Десятый Круг

— Том, не думай, пожалуйста, что ты должен, — он особенно выделил это слово. Должен, — что-то скрывать от меня. Нет такого секрета, чтобы… — Даже если от него зависит твоя жизнь? — Том вообще не привык дослушивать до конца. Тем более, если это лекции о силах и нормах морали. Он не выдержит, иначе же просто заснет и не проснется. — Даже так? — Дженс выглядел как обычно. Спокойным до ужаса, таким, каким Том полюбил его, — ты смешной, раз думаешь, что кто-то еще здесь может посягать на мою жизнь, — он ярко улыбнулся, а в его улыбке Том увидел волчьи клыки. Контроль теряется. — Конечно, чего это я, — Том все же решил, что де Фрайсу об этом лучше не знать и не думать, — пойдем, посмотрим, во что за ночь братцы-кролики успели превратить Марко.       Он сидит посреди зала, привязанный к тяжелому широкому стулу, очень похожему на трон. Избитый, с уж очень хитро перемотанными пальцами, с закрытым ртом, он все еще держится, его глаза полны злобы к тому, кто сделал это с ним. Синяки занимают большую часть лица, губы разбиты в кровь, волосы, взлохмаченные и подранные, липнут к коже, и он безуспешно пытается сдуть их, выплевывая воздух из-под тугой повязки на рту. Так беспомощен.       Том не думал его развязывать. Пошел к плите, начал готовить завтрак, пока Дженс принялся за кофе. Молчание не давит на них, тем более, что оно залито шумом возни от Марко, который так и не может успокоиться. Он сделал достаточно, он заслужил такое к себе отношение. — Как думаешь, тебе следовало идти за нами? — уже начав завтракать, спросил Том, — думаешь, твоя «опека» нужна хоть кому-то здесь? — Я ведь верил тебе, до последнего верил, что ты желаешь ему лишь добра. Столько лет, столько лет плечом к плечу, а я и не думал, насколько ты эгоистичен, — добавил Дженс. В ответ они услышали лишь остервенелое мычание. По щелчку Тома повязка со рта упала. — Вы думаете, что все это я делал для себя? — злоба вырвалась, — для себя! Да я не думал о себе ни минуты с самого того времени, когда мы встретились в первый раз, Том! Я забочусь обо всем подлунном мире в этом чертовом городе, изо всех сил стараюсь, чтобы никто из людей не видел его, и вот чем вы отплатили мне за это! Безволием, — он зыркнул на Тома, — и предательством! — на Дженса.       Том не стал отвечать, только подошел к нему, задрав его подбородок, чтобы посмотреть в глаза. Черные, пустые глаза, блестящие жаждой. Измученным желанием чего-то, что они все не смогли ему дать. — Думаешь, я безволен? Думаешь, что мне не хватит воли оставить тебя здесь, на растерзание стае волков? Ошибаешься, очень сильно ошибаешься! — новый удар, от которого у Марко мушки перед глазами замелькали, — ты стравил нас с Маркасом, ты хотел, чтобы я жег его своей ненавистью, ты убил Лео, одного из нескольких людей, памятью к которым я дорожил, а сейчас ты пришел, чтобы «заковать меня и похоронить где-нибудь»? Ты жил слишком долго, мразь, твои мучения пора прекратить, — Том обошел его, обняв голову из-за спины. — Даже сейчас, — Марко подавился собственной кровью, — даже сейчас ты отступаешь перед его жестокостью. Кукла! — он засмеялся, насколько позволяла рука на подбородке. Руки дернулись, а разум пронзил вопящий ужас. — Испугался? — Дженс не думал вставать из-за стола, — я вижу глаза Тома. Это он, а не Маркас. Ты больше не залезешь в голову ни ему, ни мне. Тем более, когда ты так далеко от своего источника. Слабый. Ничтожный. — Вырос, — загнанно бросил Марко, — больше не держишься за спиной сильного. Я чувствую, как дрожат его руки, он не сможет, — мужчина громко засмеялся, — Да будь я хоть на Луне! Мне не нужно много, чтобы слышать, что он думает! Я чувствую только жалость, — смех все не унимался, а слова были лишь промежутками в нем, — самую настоящую! К тебе, Волчок! — Снова ошибся, досадно, правда? Я жалею тебя, такого одинокого, пустого, так далеко от дома, не способного пролететь и пары кварталов. Даже если мы выпустим тебя сейчас, Ону успеет