Десятый Круг

      Сердце трепещет. Марко стоит на пороге квартиры Дженса, дверь раскрыта, внутри пусто. Том же собирался идти сюда? Уходя, он разговаривал с де Фрайсом, даже не замечая, что Марко просит его остановиться, что орихалковый браслет на его руке, который он так и не снял, убьет его в тот момент, когда он попытается сделать это. Освободиться. Он может делать что угодно, но он не должен снимать. Свобода, добытая мертвой кровью.       Марко помнит, как сам когда-то попадался на эту уловку. Свобода, что становится призрачной по мановению руки того, кто в праве ее ограничить. Застегнувшего замок. Марко все еще видит перед собой инквизитора, что сумел подкрасться, пока тот спал, что защелкнул эту мерзость на его запястье. Помнит, что тот был слишком глуп, чтобы отойти на безопасное расстояние, сбежать, как делают все они. Он был слишком смел, и потому лишился языка, прежде чем сказал эти два простых слова. Ключ. Замок.       Слова, которые бы стали для Марко последними. Но голова слетела с плеч так же легко, как и инквизитор свершил свое злодеяние. Душа вышла из тела, а вместе с ней спал и замок. Марко трясло от страха, от того, что шептал ему его ардант. От того, что стало бы с ним. Орихалк ядовит для магов. Он отравляет медленно, касаясь кожи, как свинец в грязной воде, но, касаясь еще «живой» крови, он заставляет ее гнить, сворачиваться прямо в венах. Маг умирает медленно, в мучительной лихорадке, теряя контроль над своими силами. Вслед за кровью начинает гнить и разлагаться тело, отравляя смрадом все вокруг. И виной всему становится крошечная игла, попадающая в вену при попытке хоть что-то сделать с этим проклятым браслетом. В землях Вечного Света умели придумывать такое, от чего любой, даже неверующий, в ужасе перекрестится.       Об этой пытке знали с незапамятных времен, когда слово Бог только родилось в умах людей. Из магов делали послушных марионеток, выставляли на потеху толпе, прежде чем убить. На костры они шли уже отравленными, гниющими. Именно потому все арданты такие: разлагающиеся, озлобленные на весь мир. Зло, причиненное им людьми — единственное, что остается в памяти жизни, агония вытравливает остальное.       Марко знал, на что шел. Знал, кем станет в глазах Тома, если Маркас расскажет ему все. Но он не мог иначе, не мог позволить умереть тем, о ком обещал заботиться, кого обещал любить. За свою жизнь он свершил слишком много плохого, слишком многих лишил всего, от этого уже не отмыться, но есть обещания, которые он должен держать, даже если жизнь так больно бьет. Хватит в его жизни смертей, больше никто из тех, кто дорог ему, не умрет.       По щелчку пальцев на пороге кухни вспыхивает черта — Джесси так и не научился ходить бесследно. Спустя три сброшенных звонка он все-таки берет трубку. — Отъебись, слышишь… — Флайерс пьян, но все еще может говорить, — не до тебя. Повторить! — кричит он видимо бармену. Слышится отдаленный звон льда в бокале. — Куда ты отвел Тома? Отвечай, алкаш, иначе, ей-богу, ты сильно пожалеешь, что еще хоть каплю алкоголя проглотил! — Марко кричит, подталкиваемый разрастающимся страхом. Не до галантностей. — Что, нажалуешься папочке? Бу-бу-бу, как страшно! Я отвел его к Рео, теперь тот в реанимации. Возись со своим ручным чудовищем сам! Сколько еще дерьма он должен сотворить, чтобы ты наконец понял, что он того не стоит?! Как же ты жалок, — четыре громких глотка прямо перед микрофоном, — повторить! — К чему мне твой отец? Я расскажу Джеку во всех прелестях, во что ты превращаешься после бутылки «Бакарди». В какой больнице Рео? — Марко всегда знает, куда давить, чтобы получить ответы. Жизнь учит и не такому. — Как ты… не смей! Госпиталь Беллвью! — Закричал Джесси, а Марко заметил собственную тень, мелькнувшую перед ним. Явился, — пойдем, я отведу! — Тот в секунду стал шелковым. — Домой ты сегодня не пойдешь, свинья. Не хватает Энн счастья, отхватила себе муженька. Где спать найдешь, а теперь пошли. И, упаси тебя, явишься в «Круг» — сам лично морду начищу.       