***
Джек молчит. Уже третий день он встает с кровати только по крайней нужде, а все остальное время только лежит на матрасе Тома и смотрит в стену. Ни слова, ни звука, вообще ничего, только спокойное дыхание и стеклянный взгляд. Ночью он прижимается к Джесси так близко, как только может, слушает горячий шепот о том, как тот любит его, как хочет, чтобы он снова стал тем улыбчивым котенком, каким он был, когда они только познакомились. Вчера ночью он сказал единственное слово, вопрос, который рвет душу: «почему?». Да, Флайерс победил, оторвал Джека от Тома, это должно было произойти. Котенок должен повзрослеть, принять, что сам он ничуть не слабее, чем с Беллом, Флайерсом или с кем бы то ни было еще. Но он все еще задается одним лишь вопросом, захлебываясь одиночеством и жалостью к себе. Он дрожит, ему холодно, уже физически, и Джесси способен согреть его, укрыть своим телом хотя бы ночь. Он лишился Тома, но не хочет принимать Джесси. Тот хотел сделать именно так — Джек остался бы тем же самым, счастливым, будучи любимым. Но, стремясь к победе, мы, порой, и не замечаем, насколько изменяется то, к чему мы стремимся. Но Джойсен все еще нужен ему, даже такой. Может быть, это и есть любовь? — Джеки, смотри, что я тебе купил, — весело, будто и не случилось ничего, крикнул Джесси, входя в квартиру. Но в ответ лишь молчание. — Не говори мне, что я просто так посылал курьера в Оберн, чтобы тот купил тебе килограмм мармеладных мишек у Ронни! — Флайерс уже, кажется, перепробовал все, но ничего не помогло хоть как-то даже отвлечь Джека. Стены слишком крепки. Джойсен не ответил, хоть и было слышно, с какой горечью тот выдохнул. — Ладно, вот, возьми, — Джесси поставил перед его носом небольшую мисочку, наполненную этими самыми мишками, — я немного поработаю на кухне, а ты, если захочешь еще, приходи, договорились? — Джесси должен был уже сам себе признаться, что не может уже стараться перебороть апатию, насевшую на Джека. Но Джек кивнул, и все в Джесси вдруг встрепенулось. Он не зря все это делал. Конечно, он сам прыгал за этими мишками, для него это не сложно. Сложность была в другом: куда-то делся альбом, в котором он хранил фотографии тех дверей, которые не мог запомнить — он так научен — перемещаться только туда, куда знает и помнит. Чутье развивается, и, видя черту, он может сказать, куда она вела, да, но где черта к «у Ронни», он, однако, совсем не помнил. И потому он провел вчерашнюю ночь, разыскивая фотографию этого кафе в интернете. Долго, сложно, но он все же сделал это, и вот теперь он видит, что Джек жует, не издавая и звука, а внутри Джесси разливается тепло. — Люблю тебя, Джеки, — говорит он, идя на кухню. Чай невыносимо горький. Джесси уже сам не понимает, что чувствует в общей перспективе. В каждый момент — да. Сейчас, когда Джек все-таки отреагировал хотя бы на что-то, он был невыносимо счастлив, хотелось чуть ли не прыгать от радости. Но это момент остался в той комнате, вместе с Джеком, а на смену ему пришла безысходность, пропитавшая стены всей этой квартиры. Том, потом и Джек. Они растворяют в этой атмосфере все эмоции, которые гости приносят с собой, какая-то неясная ноющая печаль будто сидит в каждой черте этого дома. Оседает на стенках кружки чайными разводами, и Джесси словно слышит, как шипит высвобождающаяся из жидкой тюрьмы горечь, и сам воздух уже становится таковым. — Скажи мне, почему? — Джек смирился с тем, что не нашел ответа самостоятельно. Ему нужна помощь. Красные глаза, сырые щеки, шмыгает носом, но он стоит в дверях и держит в трясущихся руках пустую миску. Не заедается. — Он не любит тебя, но не находит сил, чтобы сказать тебе об этом, и при этом даже не представляет, насколько больно делает тебе. Неужели этого не достаточно? — Джесси захлестывает новая волна злобы, но он сдерживает ее, отхлебывая из горестной кружки. Джек снова не отвечает. Молча наливает воды в кружку, отпивает, замирая, наливает еще, вторая кружка, третья. Еще мишек. И его снова нет. Он снова там, откуда пришел минуту назад. Что он должен сказать, чтобы Джек ожил? Что он должен сделать? — Я заставил его, это