Десятый Круг

Холодно, все еще лежит снег под высокими соснами на холме. Все, что видит Марко — клубы дыма, живо вырывающиеся из большой трубы у самого горизонта. Холодный, мерзлый песок, противно липнущий к коже, ветер, обмороженный не оттаявшей еще водой мерзостно-зеленой лужи, что жители, наверняка, гордо зовут городским прудом. Сейчас на этом городском пляже снуют туда-сюда только кучки бомжей, ищущих только чем бы поживиться в еле переживающих зиму ресторанчиках неподалеку. Они шарахаются от Марко, мокрого и избитого, как от огня. Будто он выглядит хоть чем-то лучше них самих.       Он слышит смех в завываниях ветра, он осознает, насколько жалок сейчас, в своей абсолютной немощности и глупости. Пытаясь подняться, он проклинает всех и вся за то, что он сейчас здесь, пытаясь сделать шаг, он понимает, что во всем этом виноват он сам, слабак, не понимающий ничего, кроме своего глупого желания жить тихо. Дожил, а то как же. Зачем, зачем он решил, что с тем, кто в тысячи раз сильнее него, можно управиться силой? Почему он снял с Тома этот чертов браслет?       Телефон еще жив, и за это О’Хара готов благодарить любых богов. Любые деньги, плевать, но он звонит Ону, в последних попытках спастись. — Ону! Он… он выкинул меня куда-то, я не знаю, где я! — голос полон визгливого возмущения с какой-то сторонней нотой. Той, которую он и сам, наверное, назвать не сможет, — помоги, пожалуйста, я не знаю, что делать. — Боюсь, Ону тебе не поможет, дорогой мой. Том не убил тебя, но это сделаю я, если ты вернешься сюда, — Маркас умел это. Умел говорить так, что было слышно, как он улыбается, — не бойся, ничего плохого не случится, — Темный поднес к лицу женщины телефон, и та, пытаясь унять стоны, рассмеялась прямо в трубку. Как легко он забрал все, что было у Марко, — женщину нужно удовлетворять, и тогда она сделает все, что тебе нужно. Но ты этого делать так и не научился, несчастный старичок. Спасайся сам, никто тебе не поможет. — и только длинные гудки прервали заливистый смех.       Марко упал на колени. Никогда ему не хотелось умереть так, как сейчас. Аластар снова стоит за плечом, он так и не ушел. Он единственный, кто останется вместе с ним навсегда. — И я люблю тебя, мое далекое счастье, — положив руку поверх его когтистой тени, ответил на молчаливую милость тот, — мы снова одни, и я не вижу смысла бороться. Он все равно сильнее, он будет сильнее всегда, а я… — …Не похож на здешних бомжей, — перед ним, прямо на песке, сидел парень лет двадцати на вид, — что ты здесь забыл? — он выглядел как-то совершенно несуразно: бритая голова с уж совсем короткими волосами, темно-зеленые, как вода в этом пруду, глаза, сухие черты лица, будто он ест раз в неделю, но мешковатые спортивные штаны, старые потрепанные кроссовки и выцветшая черная толстовка. — Сдохнуть хочу, наверное, — Марко зашипел от боли в сжатом Аластором плече, — много ты слышал? — Из разговора с тенью за твоей спиной? Привет, не бойся меня! — глаза светятся каким-то детским счастьем, и он сам улыбается зубами с поломанной кромкой, старается не замечать, хоть и помнит это — уголки губ все еще порываются опуститься вниз. Он машет Аластару. — Ты видишь его? Невероятно, — Марко почесал затылок. — Лучше не говорить об этом нормальным людям, верно? — спросил он, протягивая Марко руку? — Костя, будем знакомы.       Парень все так же весел, его не пугает вид Марко, его состояние, в принципе, ничего в нем. Он видит в нем обычного человека, пострадавшего от обстоятельств, запутавшегося в собственной жизни. Но имя. Имя из прошлого, старое, хранящее в самом себе слишком много боли, потерь и разочарований. Имя, ставшее спасением для запутавшейся души когда-то давно. И все, снова по кругу. Чертово колесо вращается, ударяя по затылку Марко из раза в раз. Сколько еще это будет продолжаться?       