Десятый Круг

— Я так люблю тебя, — Том мельком подумал, что не осталось и миллиметра груди Дженса, которого он не покрыл бы поцелуем, — зачем я, дурак, так обошелся с тобой, ведь всего это бы… — впился в его губы, — все было бы… — Все так, как есть, — Том чувствует, что когти не ушли — Дженс не ладит со своим телом. Ничто не проходит бесследно, — ни к чему сейчас твои сожаления, — де Фрайс мягко укладывает Тома на холодный песок, резким движением разрывая пуговицы на его рубашке, — так ты гораздо красивее. Он покрывает поцелуями грудину, и Том чувствует, что на коже остается его кровь. Не так важно сейчас, все это смоется. Не важны следы, важно лишь кто их оставляет. Жизненно необходимо тепло, которым он так щедро делится. — Ты такой холодный, — на вдохе произносит Дженс, легко касаясь кончиком носа его живота, — мне согреть тебя? — он играет с Томом, это видно в его глазах, таких живых и горячих, — чуть ниже, чуть крепче. Теплее? — Делай уже, что собрался, — возбуждение льется через край, — Теплее, да, — седлает Тома, потираясь бедрами в ошметках штанов о пах Тома. Затравит до смерти, — Укрой меня.       Дженс наклоняется к Тому, снова целуя его. Рука ложится под затылок, и Дженс почти всем телом прижимается к Тому, укрывая его от холодного ветра. Жесткие волосы на груди и животе Волчка щекочут Тома, и каждый раз он смешливо поеживается, когда Дженс подается вперед с намерением углубить поцелуй. Куда уж глубже. Том обвивает его шею руками, прижимаясь еще сильнее — Дженс будто весь слеплен из тепла, спокойного и яркого, искрящегося счастьем. Он такой, каким Том хотел его видеть. Волчье сердце неспокойно бьется в груди — он хочет. Очень хочет, но сдерживает себя — боится навредить. — Я не боюсь волка внутри тебя, — шепчет ему на ухо Белл, уже чувствуя, что тот превращается, — я люблю тебя любым.       Дженс рычит, утробно, довольно. Легко, едва ощутимо прикусывает плечо, толчками подаваясь вперед. В своем настоящем обличии Дженс еще больше, и речь тут не только о росте. Своим стояком он бесстыдно трется о живот Тома, а из сомкнутой на плече пасти вырываются стоны. Дженс сдерживался, но Волк этого делать не намерен. — Хочу, чтобы ты… меня, — горячий шепот над волчьим ухом сводит зверя с ума, а Том уже справился с застежкой брюк, — не бойся, ты не навредишь мне.       Волчьи слезы. То, чего достойны единицы. Дженс так осторожен, когда укладывает Тома на песок, стаскивая с него штаны. Белл так бесстыдно раздвигает ноги перед ним, смыкая лодыжки на его спине. Выгибается к нему навстречу, открываясь волку, зарывается в шерсть, прикусывая мускулистую шею поверх шрамов. Страх не держит его душу — только ожидание, томительное, жалкое. Секунды, которых так много. Де Фрайс неторопливо проталкивается вперед, ощущая, как смыкаются зубы на его шее, но Том стонет, громко, не сдерживая себя, и это только придает Волку сил. Глубже, горячее, туже. Тягучие движения душат своим ритмом и теряются меж стонов Белла. Ему никогда не было так хорошо. — Люблю, — не меняя обличия, коротко говорит Волк, и его слова растворяются в тяжелом дыхании. — Люблю, — выдыхая весь воздух из легких, отвечает ему Том, упиваясь такой желанной болью — он осилил Волка целиком.       