смириться с твоей смертью, — теперь смеялся уже Белл, а Марко понял, что не сумел правильно прочитать Тома. Ложь, — ты сломал меня, во мне не осталось, пожалуй, ничего от Того Тома, которого ты вез домой когда-то. Ты сделал это своей постоянной ложью, и за это ты мне еще ответишь, но не сейчас, — мертвая злоба сверкнула в его глазах, у двери на террасу уже очерчена черта, — как там сказал Джесси? «Ни один географ выговорить не сможет», — так, кажется? Удачи тебе, Марко, надеюсь, страна, так ясно пропитавшая тебя, не окажется очень жестокой, — с этими словами веревки, которыми он был привязан к стулу, истлели, а Том потянул освободившееся тело на себя.       Молчание повисло в воздухе. Будто все, что их окружало, требовало ответа на закономерный вопрос: что вообще произошло? А ответа не было, так же, как и пояснения состоянию Тома. Маркас покорно стоял в стороне, злорадно ухмыляясь, — собственник клетки породнился с его жестокой душой, но он ничего не предпринимал ради этого. Том чувствовал себя не поганее, чем обычно, ничего не отличало этот день от вчерашнего. Те же стены, тот же воздух, только стало как-то легче, отступил страх потери, так плотно нависший над ним вчера. Может быть, эти слова, сказанные о себе, о сломленной душе, правда? Словно бы нежный цветок, такой красивый, разливающий вокруг себя прекрасный аромат, был растоптан, уничтожен. Ввинчен носком кроссовка в землю, где черви и жуки уже принялись пожирать его, превращая мимолетную красоту в гниющее болото. Эта гниль теперь сочится и из его, Тома, души, и это уже ничем не изменить. — Знаешь, я смог вдохнуть свободнее, когда он исчез. Не кори себя, Том, ты все сделал правильно, — Дженс разбавил молчание своими словами, которые вмиг заставили Тома посветлеть и улыбнуться, — чем займемся сегодня? — Даже не знаю, например, поиграете с детьми? — живой женский голос с лестницы вмешался в их разговор. Рик и Эсмеральда стояли там, сонные, взлохмаченные, но счастливые. — Ну, дядя Дженс, беги, буди племянников! — отозвался и Белл-старший. — И давно ты обзавелся спиногрызами? — Том налил стакан апельсинового сока и теперь сверлил взглядом брата, удосужившегося, разве что, трусы натянуть. — Старшему четыре, — не менее едко ответил Рик, — кто-то же должен продолжать род Беллов, правильно? — Эсмеральда весело фыркнула, спускаясь следом за ним. Запах кофе заполнил небольшое пространство кухни. — А-а-а, так вот, почему ты исчез! — С плеч Тома вдруг свалился камень, который он тащил все эти годы, — а я, дурак, думал, что выгнал тебя из дома. — Ты тоже виноват, Малявочка, но не настолько! Знаешь же отношение родителей к мексиканцам, вот и пришлось скрываться, а ездить к вам одному не хотелось совсем. — А что у вас в семье за отношение к Мексике? Мне казалось, что в Техасе каждый второй — мексиканец, не так? — Девушка, одетая ни на каплю не больше Рика, уставилась на Тома, а он и не знал, что ответить, — Дженс, может ты прекратишь пялиться на меня, как на призрака, и пойдешь все-таки будить детей? — тот ничего не ответил, но спустя несколько мгновений его шаги уже слышались на втором этаже. — Видимо, наша мать — расистка, — Рик характерно пожал плечами. Том знал этот жест, это значило, что он смирился, переварил это. Когда-то ему было тяжело жить с этой мыслью. Но не сейчас, — а отец просто согласен с ней и имеет винтовку, как и умение ее использовать. Слава богу, до греха не дошло. Она никогда это не обосновывала чем-то, но с женой своего брата, в чьем имени было аж шесть слов, как и с их детьми, в одном помещении находиться категорически отказывалась. Понимаешь теперь, почему я не хотел вас знакомить? — И возразить ведь нечего, — с сожалением заметил Том, — мы с тобой в одной карете, брат. — Тем более, если учитывать твои совсем нехристианские наклонности, — усмехнулся Белл-старший. — Сказал человек, хлещущий бурбон с самого утра. «Хэйвен Хилл» того не стоит, — Том закатил глаза. — А