Удивление именем отражается непониманием в глазах парня. Он поднимает Марко с песка, легко стряхивает с его плеча остатки. Он старается не смотреть в глаза, так как понимает, что это было бы слишком странно, но все равно урывками поглядывает в них в поисках удовлетворения собственного любопытства. Что не такого он сказал, что Марко помрачнел так быстро? — Марко, — ответил тому, — не беспокойся, просто в моей жизни был человек с твоим именем. Он сделал много того, о чем лучше не говорить, хоть и пытался оправдаться. — Марко? Точно, лицо европейское! — Костя рассмеялся, — от имени всех Костей мира хочу попытаться оправдаться. Поехали ко мне, думаю, ночевать тебе негде, а уже скоро стемнеет, — он не переставал улыбаться. Откуда в нем столько света? — Зачем тебе это все? — О’Хара устало брел за парнем, с трудом перебирая мокрые ноги. Брюки начали обледеневать, — тащить домой бомжа, которого видишь первый день. — Ты особенный, — он махнул головой на тень Аластара за спиной, — да и не бомж вовсе. Этих я всех в лицо знаю. Слишком часто бываю здесь, иногда ношу им поесть. Может быть, они и упали на самое дно, но это еще не значит, что им не нужна помощь, правда? — Главное, чтобы однажды один из них не пырнул тебя за пару бумажек, — слишком тяжела фраза. Слишком много смыслов в нее заложено. — Ты и обжегся, да? Ничего, ведь они не осознают до конца, что это мелочь, да и просто попроси меня, я отдам и так. Жадность — лишнее, даже в этой стране, — он пожал плечами. Через слишком многое он прошел, чтобы продолжить жить. Марко помнит, на какие жертвы идут люди, чтобы выторговать у рака свою жизнь.       Не стал отвечать, и так все понятно, все слишком ясно, чтобы это обсуждать. В его движениях была какая-то излишняя легкость, будто он не шел, а парил над землей, лишь носками кроссовок касаясь земли. Одежда балахонами весела на нем, вздымаясь в ритм его шагов. Марко нравилось смотреть на всю эту несуразную красоту, потому он пропустил Костю вперед, отговорившись тем, что старым прокуренным легким надо продышаться. Все сейчас было таким фантасмагоричным, и Костя так ярко выделялся на фоне неприлично-серого города, что Марко даже заулыбался, будто вышло солнце. Он всегда тянулся к таким людям. За долгие годы эмоции, и правда, выгорели. Неяркие, слабые, будто смазанные маслом вперемешку с белой краской, они не цепляли, пролетая мимо сознания. Сначала это было похоже на нехватку воздуха: он цеплялся за каждую возможность получить хоть глоток чистых, насыщенных эмоций, держался за каждую возможность, потому что единственное, что остается на месте былых ощущений — страх, что все останется таким. Потом он ощущал себя, словно горный житель: как они привыкают к разреженному воздуху, так и он привык, научился дышать тем, что мать-судьба предоставила, и благодарить ее за это. Время от времени она подкидывала ему что-то яркое, настоящее, и каждый такой раз Марко старался выпить все без остатка, напитаться, словно бы подзарядиться чем-то, в чем, вроде как, уже и не нуждаешься. Такие люди — Том, Костя — яркие пятна на безнадежно стареющем полотне его жизни, и именно потому он не хотел отпускать Тома, хотел его вернуть. Какое там всеобщее благополучие? Им уже давно движет только эгоизм. — Ну чего ты прокис? Вон наш автобус едет! — парень показал на большой желтый автобус, стоящий на светофоре рядом с остановкой, — ой, а у тебя есть деньги? — он озадаченно почесал голову, — просто у меня… Ух, ты! — видимо, в порванном кармане он нашел какую-то купюру, — вот тебе и есть на чем ехать. — Я отдам, только надо банк найти, обменять… где у вас тут можно доллары разменять? — Около дома есть обменник, кажется. Мне он ни к чему, я никогда туда не заходил, поэтому… а вообще, не утруждайся, не так дорого проезд и обойдется, чтобы считать себя должником! — Пожалуй, таких, как ты, я еще не встречал, — устало вздохнул Марко, поднимаясь со скамейки. — Это каких? — он действительно не понимает. Уникум. — Беспросветно добрых, — О’Хара заглянул в его глаза, расцветающие детским счастьем от незначительной похвалы, — а еще говорят, что страна для грустных.       