На это Джесси ничего не ответил. Только рыкнул и протянул сквозь порог руку. Он явно не собирался идти с ним. Шаг, и он за порогом госпиталя Беллвью. Относительно безлюдно. У стойки регистрации, явно пытаясь скоротать время, молодой доктор болтает с медсестрой. — Подскажите, пожалуйста, в какой палате мой брат. Реонард Блайвик, поступил вчера, в тяжелом состоянии. Все, что знаю. — Опишите, пожалуйста, — девушка с деловым видом уставилась в монитор. — Выше двух метров… — начал Марко, но доктор его оборвал. — Какая у вас группа крови? — испуганно спросил он, уже явно понимая, о ком идет речь. — Третья отрицательная, а что? Он… — но Марко, дернув за руку, потащили за собой. — Времени мало, мы пытались ограничиться вливанием плазмы, но этого просто недостаточно. В больнице дефицит материала вашей группы крови. Вы согласны на переливание? — в его холодных глазах плещется надежда на утвердительный ответ. Он хочет спасти Рео. — Да, конечно.       Так уж совпало, что у них одинаковая группа крови, хоть они никогда не были даже в дальнем родстве. Это обнаружилось совершенно случайно, когда, занятый варкой зелий для Рео, он случайно порезался и накапал своей крови в бутылек. Та не свернулась, и тогда Марко понял, что ему совсем не обязательно таскать с собой капли крови зверя, лишь бы все получилось. Не привороты же все-таки мутит на этой крови. Хотя, судя по виду его рук, он заказывает контрольные сыворотки у кого-то еще.       И сейчас счастливая случайность спасает жизнь Рео. Краем глаза Марко видит, как розовеют губы, как наливаются румянцем щеки. Слава всем богам, что все обошлось именно так. Марко сидел с ним до самого утра, уткнувшись в его карту. Возможно, это врачебная тайна, это очень неэтично, но для него важно понимать, что Том сделал с ним.       «Множественные разрывы легочных и желудочных артерий. Без необратимого повреждения кровоснабжаемых органов (?)», — непосредственный диагноз, который, судя по надписи, и докторов вогнал в ступор. Видимо, магия, о которой Марко и не подозревал. — Его желудок и легкие были заполнены кровью, но при этом почти не повреждены. Вы не знаете, что с ним могло произойти? — Доктор неслышно вошел к палату, сверяясь с показаниями осциллографа. — Не знаю. Может быть, последствия употребления наркотиков? Мы не общались, но наш общий знакомый говорил, что он употребляет метадон. Работа тяжелая, — Марко пожал плечами. — Но в крови не выявлено следов вообще каких-либо запрещенных веществ. Значит, завязал примерно три месяца назад, — он уточнился, — анализ химсостава волос тоже не дал результатов. — Я рад за него, — ответил Марко, чувствуя, как рука Рео сжимается в его руке, — он очнулся. — Думаю, вам есть о чем поговорить, — доктор вышел из палаты, закрывая за собой дверь. — Марко, он… — Рео закашлялся, — он вылечил меня. Совсем. Но он сотворил то, что не должен был. Ни за что. Никогда. Скоро, уже очень скоро. Церковь. Старые узы или чужое горе, порожденное холодным разумом? — он был еще слишком слаб. Он смог только договорить, как снова провалился в темную бездну. Он заслужил свой отдых.       