ты хотел услышать! Я не мог смотреть, как ты мучаешься, опираясь на того, кто не может быть твоей опорой! — Флайерс опал на колени перед Джеком, упираясь лбом в его бок, — ты мне нужен, Джек, нужен, как никто! Пожалуйста, скажи мне хоть что-то! — Почему? — Джесси чувствует мягкие касания до волос, а в голосе Джека ни единой эмоции, только этот проклятый вопрос. — Потому что я люблю тебя, у меня нет других причин! Ты снишься мне, я вижу тебя в прохожих, слышу твой голос везде, я схожу с ума! — как маленький ребенок, Джесси бьет по матрасу кулаками, а воздух в нем услужливо расходится, подставляя под удары твердый пол, — что мне сделать, чтобы ты понял? Молчание. Снова молчание. Джек не знает, что сказать, и от того слезы рвутся только сильнее. Джесси готов на все, и Джойсен об этом прекрасно знает. Но проблема ведь в другом. Нет этого «все», которое бы можно было сделать. Он не вернет Тома, нет, точно, он не уйдет, потому что он эгоист, каких мало. А больше ничего и не сделаешь. Замкнутый круг. — Мне больно, — чуть ли не шепчет Джек, и истерика Джесси вмиг пропадает, тот лишь отпрянул от парня, боясь даже вдохнуть, — кости ломит. Голова болит. — Ты просто мало двигался в последнее время, а от слез поднялось давление, — Джесси выдохнул, он не причина хотя бы этого, — сейчас принесу аспирина, угу? — никакого ответа. Он уже привык. Джек поднялся, сел по-турецки, угрюмо сгорбив спину. Выпил поданные таблетки, все так же дрожа от холода, и замер, будто в остановленном фильме. Зачем лежать, если в пережатом психикой пищеводе до сих пор стоит вода? — Может сделать тебе массаж? Я немного умею… были курсы когда-то, но никакой практики и… — Джесси вдруг захлестнуло стыдом. Собственное предложение вдруг показалось таким нелепым, будто бы он ребенок, всерьез предлагающий другу пирожок из песка, — может быть, боль утихнет? Молчание. Снова. Джек смотрит на него мокрыми глазами, в которых нет, кажется, уже ничего. Он сдернул свою футболку, сжав ее в руках, лег на живот, отвернув от Джесси голову. Он не согласен, но и не против. Ему просто плевать. — Если не хочешь, ты только скажи, я же не заставляю, — масла нет, да и спроси — не ответит, но сойдет и так, — ты только скажи. Ни звука. Так даже лучше. Это предложение было до ужаса эгоистичным. Джесси нужно касаться его, нужно быть рядом, как можно ближе, но еще не ночь, чтобы обнять и забыться. Это то, что дает ему хоть что-то из того, что он так отчаянно хочет. Просто быть рядом. Движения медленные, с большой силой. Пускай, они отзываются болью в мышцах, но Джек перестал дрожать, поза стала спокойнее, легче. Спокойные разморенные стоны рвутся из горла, когда Джесси задевает нужные места, когда касается там, где не трогают обычные люди. Никакой пошлости, никаких намеков, он просто не готов, хоть один подобный жест угонит его в ту яму, из которой он вылезал так упорно. — Легче? — принимаясь за ноги, спросил Джесси. — Да, — коротко отвечает Джек. Но он же ответил! — Теплее. — Если днем ты захочешь, чтобы я хоть как-то согрел тебя, ты только скажи, я… — Флайерс цепляется за каждую возможность. — Хочу, — шепнул Джек, а Джесси, в чем был, упал рядом, укрыв их одеялом, — спасибо. — Ты делаешь для меня гораздо больше, — Джесси прижался к нему так близко, как только смог. Руки Джека прилипли к его руке, прижимающей за талию, — мне хватает и этого. — Я должен его отпустить? — растерянный голос, дрожащий в каждой букве. — Потерянное остается только отпустить, Джеки, нет смысла причинять себе боль. — Я не хочу больше здесь жить, давай… — он оттаял, проснулся, и Джесси хотел бы обрадоваться, но сил на это уже не осталось. — Конечно, но все завтра, а сейчас тебе нужно выспаться, чтобы не я один выбирал нам с тобой квартиру.***