Костя промолчал. Только зашел в полупустой автобус и сел на сиденье возле входа, указывая Марко на место напротив себя. Сел, устало озираясь на людей, окружающих его. Они несколько напуганы, шокированы, удивлены. Что еще можно ощутить, когда видишь настолько избитого человека, что за отекающими синяками едва видно глаза, а от запекшейся крови губы, как и десны, выглядят чуть ли не черными? Но они могут это только принять, потому истерично пытаются не встречаться с Марко взглядами. — Нужно будет зайти в аптеку. Купить хоть что-то, а то так и будешь людей пугать, — Костя улыбается, вглядываясь в каждую черту перемятого лица. — Гильотину. Нет головы — нет проблем, — мужчине вообще не хотелось об этом думать, хотя и рассмешило его то негодование, с которым забрюзжала бабушка на соседнем сиденье, — у меня синяки быстро проходят, не беспокойся, — чуял Марко причинным местом, что волшебные мази стоит брать с собой в дальнее путешествие. — А ужинать чем будем? — Марко всегда грели душу эти обыденные разговоры. Подумать с кем-то о том, что не будет заботить уже завтра, придумать что-то, от чего не зависит чья-то жизнь. Принять решение, которое не нужно никому, кроме тебя самого. Как же это легко. Как же это окрыляет, — у меня найдется, думаю, пачка гречки и… — Давай я дойду до банка и мы поедим как люди, ладно? — Марко прервал его размышления, даже не думая, что заденет словами парня, — ну, чего ты? — А я что, не как человек что ли питаюсь? Хотя, для тебя, наверное, и не еда вовсе… — он был честен, и это, пожалуй, лучшее в нем. — Нет, конечно! Просто я подумал, что у тебя и нет ничего, поэтому спрашиваешь. Как же давно я гречку не ел, — Марко легко улыбнулся ему, — пора вспоминать, как она готовится. — У тебя еще есть время об этом узнать, — Костя улыбнулся в ответ, а потом уткнулся в окно. Спустя несколько остановок его дыхание стало тяжелым, побледнел больше обычного, взгляд стал тяжелым. — Далеко еще? — спросил Марко, когда они останавливались в очередной раз. — Нет, на следующей уже, — с трудом ответил он. — Давай пройдемся пешком, тебя уже совсем укачало, — Марко не спрашивал, скорее, ставил перед фактом. — Но ты же мокрый совсем… заболеешь точно! Я перетерплю, тем более, что недалеко. Это у меня часто, так что уже привык. — Нет, я уже добрых двадцать лет не болел, не заболею и сейчас, а твои мучения того не стоят. Пойдем.       Они снова шли по улице, продутой насквозь северным ветром. Дорогу высвечивают редкие фонари, то и дело тухнущие и вспыхивающие уж слишком неожиданного. Как привет с того света. Небо чистое, без единой тучи, сотни звезд колко сверкают где-то высоко. Мечты Тома, за которые он цеплялся, утопая в собственной печали. Наверное, он и сейчас там, смотрит на холодные искры в черных небесах собственного сознания, все так же окутан своими кошмарами. Почему он сдался? Зачем выпустил Маркаса на свободу? Чего будет стоить людям его избавление?       Резкий порыв резанул по лицу, обжег холодной плетью. Он не стоит этих мыслей. Он оказался слишком слабым, слишком быстро лишил себя жизни, хоть и может еще вернуться. Почему он позволил себе это? Неужели он не понял ничего из того, что Марко старался привить ему все это время? Неужели он так и остался безвольным телом у порога «Десятого Круга»? — Мысли у тебя какие-то тяжелые, да и не для этого вечера. Забудься, — Костя тронул его плечо, в мгновение возвращая в реальный мир, — а то гречка будет невкусной! Когда грустишь, вся еда горькой становится. — Кто сказал, что я грущу? Просто задумался, и все. О, это тот обменник, о котором ты говорил? — Марко указал на отсвечивающую от фонаря вывеску с курсом валют. — Ага. Давай, схожу, обменяю, — Костя протянул руку, а Марко, не задумываясь, достал все, что было в кошельке. Девять сотен. У Кости глаза на лоб полезли. — Скажи, что нашел кошелек, покажи его, они поверят. Я подожду у входа.       