Десятый Круг

— Зачем мы здесь? — Костя спрашивает Марко, уже скрывшегося за чердачной дверью, — никогда не любил здесь бывать, угнетает это место. — А, по-моему, здесь очень даже красиво. Живописно… — Марко, растрепанный, в вещах того же Артема, стоит, опираясь локтями на поручень. Под его ногами почти шестьдесят метров свободного падения, но его это почему-то не беспокоит, — а угнетает оно тебя не просто так. — Тут еще какой-то призрак? — Костя попытался стать как можно ближе, так не настолько страшно. — Будешь? — Марко протянул ему пачку своих сигарет, — сегодня доставили. Очень вкусные, не то, что твои. — Отвечай! — Костя как-то по-детски притопнул, а Марко даже взглядом не повел, закурив. — Страшно? — на макушку легли чьи-то холодные руки, — да, я есть. — Кто ты?! — Костя подпрыгнул, озираясь по сторонам, но не увидел никого, — Где?! Я не вижу тебя! — укрыв голову руками, он осел на пол. — Не пугайся, Кость, он не страшный. Тем более, не опасный, — Марко легко коснулся его макушки, отчего тот немного расслабился, — он сидит на твоих плечах. — Что? Как?! — Костя начал испуганно трепать себя по затылку ладонями, — слезь с меня! Слезь, пожалуйста! — он уже почти закричал. — Дай мне руку, — Марко протянул ему ладонь. Взявшись, точнее, уцепившись, за нее, Костя смог хоть немного выдохнуть, — ты никогда не чувствовал, что в таких местах будто душа тяжелеет? Мысли не те в голову лезут, тянет заглянуть за край… — Я об этом и говорил… — нервно, глотая окончания, пробубнил парень, — заставь его слезть, Марко, пожалуйста! — Если б я не сказал тебе о нем, ты бы даже не задумался. Не бойся его, говори с ним, а не со мной. — Кто бы ты ни был, пожалуйста, встань передо мной, а не на меня, — Костя старался быть спокойным, — я хочу увидеть тебя. — Ты меня не увидишь, — шепнул он, — я всегда буду за спиной. Не пытайся меня заметить, — его голос был унылым, неживым совсем. Оно и понятно. — Как тебя зовут? — Костя уже не чувствовал его бестелесной тяжести, только легкие невесомые касания до его шеи, похожие на мокрые локоны волос. — Отец сказал, что такому как я не нужно имя… — Ну, ведь тебя как-то называли? — парень из-за всех сил старался нащупать ту нить, которая приведет его к доверию, к тому, что поможет ему. Им обоим. — Ублюдок, Урод, «Эй, ты»… — в его голосе нет эмоций, он просто отвечает, словно он и не был человеком. Просто книга с воспоминаниями, — Выродок, Тварь… — Но как… ведь в школе, в детском саду… — Что это? — Спросил призрак, и касания его волос стали ощутимы на плече. — Ну, такие места, где детей учат писать, читать… — Я никогда там не был, а каково там? — его голос был скрипучим, ужасно холодным, будто звучал и не человек вовсе… будто он не был человеком. — Но ведь… ты же не ребенок, как ты… — сознание Кости лихорадочно подбирало картинки, которые бы объяснили, что с ним произошло. Ничего, кроме «Кловерфилд, 10» в голову не приходило. — Мать говорила, что за дверями живут чудовища, — волосы над плечом Кости слегка дрогнули, — что мне нельзя выходить. Я вышел только один раз, и тогда она… — Не продолжай, — Костю ужаснуло то, насколько он был прав в своих подозрениях. То, на что способны люди, пораженные безумием, — тебе больше нет нужды быть здесь, ты можешь идти дальше… — Куда это, «дальше»? — рванул ветер, и Костя почувствовал, как в лицо ему ударил беспокойный порыв. Он верит Косте. Он стоит перед ним, но все так же боится показать себя. — Покажи мне свой мир, и я укажу тебе путь, — парень не понимал, что говорит, но, вместе с тем ощущал, что не ошибался. Что-то, над чем он был невластен, указывало правильный путь ему самому, а он лишь повиновался.       