Церковь. Усталое сознание снова охватывает паника. В такси, выхваченном на заполненной дороге, вещает радио. Взрыв баллонов с жидким азотом, пожар, обернутый льдом. Гулкие фразы, псевдонаучная дребедень в попытках объяснить хоть что-то из того, что произошло в этой церкви. Никто, конечно, не задумывался, откуда баллоны с азотом в церкви, и каким образом все там замерзло, когда ниже шестидесяти по Фаренгейту температуры уже не падают. Главное, чтобы красиво звучало.       Но Марко уже не до красивого звучания. Том Совершенно не боится показать свою магию, чем бы это не обернулось. Глупое. Ужасное безрассудство. Церквователи Америки — шутка, о которой и слышали, наверное, не все, а вот церквователи Старого Света — ужас, в свое время прокосивший Европу. Они страшны, и лишь маленькая толика того, что они уже сделали — тому подтверждение. — Управление пожарной охраны, — Марко показал стоящему у ограждения полицейскому водительские права, легко щелкая по ним пальцем. Полицейский увидел то, что должен был увидеть. Да и деловой костюм Марко надел не зря. Такой антураж спасает во всяких случаях. — Проходите, сэр, — тот услужливо приподнял ленту ограждения. — Введите в курс дела, — скрывая охвативший сознание страх, максимально жестко приказал О’Хара. — Причина возгорания, как и обледенения, неизвестна. Журналисты уже раструбили о взрыве жидкого азота, и мы приняли это за версию. Может быть, вы проясните ситуацию.       Глазам Марко предстала ужасная картина: сожженные до состояния ветхого угля перекрытия и лавки, закоптившиеся своды и растрескавшиеся стекла. Обмороженный, развалившийся на несколько частей труп. У алтаря еще один, со свернутой шеей и обожженным лицом.       «Тот самый, чей разум Маркас выжег в их первую встречу. На полу глубокие выщерблины от когтей. Смежные, по два, но гончая только одна, значит вторая… Нет! Том не должен был видеть это!» — Угроза обрушения перекрытий. Далеко не заходить, — беспрекословным тоном заявил Марко, скрываясь из виду. В дверях церкви была еще одна черта, но кривая, не осмысленная до конца. — По черте ты сможешь узнать, куда она ведет? — мужчина был явно напуган своей беспомощностью, — Базилика Святого Патрика, жду тебя. Спустя час Джесси был на месте. Посвежевший, явно выспавшийся, он виновато смотрел на Марко, стараясь не заглядывать в глаза. Мужчина провел его к воротам, и тот, посмотрев на черту, проведя ее повторно, удивился и помрачнел. — Готовься, будем нырять, — заявил Джесси у черного входа в ближайшем фаст-фуде. — Что? Куда? — Озеро Крейтер.       Все начинает проясняться *** — Ты совсем сдурел, скажи? — Джек на ходу снимает с Джесси промокшее насквозь пальто, — ты решил поплавать в Ист-Ривер под конец апреля? — Расскажу — не поверишь, — Флайерс туго связывает слова. Согреться он успел, только изнутри. В одну кучу с пальто полетели все остальные вещи. Махровый халат был теплым и уютным, но уж слишком тяжелым для похмеленного сознания. — Путь до кровати ты знаешь. Сейчас принесу горячего чего-нибудь, — Джек был явно недоволен ночным гостем, но добродушность просто не дала оставить это промокшее чудо за порогом, — и, да, мое к тебе отношение ни на йоту не поменялось. Придет Том и… — Не придет, — раскинув руки в жесте «фокус!», засмеялся Джесси, — Он продал тебя, продал за какую-то мелочь. Ты не нужен ему! — Зачем… зачем ты это говоришь? Мало ты мне добра сделал, да? Мало? А я тебе? Чем я заслужил? — слеза сама покатилась. Добила Джека, — Чем? Ну, скажи! — Своим существованием, Джеки! Тем, насколько сильно влюбил меня в себя! — Флайерс с дикой гордыней смотрел в глаза Джеку, ощущая, как прорезается его натура. Человек силен, но, рано или поздно, он отступит, — если я