Он ничего больше не сказал, просто пошел, все еще прибывая в шоке от увиденных денег. Столько, наверное, не видел разом за всю жизнь. На выходе он протянул Марко значительно поднарастивший бока кошелек. Марко и рад бы оставить в его руках, но знает и понимает, что тот не примет, что его это обидит. Никому не нравится, когда его доброту измеряют денежным эквивалентом. Он все еще молчал, пока они шли, потом достал сигарету, очень похожую на те, которые курил Том. Но все так же молчал, придавая этому молчанию все большую тяжесть. — Что не так? — наконец не выдержал Марко. — Ну, я думал, что ты… — Костя не мог найти оправдания своему шоку. — Беднее? Может, все-таки за бомжа принял? — О’Хару захлестнуло злобой, — к чему тогда был этот фарс с принятием любого человека? — Да не так все! — Костя резко ответил, топнув ногой по крошкам асфальта, — Дай мне время, чтобы это принять! Я полгода живу на те деньги, что ты просто так с собой в кошельке таскаешь! Конечно, я удивлен. — Ладно, спасибо, что объяснил. Я и сам не на широкую ногу живу, просто это был важный случай, я взял всю наличность, какая только была. Все заначки вывернул, — что-что, но врать Марко все еще не разучился, и потому Костя улыбается, понимая, что не так далеко от Марко на социальной лестнице, — давай все-таки зайдем в магазин. Не бунтуй, я хочу мороженного, думаю, и ты не откажешься.       Костя не стал бунтовать, хотя и понимал, что Марко не ограничится одним мороженным. Он ухватил бутылку какого-то виски, но, заметив, как ухмыльнулся парень, быстро вернул ее обратно. С виноватым видом он купил сигареты для себя и для Кости, и тот, кажется, оттаял, засмущался. Так они и вышли из магазина, создавая в холодной маре дымное облако. Стрекочут птицы где-то на черных деревьях вокруг, свет трех фонарей стирает краски мира, и вот они уже в желто-синих тонах, а остальные цвета уже потухли и потерялись. Костя все так же светится, эстетично поднимая голову, выдыхая последнюю затяжку своей сигареты, смотрит мельком на Марко, устало опирающегося на стену. Марко бы сфотографировал это, нашел бы ракурс, даже учитывая то, что он совершенный ноль в этом. Этот кадр был бы столь выразителен, что стоил бы, наверное, целое состояние, но и за него мужчина бы не продал. Этот снимок остался бы памятью о том, как жизнь может быть спасена случайным прохожим. Кто из них по чьему пути идет? — Я, наверное, борюсь со своей генетикой, — вдруг начал Костя, — в семье все мужики спились, от прадеда до старшего брата. Теперь понимаешь, почему я так… — Борись, это правильно, — ответил ему Марко, — алкоголь еще не кому добра не делал. Конечно, кроме того, кто его производит, правда? — Дед собственным самогоном и упился, — Костя усмехнулся, хотя сквозь смешок было слышно, что все это вовсе не смешно. — Тебе ни к чему давить из себя это, Кость. Я долго прожил на этом свете, чтобы научиться понимать, когда люди не хотят говорить, — Марко бы хлопнул его по плечу, но стена оказалась настолько спасительной, что оторваться от нее стало настоящей пыткой. — А сколько тебе лет? — Идет седьмая сотня, — только сейчас Марко осознал, насколько стар. Это уже давно перестало его пугать. — Вау, — Костя, конечно, готов был услышать что-то подобное, но чтобы настолько, — а ты пенсионер! Сказал бы сразу, я бы так не торопился! — Сейчас как пакетом огрею, будешь знать, какие бывают пенсионеры! — засмеялся Марко, — пойдем домой!       У самой двери, обитой ватой и старым кожзамом, уже проворачивая ключ в замке, Костя вдруг остановился, замер, его будто парализовало. Спустя мучительные секунды он повернулся к Марко, глядя куда-то сквозь него глазами полными ужаса. Стараясь не издавать лишних звуков, не отрывая взгляда, он отшатнулся в угол, закрывая глаза руками. Что напугало его настолько, что он сорвался в паническую атаку. — Белый призрак без глаз, с высеченным на лбу крестом, — бормотал парень, сползая по стене на пол, — он шипит что-то, я… я не понимаю! Я думал, что они ушли, что этого больше не повторится! Ты привел его за собой! — Эй-эй-эй, парень, ты чего? — Марко бросился к нему, оставив пакеты, — это призрак, он ничего не сможет тебе сделать, — мужчина обнял его, закрывая собой от того места, где висело это нечто, — он уйдет, совсем скоро уйдет… — Магнус прародитель, вспомни, кем ты был, и посмотри, кем ты стал, — шепот, вырывающийся из-под сжатых губ Кости, поразил ужасом и