Мир вдруг начал терять краски. Все стремительно чернело, сливаясь в одно темное пятно, обступающее их со всех сторон. Он видел лишь себя, замершего с протянутой рукой и смешным лицом, видел Марко, который, оказывается, озадаченно наблюдал за ним все это время. В этой тьме Костя не видел ничего, будто кроме них и не существует ничего больше. Только они. Только здесь. Он оглянулся, не зная, что ему делать. Он ожидал чего-то, что укажет ему путь, но здесь нет ничего. Абсолютно ничего. Бессилие потихоньку одолевает, и гложет сознание мысль, что он все же не сможет помочь бедному парню, застрявшему на крыше. Мысли текут единой рекой, и Костя уже чувствует все, что чувствовал он тогда. Единственная мысль. «Я больше не вернусь туда», — все, о чем он думал перед тем, как его жизнь прервалась. Ни слова больше. Он подошел к краю крыши. Здесь в нем родился страх, непреодолимая стена, отгораживающая его от высоты, лежащей под ногами. «Мы должны сделать это», — шепнул ему Костя, ощущая сопротивление парня. У него больше силы, он справился с ним. Секунды свободного падения. Сладкое, одурманивающее разум чувство. Свобода. Человек без имени и лица, без жизни и смерти, наконец, свободен. От оков безумной семьи, от увечий жизни. Он принял свою смерть и обрел в ней покой. Настоящий. Вечный. — Тяжело, правда? — Марко вложил в его ладонь зажженную сигарету, — Добрых три дня я искал место, где смогу показать тебе что-то подобное, а оно оказалось так близко. — Что это было? — Костя навалился на плечо Марко, затягиваясь необычайно вкусным дымом. — Твой дар, настоящий, такой, какой он есть. Что ты почувствовал, когда все кончилось? — Я… счастлив? — Костя, казалось, не понимал сам себя, — мне было так больно пропускать через себя даже две минуты его жизни, а он жил так годами. Бедный парень, — Костя шумно затянулся, — а потом, когда он все же прыгнул, мне стало так легко, я словно крылья обрел. Для него это было настоящей эйфорией. — От этого ли ты был счастлив? — Марко видел его насквозь. — Даже от того, что просто помог ему, — парень не думал скрывать, — он не должен быть один. — Твоя доброта спасла его, как и меня тогда. Как думаешь, мы чем-то отличаемся? — Марко легко. Он не видел и не чувствовал всей его боли. — Не сравнивай. Ты жив, и это главное, — Костя обнял его, подлезая под руку, — а еще он не начинал седеть. — А я… да? — Марко легко погладил его по плечу, только сейчас понимая, что парень все еще не отошел от увиденного, — идем домой или еще постоим? — Давай еще по одной? — Костя выудил из его кармана пачку, зубами доставая сигарету. Акробат-фокусник.       Марко снова кажется, что то, оставшееся в далекой Америке, того не стоит. Ненависть, хлещущая через край, боль, которую Марко унять не в силах. Злоба, свершенные ошибки, все это где-то там, где уже темнеет горизонт, где ночь уже вступает в свои права. Здесь, рядом с Костей, ему хорошо и спокойно, здесь он может спокойно дожить ту жизнь, что ему отмерена, перестать питаться жизнью иссыхающего источника, что когда-то давал ему безграничную силу. Закрывал рану, которой никогда уже не зажить. — Я, получается, медиум? — Костя оперся о поручень спиной, разглядывая золотящиеся солнцем облака, — а кто ты? — А я маг, такой, о которых сказки пишут. Правда магии моей только на фокусы и хватает, — Марко щелкнул по сигарете, отчего та полетела далеко вниз. — А кому нужно больше? — Костя улыбнулся, — не очень интересно жить когда знаешь, что можешь разгонять облака и метать молнии. Самооценка взлетит и собьет крышу, — он засмеялся, а Марко про себя отметил, что с Томом все было совсем не так. Скорее, крыша обрушилась на растоптанную самооценку, похоронив ее окончательно. — С самой первой встречи я поражался твоему умению судить о чем-либо. Так просто и непредвзято… — Марко задумался. Когда-то и Том относился к нему так же, — ты удивительный человек, Костя. — Я хочу тебе верить, — признал парень, — хочу, потому что устал верить только самому себе. Ведь все те бомжи, люди в реабилитационном центре… — Косте было тяжело признать даже то, о чем он говорит сейчас, — они просто пользуются добротой других, и ради этого большинство из них готовы на все. Им нельзя верить, даже если всем сердцем хочешь этого. — Видимо, ты тоже обжегся верой в людей, как и я. Не расскажешь? — Артем изменял. Много раз, а я раз за разом закрывал глаза и отворачивался от этого. Я любил его, и мне было плевать на то, что я должен был для этого вытерпеть. Я верил, что он возвращается потому, что любит меня, потому что не может по-другому… как я не мог.       В этот раз Марко не спрашивал. Он просто прижал Костю к себе, а тот обнял в ответ, осторожно оглаживая спину. Он должен был хоть кому-то об этом рассказать, ведь когда мысль озвучена, ее легче отпустить, сжиться с ней, принять ее такой, какая она есть. Отпустить, простить и забыть. Не оставаться в прошлом, которое каждую секунду жизни приносит только дикую боль. Он и без этого вынес слишком много в своей жизни, с него просто хватит. Костя резко вздрагивает, выпрямляясь в руках Марко. Он снова начал засыпать, но теперь он уже не видит в Марко свое прошлое.       Возможно, теперь он его настоящее.