Том просит быстрее, выстанывает каждую букву, но Дженс и не думает торопиться. Каждое движение будит в Томе нового демона, и в какой-то момент Том откидывает руки на песок — магия вышла из-под контроля, а под ладонями начало плавиться стекло. Ну и пускай, это не помешает ему. Волчок рычит, ощущая жар ладоней, снова подкладывает ладонь под голову. Толчок. Еще толчок. Глаза стекленеют, а изо рта вырываются дрожащие стоны. Он кончил. Минута напряженного молчания, и он начинается снова, но уже быстрее, теперь для Тома. И Белл чувствует эти короткие толчки, попадающие ровно туда, куда они должны попадать, чтобы Том уже не стонал, а кричал, заливаясь слезами. Не от страха, не от боли. От удовольствия, от судорожного экстаза, в котором сперма потекла из него так, будто у него не было никого ближайшие пару лет. В какой-то момент Дженс застыл на месте, будто в его голову пришла кая-то новая идея. Том протестующе зыркнул на него, требуя вернуться, когда тот перестал висеть над ним, а уткнулся лицом в его пах, снова становясь человеком. — Тебе понравится, — ответил он на возмущение Тома, прикладываясь ртом меж ягодиц Тома. Волчий язык куда длиннее человеческого.       Тому правда понравилось. Никогда в жизни он не испытывал такого, никогда он так сильно не хотел, чтобы то, что с ним сейчас происходит, не кончалось. В руке Дженс сжал Член Тома, уже окрепший, требующий внимания. Хватило одного движения, и Том кончил, бессильно опадая на песок. Дженс лег рядом с ним, укрывая от ветра. — Маркас, мы можем стать волком? — счастливым голосом, не думая о логичности вопроса, спросил Том. — Анимагия — чуть ли не низшая из всех видов магии. А мы, как помнишь, на вершине, — устало напомнил ардант. Может быть, он не участвовал во всем этом, но он чувствует усталость Тома как свою. — Мы найдем твоих братьев, — Том огладил щеку де Фрайса, заглядывая в его глаза, испуганные разговором с несуществующим человеком. — Так ты помнишь? — Это тронуло Дженса, до самой глубины души, ведь Том помнил о той части жизни, что Дженс грел в своем сердце так давно. — Именно поэтому мы здесь. Это Крейтер-лэйк, Дженс, а у этой воды твой любимый цвет, — Том старается быть ближе, прижаться, но Дженс вскакивает, осознавая, где они.       В два шага он добегает до воды, в мгновение ока вновь становясь волком и ныряя в воду. Вынырнувший, мокрый, он похож на собаку, что годами не видела хозяина, а теперь он снова с ней. Нет большего счастья, чем преданность, пронесенная через года, нет большей радости, чем вернуться туда, где прошла твоя когда-то счастливая жизнь. В его глазах искрит веселье, и, уже снова становясь человеком, он бежит и обнимает Тома, поднимая над землей. — Всю жизнь я мечтал вернуться сюда! Я снова здесь, в своем детстве! Спасибо, Том, я… — ему уже не хватает слов, он так счастлив, что сознание отключается, и остается только вдыхать холодный воздух, пытаясь найти в нем слова. — Я никогда не видел тебя настолько счастливым. Останемся здесь или побежим искать твою семью? — Давай найдем их, и вернемся, если они все так же уперты. Думаю, в темноте нас не заметят, — Дженс посмотрел на солнце, что почти скрылось за горизонтом. — Слушай меня, ученичок, — Маркас еще и усмехается, — Lycaonae partem anima mea. Habeo ius custodire eum, et habere jus ad illam libertatem. Iusiurandum. Fidelis.* Мне интересно, что из этого выйдет, — его смех, казалось, слышал даже Дженс.       