***
— Нам нужен новый бариста! — шипит в трубку Ноа, стараясь совладать со злостью от того, что ему приходится выслушивать борющуюся со стонами Ону, — чертова нимфоманка, будь добра исполнять свои рабочие обязанности в рабочее время! — но та только сбросила звонок. — Мы сегодня работаем сами, я так поняла? — Ив заскочила на стул рядом со стойкой, — ну, ничего, справимся! Ты за стойкой, а я на два зала! Переживем, братик! — Ноа всегда таял, когда она называла его так. — Если ты опустишь жалюзи на окнах, я смогу вам помочь, — Эш вышел из темного зала, как можно аккуратнее ступая по теням, — честно, малыш, я просто хочу тебе помочь. С вашей капризной клиентурой я работать не смогу, но вот кофе варить умею. — И с чего это ты вдруг ты решил отрастить руки? — все еще расстроенно спросил Ноа. Принимать помощь сложно, даже от Эша, — мне всегда казалось, что они тебе даны, чтобы тощие тельца лапать, а больше они ни на что не годны. — Я не первый год существую здесь, Дженс научил меня, но к чему мне было выпендриваться, если ты каждый раз бежал делать мой заказ, будучи таким одухотворенным? — Эш принялся проверять оборудование, наличие кружек и кофе, заглянул к поварам, зацепив на обратном пути фартук, одиноко висящий на крючке у двери. Он готов работать. — Смотри, как бы эти руки не отожгло кофемашиной. Я спасать тебя не буду, рембо недоделанный, — фыркнул Реджи, пытаясь выравнять дыхание. День уже подходил к концу, работа текла спокойно, ничего не мешало им работать, да и людей было не так много. Только-только Реджи начал успокаиваться, как, уже за двадцать минут до закрытия, к ним завалилась большая компания примерно из шести-семи человек, половина из которых была явно нетрезвой. Остальные все пытались их унимать, но те на их попытки отзывались только громким матом, да грохотом окружающего пространства. С их заказами Реджи постарался разобраться побыстрее, но, не успел он отойти, как одна из кружек, слава богу, с холодным напитком, полетела ему в спину. Эш не стал молчать, когда заметил это — судя по звукам, полетевшим беспокойным косяком из-за угла, пьяницам надавали по первое число, а сами они неплохо так раскошелились, прежде чем со свистом вылететь из заведения. Они ушли, грязь от их присутствия отчищена, но Реджи эта их выходка, видимо, задела. — Ну, чего ты, малыш, подумаешь, пьяницы. На таких не обижаются, — Эш обнял его, легко поглаживая пробивающуюся от несдержанности шерсть за ухом. — Я не обижаюсь, я злюсь! И не на них, а это безголовое насекомое, не соизволившее выйти на работу! Я могу понять Ону и Марко, но эти два, где они, скажи мне! Если б они были здесь, тебе не пришлось бы проявлять свои таланты, а мне слушать это дерьмо от всякого сброда. Том бы их даже на порог не пустил! — И теперь таких будет много! — Маркас, под руку с Ону вошел в кофейню через парадный вход, — мы немного поменяем нашу специальность, — он улыбнулся такой хищной улыбкой, что Эш еле различимо дрогнул. — Я не участвую в этом, — Реджи пораженчески поднял руки, — кто бы ты ни был, но ты не Том, а работаю я на Тома и Марко. Так что будь добр либо вернуть Жу-жу на место, либо катиться к чертовой матери отсюда! — Как грубо, мальчик, как грубо, — Маркас любил эту фишку с возниканием за спиной, дар Джесси довольно занимателен, — ты будешь делать то, что тебе сказано, — он схватил того за шею, ударив Эша кончиком пальца меж глаз, отчего тот упал без сознания, — иначе я прикую тебя «под потолком» и соберу свору самых отборных садистов. Они повеселятся с тобой, и тогда ты все равно будешь делать то, что я тебе скажу. Понял? — Неужели ты с ним? — перепуганный Реджи обратился к Ону, которую ужасно смешило все происходящее, — потаскуха! — он успел плюнуть ей под ноги, прежде чем получил тычок под дых. — Я добр с теми, кто на моей стороне, Реджинальд, а те, кто против меня, долго не живут. Выбирай