***

      Пустота. Единственное, что окружает его уже которую неделю. Вчера он потерял сознание, когда шел на кухню за очередной дозой снотворного. Наверное, от голода. Джек уже не помнит, когда ел в последний раз, да и в чем измеряется это самое «когда». Дни за закрытыми шторами превращаются в один уныло-тянущийся момент, бесконечный и безрадостный. Пустой.       В нем нет ничего, что могло бы зацепить спутанное сознание, ни одной искры, способной запомниться в удушающей бездействием тьме, из которой он не выходил уже слишком долго. Она уже не отпустит. Не даст снова жить, будто ничего не было. Она пуста, но это еще не значит, что Джек не чувствует ее. Она везде, оседает пылью и грязью на стенах, забивается в легкие, вытесняя кислород. Джек дышит ею, даже не пытаясь от этого отказаться. Ведь она притупляет боль, которую ему приносит каждая капля чистого воздуха, живого, настоящего.       На днях приезжали мать с сестрой. Они кричали, бились в дверь, звонили в полицию с требованием открыть. Почему-то они знали, что он там, а не где-то еще, что он жив, а не разлагается телом, как и душой. Это все продолжалось больше четырех часов, но они ушли, оставив под дверью конверт с письмом от отца. «Здравствуй, сын. Так уж сложилось, что я испортил все отношения с тобой, и думаю, что уже не смогу их исправить. Спустя столько времени я вдруг осознал, что не имел права, никакого права, обращаться так с тобой. Ты лучшее, что я создал за свою жизнь, и, хоть я и не хотел этого признавать тогда, ты нужен матери и сестре. Нужен мне. Когда я… поступил так с тобой, я был зол, но не на тебя, как думал тогда. На себя. Я считал, что неправильно воспитал тебя, что своими руками загубил свое же наследие, что сломал тебя когда-то. Я просто не хотел сознавать, что ты такой, какой есть, и я не могу ничего с этим сделать, даже если меня это не устраивает. Ты не мой подчиненный, и я не вправе требовать от тебя чего-либо, менять тебя. Мне уже давно следовало понять, что наш мир изменился, и я должен был поменяться вместе с ним. Принять твою жизнь. Но я не смог переступить через себя, потому пишу это письмо. Нет разницы, кого ты любишь, главное, чтобы тебя любили в ответ. Спустя столько времени, я вдруг ясно понял, что ни разу за всю твою жизнь я не показал, что люблю тебя, хоть это и было правдой. Солдата учат, что его слабые места должны быть спрятаны, укрыты броней, чтобы никто не смог до них добраться. Вы с мамой и сестрой — мое слабое место, я не представляю жизни без вас, и твое отсутствие дало мне понять это. Я не лелею надежд, но прошу прощения. За все, что сделал с тобой. За всю боль, которую причинил. Прости меня, Джек, большего я у тебя просить не смею.       P.S. Завтра я улетаю в Ирак. Не знаю, вернусь ли, потому я не мог оставить то, что встало между нами. Буду ждать звонка. Я все же хочу извиниться вживую, а не посредством бумажек. Не злись на маму и Кейт, они не виноваты в том, что побоялись тебя защитить. Какое мы — я — право имели вплетать беззащитных женщин в это побоище. Им тебя не хватало, надеюсь, они отдали это письмо лично тебе.       Ирвинг Джойсен, 23 мая»       Джеку не стало лучше. Ни на йоту. Эти слова сквозили правдой, раскаянием, но ему это не было нужно. В одном отец был прав — посредством бумажек раскаяние выходит ненастоящим, сочиненным. Таким, каким оно быть не должно. Да, сейчас он «принял его таким, какой он есть», но что с ним станет, если он увидит Джека с парнем, если вдруг это всплывет, когда он будет запивать свои кошмары виски или, того хуже, фенобарбиталом? Он слетит с катушек, и Джек снова окажется разбитым и растоптанным, на пороге своего дома. Джеку не станет спокойнее, пока он не увидит это в его глазах. Глаза отца никогда не врут, по ним его можно прочитать как открытую книгу.       