Том повторил его слова, осторожно поднимаясь с земли. Он понимал латынь, он чувствовал, что произойдет. И с последним словом он обратился белым волком, большим, настоящим. Он чувствовал как волк, видел как зверь, слышал так, как не слышал никогда. И Дженс последовал за ним. Будучи удивительно счастливым, он нарезал круги вокруг Тома, насторожившегося шумом, которого не было слышно до этого. Забурлила вода у вершины камня в десяти метрах от берега. Знакомый запах. Снова. Ненависть кипит в крови, подогретая волчьей душой, раздутая шепотом Маркаса, и Том рычит, переходя на вой. Пускай все стаи вокруг сбегутся сюда и раздерут это чудовище на части. Белл будет смотреть на это, счастливо, спокойно. Он исполнит мечту, в которую превратилась глупая мысль, мелькнувшая в момент, когда ярость застилала сознание. — Подождите, стойте! — Марко кричит им, выбираясь на берег, — я успел, — Dimittet. Liberos, propitius eris*, — произносит Марко, а Тома словно захватывает прилив сил. С омерзительным щелчком браслет падает с его лапы, — Том, прости, я… — он не успевает договорить — он уже повален на землю, а огромные острые клыки в паре сантиметров от его лица.       Коротким рыком Дженс привлекает внимание к себе, а Марко успевает раствориться и появиться сбоку от Белла. Удар локтя по хребту заставляет упасть на землю. Удушающим захватом Марко обхватывает волчью шею. — Довольно! Слишком долго я позволял тебе своевольничать. Ты ставишь мой мир под удар своей распущенностью! Я шел сюда с намерением извиниться, но теперь понимаю, что тебя пора заковать в цепи и похоронить где-нибудь, иначе все, ради чего я старался столько лет, падет крахом.       С ног его сбил уже Дженс. Он был куда более прагматичен, вонзая клыки в его плечо. По крайней мере, он не причинит им зла. Зря он доверился Марко, ведь знал же, что тот настолько прогнил, что гнилью уже можно плевать в других. Дженс знал, куда кусать, в какой руке его магия. Знал, как укусить, чтобы рука ослабла хотя бы до того времени, пока он сможет добраться до дома и зализать раны.       А пока он корчится от боли на холодном песке, Дженс и Том, переглянувшись, срываются в лес, петляя меж собой. Они счастливы вот так, свободными от всего мчаться по лесу, весело рыча друг на друга, переглядываясь, скрывая глаза широки стволами сосен. Мир для них остановился здесь, в их бесконечном беге, в свободе, которой им так не хватало. Сменяются боры и поляны, овраги и холмы, они перелетели в паре прыжков через оживленную трассу, до седин напугав водителя проезжавшего мимо фургона. Беллу в этот момент неожиданно подумалось, что легенды о бигфутах, лох-несских чудовищах и прочей мистике рождаются именно так, когда подлунный мир перестает бояться показать себя, занять свое место, но уже не под луной. Под солнцем, которое играет теперь на его, Тома, снежном загривке, они не боятся существовать, ожидая, что какой-то церквователь загонит их в ад своей извращенной верой.       Том верил. Когда-то, когда был ребенком, он был примерным христианином своих лет, не грешил, каждое воскресенье ходил в церковь. С возрастом вера размывалась, в сознании Тома оставалось понимание, что-то, что он может сделать, может быть грешно, а что-то наоборот, добродетельно, но из воскресного расписания поход в церковь медленно выпадал, да и сам он перестал думать об этом. Так бывает, наверное, со всеми. Его вера просто не прошла проверку временем.       Временем и жестокостью. Должно сказать, что это не была истинная жестокость, с которой сталкиваются лишь некоторые, но та, незрелая и субъективная, которую в своей жизни видит абсолютно каждый. Наказания родителей за проступки, сверстники, от которых порой блевать хотелось, братец, в сравнении с жизнью которого Том видел себя забитым затворником. Острое чувство несправедливости и жажда свободы довели Тома до извечного вопроса отвернувшихся от веры: «Господи, почему ты не помог мне, когда я так нуждался, когда я так просил?».       