ты, гляжу, разбираешься… — Вспомни, братец, куда ты ходил каждый четверг ПОСЛЕ работы. А я ходил туда НА работу. Интересно, да? — Том засмеялся, видя, как округляются глаза Рика, — я однажды тебя заметил, а был уж слишком уставший, и потому Пабло вдруг решил, что по четвергам я буду отдыхать. Прозорливый мужик, уж очень. Расскажи мне лучше, как ты познакомился с этой мохнатой братией? — Скажем так, алекситимия* о-очень помогает Теодоро в двух вещах: играть в покер и торговать на фондовых биржах. Пытался я однажды понять, как тяжело с этим жить, да не получилось, но, тем не менее, он чуть ли не переворот на Уолл-стрит совершил чутьем да каменным лицом, и потому мой начальник был рад его в свою компанию урвать… — И стол его был ровно напротив. Так и познакомились, — Эсмеральда навалилась подбородком на его плечо и широко улыбнулась, — вот так мы сначала женились, наделали детей, и только потом познакомили их с безголовыми дядями. Это сейчас я их простила, а раньше… — А что было раньше? — Рик легко чмокнул ее в щеку. — Семейные распри, — Том пожал плечами и махнул рукой, — тут много не поймешь. — Так, братец, похоже, уснул вместе с детьми. Дженс, дери тебя Волчья Мать! — Эсмеральда, все такая же растрепанная, с кружкой кофе в руках двинулась по лестнице. — Попросить тебя хочу… — несмело начал Том, вспоминая слова Теодоро. «Фортуна уже занесла над ним свою косу», — в его мыслях он слышал, что это значит, понял, что скоро удача повесит на свое колесо его голову, и тому уже никогда не повезет, — уходи оттуда. Не ровен час — прогоришь, останешься без копейки. На что детей кормить? — Бредишь, Том, точно так же, как и эти все. Не волнуйтесь за меня, я переживу! — Что нужно делать с волей умирающего? — спросил горько Том, а старшего как молнией ударило. Их биологический отец, с которым мать развелась, когда им и десяти не было, умер уже когда они были подростками. Уже в больнице, кашляя кровью, вдыхая через слово, он взял с них обещание, что они никогда не будут обижать мать, но Рик тогда был настолько на нее зол, что выскочил из палаты, чуть не плача. Тогда отчим отчитал его прямо перед всей больницей, и после задал именно этот вопрос. — А кто ж умирает? — Ричард старался свести все это в шутку. Будто поможет. — Моя психика убьет меня, и очень скоро. Диссоциативное расстройство, оно такое, — Том сказал это, а Маркас где-то в темных уголках сознания уже начал понимать, что речь о нем, — в прошлый раз я калечил себя как мог, только бы это прекратилось. Я не хочу так жить, не хочу! — Дженс не слышит, Белл-младший надеется на это всей душой, — как и быть овощем каждые полгода. — Малявочка, ты чего? Не надо так! Давай найдем врача, это же как-то лечится… — вот тут-то все и посыпалось. Не так просто быть сильным, когда родная душа говорит тебе, что хочет покинуть этот мир. — Думаешь, я бы не вылечился, если б мог? — Том посмотрел в его глаза, и у того не осталось сомнений в своем поражении. — Это неправильно, ведь на регуляторах люди не овощи… — Обещай мне, — Том схватил его руку, — обещай, что уйдешь с этой чертовой биржи. Не надоедай фортуне, а то без головы останешься. — Только если ты будешь жить! — Рик обнял его, крепко, как мог, сжимая плечо в зубах. До ключицы не дотянется, но так все равно легче, — обещай и ты мне! — Ты не будешь рад тому, кем я стану, — Том старался быть спокойным, но голос дрожал, — этим детям нужен настоящий отец, — по лестнице забарабанили детские ножки. — Доброе утро, дети! — Рик невесть откуда достал раскладной невысокий стол, и через пару минут они уже сидели на таких же раскладных стульях. Магия инженерии и механики! — сейчас мама приготовит вам что-нибудь. — И дядя Том мне в этом поможет, — девушка тыкнула локтем в плечо Белла-младшего, замершего то ли в изумлении, то ли в восторге. Да уж, братец, продолжил род, аж три ветки дал, — а у папы в лесу дерево не допиленное! Камин топить нечем! — и дядя Дженс ему поможет, — она посмотрела на него так, что у того