прямо сейчас, с кем ты, иначе я назову тебе свое имя, и в твоих мозгах останется только оно, — он прижал его к себе, когда тот начал загибаться от болезненного удара, — Маркас из… — Ладно, будь по-твоему, мертвяк, — оборвал его Ноа, скрежеча зубами, — мы с сестрой на твоей стороне, только не трогай ее. Маркас не ответил ему. Только бросил загибаться рядом со своим ненаглядным. Подобную же беседу он провел с поварами, и те безропотно согласились. Скоро явился и Джесси, который, хоть и дорожил дружбой с Марко, согласился, помимо кофе, поставлять и дурь самого разного ассортимента. Они назвали это «Зеленый Дьявол» — стакан с двойным дном за десятикратную цену проверенным людям с печатью на тыльной стороне запястья, которые проставляла Эллисон в подворотне за кофейней тем, в ком не сомневалась. Возможно, это было ее истинным даром, а не подарком от Марко, призванным утешить бедного ребенка, чей дар так и не прорезался. Эллисон никогда не отличалась чистотой рук и помыслов, но, когда ей предложили ту же плату, как и плата Марко за работу проводника «За Грань», она согласилась без раздумий. Дьявольская машина начала набирать обороты, а на вершине, взирая на весь трафик проходящих сквозь нее людей, за всем этим наблюдали Маркас и Ону, Мертвец и Паучиха, разлившие тьму и в сердца тех, кто работал под их крылом. Эш варил недурной кофе, и потому стал работать у них постоянно, Реджи больше не возникал, и, казалось, даже втянулся, с азартом споря с любовником по поводу того, кто из всех этих торчков скопытится первым. Маркас сам создал «Зеленого Дьявола». Сотня книг по химии и фармакологии, впитанных без остатка, древние знания о трюках берсерков из далекой Норвегии, опыт травника — все это, слившись воедино, дало начало зеленым кристаллам, похожим на битое стекло. Достаточно растворим, чтобы пустить по венам, достаточно хрупок, чтобы истолочь в порошок и снюхать, достаточно сладок, чтобы по неумению своему глотать или держать под языком. Чудо, ниспосланное тем, кто уже не в силах подняться из грязи, способное втоптать их гораздо ниже, чем они сейчас. Маркас ощутил, что начинается его жизнь. Ощутил, что становится свободным, точно так же, как и когда-то, когда пламя, рожденное его яростью, сожгло отчий дом. Такое же, какое он ощущал каждый божий день, будучи советником главы древнего клана. Он правил кланом через марионетку вождя, в голове которого осталось лишь то длинное имя, которое лишь безумные слышали от начала и до конца. Путем кровавых войн он привел свой клан к величию, он имел все, что только мог хотеть. Но в этот раз он не допустит ошибки, уничтожившей все. Он не полюбит. — Ее звали Морна, и она была дочерью моего лорда. Я хотел стать ее мужем, чтобы этот старый дурак смог наконец отправиться к праотцам, а я перестал быть ничтожным септом при важном старике. Хотел, но влюбился в нее, — осушая бокал с розовым вином, произнес Маркас. — Любовь губит все. Душит слишком цепкими связями, — ответила ему Ону, спокойно попивая из своего бокала. Атмосфера ее дома располагает именно к этому сорту вина, — я никогда не любила, и не хочу. — Том любил Дженса, и именно из-за него Дженс мертв. Марко любил своего Аластара, и тот поплатился. Реджи любит Эша, страдая от того, что чувства того слишком холодны. Все они не понимают, не могут понять, что каждый человек однажды предаст. Предаст, и будет предан. — За чистый разум и холодное сердце, — девушка приподняла бокал, наклонив голову. — И горячий секс, куда без него? — Едко ответил ей Маркас, откладывая уже осушенный бокал. Он снова превращается в хищного зверя, нашедшего свою добычу.***