не могу любить, то буду ненавидеть! — Я пытался, Джес, честно, пытался, — Джек плачет, но это уже не станет истерикой, — но у меня не хватает силы, чтобы поверить во все это. Во всю ту ложь, которую ты называешь правдой. Я могу сколько угодно питать к тебе теплые чувства, но во лжи жить я не могу. — Не можешь, да? А с Томом, который врет тебе на каждом своем шагу, ты можешь жить? Ты такой же лжец, как и я, только врешь ты самому себе, упиваясь своей удушливой заботой, ты стараешься укрыться тем, что кто-то поможет тебе. Даже сейчас. Но рядом никого, только я, едкий и злобный, каким я был когда-то. Но и таким меня полюбили, — Джесси переиграл сам себя — пытаясь разозлить Джека, он разозлился сам, — Не понимаешь, почему я помню Уилла до сих пор? Он любил меня даже озлобленного на весь мир, его не страшило то, от чего ты так гордо отвернулся. Любить, когда все рушится — вот что умел он. Он… единственный. — Пошел вон. Забирай халат, забирай свои вещи, и больше никогда сюда не приходи, — Джойсен спокоен. Все вещи столкал в его руки, развернул и потолкал к двери. — Вот он я, противный, отвратительный и мерзкий. Я уйду сам и больше не появлюсь, честно, но только утром. А до этого позволь мне остаться, мне больше некуда идти, — Джесси сказал честно, и Джек почувствовал это. — Не смей подходить ко мне, слышишь! Делай, что хочешь, но не приближайся, — Джой ослабил хватку, — как я вообще мог влюбиться в тебя? — Ты полюбил то, чем я старался стать ради тебя. Я менялся, честно, пытался меняться. Но ты не можешь принять и этого, — Джесси проплелся на кровать Джека и с грохотом упал на нее.       Джек же аккуратно устроился у стены на матрасе Тома. Подушка в объятиях защитит его от этого похмельного чудовища. Только вот чудовище не смело нападать. Забилось в угол, отвоеванный с таким трудом, и принялось скулить о нанесенных ранах. Он плакал долго, не час и не два, осознавая, видимо, что единственный, рассчитанный на собственную желчность, план порушился. Он остался бессильным в ситуации, от которой зависит его жизнь. Он сдался, принимая поражение. — Энн, ты дома? — разбитым совершенно голосом спросил Джесси уже ближе к утру, — хорошо, тогда я вам не помешаю, зайду, переоденусь и уйду. Нет-нет, все нормально. Хорошей пробежки. — Ключ у зеркала. Оставишь под ковриком, — сонно сказал Джек, устраиваясь поудобнее. — Джеки, я… — Пошел вон, — не открывая глаз, пресек того Джойсен, — ты обещал больше не появляться. — Я не могу так! — он упал на пол, подтягивая колени к груди, — не могу, я хочу, слышишь, хочу быть частью твоей жизни! — он кричал. Громко, смешивая крик с воем, как маленький ребенок, — пожалуйста, Джеки, один шанс, мне не нужен никто — только ты! Только ты, только ты… — Ты чокнутый псих, — Джек поднял одеяло, — иди сюда — замерзнешь.       За эту ночь Джек все-таки понял, насколько больно, когда от тебя отворачиваются те, чьей улыбки ждешь больше своей собственной, насколько страшно, когда отвергает последний человек, кто хоть как-то близок. Джек и сам был таким, только вот не смог вовремя провести параллели, не смог увидеть в Джесси себя самого, слабого и беззащитного, измотанного и убитого собственной семьей. Только эта картина — Джесси, лежащий у его ног, просящий о каком-то жалком прощении. Неужели и он не был таким? Неужели он не просил из последних сил той любви, в которой нуждался, показывая весь свой мир, едкий и озлобленный лишь на того, кто должен был его простить? Почему он вел себя так, как его отец, выставляя за порог ударом в самое больное место? — Джеки, я… — снова начал Джесси, но болезненный укус в то место, что согревалось спокойным дыханием, был сигналом, что надо бы замкнуться, — я сказал правду. Том не вернется.       