— Дети, я долго думал, как сказать вам… — Костя неделю собирался с силами, чтобы сказать, но сейчас все эти силы будто испарились, — ваша мама… она… — Что с мамой? — вскрикнула Женя, с ужасом уставившись на Костю. — Она что… — На глаза Влада мигом навернулись слезы, он уже понял. — Мама давно знала, что так будет, потому и отправила вас со мной. Хотела, чтобы вы жили достойно, чтобы не попали в детский дом, оставшись одни. Мы с вами можем вернуться, навестить ее на кладбище, — с каждым словом должно было становиться легче, но получалось ровно наоборот, — я никогда, наверное, не пойму, каково вам, но я всегда буду рядом, что бы не произошло. — Она болела? — Влад старался сдержаться, мальчики в тринадцать лет стараются быть «настоящими мужчинами». Старался, но выходило плохо. Он имеет полное право плакать. И он использует его, скрывая слезы, прижавшись к Косте. — Да, но не хотела вас пугать, поэтому… — Но ведь у тебя много знакомых, они бы смогли ее вылечить… — Женя не смогла принять. Все еще будет, пускай и не сразу. Она, кажется, была много взрослее Влада, хоть и одного возраста, но теперь она точно как была два года назад, когда приехала сюда. — Есть болезни, которые не лечатся, дура! — вдруг закричал на нее Влад, — дядя Костя не всемогущий! Он не Бог! Почему ты не просила у него увидеться с мамой? — Ну, тише, Владик… На все воля Божья, ваша мама была просто очень хорошей, и Господь забрал ее к себе в рай, — уверенно говорил ему Костя, подмигивая Жене, мол пускай понимает это так, так будет легче, — он прав, Жень, бывают неизлечимые болезни, этого не изменить… — в тот вечер они плакали втроем. С тех пор, как состоялся этот разговор, прошло два года, и c тех пор не стало ни на каплю легче. Дети росли, объятые заботой Кости, а он делал все, что только мог, лишь бы они не остались одиноки, хоть на секунду. Даже если они того пожелают. Как часто родители ошибаются в мере опеки, в том, насколько сильно они должны участвовать в жизни ребенка, и как агрессивно по обыкновению отвечают дети, когда чувствуют, что родительские объятия стягивают крылья взросления. Костя был с ними, спас их от беспросветного будущего, но теперь это вообще не играло никакого значения, да и не должно было играть. Только дети начали жить личной жизнью, а он для них никто, он лишен авторитета матери или отца, который бы заставил детей слушаться. Пытался, изо всех сил пытался устанавливать логичные правила, по минимуму стесняя их, но все снова шло наперекосяк, потому как у взрослости широкие крылья. Еще бы они помогли взлететь. Гулянки до полуночи, пьянки у друзей, бесконечные девушки, хоть одна бы продержалась больше недели, — и это еще далеко не полный список того, чем в свои пятнадцать уже успел отличиться Влад, разве что с копами дел он пока не имел. Женя с тех пор будто и не выросла: она осталась очень скромной, у нее была всего одна подруга в школе, да и ту подругой назвать только с натяжкой. Вне дома она была тихой, потому что так ей было легче, так ее никто не трогал, никто на нее не смотрел. Но как только закрывалась дверь дома, ее прорывало, будто весь день капала по каплям печаль, а в этот момент все просто выливалось. Костя всегда успокаивал, всегда приносил ее любимое какао, ее мишку, которого та постоянно забывала с утра в ванной. Как и в этот раз. — Жень, может быть, все-таки сходим к психологу? — Костя подпер плечом косяк прохода, поднимая с пола рюкзак девочки, — ты не обедала? — Я… — она будто подавилась словами, — в общем, я не нашла место в столовой и… — расстроенно хлюпнула носом. — Знаешь, там, недалеко от школы, открылась кофейня, можем обедать там? — Костя уже не раз слышит этот ответ, и вот сейчас он придумал хоть какое-то решение, и, судя по доброму взгляду, оно очень понравилось девочке. — Да? В той, которая вся черная с неоновой вывеской? Круто! — Ее просто нужно было отвлечь, и вот, она уже бежит к себе в комнату, а спустя несколько минут уже сидит за столом, собираясь делать уроки. — Ты не видела Влада? Он, вроде бы, с тобой должен прийти был. Или он опять… — Нет, не опять! — крикнул парень из коридора, — сказал же, приду, что еще тебе надо? — он вмиг пролетел в свою комнату. — Эх, лазанья в духовке, Жень, я пошел, поругаюсь с ним еще раз, — он улыбнулся и пожал плечами. Отшутился, можно сказать. — Уйди, — резко бросил парень, сбрасывая с себя кофту, — пожалуйста, — избито добавил он. — Ты умеешь быть вежливым, это хорошо. Владик, я… — в ответ на ласкательное