и мысли не было отказаться. — Сэр, да, сэр! — Рик на смех детям состроил из себя солдата, отдал честь и зашагал наверх, искать одежду. — Возьми что-нибудь у Хавьера, ладно? Будет маловато, но сойдет, а у того шмотья, хоть сжигай — не заметит! — Хавьер был бы не Хавьер, если б надел на один и тот же костюм дважды, — ответил ей Дженс, они громко посмеялись, и он удалился, оставив в недоумении свою Луну. — У нашего очень-очень-мачо братца всегда были исключительно женские замашки, которые тот упорно прятал ото всех. Но от семьи особо не попрячешь, особенно от нашей, — усмехнулась девушка, — ну, ты понял. — А дети как? Унаследовали? — между делом спросил Том, заряжая тостер. — Двое да. А вот старший весь в отца. Что имя он выбирал, что внешностью вылитый отец, что по характеру… — Лентяй задиристый? — наливая в сковородку омлет, парень ткнул ее в бок, легко улыбаясь. — Ты начинаешь мне нравиться, Томас Финеас Белл! — Он и это тебе рассказал. Болтливый задиристый лентяй!       Том неожиданно для себя заметил, насколько легко и безмятежно ему в этом доме. Ничего не мешает жить так, как ему всегда хотелось — спокойно. Плывя по течению, не задумываясь о том, что было вчера и будет завтра. Каждое утро играть с детьми и болтать ни о чем с людьми, которых не знал еще вчера, а сегодня и прятать ничего не хочешь. Они все знают и так. Все понимают. Тому всегда не хватало таких людей, именно потому он держался за Джека. Но тот и не пытался ничего понять, он просто был рядом. «Эх, вот бы привезти его сюда», — подумал Белл, тут же осекшись. Они больше никогда не увидят друг друга. Том видел извещение о своем отчислении, но это как-то мелькнуло меж событий, так интенсивно раскрашивающих его день. Если будут нужны вещи — он найдет время забрать их, если нужна крыша — этот дом стоит прочно, и его отсюда гнать никто не будет, Белл почему-то в этом уверен.       Горько, до ужаса больно даже вспоминать о Джеке, хоть на единое мгновение возвращаться туда, где они оба были счастливы в своей скромной жизни, окутанные домыслами и недоговорками. Хочется сбежать, спрятаться от этих мыслей, но они всегда роятся где-то в районе затылка, порываются к свободе, отзываясь пульсирующей болью. Тому нужен такой человек, нужен тот, кого он может обнять, не стесняясь ничего, тот, от взгляда кого его душа будет спокойно гореть, только потому, что есть, кого греть. Дженс… не то. С ним огонь пылает, окутывает его целиком и скрывает в холодном нутре. Горят глаза, горит кожа, но и душа рвется гореть вместе с ними. Она не сидит на месте. Он будет любить его горячо, так, будто своим жаром он хочет скрыть все восемь лет беспросветного рабства, что ломали. Любить так, будто завтра не настанет. Даже если это правда самая жестокая в его жизни. — Я выйду на террасу, — Белл известил Эсмеральду о своем намерении смыться от детей, что уже принялись истреблять плоды получаса их работы. — Можешь пройтись до наших горе-дровосеков, — усмехнулась Эсмеральда, — уверена, колоть дрова без топора они еще не научились, — она мотнула головой на блестящий лезвием топор в углу у двери. — И что ж они там делают? — скептично спросил Белл, закидывая нехитрый инструмент на плечо. — Дженс все приглядывается к Рику. У каждой девушки должен быть старший брат, даже если он младший, — она пожала плечами, — они должны быть где-то на север от дома. Не сходи с тропинки, и точно найдешь.       На Том и попрощались. Том шел по лесу, а Маркас все вещал о том, что эта девушка очень похожа на него самого. Беллу было в принципе не понять его сравнений, но грело душу и то, что в этой семье и прогнившая насквозь тварь увидела что-то знакомое, родное. Наверное, его зацепила необычайная умудренность и шутливый цинизм, с которым девушка относится к окружающим ее мужчинам. — Твоя свобода подходит к концу, — у самого уха, чуть ли не касаясь его гнилым языком, прошептал Маркас, — осталось несколько минут.       