По спине Джесси покатились слезы. Холодные кошачьи слезы.       Флайерс выиграл. *** — Так, дети, сейчас выгружаем коробки. Мы с дядей Майклом переносим все тяжелое, а вам — вон те коробки. Осторожно, они хрупкие, — Костя устало вытер лоб, раздавая указы детям, в чьих глазах скачут веселые искорки. Переезды это всегда весело. — А что в них? — Женя подняла одну коробку, будто в ней ничего и нет. — Вот распакуем все, тогда и покажу, — Костя щелкнул девочку по носу, — обо всем остальном — потом. Все, бегите.       Костя и Майкл, мужчина в потертых широких джинсах и фланелевой рубашке, взялись затаскивать громоздкий холодильник. Уже на подъеме к подъезду Костя восславил существование грузового лифта, но до него еще надо дожить. — Приемные? — спрашивает Майкл, а проходящий мимо Влад нервно поеживается. Почему-то его пугает Майкл. — Нет. Племянники, но… — Теперь твои, — закончил Майкл. Все же не стоит выдавливать из человека то, что причиняет ему боль, — По-английски вообще никак? — Не привыкли еще, вот увидишь, все будет нормально. Осторожно, не поцарапай! — Смешные детки. Тебе с ними повезло, — с какой-то скорбью заключает Майкл, нажимая цифру «7» на панели лифта. — Кому дети, кому верный пес, да? — весело ответил Костя. Майкл бесплоден — химиотерапия забрала не только рак, а из детдома взять не дают: «Нет условий для проживания ребенка», да и учитывают риск рецидива. Костя знает все это, именно поэтому он пытается свести это все в шутку, — да и, ну… тебе никто не мешает приходить к нам! — Спасибо за поддержку, надеюсь, они перестанут меня сторониться. — Взялись, потащили! — лифт противно звякнул, двери расползлись в разные стороны.       Холодильник, диван, кровать, стиральная машина, мешки с вещами, «драгоценные коробки» для Жени и Влада — то, что заняло чуть ли не весь день веселого квартета. Ужинали пиццей, заказанной из ресторанчика неподалеку, и уже под самую ночь возник вопрос, о котором, видимо, вообще никто не подумал. — Дядя Костя, я хочу спать, — дергая мужчину за рукав, сказал Влад. — И я, — вторит ему Женя. — Та-а-ак… — Костя почесал затылок, раздумывая, как же ему лучше уложить детей, — у нас есть большая кровать, спальный мешок и старая палатка с одеялами. Выбирайте, кто куда, но я бы положил вас обоих на кровать. — А я хочу в мешок! — крикнул Влад и засмеялся от сказанного. — А я в палатку! — и Женя сделала выбор. — Ну, дети, не спится вам спокойно! Ладно, укладывайтесь, — из горы еще не разложенных вещей Костя достал спальный мешок и сумку с палаткой, три одеяла, — сейчас, будет тебе палатка.       Минут десять трое «очень умных» в плане туризма людей учились раскладывать палатку, возились с с ней как только могли, пока дядя Майкл, уже изрядно посмеявшийся над ними, не взял дело в свои руки. В углу комнаты Кости развернулась палатка, рядом с ней, похожий на куколку немыслимой бабочки, лег Влад. — Спокойной ночи, дети. Я немного прогуляюсь и вернусь, ладно? Ночник на тумбочке у кровати. Телефон у вас есть, если что — звоните. — Иди, дядя Костя, мы не маленькие, справимся.       