имя парень чуть ли не зарычал, — не собираюсь отчитывать тебя, сегодня ты примерный ребенок. Угу? — Угу, — угрюмо ответил он, надевая домашнюю футболку. Остыл, — чего хотел-то? — Узнать, кто тебя побил. Твой любимый полумрак вообще не скрывает синяки. Если не хочешь, я не буду разбираться во всем этом, просто назови мне имя, чтобы я знал, на кого валить, если все это вдруг перейдет черту, — Костя старается быть как можно более мягким, — в этот раз хотя бы ничего серьезного? — Дядь Кость, я сам разберусь, ладно? Далеко не зайдет, обещаю, — он опустился на кровать, а та противно скрипнула. Настолько же противно, насколько противно то молчание, которое зависло в комнате, — Тейлор Дженкинс, он на год старше, — парень обреченно закатил глаза, — я же не виноват, что Шерил предпочла меня ему? — А за тобой и не заржавело, — он потрепал парня по затылку, — ладно, пойдем чем-нибудь синяки на лице замажем. А потом — лазанья! Не купленная, сам делал, — Костя был горд своими умениями, хоть и обретенными не с первого раза. В этот вечер Костя был счастлив. Он наконец-то нашел подход к ним обоим, примирился с их чертями, распаленными детскими травмами. Наконец-то понял, что обнимая, крылья не обязательно сжимать и держать. Подними ребенка, пускай он почувствует, что летит, даже если его поддерживают родительские руки. Но год снова перевернул все. Поменял детей местами, превратив скромную зажатую девочку в оторву ночных клубов и уикэнд-тусовок, а парня, уверенно претендующего на звание альфа-самца, что по виду, что по содержанию, растоптал и превратил в депрессивного призрака своего класса. Будто его и нет, теперь он не то чтобы кричать, он и говорит-то через раз, почти не улыбается, почти всегда дома. Только вот Женя знала меру, контролировала себя, чем Влад был вообще не наделен. А главное, что мучало Костю все это время — Влад молчал, ни слова, ни намека на причину того, что с ним происходит. Каждый день он борется с собой, пытается сказать, но боится, приходит в ужас от одной мысли. — Либо говори мне, либо психологу, — Костя сел в кресло напротив него, — ей-богу, я не знаю, что с тобой делать! — за этот год он подрастерял выдержку. — Дядя Майкл, — устало выдавил из себя Влад, — я хочу с ним поговорить. Отвези меня к нему, пожалуйста. Должно сказать, Майкл все это время участвовал в их жизни, как самый настоящий дядя. Так дети и жили, воспитанные и выращенные двумя дядями, которые, по сути, просто два попавшихся в нужный момент мужчины. Тем не менее, это никого из четверых не смущало, они жили как обычная семья, собирались на рождество и день благодарения, а соседи Кости уже с недоверием перешептывались между собой: а не живет ли за их стеной пара геев с украденными детьми? Костя думал, что живот надорвет от смеха, когда услышал это у подъезда. Все это время Костя и не думал искать кого-то себе, у него на уме была только его скромная работа на дому да дети, которых лучше бы особо не забывать. А Майкл он… был для детей запасным аэродромом, что ли. Домом, куда они всегда могут пойти, если домой идти не хочется или опасно, все же Костя не всегда был таким добрым, а от скандалов и тарелки бились, и стулья летали, и стекла от криков дрожали, но это в особых случаях. — Ты пообедаешь, или сразу поедем? — нет смысла спрашивать, Майкл итак все расскажет, но ребенок не будет так уж сильно чувствовать себя слабым, — хотя, нет. Сначала обед. — Я не голоден, — сухо ответил парень, но перед ним уже стояла тарелка спагетти с тефтельками. — Влад, это не дело. Ты посмотри на свою футболку, — Влад посмотрел на старую, местами продырявленную футболку, висящую на одних плечах. — Она просто удобная… — В прошлом году она тебе в обтяг была! Ты же вообще не ешь! — Костя всплеснул руками и хотел что-то еще сказать, но Влад его прервал. Довольно резко. — Да заткнешься ты или нет?! Сколько можно тыкать меня в мою худобу, будто бы это хоть что-то значит? Кому это важно? Тебе? — От его крика задрожали стекла. Наследие матери просыпается. В руках согнулась ложка. Он опасен. — Да, мне, — Костя пытался быть спокойным, хотя хотелось бежать. Вопли