— Ты не боишься, что он вернется? — спрашивает Джесси, сжимая в руках кружку с холодным кофе. — Он слаб и пуглив, как тот маленький опоссум, который залез в твой рюкзак. Да, он и сейчас там, — преспокойно ответил ему Маркас. От и х былой вражды не осталось и следа, — мошка, которая забилась в угол, где никто ее недостанет. Нет, я не боюсь его. — Каким бы он не казался, он умнее каждого из нас. Он найдет, чем тебя прижать, — Джесси ничуть не боится его, ибо черта уже проведена, и стоит только вытянуть ноги, и его уже не найти, — будь осторожен. — Ты беспокоишься обо мне, мамочка? — спросил Маркас с едкой ухмылкой, — я предусмотрел все, что только может дать ему шанс вернуться. Каждую мелочь. — Кроме той, что до сих пор лежит в графитном монолите. Каждый здесь видел, что он любит… — Том ненавидит его, — с явной злобой Маркас ударил по столу, — ненавидит, как не ненавидел никого в этой жизни. Даже мразь из «Алой декады» рядом не стоит, поверь, я чувствую это. Он не будет против, если Марко, наконец, закончит эту бесконечную жизнь. — Это простая сублимация чувств, нашедших ответа совсем не там, где должно было. Не делай вид, что не чувствовал этого. — Будешь учить меня жизни, сучка, — любимая фишка Маркаса снова сыграла, и вот он уже сжимает шею Джесси, шипя прямо у того под ухом, — когда твой личный щенок притащит свою морду к твоим ногам, а сейчас, мне нужна еще одна партия колумбийских кофе и кокаина. У тебя пять часов. Джесси испарился, оставив Маркаса осознавать правоту сказанных слов. Ардант чувствует Тома, понимает каждую его эмоцию, какой бы глубокой она не была. Слишком долго он учился этому, усваивал, как Белл показывает эмоции, чем он скрывает то, что хочет сказать на самом деле. Он стоит рядом с телом, утопленным в мутный графит, рядом с холодным лицом, половина которого от выгнутой шеи осталась на поверхности. Когда в этом мире появился Дженс, горе стало невыносимо жгучим, вода сгустилась, начала кипеть и испаряться, в итоге превратившись в графитный монолит. Том думал, что если убить де Фрайса здесь, то он обретет свободу, но тот лишь нырнул за ним, заключая в ледяные, но такие родные, объятия. Том создал для себя тюрьму, в которой он не чувствует абсолютно ничего, кроме тех крох, которыми Маркас пытает его изо дня в день. Рассказы о счастливой жизни, об Ону, о Марко, о том, во что обратился мир, в котором Том так хотел жить. Изо рта вырываются сдавленные стоны — графит больше не способен вместить горе парня, в нем больше нет места. Маркас продумал все это с самого начала. С первых минут он знал, как уничтожить Тома, заключить в ловушку, созданную единственным, что неподвластно темной его стороне — его сознанием. Он обратил против Тома единственное, что у него осталось. — Ты можешь кричать сколько угодно, все твои цепные кошмары, которые могли меня остановить, остались на дне, вместе с тобой, — Маркас смеется. Он прав во всем, кроме одного. Том не хочет выбраться. — Спасибо, — тихо отвечает Том каждый раз, ведь все, что осталось в нем — печаль, с которой он может жить, которая не причиняет ему страданий. — За что ты благодаришь меня? Я уничтожил твой мир, я заковал тебя, я пленил твою любовь, я… — Маркасу этого не понять. Том не отвечает, у него больше нет сил. А пустота, в которой живет его молчание, заполняет весь разум, черный дворец, от одной только мысли выстроившийся вокруг них. На стальном троне, ощетинившемся копьями клыков древних зверей, Маркас восседает с гордо поднятой головой. Птицы-мысли вьются перед его взором, сливаясь в нечто, рожденное его сознанием, неказистое и ужасное, с десятком ртов и крыльев, клокочущее в каждой глотке. Оно ужасно, оно заставляет сердце самого Маркаса пропускать удар за ударом. Он собрался вершить то, что отвергли бы самые грязные из магов любого времени. Чернокнижник из далекого прошлого, вызванный им из далеких полей Гниющего Города, рассказал об Аур-Кииране, о древнем ритуале, способном умертвить арданта в теле человека. Никто не рекомендует, что человек останется жив, что получится лишить жизни того, кто ей не обладает, но за тысячи лет от этого ритуала в небытие