С Риком было то же самое, он прошел через все то же, что и Том, однако Белл-младший этого упорно не хотел признавать. Потому что не видел и не знал, как ему было тяжело, как он бунтовал против родителей. Хотя, может и видел, да только не понимал, был еще слишком маленьким. Не думал, что чувствовал Рик, когда приходил в комнату, оглушительно громко хлопая дверью, когда падал на кровать, отводя взгляд от маленького брата в стену. — Рик, а давай поиграем? У меня тут солдатики и еще… — Малявочка, можно я полежу, ладно? Сейчас, вытрясу маму с папой из головы, и будем играть, — изо всех сил стараясь казаться спокойным, отвечал брат.       Том помнит этот ответ так, будто ему ответили пять минут назад. Рик никогда не срывался на него за родителей, а вот Том в свои годы таким спокойствием не отличался. Не отличается и сейчас, когда на большой террасе около не менее огромного дома, выстроенного из лакированного бруса, он видит Рика, примостившегося к оградке из брусковых столбов, сплетенных перекрещенными досками. Этот дом стоит на высоком холме посреди леса, потому с этой террасы, по-видимому, открывается чудесный вид. Вскинув голову к небу, Том громко завыл, превращаясь в человека, а еще один мужчина, неожиданно возникший рядом с Риком, прогнал его с террасы. — Ты что творишь! Сюда сейчас охотники сбегутся, самый сезон! — Дженс подскочил к нему, затыкая рот, — Да еще и Хавьер вышел. Твердолобый донельзя в вопросах семьи, без Теодоро мы с ним не поговорим, — Дженс выглядел слегка напуганным. — Тебе нужна одежда, — это говорил уже Маркас, но лишь потому, что Том попросил. По щелчку в руках появилась копия одежды Тома, заботливо увеличенная, — что не сделаешь, если хорошо просят, — Маркас ехидно улыбнулся и отпустил, и по глазам стало понятно — Том снова здесь, — я с воем превращался, одевайся. — Отходи за дерево, — волчьими когтями Дженс оскреб стволы соседних сосен, потекла смола, — Так Хавьер нас хотя бы не учует, — Дженс отошел за соседний ствол, надевая поданную одежду. Все одинаковое, вплоть до оторванных пуговиц. Шли осторожно, стараясь отойти от идущего позади них Хавьера как можно дальше. Дженс не хотел сталкиваться с ним, а Том не знал, как объяснить свое присутствие Рику, да и как рассказать Дженсу о нем самом, но все решилось куда проще. — Стоять. Руки подняли, — за их спинами неприветливо щелкнул затвор дробовика, а в голове Тома как можно более ясно мелькнуло: «Дошпионились», — Том? — удивленно спросил Рик, когда они повернулись, — а это кто? — Брат владельцев этого дома, — коротко ответил Дженс, — оружие опусти, — спокоен как никогда. — Прятаться-то зачем было? — спросил мужчина, поднимая вверх дробовик. — Теодоро дома? — Дженс не думал ему отвечать. — Скоро будет, — сказал Рик, — пойдемте, шпионы. — Хавьер тебе все доподлинно расскажет, — все-таки ответил ему Том, поравнявшись на лесной дороге. Дженс ушел вперед, дав братьям время поговорить, — старые семейные дрязги. Как и наши, только куда жестче. А ты изменился.       Раньше Рик казался Тому таким высоким, но теперь они почти одного роста. Старший пошел в маму: рыжий, с ярко-зелеными глазами, с длинным, но тонким носом, с каким-то вечно хмурым выражением лица — сейчас все это было заметно куда ярче. Он живет здесь — щетина уже солидно поотросла, но живет недавно — не успел перевезти вещи. Уши все такие же острые, в детстве Тома они всегда смешили, но теперь они смотрятся красиво. За курткой на голом теле Том заметил волосатую грудь, в этом они с Дженсом могли бы посоревноваться. Эта мысль заставила усмехнуться. — Эсмеральде нравится, — Рик как-то понял его, а Дженс испуганно обернулся, услышав ее имя, — а еще она взяла твою моду кусать мои ключицы, — и правда, все