Снова звенит дверной звонок, в этот раз отзываясь дикой головной болью в затылке. Еще из колледжа Джек помнил о кластерных головных болях, но никогда не думал, что это настолько ужасно. Да и откуда они? Сразу, без причин и предпосылок? Скорее, простая психосоматика, но пара таблеток обезболивающего все-таки проглочена. Даже стоя перед дверью, Джек не сразу решился открыть. Он уже слышит за дверью голос сестры, но что-то все равно не дает спокойно щелкнуть замком. Возможно, это все еще не так просто, как он уже успел представить. — Джеки, я слышу тебя, — говорит мама. Чертовы тонкие двери, — мы не сделаем ничего плохого, мы просто… — Что вам нужно? — набравшись сил, Джой все же распахнул дверь, давая своей семье задохнуться испугом.       Перед ними стоял высохший до ужаса, обросший парень с впалыми глазами, жуткими синяками, весь дрожащий от голода и холода, который окутывает здесь все. Грязные вещи, запах грязного тела, взъерошенные волосы, засаленные настолько, что уже торчат в разные стороны. Исцарапанная во сне шея еще кровит — он потерял контроль над собой, он видит себя в петле, и все вокруг смеются над ним. Капилляры в глазах густой сетью покрыли серые склеры, а следы от высохших слез уже не только ощутимы, но и видимы. Джек гниет снаружи, потому что убит изнутри. — Господи, сынок, что ты сделал с собой? — мама бросилась обнимать сына, наплевав на все, чего посторонилась ошарашенная Кейт, — ну, ничего, сейчас мы тебя отмоем, побреем, и будешь свеженький! Вернешься с нами домой, и заживем хорошо! Снова, как раньше! — Там не мой дом, мам, — вяло протянул Джек, — мой дом здесь, рядом с… — захлебнулся своим отчаянием. — С кем, мальчик мой? — Джек не узнавал ее. Что-то в ней стало совсем не таким. По-хорошему не таким. Она как будто только молодела с их последней встречи, — где этот человек? — Я…я…я не знаю, — он уронил голову на ее плечо и заплакал, — он исчез почти месяц назад, и я… я не могу без него! — И весь месяц ты вот так… — Кейт подошла ближе, огладила его волосы, — господи, Джек, ни один человек этого не стоит! — Откуда тебе знать?! — Джек рванулся вперед, но мать остановила его, — Всю жизнь в этой семье любили только тебя! Тебя, лицемерка, тебя! Откуда тебе знать, кого это, любить кого-то, когда сама ты не любишь, и не любила никого?! — он не понимал, чем она заслужила это. Но он знал, что должен был это сказать. — Я всю жизнь любила тебя, мудак! Потому что никто больше этого не делал! — Кейт выбежала на улицу. Джек увидел слезы в ее глазах. Он добился своего. — Ну, зачем ты так, сынок? Ведь она не хотела причинить тебе боль… — мама мягко гладила его по спине, но это уже не успокаивало. — Уходи отсюда. Уходи за той, кого ты по-настоящему любишь, а я останусь здесь. И передай отцу, что я не верю ни одному слову в этой его «исповеди»! — Но Джек, я… — она даже не думала возражать словам Кейт, а он и не думал слушать дальше. — Уходи, — он оттолкнул ее и скрылся в комнате. Там его никто не тронет.       Мама ушла. Она не пошла за ним, она не стала отрицать жестокой правды этой семьи. Джек видел из окна, как они еще несколько минут посидели на лавочке у подъезда, а потом скрылись из двора. И чем дальше они были от него, тем ему было больнее. Джек ждал, что вот сейчас они вернутся, снова обнимут, поймут, что ему слишком больно подпускать к себе людей. Но этого не случилось. И потому он упал на пол, снова заплакав. Беззвучно, бессильно, только лишь слабо дергаясь. — Мы идем в ванную, — знакомый голос, только сил противиться уже нет, — что ж ты с собой творишь… — Но ты… ведь я… — Джесси не стал включать свет в ванной, куда принес Джека. Зашумела вода, и вскоре Джек был в ней, обжигающе горячей, скрылся по самый подбородок, — зачем все это? — Ты говорил, что от боли тебе станет легче, — Джесси достал бритву из-под раковины, антисептик и бинты, — пусть так, — осторожно лезвием он прошелся по предплечью Джека, — кровь слабыми каплями потекла в воду. Больно, но ничего важного не задето, — ты сводишь