Марко. Как давно он не слышал этого имени. Каким ужасом это имя стало для всего мира, — жалкий проблеск былого величия… — Quia non vident, nec audiunt, nec dicere, — закрывая уши парня, проговорил Марко, парень скрыл руками глаза. Пока он молчал, заклятие жило, — скоро он уйдет, его сил не хватит надолго. Несколько секунд, Костя, несколько секунд и все…       Секунды снова тянулись ужасающе долго. Парня трясло крупной дрожью, из глаз текли слезы, такие ужасающе-темные в полумраке лестничного пролета. Понемногу он успокаивался, и вот, зажмурившись, он уже обнимает Марко. Как легко дать человеку спокойствие, когда он нуждается в нем больше всего. — Кто это был? — тихо спрашивает парень, отходя от шока. — Инквизитор, который однажды решил, что сможет подчинить меня. Ты видел его смерть, — с горечью ответил ему мужчина, — я просто хотел жить свободно, а потом… — Марко будто задохнулся своей фразой. — Пойдем домой, ночь длинная, успеешь рассказать все до последнего слова, — Марко подобрал пакеты, пока Костя все-таки открывал дверь.       Зашипел чайник на дешевой плите, в кипятке заплясали шоколадного цвета чаинки. Костя не сказал, какой чай делает, а Марко не особо-то и хотелось угадывать. Он просто был вкусным, без сахара и молока, таким, какой он есть. Костя сел напротив, уставился прямо на него, приготовившись слушать. — Его, — Марко махнул головой назад, — зов… звали Аластар, он жил недалеко от Дублина. Я жил с ним, перебиваясь достатком уличного мошенника, он был кузнецом, искусным и талантливым. Большинство людей считало нас братьями, так было куда лучше, хотя бы за мужеложство нас никто не судил. Я спасался от костра, и он помог мне, раненому, уже накрытому плащом Костлявой Старухи, спастись. Мы были счастливы, пока, однажды зимой, на наш дом не напали оголодалые бандиты. Они вынесли все, даже его угнали рабом. Я искал, безуспешно, искал годами, и нашел, спустя почти десяток лет. Там, где еще жило рабство — в великом Золотом Ханстве. Но я нашел только тело, мертвое, избитое, изнасилованное, уничтоженное тело. Я не смог его отпустить, я до сих пор несу любовь к нему в своем сердце. Я взял с собой часть его жизни, — Марко повернул голову ухом, в верхнем хряще которого одиноко блестела серьга, — я создал «Амулет вечной скорби» — серьгу из того звена его кандалов, что лопнуло первым. Пока я ношу ее, он будет со мной, он будет любить меня, а я его… — А кто такой Магнус? — настороженно спросил Костя. — Так меня звали тогда, так я представлялся людям. Магнус из Фландрии, единственный во всем Дублине, — Марко грустно хмыкнул, — мне… надо умыться. — Да, конечно, — парень вынырнул из своих размышлений слишком быстро, — вторая дверь от слева входной, первая — туалет. Налить тебе еще? — Костя осторожно дотронулся до его опустевшей кружки. — Спасибо, я с радостью выпью еще.       Марко закрыл за собой дверь ванной, и это будто отсекло всю его осторожность и доброжелательность. В кармане жилетки баночка с мазью, которая вернет ему человеческий вид, но лица даже касаться больно, тем более мазать его чем-то, что от времени приобрело консистенцию песка, замешанного в пластилин. Болезненно шипя, отдавливая носок одной ноги пяткой другой, чтобы хоть как-то отвлечь себя, он все-таки справился — осталось только подождать. Подождать и понадеяться, что он не переборщил, и вытяжки ядовитых трав не заставят его прочистить желудок, или не помутят его рассудок.       И все же переборщил. Стены плывут, движутся, сменяют друг друга. Ему слишком хорошо, он обдолбался самым неординарным способом, какие только можно придумать. Сползая по стене на пол, он увидел, как разверзлась пасть потолка, и вот он уже в ней, поглощенный тьмой, парит над черным булькающим варевом. За его спиной блестят колючие звезды — он знает это, просто знает, как знает и то, где находится. Только вот Том ему не ответит, его нет здесь. Только звучит его голос, который говорит все, что Марко хочет услышать, все, что он должен был сказать давно. Он настолько счастлив, что уже не слышит шепот Аластара, обратившийся