синие, –а все с того шрама началось, который ты оставил в последний раз. — Шрам? — Том явно не ожидал такой экспрессии от себя тогдашнего. — Терапевт сказал, что ты мне чуть подключичную артерию не порвал, — сказал Рик и рассмеялся, — да расслабься ты, ничего же не произошло! Ты тоже изменился, Малявочка, — он легко потрепал Тома по затылку. — Я уже не Малявочка, и мимо артерии в этот раз не промахнусь, — в шутку огрызнулся Том, — а Эсмеральда… она кто? — Твой, кхем, друг, или кто он тебе, не рассказывал про нее? — Рик прищурился, — их сестра. Хотя, судя по тому, как он сейчас встрепенулся, он ее очень хорошо помнит. Так ведь? — Рик уже сообразил, что Дженс их слышит, и решил его потравить. Дженс же просто поднял руку с вытянутым средним пальцем, даже не поворачиваясь, — Господи, у них вся семья такая острослышащая? — Вся, какая осталась, — Том пожал плечами, больше он сказать ничего не мог.       Дженс ждал их на террасе, и дальше идти пока не думал. Он остановил Тома, усадил на забор перед собой и жарко поцеловал. Слишком неожиданно и глубоко, слишком ярко и сильно, так, что Том не находил в себе даже сил, чтобы отвечать — просто повиновался. Дженс был как-то отчаянно голоден до касаний, не отлеплял свои руки от него ни на секунду. — Эсмеральда, она… она была в моей стае, я видел ее тело, я… я не чувствовал жизни в ней! Как я мог, как я мог ее оставить?! — наконец напившись Томом, начал Дженс. — Ну-ну-ну, ты не виноват, — Белл прижал его к себе, поглаживая аккуратно по спине, — Ортиса нужно винить во всем этом, не себя. Ты был сильным, ты прошел через все это, а они поймут тебя, они простят, просто расскажи им все. Все же, вы уже отмщены. — Кого я вижу на своем пороге, — в стеклянных дверях дома стоял Хавьер, — что тебе нужно? — Том не опускал Дженса от себя, даже учитывая, что тот развернулся к брату лицом. — Я пришел поговорить. Попросить прощения, — Дженс давил из себя слова. Это было слишком трудно. — Прощения за что? За свою глупость, благодаря которой вся наша семья погибла? За свою слабость? — Хавьер не думал сдвигаться с места, хотя ярость в нем закипала, — за такое не прощают. Пошел отсюда, мразь. — Он был из «Алой декады», — довод, который, видимо, задел даже Хавьера, — теперь их девять, мы все отомщены! — Дженс кричал. Так, как не кричал никогда. — Тому, кто убил его, есть место в нашей стае. Ему, но не тебе, — Хавьер был непреклонен, хоть Том и заметил, как дрогнули его руки при одном только припоминании это «Алой декады». — Именно поэтому он вернулся, олух, — снова Маркас. Его душа мертва, а его голос не дрожит от лжи, потому Белл снова просил помощи, — и если ты продолжишь упираться, будешь точно таким же овощем в ближайшем хосписе. — И угораздило же тебя связаться с гнильем, — Хавьер дрогнул, хотя голос его потеплел, — Теодоро будет решать, не я. — От его брата, — Маркас говорил о брате Тома, склонившись над ухом Дженса, — пахнет твоим старшим братом, я чувствую это. Он не слышит, а ты не скажешь, — ардант сжал его плечо с такой силой, что Дженс от боли зашипел.       Том очнулся, все еще сжимая руку на плече. С испугом он откинул ее, будто и не знал, что сделал только что. Ардант упомянул, что тот не слышит, и не видит, значит, а потому он рассеянно извинился за не свои действия и двинулся вслед за Дженсом в дом.       