меня с ума, и мне ничего не остается, как потакать тебе. — Глубже, пускай это закончится, — Джек зашипел, когда бинт, пропитанный антисептиком, укрыл надрез, — я так устал, так устал быть ненужным. Ни маме, ни сестре, ни отцу, ни Тому. А ведь больше никого нет. Что мне делать? — Джой почувствовал на своем порезе новую кровь, но уже не свою. — Быть со мной, Джеки. Со мной, ради меня. Пока я здесь только ради тебя. Я пытаюсь быть рядом, пытаюсь тебя понять, и если ради этого нужно вытерпеть пару порезов, я сделаю это. Мне не нужен никто, только ты. Если хочешь, я разведусь с Энн прямо завтра, брошу все, и останусь с тобой. Хочешь? — Ни к чему рушить свою жизнь ради другой, что уже не собрать, — а слезы все текли, разбавляя солью мутную красную воду. — Мы соберем, Джеки, я обещаю. По крупинкам, по кусочкам, но соберем снова. Ты мне веришь? — Джесси снова полоснул лезвием по его коже, и в его глазах снова мелькнула ясность. — Я стараюсь, но… это так сложно, у тебя не хватит сил, а у меня их уже не будет. Я не вынесу еще одного падения. — Я считал тебя эгоистом, но теперь… тебя никогда никто не любил, и ты старался восполнить эту пустоту, жалея себя. Только теперь я это понял. Прости, что я не сделал этого раньше, — Джесси легко поцеловал его руку, а потом и сам зашипел от второго пореза на собственной руке, — прости. — Ты не дал мне сдохнуть здесь, ты видел меня таким… это я должен просить прощения. Такого не заслужил даже ты, — Джек все так же зол, хоть и пытается что-то изменить. Вот она, связь, которой Джек связал себя с Томом за годы их дружбы. — Я могу унести тебя так далеко от мира, что никто не причинит тебе вреда. Там ты сможешь собрать осколки, и снова стать собой. Никого, только море вокруг. Хочешь? — Я не хочу быть один, — Джек закрыл глаза и откинул голову, когда Джесси начал осторожно намыливать его волосы, — боюсь того, что пойму, если останусь один на один с самим собой. — Я буду с тобой. Для меня это не проблема, совсем нет, зато так тебе будет спокойнее и легче. Эта квартира, воздух в ней… он душит, — Джесси шумно вдохнул носом и сморщился, показывая, насколько ему противна эта атмосфера. — Потому что она не моя и не твоя. Она… — шумно сглотнул, — его. И всегда была его, как бы он не считал, что я теперь здесь хозяин. Я без него здесь никто, пустое место, я… — Т-с-с, — Джесси пощекотал мыльной рукой за ухом, отчего защелкали пузырьки, — он сейчас не важен. Поднимайся, я включу свет.       Свет загорелся, а Джек просто молча повиновался, весь сжимаясь и закрываясь, прячась от света и касаний Джесси с мочалкой в руке. Он готов даже оттирать грязь с тела Джека, копаться в уже совсем не метафорическом грязном белье. Где граница того, что он еще готов сделать ради Джека? — Выйди, я хочу… — он замялся, но Джесси отчего-то стало все понятно. Он достал из своего рюкзака упаковку новых бритв и молча вышел, закрыв дверь. Оставил столь нестабильного человека с добрым десятком режущих поверхностей в одной комнате. Разумно. — Красное или белое? — из кухни спросил Джесси. — Прозрачное, можжевеловое, — вяло отозвался Джек, — в холодильнике, на двери. — Как пожелаешь, — Джесси вытянул бутылку со знакомой надписью на лимонно-желтом фоне и поставил на стол. Спустя несколько минут зазвонил звонок, и Джесси вышел за дверь. Он вернулся, шурша пакетами, и принял что-то раскладывать на тарелки, — птица или рыба?       Джек не стал отвечать. Он сидел, уже закончив свои дела, но понимая, что Джесси не оставил ему полотенца. Выходить так было до ужасного стыдно, попросить — и того хуже. И потому он сидел в уже пустой ванной, как ребенок, боящийся разозлить родителей. Маленький ребенок, не видящий выхода даже из такой пустяковой ситуации. — Джек? — настороженно позвал беззаботный до того Джесси, — я войду? — Нет! — тот резко встрепенулся, а жаром его щек уже, пожалуй, можно было костры разжигать, — иди на кухню, я скоро… — Полотенце под дверью, прости, — Джесси выдохнул и отправился заканчивать ужин, так и не дождавшись ответа о его сообразности.       