Том слышал, как он улыбается. Улыбается, потому что понимает, что пришло его время, то, когда он сможет, наконец, получить тело которого так желал. Воздух вокруг будто запах смертью, все замерло, притихло, и теперь парень слышал только звук собственного сердца, бьющегося все чаще. Бросив топор, он сорвался на бег, бежал, не разбирая дороги. Он заметил их, собирающих наколотые, бог знает чем, деревяшки, веселых, болтающих о чем-то своем. Дженс легко улыбается, но, заметив Тома, загнанного, спотыкающегося, бросает все, что успел собрать. — Что случилось? — де Фрайс прижимает его к себе, оглаживая спину и голову, — дома что-то? — Нет, просто я… — Белл чувствовал, как бьется его сердце, спокойно, его ничего не тревожит, — просто я… буду любить тебя до конца. — О чем… — Дженс не договорил. Лицо в момент словно окаменело, остекленели глаза. Кожа стала смертельно бледной. Том услышал последний удар его сердца, и вместе с ним заплакал, закричал так громко, как только мог. — Прости меня, я… не смог сделать больше, я хотел, чтобы это время никогда не кончалось… не уходи от меня, прошу! ОСТАНЬСЯ СО МНОЙ! — Том поднял голову к небу и завыл, будто он был из их стаи, — не уходи, моя Луна! — Том, он что… — видимо, в такие моменты сознание Рика просто отключается. — Пошел вон! — уже не своим голосом ответил ему Том. Маркас почувствовал его печаль как свою. — Малявочка, пойдем домой… — Уходи отсюда, я сказал! — катятся слезы, но на лице ухмылка. Ардант борется с горем хозяина, но пока проигрывает, — вызывай медиков, дубина! Рик скрылся меж деревьев, оставив Тома наедине со своим горем. — Мы… — заикаясь от эмоций, начал Маркас, — мы можем оставить его душу, она всегда будет с нами. Мы… привяжем ее к какой-то вещи, и тог… — Как ты можешь?! Как ты можешь даже думать об этом? Мало он страдал при жизни, ты хочешь, чтобы я заставил его и после смерти страдать? — Он будет с нами… я успел к нему привязаться, — Маркас говорил честно, стесняясь своих чувств, — вместе с тобой я чувствовал то, чего не было ни в одной из шести жизней до этого. Это… — Закрой. Свою. Прогнившую. Пасть! Ты хотел власти? На, бери! Захлебнись ей, но не трогай то, чем дорожил я! — Том кричал на самого себя в отражении лужи грязи. — Тогда забирай, — Маркас будто проглотил все это в один момент, — все свое горе обратно в свою реку! Я не хочу этого, наглотался!       Том падал. Высоко, с небес, холодные колючие звезды были все дальше и дальше, и скоро совсем потерялись в облаках, наполненных вязкими черными каплями. Кровь, замешанная в янтаре. Старая, спекшаяся, но все еще блестящая в отблесках мелькающих молний. Такая и вода в реке. Для Белла она будто стала настоящим янтарем — твердым и холодным. Он слышал, как в одну секунду, оглушая своим треском, поломались все его кости, и вот он, уничтоженный, превращенный в кровавое месиво, плывет по реке, куда так стремился. Она глотает его печаль, и в мыслях не остается ничего, кроме тишины и спокойствия. Его черный саван скрыл лицо, отклоненное назад, по самую макушку носа, изрезанные зубами губы уже не дрожат. Мрак, разбиваемый редкими вспышками молний. Ветер бури вдалеке. Вой тысячи кошмаров, возвещающих о смерти их хозяина. — Том, я вызвал медиков, давай перенесем тело в дом, — он старается быть спокойным, но речь его, как и руки, дрожат. — Я принесу его сам, — холодно ответил ему Темный. — Об этом ты говорил, да? — Рик положил руки на его плечи, но тот их брезгливо скинул, — Том, быть слабым это не страшно и не стыдно, просто позволь себе это… — С чего ты решил, что я хочу быть слабым, а? — Маркас развернулся к нему лицом, — из-за того, что эта шавка сдохла? Из-за того, что сильную сторону себя я считал болезнью? Противно смотреть мне в глаза, да? Он, — Маркас повертел пальцем у своего виска, — предупреждал тебя, что-то, с чем ты столкнешься, тебе не понравится, братец, — от одного звучания этого обращения Рика скривило, но тот все равно притянул Тома к себе и обнял. — Ты мой брат, Том, и я не отвернусь от тебя, каким бы ты ни был.       