Огромная гостиная с камином и огромной плазмой на стене, совмещенная с кухней, создавала пространство, которое, казалось, уместит огромное количество людей при желании. Дженс был этим насторожен, потому что чувствовал много чужих, даже отдаленно не знакомых его носу, запахов. Он обошел, казалось, каждый угол, и с каждым шагом недовольство его росло — он привык чувствовать на своей работе, в своем доме лишь несколько знакомых запахов. Том видел тогда, на «Другой Стороне», что Дженс затыкает нос, — его мучает такое обилие запахов, и сейчас он мечется, не может найти себе место от того, что где бы он ни сел, чувствуется незнакомое, чужое его носу дыхание, оседающее на всем здесь. Он раздраженно потирает виски, опадая на мягкий диван у камина. — Запах здесь чуть менее невыносим, чем в других местах, — не открывая глаз, Дженс пояснил Тому. — Подожди немного, я сейчас, — Маркас шепнул ему только два слова: «Аконитовый пепел», а Белл уже понял, что должен был сделать. В горшке на полке росла трава, которая была не чем иным, как волчий аконит. Действительно, зачем добровольно держать нацеленный на себя пистолет под подушкой? Можно поставить его на полку в гостиной! Сжатая ладонь и пара мыслей об огне, и травка, пахнув горечью, превратилась в мелкий пепел, — подойди сюда, — Том открыл дверь на улицу, и сдув с ладони пепел, скомандовал, — вдыхай.       Де Фрайс закашлялся. Сильно настолько, что Хавьер вмиг прилетел с третьего этажа, судя по тому, сколько отгремело ступеней, учитывая то, насколько старший брат Дженса не похож на маленькую фею. Возможно, он ненавидел брата, возможно, он не хотел знать ничего о нем, но запах аконита он учуял сразу. — Ты что, убить его решил? — Хавьер со всей силы ударил Дженса меж лопаток, отчего тот упал на пол, но перестал кашлять, — продышался? — Зато теперь его до инсульта не доведет запах ваших косматых оргий, — Том тоже может скалиться, не уступая места Маркасу, — вы не думали хотя бы банальную влажную уборку делать, нет? — У нас таких «тепличных» не водится, — казалось, да что там, так и было — Хавьер горд своей стаей. Стаей рожденных меж запахов дерьма и гнилья, у которых нюх отбит напрочь, — он всегда был ущербным. — Однако до того я защищал стаю вместе с отцом. Не ты, не Теодоро! Я! И я превратил в кровавую кашу члена «Кровавой декады», пока вы с Теодоро собирали отбросов и торчков по подворотням, тешась тем, что можете теперь и сами быть альфами! — Дженсу будто крышу сорвало. Он кричал, все больше обращаясь волком, — Я был последним следом своего отца, а не вы! Вы были ущербными настолько, что оставлять вас двоих в стае было опасно! — последнюю фразу он почти проревел, — волчья морда редко издает членораздельные звуки.       Хавьер оторопел. От услышанной, но никогда не звучавшей правды, от того, на что похож Дженс в своем истинном обличии. Шрамы тела скрыли своей ужасной вуалью все шрамы души. Но в его глазах не меньше враждебного огня, чем было «до». Дженс не зря говорил, что его брат твердолобый. Злоба не утихает, даже когда Дженс, наконец одумавшись, вновь становится человеком, он не унимается, бросаясь на того с кулаками. — Как можешь ты, трус, сбежавший с бойни, — удар. Еще и еще, — говорить мне, что оставаться было опасно! Если бы мы с Теодоро уехали на день позже, все были бы живы, дети Эсмеральды были бы живы! — Хавьер шипит, когда попадает в стену, прицелившись в скулу брата. — Зато о тех десяти, что вы с Тео, — он впервые при Томе назвал брата коротко, — загнали в волчьи ямы, ты не вспомнил! И их было бы двенадцать, и все было потому, что они были по рождению сильнее вас отморозков! — Дженс достаточно был сдержанным. Теперь же он поднял брата над полом, прижимая затылком к стене, подхватив основанием ладони голову того, — как умело ты винишь меня, обходя собственные скелеты. — Я помню имена всех десяти, — за