Костя только хмыкнул, зашнуровывая кеды. Они с Майклом дошли до его дома примерно в километре, там их уже ждал Дэйн — бультерьер, которого Майклу подарил Костя после выписки из больницы. Он выбегает из-за угла коридора, чуть ли не на лету закидывая лапы на ноги хозяина, смотрит в его глаза с неподдельной преданностью. Такой связи остается только завидовать. — Неси поводок, пойдем гулять, — потрепав пса за ушами, сказал Майкл, а через две минуты Дейн уже стоял у порога с поводком в зубах. Умный, очень умный. — Такой пес любых детей заменит, — без ноты сомнения заявил Костя, наклоняясь, чтобы погладить его. — Но не моих. Видел их в рейсе, не так давно… только они меня — нет. Джилл сказала им, что я умер в больнице, — окончательно посмурнел, — так было проще, они успели смириться. Но других у меня, увы, не будет. — Неужели они не будут счастливы узнать, что их отец жив? — Счастливы, но каким шоком станет, если я в один момент меня не станет, но теперь уже взаправду? Да и как они станут относиться к матери? Нет, Кей, пускай они будут счастливы со своим «новым папой». Так лучше, — Майкл почти спокоен, хоть и мрачен. Уже не раз он слышал все это. — Ты всегда можешь приходить к нам. Совсем необязательно быть одному.       Это задело Майкла. Он обнял Костю так сильно, как мог, от чего тот даже закашлялся. Костя просто хотел помочь, сделать что-то хорошее для человека, который остался один. Для того, который помог когда-то ему, научил жить заново после того, как старая жизнь была отрезана без возможности возврата. Это мелочь, которую он может дать, которая не стоит ничего, но значит так много. Костю не страшит возможность рецидивов, его не волнует, сколько еще проживет его друг, хоть он и надеется на куда большую жизнь того. Он просто хочет этого, хоть и не может никак на это повлиять. — Завтра будем собирать кровати. Ага? — Костя подмигнул Майклу, но скорее для самого себя, чтобы сделать намек как можно менее прозрачным. В последнее время Майкл уж слишком печальный.       Дэйн вьется в ногах, а Майкл кивает в ответ на вопрос. Он понял, и теперь он знает, чем занять выходной. Выходной, который когда-то проводил с детьми. Пес переминается с лапы на лапу, будто от холода, и потому мужчина заключает, что пора идти домой. Он устало перебирает ноги, сторонясь прохожих, да и от Кости держится на стабильном расстоянии. Уж очень он не любит, когда кто-то, хоть и мельком, заглядывает в его телефон. А то, Костя взял и не узнал это едко-желтое свечение приветственного экрана. — И давно ты… в этой теме? — Костя старался быть как можно более осторожным, — я по цвету экрана… кхм, предположил. — Да я как-то… — поднял плечи, почесал затылок, опустил глаза, свел брови к переносице — не хочет говорить. — Майк, я не требую ответа, — Костя положил руку на его плечо, от чего тот немного расслабился. — …я с этого и начинал, — все-таки сказал он, — просто время было не совсем подходящее, да и сам знаешь, как родители к этому относились. Потом Джилл, дети, брак… все так понеслось, что я и сам не заметил, как переключился. А теперь бояться нечего, по большому-то счету, вот я и… — Главное, чтобы нравилось, — Костя пожал плечами, — нашел кого-нибудь? — дружеский интерес чуть ли не запинаться заставляет. — Ага, придет сегодня на ужин…       Дальше был длинный рассказ о том, какое счастье ждет Майкла на ужин, как хорошо они друг друга понимают, какой этот «принц» красавчик, и искренняя надежда, что заснет он сегодня не один. Искорки-то в глазах бегают, этого не отнять. Среди этого рассказа они и не заметили, как дошли до дома Майкла. Дэйн через свою дверцу заскочил в дом, а Майкл остался на пороге с намерением докурить последнюю сигарету в пачке. Костя всегда начинал очень смешно чихать от запаха его сигарет, потому быстро попрощался и пошел домой. Все же, отец должен в первую очередь думать о детях, а уж потом о себе. *** — Мои гончие, они… — Танис упала на колени перед братом, — Аргирос, он… — Ни к чему, сестра, ни к чему, — Леандрос гладит сестру по