настоящим воплем. Это лишь фон, который надоедливо вещает где-то далеко, которого просто не должно быть. Марко вырвал из своего уха это звено, которым так дорожил, и крики тени сразу затихли, уже ничто не мешает его счастью, которое он так и не смог признать. — Очнись! Очнись, дурень! — Костя еле умудряется перекинуть его через край ванной, и тот, безвольно обвисая на нем, блюет, — как ты мог? — Что я… мог? — все так же улыбаясь, спрашивает Марко, краем глаза поглядывая на парня, измазавшегося в его, Марко, крови. — Решил передоз себе устроить — мог оставаться там, зачем было сюда тащиться? — парня очень напугало это, Марко понял это по дрожащим губам. Это слишком понятно. — Я не… просто мазь, она… — вторая волна рвоты смыла мысли подчистую. — Это какая-то новая наркота или что? — Костя ударил меж лопаток закашлявшегося мужчину, — в прочем, не важно, как прополощешься — иди спать, а завтра я не хочу тебя здесь видеть, — слишком быстро он переменился. Слишком больно все это видеть. — Стой, подожди, — сознание начало потихоньку проясняться, — все не так, как ты подумал, совсем не так… — снова закашлялся. — Что я должен был думать? Я не видел наркоманов, по-твоему? Может быть, я и добрый, но вовсе не дурак, и уж совсем не наивный. Все вы одинаковые. Все до одного! — Марко показалось, что парень сейчас расплачется, хоть это было бы совсем на него непохоже. — Не веришь? Дай мне руку, — с трудом вставая на ноги, потребовал Марко, и когда Костя настороженно протянул ему ладонь, тот дернул ее на себя, задирая рукав футболки до самого плеча. Вся задняя его, плеча, поверхность, в шрамах, при том некоторые еще кровят. Мазнул этой самой мазью по ранам в надежде, что и его не проберет так же, и раны начали затягиваться, а шрамы сглаживаться, — слишком много ядовитых трав, слишком легко нанести слишком много. Это не наркотики, парень. Ты видишь наркоманов насквозь, а я вижу сломленных. — Прости, я… — Костя потупил взгляд на носки своих тапочек, слегка потоптался, — больная тема. — Ты иди, обдумай, что только что увидел, выпей еще своего очень вкусного чая, а я уберу тут все и вернусь, — это звучало, как руководство к действию, и Костя воспринял это именно так.       Почти час Марко возился со своим ухом, загаженной ванной, безнадежно испорченной рубашкой, что уже побагровела по воротнику. Когда он все-таки вернулся на кухню в жилетке на голое тело, Костя завис на пару непозволительно долгих моментов, а потом, когда опомнился, неожиданно сказал: — Порнхаб, лайф-версия, не иначе, — и сказал он это со столь отсутствующим видом, что стало страшновато. — Я испортил рубашку, а другого у меня нет, вот и пришлось одеться второсортным стриптизером, — он пожал плечами, — еще бы стриптизеры были с таким пузом, — разговор новый, а усмешки старые. — У меня есть одна футболка, думаю, тебе подойдет, — Костя неожиданно оживился, и, спустя минуту, уже снова сидел на месте, протягивая Марко футболку размеров, которые бы и Дженсу показались велики, — вот, держи! — Вот так балахон! Кто ж его носил? — надевая, он почувствовал слабый запах хорошего парфюма на ней, — отец? — Нет, это… не важно, пока она твоя. Ты не досказал, почему тогда «прародитель»? — как же живо он переводит темы. И новый чай, уже совсем холодный, отвлекает. — Расскажу, а ты тогда скажешь, кому принадлежал этот плащ-палатка. Уговор? — Уговор, — не без труда ответил ему Костя. — Все ведь знают выражения «плохая аура», «пропитано эмоциями» и тому подобное. Когда я нашел Аластара, спустя годы поисков, одинокого, прикованного к столбу, он был еще жив. Жив, но мне было его уже не спасти. Он умирал на моих руках, а я просто смотрел, я ничего не мог сделать. Мои силы сделали все за меня — злоба, горе, ярость и отчаяние сгустили воздух, собрали воду и землю воедино, раздробили в пыль и рассеяли. Так родилась «черная смерть». Я создал то, что убило полмира. Что бы не говорила церковь, а в отчаянии и бессилии они обращались к медиумам и прорицателям, таким как ты, и называли их вестниками воли Божьей. Один из них назвал мое