их спинами раздался еще один голос, спокойнее и много холоднее, чем голос кого-либо, находящегося здесь, — помню и никогда не забуду. Это были ошибки, которые мы не хотели осознавать. Брат, оно не стоит того, — Теодоро легко положил руку на плечо разозленного Дженса, — я давно искал тебя, хотел вернуть, но ты исчез. Уже прошло восемь лет, но не было и следа. — Восемь лет? — Том никогда не задумывался, как долго де Фрайс пробыл в лапах Ортиса, — ты сильнее всех, кого я когда-либо знал, — Том обнял его, и только тогда тот начал ослаблять хватку. — Люблю, Моя Луна, — все еще зло, но прижимая ближе, ответил ему Дженс. — Моя Луна, — повторил Белл.       Они стояли так, и никто не смел хоть как-то их потревожить. Хавьер отползал в угол, в панике он не догадался даже подняться на ноги, Теодоро старался сбалансировать сбитое чем-то дыхание, а Рик, спустившийся на шум, растаял, увидев счастливого брата в объятиях любимого человека. — Я хочу спать, — Дженс догорел. В нем больше не было злобы, — а ты еще нет, — вот к такому Дженсу он привык, к спокойному. Настоящему. — Я покажу комнату, — Хавьер оказался вдруг невероятно услужливым, — пойдем, покажу. Мансарда как раз пустует и никем не пахнет. — А нам с тобой еще есть о чем поговорить, — Теодоро достал из холодильника вино и четыре бокала. Красное полусухое, как Том любил, он разлил по бокалам, — раз уж тут собрались любители вина, думаю, Хавьер поступится своей водкой хотя бы на вечер. Чем там ваш «недомаг» её разбавляет? — Ты же не знал про него, где он и что делает? Ну, вот и погорела твоя уверенность, — Том сел за высокий стол с мраморной столешницей, как бы отгораживающий кухню от остальной гостиной, — вы же все слышите за милю, а видите — за две? — Судя по тому, что ты отравил его любимым цветком Хавьера, и потому, как живо он того отметелил, стоит радоваться, что Дженс не ослеп. В остальном он простой человек, не более. Так что у нас есть примерно три часа, чтобы поговорить… — А у Дженса три дня, чтобы сделать все, что хотелось, — Том перебил его, — водка была бы кстати. — Ну, водка так водка, — Тео пожал плечами и отставил бокалы на край стола, — Рик, твое вино.       О стол грохнули три рюмки, в момент наполненные водкой из морозильника. Нарезанный лимон, заветревшийся за свою нарезанную жизнь в холодильнике, но это не особо важно. Теодоро спокоен, хотя, судя по тому, как дрожат его руки, ему страшно. Очень страшно. — Скажем так, я не очень умею выражать эмоции, — Тео осушил одну из них, тут же наливая снова, — а пара миллиграмм болиголова превращает в человека и меня, — он поморщился, но осушил и вторую. — Дай мне руку, — де Фрайс-младший опустил руку на стол ладонью вверх, Том положил руку поверх его. — Quanto magis silentio dicat*.       Том впервые пробовал делать это сам. Без научения, без слов, придуманных кем-то еще. Он все еще здесь, все так же, как всегда. Только парень видит то, что творится в голове мужчины напротив. Привлекательный, ухоженный испанец с черными как уголь глазами, в душе он совсем не такой. Его сознание будто рвется на части, разделяясь на кучу фантомов: смеющихся, плачущих, кричащих и желающих скрыться в тени. Неумение выражать эмоции — болезнь, которая заставляет Теодоро гнить изнутри, не дает вырваться каждому из этих фантомов. Он слышит мысли Тео, ощущает их как свои, пока тот с завидной стойкостью осушает рюмки одну за другой. — Рик не должен знать об этом, — Том успевает лишь подумать, а слова уже звучат, — ему нечего делать в этом мире. — Особенно учитывая, что фортуна уже занесла над ним свою косу, — один