Джек выдохнул. С ним все легко. Он все понимает, все учитывает. Джек будто в утопии, где каждый шаг правильный, где все легко и достижимо. Джесси пытается создать эту утопию. Город Солнца для отдельно взятого человека. Джек подпоясался полотенцем и быстро скрылся в комнате, оделся, но еще долго не находил в себе сил, чтобы присоединиться к Флайерсу. Тот не торопил, он уткнулся в телефон и тихонько хихикал, листая ленты социальных сетей. Ни к чему торопить то, что к данному моменту и двигаться-то не должно было. — Дай я перевяжу, — Джек принес бинты с перекисью из ванной, — до сих пор кровоточит. — Ты не должен стыдиться меня, ведь я уже видел все, и все, что я видел, мне понравилось, — он легко улыбнулся, все же протягивая руку. Бинты легли профессионально и туго, вовсе не как на предплечье самого парня. Джесси в этом мало смыслит. — Позволь мне самому решать, — Джек казался уверенным, бинтуя руку. Работа его будто спасала от всего вокруг. Джесси еще никогда не осознавал простоту смысла фразы «уйти в работу с головой». Все на самом деле так просто. Джек поднял глаза на Джесси, закончив с повязкой, и сказал, приподняв бровь, — индейка. — И в этом я безнадежно… выиграл! — улыбнулся Джесси, — курицы не было, потому взял индейку. Паста с индейкой и шампиньонами под соусом карбонара! Убирай все со стола и бери вилку. — Звучит вкусно, — заметил Джек, — давно я… не ел, — и, предвосхищая абсурдный вопрос Джесси, продолжил, — вообще. — Думаю, хватит еще на завтра, так что успеешь наесться, — Джесси поставил перед ним тарелку, и сам сел напротив.       Вот теперь стало понятно, насколько долго он голодал. Опустела уже вторая тарелка, в то время, как Джесси не съел и одной своей. Джек уплетал пасту, весь перемазался соусом, облизывался и восторженно вдыхал запах каждой новой порции, что уже ждала своей участи. «Теперь я знаю свое любимое блюдо!» — с восхищением заметил он между делом, и даже не обратил на это внимания, продолжая уплетать макароны. Джесси он показался очень смешным, когда дочищал кусочком хлеба первую тарелку, а на его носу осталось белое пятнышко от соуса. Он как-то засмущался, увидев смех Джесси, а потом расслабился, когда тот назвал его оленем Рудольфом и вытер нос салфеткой. Он стал таким живым, таким настоящим. Будто вернулся на два месяца назад, когда они наконец познакомились вживую, он тогда смущался, еле мямлил, отвечая на живые вопросы Джесси, но ему нравилось это, он был доволен. Как доволен и сейчас. Но он хочет еще, глаза так и остались голодными, но совесть уже не позволяет. — Иди уже, все нормально, — Джесси кивнул на плиту, где стоял сотейник с пастой, — я понимаю. — Это… красное, хорошо? — ответил Джек и на второе предложение Джесси. — А я открыл белое. Эх, придется выпить обе, — Джесси игриво улыбнулся, — тебе — Шато де Прованс девяносто восьмого года, а мне — самое хорошее из того, что я нашел в Уоллмарте, — он засмеялся, глядя на то, как на него уставился Джек после того, как было озвучено название первой бутылки, и то, как он прыснул со смеху от второго, — что? Я просто больше люблю белое. — Значит, будем пить белое, — Джек сел на свое место, и, громко выдохнув, принялся за третью тарелку. Котолакам свойственен непомерный аппетит. Знал бы Джек о своей сути, — а красное — в дорогу. — В дорогу? — Джесси с недоверием посмотрел на Джека, — ты собрался ехать домой? — Ты сам хотел куда-то меня увезти, а теперь спрашиваешь, куда я еду, — еда явно мешала ему формулировать мысли. — Боюсь, в самолет с вином не пустят, а перелет в багаже ему навредит, мне кажется, — чем-то он Джоя удивил. — Куда мы летим? — он насторожился. — Дания, — как можно спокойнее ответил ему Джесси, — Весна на Самсё прохладная, но комфортная, ты же любишь такой климат, небольшой городок, но мой дом в отдалении, я арендую его у местного жителя, когда хочу отдохнуть от мира. Там так красиво по ночам, а еще… — Стоп! — Джойсен даже от еды отвлекся, — Дания? Ты издеваешься? Ты вот так просто хотел увезти меня в другую страну? На другой континент? — Ну, да? — Джесси пожал плечами, он не видел в этом ничего такого, — там говорят по-английски, на крайний случай, я буду с тобой. Я нашел себе работу на острове, три дня в неделю, но нам хватит. Думаю, тебе будут рады в местной