сирены не щадят никого, — это так тебя удивляет? Я обещал вашей матери… — Что ты ей обещал? Что ее детки не будут ни в чем нуждаться? Что ты воспитаешь их как своих? Не смеши, ты мне не отец и никогда его не заменишь! — Влад не стеснялся выпаливать все это в лицо Косте, который старался заботиться о нем все эти годы. Он просто не думал, что это изменит хоть что-то. — Я не заменю твоего отца, да?! — Костя вспыхнул. Все, что он дал им, обернулось для него вот так, он схватил с полки бутылку скотча, запасенную когда-то давно, и, глотнув из горла, продолжил, — Не заменю кого?! Ты видел его хоть раз? Да даже будучи другом вашей мамы я сделал куда больше, чем он! Ты его не видел, а вот я — да. Я нашел этого ублюдка, узнал, что с ним стало в итоге! Наркоман, живущий со шлюхой в самом поганом районе своего города! Ничего, он ничего не сделал, чтобы появиться в вашей жизни, а я! Да я из кожи вон лезу, лишь бы с вами все было хорошо, а ты платишь мне этим? — Но он же… Деньги, которые он присылал маме… — опешил, вот так развалилась его уверенность. — Не он, а я! Я пытался хоть как-то помочь твоей маме, которая так слепо влюбилась в вашего никчемного папашку! Что ты вообще можешь знать о том, как любят сирены! — спустя минуту он вдруг осознал, что сказал, но слово не воробей, да и все это уже не вернуть. — Любят… кто? — Влад прищурил глаза. Он уже услышал, а Костя уже проиграл. — Такие, как твоя мама. Певицы, отдающиеся своему влечению всем сердцем. До последнего дня она любила вашего отца и надеялась, что он вернется, даже не думая о том, что он и не вспоминал о вас, — взгляд парня поменялся, а Костя выдохнул, — а теперь будь добр выпрямить вилку и поесть эти чертовы макароны, которые я приготовил с третьего раза, потому что ты их так сильно любишь! — Да пошел ты! — последнее, что бросил парень, хватая рюкзак с пола и выскакивая из двери. Все вдруг потеряло краски. Почему-то Костя вдруг понял — он больше не вернется. Он разрушил весь его мир, построенный на иллюзиях счастливой жизни, распахал образ отца и взрастил на нем безобразное нечто, кем он являлся на самом деле. Уничтожил хрупкую истрепанную душу парня. Возможно, это просто ссора, даже не такая большая, какой она могла бы быть, но чувство, что это конец, не отпускало. Он опустился на пол ровно так же, как и стоял, сжимая в руке бутылку скотча. Он плакал так горько, как не плакал никогда, даже прощаясь с Марьей Васильевной, он не впускал в сердце такой печали. Он не отпустил того, кого было уже не вернуть, он своими словами вычеркнул из жизни того, кто должен был стать ее продолжением, следующим логичным витком судьбы его рода, чтобы он наконец смог отпустить свой путь. Он кричал в потолок, умоляя вернуть мальчика, он молился всем богам, которых только знал. Он уничтожил все вот этими руками, кровящими теперь от осколков лопнувшей бутылки, он не сдержал обещание, данное на смертном одре. Кто он после этого? — Дядя Костя, ты… — Женя ужаснулась тому, что увидела, вернувшись домой. В дверях стоял ее парень, но, увидев, что творится в квартире, поспешил ретироваться, — Кайл, помоги мне! Ай, надейся на этих придурков. — Я… Влад, он… — Костя давился каждым словом. — Он написал мне, просил не искать его. Сказал, что поедет искать отца, — девушка была совершенно спокойна, выдергивая из политой перекисью руки осколки стекла, — рассказал все до последнего слова. — А почему ты тогда не с ним? — выгоревшими глазами он смотрел на нее, пытаясь понять, почему она здесь? — Потому что я знала это, и мама знала. Она любила не его, дядя Костя. Тебя. — Думаю, стоит оставить все это за спиной. Я хочу поменять имена — единственное, что держит меня в той жизни. А ты? — Это решение пришло к нему слишком неожиданно. Он будет уважать желание Влада, раз он не хочет, его не будут искать. — Знаешь, мне очень нравится имя «Миранда», — улыбаясь, заявила девушка, — и теперь я, кажется, смогу взять его себе! — Ты все сможешь, моя дорогая. Все сможешь. «Я не смог сохранить его, так сохраню ее. Она станет той, кем захочет, она добьется всего, что упасла для нее судьба. Она будет сильнее меня»