имя и сказал, что это я создал чуму, что я во все виноват. Потому что такое горе не может идти от господа, понимаешь? — Марко заглянул в глаза парня, преисполненные высшей степенью шока, — если ты не поверишь мне или позвонишь в дурку, я пойму. — Это футболка Артема, моего последнего. Он… не вынес новости о раке, ушел, без объяснений, без слов. Я понимаю его, но отпустить не могу. Когда плохо, надеваю ее на подушку и сплю так. Так спокойнее, — за шоком услышанного О’Хара не мог разглядеть ничего. Абсолютно никаких эмоций. — Он не был достоин тебя, — заключил Марко, — если бы было иначе, он был бы с тобой, а не я. Он был бы в этой футболке, а не я. Легко любить, когда все хорошо… — А ты попробуй любить, когда все рушится, — Костя задрал свою футболку, на ребрах, украшенная узорами и вензелями пестрела эта фраза, — Марина Цветаева. С ним не было легко, как и со мной. — Ты самый простой и легкий человек, каких я только видел за все семь сотен лет. Не вини себя, не мы выбираем рак — он выбирает нас. — Ты, возможно, первый человек, словам которого я хочу поверить. И ты пойми: не важно, сколько человек убила чума, родители не ответственны за грехи детей, — Костя снова уставился за спину Марко, — за твоим плечом стоит кто-то, не Аластар, нет. Высокий, плечистый, мускулистый, — и в этот момент голос стал до ужаса знакомым, — он хочет запереть меня, Том требовал отпустить, но он решил, что знает его лучше его самого. Прошу, останови его. — Прости меня, Дженс, но теперь это не моя война, — Марко покачал головой. Возможно, сейчас он и принял самое важное решение в своей жизни. — Они пугают меня, каждый раз, как будто в первый, — это уже был Костя, и теперь он был как никогда серьезен, — рак отступил, а это не закончилось. Врачи говорили, что это галлюцинации, что опухоль растет слишком быстро, но… как люди живут с этим? — Я знал одного, природа ухмылялась, когда создавала его, — Марко видел, что Костя хотел правды, даже если она будет жестокой, — кровь вампира и беорлинга смешалась в его венах, и чтобы заглушить жажду, ярость и голоса в своей голове, он долгими годами травил себя самым крепким ядом, какой мне только приходилось видеть. Тогда он почти становился человеком. Ты ведь тоже не слышал и не видел, когда проходил химиотерапию? У организма просто нет сил, чтобы воспринимать это. Но сейчас ты их видишь и слышишь, а значит — ты здоров! — все же, он хотел его подбодрить. — Я в ремиссии, и не питаю иллюзий, Марко, — такой Костя не нравится ему. Он слишком циничен, в глазах не мелькает надежд, — психолог говорил, что лучше принять это, если вдруг болезнь вернется, нужно быть готовым, не впадать в панику снова. Знаешь, я устал, думаю, мне пора спать. Слишком много нужно обдумать сегодня. — Ты разрешишь мне тебя обнять? — спросил Марко, когда Костя проходил мимо, и тогда парень как будто получил привет из прошлого. Марко знал, что должен был сказать. У этой футболки своя память, и он прочитал ее до самого конца. — Он говорил точно так же… — робко объяснил парень, но кивнул, глянув в глаза.       Марко обнял его со спины, склонив к уху нос. Опалил дыханием, легко касаясь губами верхушки ушной раковины, легко закачался в ритм песни, которой не знал. Не слышал и не ощущал, просто помнил, что должен был сделать, чтобы парень забылся, поплыл, откидывая голову на его плечо. Он будто вернулся в счастливое прошлое, то, где не было рака, где был Артем, где все казалось таким возможным и настоящим. «Не уходи, — шепчет он, цепляясь за разжимающиеся руки, — мне так хорошо сейчас. Останься, я так устал от одиночества». Они так и стояли еще долго, и скоро Костя повалился, все еще прижатый сильными руками. Даже во сне он не отпускал, и потому Марко лег рядом с ним, прижался еще крепче. «Спи крепко, мышонок», — шепнул ему мужчина, и услышал в ответ счастливый выдох. Возможно, это все обман, жестокая ложь, которая разобьет его завтра. Но не сегодня, не сейчас, когда он дышит так ровно, когда он так счастлив, когда жизнь не тлеет в нем. Возможно, Марко все же стоит попробовать снова.