбие. Пол заливает кровь, отливающая синим в сплошной тьме, где-то в глубине зала метается Демон Жажды, пожирая кошмаров. И там, на троне, скованный немым страхом, восседает Маркас. Картина, отражающая все, к чему он шел все это время. Нити, на которых подвешена жизнь Тома, медленно рвутся, а он лишь смотрит из тени. Слабый, ничтожный и глупый.
Марко бросается на демона, закрывая глаза человечьего лица ладонями.
— Captus et reditus daemonium siciente* — крикнул Марко, а зверь, визжа и завывая, начал уходить под воду вместе с кошмарами, а гладь черной реки снова стала ровной.
— Спасибо… — тихо произнес Том, теперь вмороженный в угольный монолит только спиной, — его нужно остановить, иначе он…
— Что ты творишь! Он мог убить Тома! — Кричал Марко, печатая шаги по направлению к трону, — fortis torque, valet verba mea. Copias ignis, aqua et terra conjure: Ne vos regis animum. Clavem. Arce. Linguam.*
Закончив заклинание, Марко с полного размаха хлопнул в ладоши. Хлопок громом отразился от стен и купола залы, проник в само естество Маркаса, пригвоздив его к трону. Он не мог двинуться, не мог говорить, он просто сидел там, скованный своим страхом, заклинанием, что он сейчас не в силах побороть и виной, что не справился сам. Остался таким, каким был и тысячу лет назад. Маленьким напуганным мальчиком, которому судьба подарила лишь мир.
— Ты хотел свершить Аур-Кииран? Хотел извратить столпы магии творения, чтобы получить тело? Я сделаю это за тебя, сукин ты сын, — Марко задыхался от злобы, — только на круге пленения останется твоя кровь, а не его! Я сотру тебя с каждой страницы истории, и ты будешь забыт. Мертв и забыт!
— Марко… не надо, — Том отзывается тихо, но оба они его слышат, — я сам отдал ему это тело. Оно мне больше ни к чему.
— Мы сможем его отпустить, Том. Отпустить их обоих. Нужно лишь твое согласие, твоя воля. Я сделаю твою жизнь обычной, такой, какую ты хотел, — Марко разговаривал с ним, хоть и даже не видел. Он знал, что пленник льдов слышит все, что происходит здесь.
— Я люблю Маркаса. Он заслуживает этого, — Том признал то, чем чернела его река. Лед начинает таять под толщей крови, — он всем сердцем хочет лишь любви, которой мир никогда не давал ему. Ему холодно и страшно, потому он сейчас не двигается и даже не смотрит на тебя. Твои путы уже разрушены.
— Но… он же хочет убить тебя! — Марко опал на колени перед Томом. Почти добежав до него, — как ты не поймешь, он хочет занять твое место!
— Так его будут любить. Родители, Рик, семья Дженса, Ону… даже ты, Марко, будешь любить его. Он заслуживает этого. Но я — нет. Я заслуживал лишь одного человека, и потому стал причиной его смерти, и сейчас он там, на дне, задыхается моим горем. Проводи свой ритуал, я хочу уйти вместе с Дженсом.
— Этого не будет! Не будет, слышишь! Я спасу тебя, а не их! Они оба должны отправиться на тот свет! — закричал Марко, размыкая руки, — я убью их!
— Кого? — Ону бросилась обнимать очнувшегося Маркаса, а Марко обернулся стаей ворон и скрылся в открытом окне.
— Он хочет убить меня и душонку Дженса, обернувшуюся демоном. Убить, чтобы спасти того, кому не нужна эта проклятая жизнь! — он оттолкнул Ону от себя, — зачем ты таскаешься со мной? Что тебе от меня нужно?!
— Я не хочу терять то, что есть между нами, — честно признала Кумомори, — мог и не спрашивать, — она поднялась, и, задрав нос, вышла из спальни.
— Как же ты прав, — с горечью признал правду Тома Маркас, сгребая пальцами волосы, — насколько же ты прав…
— Волк огрызается, потому что видит ножи, что способны вспороть его брюхо, и людей, что держат эти ножи в руках. Им движет только жажда жить. Ты — волк, а я зря пытался охотиться на тебя, — отвечает Том, а сердце этого тела сжимает от дикой боли, — прости меня…
— Ты ведешь себя, как слабак. Только извиняешься и извиняешься, просишь и просишь! — шипит Маркас, сгибаясь от боли в позу эмбриона, — как можешь ты вот так…
— Потому что я слабый. Слабый, и не отрицаю этого. Не будь я таким, ты бы сейчас не правил этим телом.