отправился ни один десяток древних душ. Человек шел на это, потому что жизнь в таком теле, вечная борьба делали из них живых мертвецов, лишающихся рассудка с каждым днем все больше. Человек получал свободу, даже, порой, жертвуя жизнью, но голоса прекращались, тени больше не душили, и тогда, окрыленные свободой, люди возвращались к жизни, что была уничтожена кем-то, кто пожелал родиться во тьме. Том пожелал остаться во тьме. Именно поэтому Маркас убьет его, свершив этот ритуал. Беллу не нужна жизнь, а ему — груз непонимания, закованный в монолит его дворца. — Он ничего не знает о Томе и о тебе, — Ону легко касается его сгорбленной спины, — его слова не значат ничего. — А чьи значат? — спрашивает Маркас, расслабляясь в ответ на касания, — он видел Тома со стороны, он понимает, как все это выглядело. Чем это было. — А ты видел все изнутри. Каждое слово и движение. Твои слова значат куда больше, чем мнение всеми брошенного ключника. Твои, — ответила она на вопрос Маркаса. — Я начинаю влюбляться в тебя, — сочащимися горечью словами сказал темный, — Этого не должно случиться. — Что толку от любви, — девушка усмехнулась, — если она не получает ответа? В моей природе любви нет, и быть не может. Ты можешь любить меня, но я тебя — никогда. — Ты спасаешь даже в этом. Удобная, — он дергает ее за руку, роняя на свои колени, — и очень манящая, — он шумно вдохнул запах ее кожи. — Такая же, как и ты, — кусает его за нижнюю губу, подчиняя себе, — думаю, нам пора убраться отсюда…***
— Так это ты, темная лошадка, потеснившая всех на Манхэттене? — Мужчина в смоляно-черных брюках и жилете, в столь же черной рубашке, с рукавами, закатанными до локтей, сидит на капоте машины Марко, которой теперь с таким удобством пользуется Маркас, — до меня доходили слухи, что в наши дела вмешивается кто-то из тех, кто сделал из Ортиса кровавую кашу, но ты… Я удивлен! — мужчина живо захлопал, а из тени вышли трое огромных, больше даже Дженса, мужчин, одетых куда фривольнее первого. Взглядами своими они не внушали вообще ничего хорошего, а по еле уловимому запаху мокрой шерсти под слоем адорантов в них можно было узнать оборотней. Маркас сложил в своей голове пару фактов и сделал нехитрое заключение. Алая декада. — Как теперь вас называть? Алая… нонада? — Маркас засмеялся, слыша закипающую в рыках злость, — что ж, к утру останется квинтет, — Маркас легко огладил живот Ону, отталкивая ее назад, — черта на двери в подсобку. Я приеду скоро. До встречи. — Как трогательно ты обнадежил паучиху. Небось, уже гобелены с твоими портретами плетет, — словно по носу щелкнул, — а ведь еще недавно натягивал сучку Ортиса. Какие мы переменчивые, — он погрозил Маркасу пальцем. — Тот, кто любил Дженса, — сквозь зубы скрежещет ардант, — уже бросился бы на тебя, и был бы уничтожен вот той вот вязью по стенам. Я умнее его, и поэтому сейчас ты умрешь. Auctorem tuum — inimicus tuum**. Маркас шепнул это, но тот, что сидел на капоте машины, услышал это так, будто это его собственные слова. Лицо его искривилось, а сам он не успел даже двинуться, как с щелчком его тело пронзило десятком острых игл, что еще секунду назад были арматурой стен. Он закричал, но не смог даже двинуться — хитрая руновязь должна была не только изувечить, но и сковать. Он завис над землей, а по железным прутам медленно потекла кровь. Амбалы побоялись прикасаться к нему, но живо бросились на Маркаса, в один миг подскакивая чуть ли не на десять метров вверх, преодолевая сеть связавших их товарища игл. — Еще одно движение, волчьи выродки, и я разорву вашего друга на куски, — отпрыгнув от одного удара, сказал Маркас. Даже имея всю свою силу, сразу с тремя он не управился. — Он уже мертв, — рыкнул один из них, снова бросаясь, но натыкаясь на стену. — Да что ты? — маг только лишь сжал пальцы, а скованный завизжал от боли. Послышался треск одежды. — Ладно! Все, хватит! — еще