Маркас не удержал маску. Он обнял в ответ, он понял, что мир поменялся, что люди в нем изменились. И нет больше семей, старающихся убить своего ребенка, нет больше братьев, избивающих и насилующих младших только за то, что за это отец по головке погладит. Здесь все не так, как было когда-то, но впервые он смог это понять, смог принять это, а не отрицать, замыкаясь в своей злобе. — Спасибо, — холодно ответил Маркас, но от Тома в его голосе не осталось ровным счетом ничего. — Пойдем, не будем заставлять медиков ждать, — Рик похлопал его по плечу, — ты сильный, но даже ты не справишься сам.       Темный подхватил тело под лопатками и коленями и понес, ничего не ответив Рику. Просто не было причины. Он шел, а из глаз просто падали слезы. Боль Тома теперь не только его, и Маркас самовольно напился из этой реки, просто чтобы доказать себе, что он еще жив, что он может что-то чувствовать.       Бригада парамедиков стояла на трассе, нервно озираясь по сторонам. Заметив выходящих из леса мужчин, они устремились к ним с носилками, но, заметив, какого телосложения человек несет на руках холодное уже тело, они окоченели прямо там, где стояли. Еще более они были шокированы, когда он оставил тело на носилках, и им пришлось солидно поднапрячься, чтобы вернуться на террасу. — Тромбоз коронарных артерий, разрыв синистровентрикулярной части миокарда. Сердце разорвалось надвое, — Маркас натянуто улыбнулся, заглядывая в глаза одного из парамедиков, — такого вы еще не видели. — Вы доктор? — спросил тот в ответ. — Питал надежды им быть, — Маркас закурил, — Дженс Матео де Фрайс, седьмое мая девяносто второго года…       Он еще долго перечислял все то, что они должны записать, а Эсмеральде, стоящей в дверях дома, нужно было все больше сил, чтобы сдержаться и не сорваться. Она уже потеряла брата однажды, обрела вновь, и снова потеряла, не пробыв и недели рядом. Слишком много бед на эти хрупкие плечи. В ее глазах мелькало удивление, когда Том говорил что-то, чего она не знала. — Кем умершему приходитесь? — дежурным голосом спросил парамедик. — Почти мужем, — фраза вышла жестокой. Почти стальной, потому как пронзила и его сердце, и всех окружающих, — не смотрите на меня так. — Но вы же… — Каждый переживает горе по-своему, не вам меня корить за холодность. — Вы курите уже четвертую сигарету. Может произойти передозировка никотином, — все же договорил он, а Маркас будто опомнился. До этого момента это не играло важности. Не играет и сейчас.       Еще долгих три минуты он выслушивал от парамедика лекцию о том, что сигареты вредят здоровью, что это опасно и может привести к удушению, раку легких и прочим симптомам, которые, в общем и целом никого здесь и не пугали. Маркасу уже не больно — горе выветрилось с дымом, ушло со слезами, утонуло в реке Тома. Впервые за все время, что ардант мог лицезреть парня, поглощенного собственным горем, он молчал. Ни звука, ни движения не выдавало в нем живого человека, настоящего, а не поломанную куклу. Больше Тому не нужно ничего, и сам Маркас благодарен чему-то высшему за то, что оно не дало парню этого увидеть. Бумажки заполнены, тело помещено в черный мешок, застегивается молния в руках парамедика. И только тогда Эсмеральда срывается на крик, тяжелый, больше похожий на вопль, смешанный с утробным рычанием. Она плачет, падая лбом на тело, бьет кулаками, умоляя вернуться. Слишком сложно терять, не успев даже принять обратно в свои объятия.       Маркас просидел в кресле, разглядывая языки пламени в камине, еще очень долго. Вернулись домой Хавьер и Теодоро, но они были обычными, спокойными. На них не давило молчание, атмосфера, взращённая в этих стенах слезами и проглоченным горем. Они еще не знали. — Почему так тихо? — спросил Теодоро, усаживаясь в кресло напротив. Пиджак, сияющая белизной рубашка, дорогие туфли. Настоящий клерк. — Дай мне руку, — холодно отчеканил Маркас, — так эмоции хотя бы выйдут, не будут грызть изнутри.       