больнице, я же вижу, тебе нравится все это. — И все же… Дания? Я просто никогда даже за границей не был, не то чтобы на глухом острове в Балтийском море, — в ответ Джесси удивленно хмыкнул, а Джек пояснил, — я просто люблю географию. Может быть, просто переедем? — Решать тебе, Джеки, я не заставляю. Просто это место… оно всегда спасало меня, когда от мира хотелось проблеваться. Я подумал, оно поможет и тебе. А еще на скалах у побережья живут тюлени, — мечтательно улыбнулся Джесси, — не заставляю, и не тороплю. — Спасибо, — Джек положил свою руку поверх его. Это была самая настоящая благодарность, которую только слышал Джек за всю жизнь, — ты останешься сегодня? — Если ты отпустишь меня буквально на час, я останусь. Надо забросить начальнику законченные документы, и я свободен, — Джесси сжал его руку, — я быстро. Угу?       Джек коротко кивнул и продолжил уплетать остывающую еду, а Джесси обошел его, и, поцеловав в макушку, скрылся за входной дверью. Джек остался один, наедине со своими мыслями, и оставшейся в сотейнике пастой. Но есть резко расхотелось, а пустота снова вгрызлась в подкорок. Чего-то здесь не хватало, что-то в этом доме высасывало энергию, подталкивало за ту грань, где все казалось нещадно серым, безразличным и пустым. Что-то, что, пожалуй, не зависело от Джека, но влияло, когда он был особо уязвим. Когда он был один. Он вышел на балкон, сел на толстый парапет, опершись на соседский балкон спиной, и набрал знакомый номер. — Прости меня, я просто… Это не то, что я думаю, точнее, не так… В общем, я всегда завидовал тебе. Белой завистью, я не желал отнять у тебя любовь родителей, просто мне самому ее так не хватало, что я не сдержался, и… прости, — на одном дыхании проговорил Джек, и после его слов повисло молчание, кажущееся сейчас безнадежно долгим. — Ничего, я видела, в каком состоянии ты был, — Кейт спокойна. Она не переживает по поводу его слов, хоть и слышно, что она свыклась с его мнением, — это мне надо извиниться перед тобой, я бросила тебя, когда ты больше всего во мне нуждался. В нас с мамой. — Вы еще не уехали? Я подумал, стоит вас все же пригласить, мне немного полегчало, — Джек закурил сигарету, которую нашел в ящике в шкафу. Том распихивал их везде, и теперь все они остались Джеку. Светлым воспоминанием о спасении от проблем. Он не курил раньше, но почему-то подумал, что пара сигарет ему не повредит. — Жди! Мы остановились совсем недалеко, скоро будем! — радостно прощебетала сестра, сбрасывая звонок. — Надеюсь, Джесси не вернется раньше, — выдохнул Джек, утыкаясь в телефон и сжав сигарету в зубах.       Спустя каких-то двадцать минут дверь хлопнула, и Джек успел только войти в квартиру, как Кейт бросилась на него, в этот раз отмытого, причесанного и побритого. Мама все еще стояла на пороге, глядя на них, таких радостных. Она слишком счастлива сейчас, чтобы делать хоть что-то. — Я так скучала по настоящему тебе! — весело сказала Кейт, пока Джек обнимался с мамой, — так скучала! — И я скучал. По вам обеим, — он, наконец, отлип от мамы, и теперь жестом пригласил их на кухню, — паста немного остыла, но это поправимо. Садитесь, я сейчас, — Джек зажег конфорку, поставил сотейник на огонь и принялся перемешивать в нем пасту. — Ты приготовил? Значит, будет вкусно! — Кейт уже взяла себе вилку, и теперь в предвкушении ждала свою тарелку. — Нет, не я, но от того оно хуже не стало. Я бы съел все сам, но совесть не позволит, а желудок лопнет, так что… Кушать подано! — Джек поставил перед ними тарелки, а сам налил себя чай в огромную кружку. — А кто готовил, если не ты? — мама с хитрой искоркой во взгляде смотрела на сына, — неужели тот самый? — Того самого надо было… отпустить давным-давно, — Джек немного засмущался, — а автор этого шедевра скоро вернется. Думаю, с ним у меня хоть что-то выйдет. — А кто он? Мы его можем знать? — Кейт, видимо, от напущенной интриги, потеряла аппетит, и теперь смотрела на брата, с интересом размышляющего о том, как они могли бы узнать о Джесси. — Коннор, наш сосед, помнится, однажды нахваливал тебе свою новую систему сигнализации, — он обратился к матери, а та, подумав с минуту, кивнула, — так вот, это «Хаммер