волосам, не отводя заботливого взгляда, — почему судьба так жестока? Почему в самое сердце ранят те, от кого мы не должны этого ждать? Почему меня снова лишили всего? — Мы есть друг у друга, сестра. Самым близким своим сподвижникам господь посылает самые тяжелые испытания, дабы они подтвердили верность свою. Мы верны, шрамами души и тела, верны, как никто другой. Мы можем лишь молиться за спокойствие брата нашего на небесах, лишь просить Господа о прощении того, что наш названный брат не смог искупить, — Леандросу не впервой разливать блажь перед срадающими. Не впервой сводить страдания в молитвы. Растить свою силу на чужом горе. — Ты всегда знаешь, что сказать, чтобы на душе стало легче, брат. Как я счастлива, что Господь послал мне тебя. — И я, сестра моя, и я. Сейчас, молись, залечивай свои раны. Скоро мы обернем зло против него самого. Свершим нашу месть. Никто не сможет нам помешать, как бы не было велико зло, мы сможем пробиться.       Мрамор стен их нового убежища отражал его голос, его смех, который вырвался из его уст с осознанием предстоящей мести за нанесенные увечья. Леандрос как никто знает, как больно быть преданным, как больно узнавать омерзительную правду о себе и своем прошлом. Он верит, что во всем этом нет ни капли его вины, верит, что трупами чудовищ, что он уже убил и убьет еще, он выстроит себе дорогу в небеса, что рай откроет перед ним свои врата, встретит его как своего, даже в истинном обличии, с тем голосом, что он унаследовал. Он станет в один ряд со сладкоголосыми ангелами, он будет взирать с небес на мир, тонущий в пролитой крови.       Он знает людей, как никто другой. Он всегда знает, куда надавить, чтобы причинить адскую боль, вылечить или заставить человека отпустить все то, чем тяжелеет его душа. Он видит всех насквозь, а его блажь — стрела, которая еще не знала промаха. Таким он пришел в Земли Вечного Света, так он привел за собой сестру. В вере он нашел спасение и упоение, в ней он нашел цель, меч, который помогает ему в его войне. Пускай, он слаб перед демонической силой всех, кто рожден все взора Бога, но его дух силен, его вера непоколебима. Он сможет все изменить. — Сестра, ты слышала когда-нибудь об «орихалковых марионетках»? — спросил ту Леандрос, открывая древний фолиант, — скоро я подарю тебе пару таких, — он улыбнулся, ей, но та лишь испугалась. Она никогда не видела брата настолько безумным. Она не видела свои глаза, когда сбегала из горящей базилики. Эти глаза, этот взгляд — их общая черта. — Ты радуешь меня все больше, — сквозь слезы отозвалась она, — но кто? — Не важно, сестра, ты не должна беспокоиться о них. Эти души уже не спасти и не отмыть.       Звонок. Короткие гудки. Единственное слово.       Привести. *** — Скажи мне, почему все они носятся за Жу-Жу, чтоб его, — Реджи отплевывается от этой мысли, туша сигарету за сигаретой, — чем он такой особенный? — Почему он тебя волнует? — Эш сидит на земле рядом с ним. Глубоко за полночь, потому его особо не допекают ни нормы приличия, ни нахождение на улице, — тебе должно волноваться только об одном человеке, — мужчина нездорово усмехнулся. — Чего это ты? — третий окурок умер под подошвой, — совсем кукушка поехала на старости лет? — Нет, почему. Я назвал себя человеком, смешно, не правда ли? А на счет этого вашего одомашненного маньяка, неужели ты не чувствуешь, какие сильные черти сидят в этой табакерке? Никто просто не хочет оказаться в зоне поражения, а от этого взрыва уже не сбежать. Именно поэтому все отчаянно пытаются предотвратить взрыв, — Эш довольным взглядом глянул на него, когда тот уселся рядом, — дай мне руку.       