Де Фрайс послушался. Темный шепнул что-то, но этого было достаточно, чтобы он ощутил все, что чувствовал Том и увидел все, что видел Том. Резко он завыл, из глаз, в которых замелькал зверинный огонь, покатились слезы, он попытался отдернуть руку, но Маркас держал, не отпускал. Он не был счастлив, причиняя Теодоро боль, он хотел, чтобы вся она вышла до последней капли, чтобы вправду ничего не грызло его изнутри. — Но… почему так быстро? Ты же сказал… — он снова спокоен, хоть и растерян. — Том сказал то, во что хотел верить, а ты не учуял его ложь. Хороните у себя, по своим обычаям, как хотите. Мне наплевать. — Почему? С каких пор ты говоришь о себе в третьем лице? — С тех самых пор, как Том отошел от руля, и ты это видел, — ардант посмотрел на него и улыбнулся улыбкой маньяка, — Больше мне нечего делать здесь. Скажите Рику, что искать меня не стоит. — Так это тело в черном болоте… — в глазах испуг, — а ты… — Все верно, мой дорогой, все верно. И теперь я свободен, как никогда, — ардант поднялся с места, — Том решил, что этот мир ему больше не нужен, и потому теперь мне не нужно откликаться на чужое имя. — И как же зовут тебя, мертвяк? — Хавьер спустился к ним, но слышал все до последнего слова. — Маркас… — он уже собрался назвать себя полностью, но тогда он лишил бы Хавьера рассудка, как и Аргироса. Ни к чему, — остальное ни к чему. — Так тебе плевать, Маркас? Раз тебе плевать, тогда отправляйся туда же, куда отправил своего недоколдуна или туда, где теперь наш брат, мне плевать! — Ваш брат, говоришь? — Маркас вмиг оказался за его спиной, — интересно, почему ж ты вчера не считал его таковым? Лицемерный, — сильный пинок в спину, от которого Хавьер упал на колени, — слабый, — пинок в живот выбил из тела весь воздух, — жалкий, — Маркас ухватился за его шею, — ублюдок, — ладонь вспыхнула, а Хавьер, грозный и страшный еще полминуты назад, завизжал, — ты запомнишь надолго, что о мертвых говорят правду, а о сильных молчат. — Отпусти. Его спесь того не стоит, — Теодоро мягко опустил руку на плечо Маркаса, потому как понимал, что сила здесь ничего не решает, — он всегда был таким, прикрывал слабость зубами и когтями. — Слабость, — усмехнулся Маркас, — стелиться под обычного человека, будучи большим и страшным, — слабость или сила, Хавьер? — спросил с улыбкой Темный, отбрасывая в сторону Хавьера. — О чем ты? — младший брат пошел к старшему, принялся зализывать ожог. — Он сам тебе все расскажет и объяснит. А если нет, то я развяжу ему язык при следующей встрече.       С этими словами Маркас вышел на террасу. Сигарета затлела холодным дымом, разбавляя туман этого леса. Здесь ему больше не рады, хоть он и не хотел этого. Злоба и заносчивость управляют им, они добили и уничтожили все человеческое, что только было в душе Маркаса когда-то. И сейчас две гнилые сестры правят его разумом, не дают быть спокойным, настоящим. Он не будет добрым, никогда уже, но он мог попытаться не быть злым.       Теодоро с Риком вышли к нему. — Тео сказал, ты уезжаешь? — Рик старался говорить спокойно, но выходило плохо. — Ага, улетаю, — нездорово усмехнулся ардант. — Помни, что ты пообещал мне. И еще вот, новый телефон. Старый, я так думаю, ты похоронил в озере. Я просто не хочу больше исчезать из твоей жизни. И ты не исчезай из моей, ладно? — держится из последних сил. — Договорились, — этот человек уже второй раз заставляет Маркаса чувствовать болезненный укол в самое сердце. Он, несомненно, заслуживает права называться братом, — будь верен Эсмеральде, она единственная здесь, кто стоит этого, — договорив, он выдохнул в лицо того дым, и пока он тер глаза, Маркас успел обратиться угольно черным орлом и взлететь. — Том, где ты? Том! — Рик так и не нашел Тома, и потому отправился глушить зарождающуюся шизофрению в болиголовой водке.       «Надеюсь, Теодоро позаботится о нем. Что бы не произошло, он должен жить, чтобы у меня… у нас с Томом было, к кому возвратиться.»