***
Звенит музыка ветра, а в нос забиваются въедливые запахи благовоний. Что-то, отдаленно похожее на запах хвои путается струйками дыма в волосах, забирается под одежду, скрывает полумрак этой лавки белёсой пеленой. Он будто попал на барахолку, в узких проходах меж стеллажей и полок, нагромождений товара и простого мусора можно было отыскать все, что угодно. Кроме хозяина этого хаоса.
— Томо, твою-то мать! — обессилев от бесполезных блужданий в этом лабиринте, крикнул Марко, — сколько можно играть в эти игры!
— Иктоми, пожалуйста, — ответил ему голос из-за угла, — или мне называть
тебя полным именем?
— А то ты его помнишь, — шикнул на исчезнувшую тень Марко, — я не просто так к тебе пришел.
— Я знаю и помню многое, Магнус Рей Костас О’Хара из топей Фландрии. Мне всегда было любопытно, что таит в себе это имя, — в этот раз голос раздался откуда-то сверху, а Марко увидел лишь два карих огонька, сверкнувших в полумраке, — пожалуй, это будет моя плата за то, чего ты хочешь.
— Может быть, ты для начала покажешься, чтобы я смог сказать тебе все в лицо? — Марко сел на какой-то шаткий древний стул, который, кто бы мог подумать, затрещал и сложился. Пытаясь встать и не задохнуться во взлетевших клубах пыли, Марко чуть ли не зарычал.
— Уговорил, — к нему вышел невысокий, роста десятилетнего ребенка, мужчина, который, судя по чертам лица и цвету кожи, принадлежал к коренному населению Америки. Длинные волосы, хоть и он живет в такой грязи и пыли, были чистыми и блестящими, даже не смотря на то, что кончики влачились за ним по полу, — я жду твоего рассказа!
— Магнус — мое имя от рождения. Рей и Костас, Константин, если угодно, — имена, что я носил, когда предыдущему имени пора было умирать. О’Хара — фамилия единственного человека в этом мире, которого я любил, живя еще настоящей жизнью. Если бы не закостенелая тогда вера, я бы назвал его своим мужем. Я родился в северной Фландрии, но мои родители были простыми крестьянами, у них не было фамилии. Потому, после того, как перебрался в окрестности Эдинбурга, я стал называть себя Магнусом из Фландрии. Это ты хотел услышать? — Марко было больно ворошить прошлое, но такова цена, названная воплотившимся божком.
— Одной части твоей жизни нет в этом имени. Почему? — спросил в ответ Иктоми, — мне платят тайнами, Марко. И платят щедро.
— На страницах того имени слишком болезненные потери. Я думал тогда, что смогу отпустить, смогу смириться, смогу освободить Аластара, звезду моей первой жизни, но оно оказалось сильнее меня. Если эта тайна — твоя плата, боюсь, я не смогу ее заплатить.
— Ладно, старичок, — с неожиданной легкостью этот карлик запрыгнул на стол, возле которого стоял Марко, и потрепал его по макушке, — что тебе нужно?
Марко протянул ему список, написанный за время блужданий меж бурунами хлама. Тот глянул на него, и лицо его сразу изменилось: оно будто потемнело, стало старше не на один десяток лет. Морщины собрались на лбу и меж бровей, а сом он вдобавок к своему росту, сгорбился. Тем не менее, он скрылся за одним из стеллажей, пару раз прошел мимо Марко и, в конце концов, вернулся с мешком с травами, звенящими бутыльками и прочей атрибутикой.
— Я и тогда, давным-давно, не одобрял твоих намерений, — угрюмо ответил Иктоми, протягивая мешок Марко, — но сейчас… кто в этот раз станет жертвой твоих страхов?
— Тот, кто сдался так же, как когда-то сдался я. Я не хочу его смерти, но боюсь того, что может сотворить чудовище в нем, когда обретет полную власть. Оно уже сотворило то, от чего даже чернокнижники воротили бы носы. Такую мерзость свет видит слишком редко.
— Не тот ли это мальчик, которому ходящий в шкуре медведя напророчил стать гибелью твоего мира? — Иктоми искоса глянул на него, — я слышал, что дух, привязанный к его душе сильнее всех, кто когда-либо жил в этих землях.
— Тут ты прав. А кто тебе рассказал о нем?
— Ветер и солнце. Ветер очень не любит, когда тот, кто не должен летать, заставляет поднимать себя в цепких руках. Он любит своих детей — орлов, и ненавидит, когда кто-то подражает им. А солнце светит для каждого и видит каждого. И оно было беспокойно, когда в сетях темной магии его черная макушка пропала из виду. Он теряется слишком часто.
— Ты так и притворяешься, что говоришь с духами природы. Вроде бог, а врешь, как человек, — Марко протянул ему руку, — не хочешь говорить — дело твое. А мне пора.
— Сегодня будет гроза, Марко. И гроза эта не принесет ничего хорошего.