один, видимо, умнее остальных, постарался прекратить это. — Как меня зовут? Ты знаешь? — держа руку на изготовке, Маркас подошел к тому, который бросился первым, дернул за шею к себе, — Маркас из Брох Фаррах, именуемый воином теней, кровью людей и зверей, смертью всего сущего. Повтори, — со сладкой усмешкой он отпустил его, наблюдая, как в глазах того рождается ужас. Фраза, растущая в сознании как рак, отвоевывает все больше, а он лишь успевает это осознать и упасть на землю, сживая рот, уже не подвластный его воле, руками. — Маркас из… людей и… — этого амбала больше нет. Осталось лишь имя, выжженное в подкорке. — Что ты сделал с ним? — третий бросился на Маркаса, но не успел и схватить, как тот оказался на его спине. — Не вижу, — под ладонями вспыхнуло зеленое пламя, а глаза этого оборотня заволокло чистой кожей, — не слышу, — не стало и ушей, — не говорю, ш-ш-ш… Sursum. Старый трюк с ниткой снова сыграл, и теперь он лежит, бьется в агонии, а из зашитого рта вырываются слабые стоны. Он больше не увидит и не услышит, он останется таким на всю жизнь. — А что мы сделаем с тобой? — Маркас подошел к упавшему в оцепенении на колени оставшемуся волку, — как тебя зовут? — Ру… Рунар, — заикаясь, произносит он, не поднимая головы. — Какое необычное имя… Рунар, — повторил Маркас, словно пытаясь его распробовать, — ты хочешь убить меня, Рунар? — Нет, я… я даже не знаю, кто ты. Волхв сказал, что если я помогу разобраться с тобой, мне простят долги, — он сломался. Тяжело видеть такое впервые. — Теперь ты никому ничего не должен, — ардант поднял его руку, вложил в нее свою, — сожми ее, в ней твоя свобода. Услышав это, Волхв, значит, Маркас не ошибся, снова завизжал, выпучив глаза, полные ужаса. Рунар боялся стать причастным к этому, боялся замарать руки в крови. Но заметив, что визги сменились злым рыком, он начал медленно сжимать в своей ладони руку Маркаса, наблюдая за тем, как разрывает тело ненавистного ему человека. Казалось, на нем можно играть, как на клавесине, ведь от подергивания каждого из пальцев он вопил по-особенному, меняя тональности. Маркас просмеялся бы над этим еще долго, но скоро он замолк, закатил глаза. Его жизнь закончилась. Маркас вытянул телефон из кармана жилета того, полистал контакты. Контакт, названный «Падре», обозначенный как важный, привлек его внимание. — Эти двое, — Маркас указал на валяющихся на земле калек, — они, как и ты, наемники? — Нет, они из декады, — Рунар даже не думал двигаться с места, — Берсерк и Хатон. Две кнопки, звонок. — Дело сделано? Нам никто больше не мешает? — холодный басистый голос пробирает до самой души. Если б ее пугало хоть что-то. — Простите меня, отец, ибо я согрешил, — начал Маркас. В его голосе снова его змеиная ухмылка, — на моих руках кровь, Падре. Волхв, Берсерк и Хатон, они были такими милыми, но я должен был пролить их кровь, ведь лишь в этом искупление их грехов. Они живы… пока. Кто-то же сможет их спасти? — Ты! Берегись, мразь, я приду за тобой! Приду, и буду сдирать с тебя мясо по кусочкам, пока ты не отдашь Богу душу! Клянусь! — Закричал Падре, а телефон, по-видимому, разнесло на куски. — Рунар, ты поедешь со мной? — Маркас чувствовал, что этот волк развлечет его. Даст ему то, о чем ноет душа каждый раз, когда он с Ону. Он мягок сейчас, он постарается не вредить ему, пока того требует беспокойная суть, — мы с Ону заставим тебя забыть все, что ты видел… абсолютно все, — темный приложил пальцы к его вискам, а воспоминания начали медленно утекать. — Куда угодно, — ластясь к его ладоням, ответил волк. Все же, он умеет не только пугать. — Ону, я еду! И везу с собой диковинку, ты не пожалеешь! — уже выруливая из подворотни, Маркас позвонил Кумомори. Он сделал подарок самому себе, укрыв это ширмой животного желания. Он слишком сильно сросся с Томом. Настолько, что уже не может противиться его желаниям.