Секьюритайз», а они являются дочерней компанией «Флайерс Инкорпорейтед»… — И-и-и? — мама качнула головой, ожидая продолжения логической цепи. — Джесси Флайерс, будем знакомы, — Джесси, возникший из ниоткуда, в прочем, как и всегда, протянул маме Джека руку. Мать обомлела, но протянула руку в ответ. — Ты можешь хотя бы стучать, перед тем, как войти? Меня пугает это твое умение тихо ходить! — недовольно огрызнулся Джек, а Кейт теперь удивленно переглядывалась между ним и его… Джесси. — А ты мог и предупредить, что к нам зайдут две столь прекрасные девушки, — в ответ ему услужливо бросил Флайерс. Уж и умеет он льстить. — Оливия Джойсен, — представилась мама Джоя, все-таки отпуская его руку. — Ну, ты даешь, братец! Да я на его инстаграм уже лет пять подписана! — она это почти прокричала, повизжала, а потом вдруг осознала, что Джесси, вообще-то, здесь, и теперь все трое смотрели на нее с недоумением, если не с испугом, — ой… — Да, ничего страшного, — Джесси прервал молчание, и подошел к Джеку, посмотрел на его кружку, и тот дал отхлебнуть своего чая. Кейт снова чуть не завизжала в ответ, — все порой выходят из себя. — Стоп, а… у теб… у вас же… — Кейт теперь не могла найти слов, а взгляд матери, устремленный на нее, становился все злее. Как взрыва ожидала. — Давай на «ты», ладно? Брак фиктивный, наши с Энн отцы вдруг решили, что нас стоит поженить. Уверяю, нас ничего не связывает, кроме дружбы. — Джек, а ты… — начала Оливия. — Да, я знаю, и знаком с его женой. Я верю ему, мам, — взгляд ее оттаял, когда она заметила руку Джесси на талии сына. Он вообще редко давал себя касаться тому, кому не доверяет. — Вы хорошо смотритесь вместе, — ответила ему мама, — а с таким умением готовить, думаю, и Ирвинг против тебя не будет, Джесси. — Ирвинг? — Джесси приподнял бровь, крепче прижимая Джека к себе. А тот, казалось, забыл, как дышать. — Отец Джека и Кейт, мой муж, — пояснила Оливия, — он вообще довольно категорично настроен по отношению к… таким, как вы, но эти полгода, что он провел без сына, заставили его осознать, как он ошибался в этом мире. — Хоть кому-то повезло с родителями, — Джесси легко чмокнул Джека в висок, расслабляясь, — моим просто до меня дела нет. — Повезло, — Джек фыркнул себе под нос, — такому везению не радуются, как правило. — Ирвинг подал прошение об отсрочке отправки, Джек. Если его удовлетворят, то ты успеешь с ним поговорить. Увидеть, что он не врет, — мама знала, что сказать. — Зачем ему все это? В кой-то веки он не поставил карьеру на первое место? — Джека расстроил разговор об отце. Слишком большую часть данного момента жизни он занимает. — Наверное, он понял, что был не прав, — ответила Оливия, отодвигая от себя пустую тарелку, — седина иногда все же приводит за собой если и не мудрость, то осознание ошибок.       Разговор неторопливо тянулся еще не час и не два, Джесси во всех красках и оттенках услышал историю отношений в семье Джойсен, он был поражен простоте этой семьи, тому, что они ничего не прятали в темных шкафах, не пытались скрыть темных моментов прошлого. Они были честны, они были точно такими, какими хотел видеть родных Джесси в своей жизни. Такими, каких ему не хватало. Оливия и Кейт ушли уже ближе к полуночи, осушив за праздной болтовней обе бутылки вина. Джек впервые за долгое время был незатененно счастлив. Ничего не мешало ему радоваться сегодня, ничего не закрывало теплый свет спокойного вечера. Даже старая тоска не так ныла в груди.       Джесси лежал рядом, листал ленты соцсетей, неторопливо поглаживая волосы Джоя свободной рукой. Тот же молчал, не двигался, лежа на бедре Джесси. Он просто замер, и, казалось, еще движение, и он замурчит, свернувшись клубком. Ничего ему больше не надо, только эта кровать, только этот человек. Джесси победил, даже ценой стольких поражений. — Когда вернется отец, я хочу поговорить с ним. Но потом я хочу уехать из этого города, и не возвращаться. Хочу начать жить заново, — Здесь не было никаких эмоций, он уже все решил. — И эта жизнь будет намного ярче, чем ты можешь себе представить. Ты не будешь против, если к отцу я поеду с тобой?       В ответ Джек укусил его за ногу, мягко хихикнув.