из тех, на кого разделился де Фрайс-младший, ответил ему надломленным голосом, — ему везло слишком долго. — Ты сказал, что Дженсу осталось три дня, — тот, настоящий, Теодоро поднял на Тома глаза, полные вымученной тоски, — что с ним случилось? — Никому не нужно видеть этого! — Белл как мог, запрятал это в своем сознании, глубоко в подкорках, но все же не успел — тоска обратилась ужасом. — Они сделали из него серопадную гончую. Почему, почему я теряю близких, одного за другим, даже не имея шанса хоть что-то изменить? Ваша чертова магия просто выпила его время! Как же… Я ненавижу тех, кто не может контролировать свою силу! — Контроль. Вот он, стержень Теодоро. Всех здесь он держит в ладони — осталось только сжать, а все, что они принесли с собой, рушит все то, что он выстраивал годами. — Ты не знаешь, насколько больно мне сейчас, и пусть ваш волчий бог не даст тебе узнать. Я люблю его, так, как никто не любит, я помог ему снова стать настоящим после восьми лет сломленного рабства, я видел, как он расцветает. Чтобы так быстро высохнуть. Это… — Слезы. Черные слезы, — Тео боится этого. Он не бесстрашен, но осторожен. — Воплощение моего горя. Они уносят боль с собой, так легче смириться. Пожалуйста, верни его в стаю, так он сможет заснуть спокойно, даже не задумываясь, что проснуться уже не предстоит. Все эти года он мечтал вернуться, попросить прощения, стать частью вашей с Хавьером жизни. — Я всегда любил его, — фантом за спиной Теодоро, что еще секунду назад истерично смеялся, растворился в воздухе, заметив это. — Я хотел вернуть его, — фантом на соседнем стуле тоже исчез. — Он был лучшим, кто был в моей жизни, — третий. — Я должен был его спасти, — четвертый. — Он не виноват, во всем, что было, только наша вина, — пятый.       Все они стали пылью, окружающей клубами Теодоро. Пустота и тишина оглушили его, он явно не привык к тому, что в его голове не гремят десятки голосов, что его разум согласен с самим собой. Его взгляд… такой холодный и собранный сначала, теперь стал таким теплым, добрым, будто и он их брат, любимый, вернувшийся в семью. Тому не хватало таких чувств. — Ты излечил меня, — голос Тео дрожал, а из глаз покатились одинокие слезы, — магия может не только разрушать, — он заметил это уже скорее для себя, не волнуясь о присутствии Рика — тот все равно много не поймет, а Том, не дожидаясь ответа, двинулся наверх, в сонные объятия Дженса.       Солнце догорает на вершинах сосен, отражаясь теплыми лучами в глади далекого озера. Они с Томом, будучи волками, пробежали ни один десяток километров, и теперь из окна мансарды это озеро кажется таким маленьким, а ее вода точно такой, какую любил Дженс, — синей, глубокой, таинственной. Дженс обнимает его со спины, прижимая к себе, и тоже вглядывается вдаль, его дыхание ровное, спокойное, видимо, аконитовый пепел уже не так сильно травит, как сначала. Он не говорит ни слова, просто целует в шею, мягко прикусывая кожу. Он тянет его к кровати, стоит только солнцу пустить свой последний луч. Какими бы слепцами и глупцами они не были, они счастливы, что они именно такие, именно сейчас и здесь. Десяток пропущенных от Марко на обоих телефонах, Теодоро, разбуянившийся на первом этаже, звонкий смех Эсмеральды, вернувшейся не так давно — сегодня это все не для них. Пускай все это горит, пока они горят в руках друг друга. Сегодня они слишком слепы, чтобы видеть что-то вокруг, и слишком глупы, чтобы понять хоть что-то, до чего не коснуться.       Даже Марко, что все-таки выследил их, сегодня не сможет потревожить. Хавьер и Теодоро уже знают, что он идет.