Ноа, с усталым стоном, закатывая глаза, протянул руку в его сторону, а мужчина, разглядев вену посочнее, впился в нее зубами. Реджи предпочитал на это не смотреть, тем более, что ему было абсолютно не больно, Эш уже наловчился кусать, не причиняя особого вреда. Да и вампиром он не станет, это все сказочки средневековых людишек, которым лишь бы кого-нибудь на кол посадить, да себя покусанного пожалеть. В первый раз, когда Эш пытался перейти на животную кровь и прочие сублиматы, его дико ломало, он был озлоблен на весь мир, вообще не контролировал ни силы, ни эмоции. Тогда Реджи, дико смущаясь, — а он это умеет, — сам предложил ему свою шею, наивно думая, что кусают они только туда. — Завидуешь, малыш, — отрываясь от руки, вытаскивая упаковку пластырей из кармана, заключил Эш, — зависть делает твою кровь соленой. — Пойдем в подсобку, и она снова станет сладкой, — разочарованно предложил Ноа, — раз тебе так хочется. — Нет. Когда действительно захочешь, тогда пойдем. Да и на последствия твоего спора с твоей чудесной сестричкой мне тоже смотреть не хочется.       Однажды в семье Реджинальд произошел раскол. Ив безоговорочно настаивала на том, что секс в счастливой жизни — главный фактор, особенно для суккубов и инкубов. А Ноа этот факт отрицал. Ну и забились на том, что живут без секса ровно до того момента, пока кто-нибудь из них не сдастся. Собственно, через пару месяцев у Реджи поплыли мозги, и он-таки переспал с одним постоянным посетителем прямо в той подсобке, куда сейчас звал Эша. Сестра не упустила шанса повеселиться и выбрила у него на груди здоровенное слово «ШЛЮХА» и отправила в свободное плавание. — Поспоришь, блин, с ней. Еще не такое сотворит. Это я легко отделался! — Заворчал Реджи, укладывая голову на плечо мужчины, — ну, я ведь могу развернуться спиной. — Так неинтересно, хочу в глаза тебе смотреть. Видеть, что ты «любишь», а не «ебешься». — А наши отношения еще за глаза токсичными называют, — сказал Ноа, доставая четвертую сигарету. Только он успел ее зажечь, как Эш выудил ее из рук парня и сжал в дальней от него руке, — а, нет, не за глаза. — А за что? — выпуская дым изо рта, не открывая глаз, спросил Эш. — За твое хозяйское скотство, — Реджи был зол, уже не на шутку, — за то, каким «потребителем» ты себя выставляешь на людях. Сложно тебя-скота любить, но я стараюсь. — И за это я тебе очень благодарен. Но быть настоящим тяжело, имея нажитый авторитет, — горько заключил Эш. — Снимать пирсинг тяжело, привыкая годами к нему. А все потому, что тебе надо покомандовать перед дружками, — видно было, что парень разочарован. Никто из здешних его броню не пробьет. Но всегда находятся те, к кому добровольно поворачиваешься спиной. — Но тебе же не шло… — Но мне нравилось. И плевать я хотел, что куда идет, а что куда упирается. Ради одного тебя я готов меняться, и ты этим активно пользуешься. — Ну, малыш, не злись. Если тебе так нравится, пойдем в салон Саттори и вернем все до последнего колечка. — От твоего подобострастия у меня зад слипнется. Так что прекращай, — Эш потянулся поцеловать того в макушку, но получил болезненный щелчок по лбу, — будь добр, докури МОЮ сигарету, или верни ее владельцу, — Эш сделал последнюю затяжку и вернул ее Реджи, — так-то. — Ну что, сучки, открываем «Другую сторону»? Сегодня пятница, помните? Я пришла сгребать деньги! — Эллисон появилась за их спинами, на парапете окна, громко крикнув, но не испугала ни одного, ни другого. — Маркер на стойке, фраза вот, — Ноа протянул руку с фразой вверх, а девушка ее живо выхватила. Пятьдесят новым, десятка помнящим фразу с прошлой недели. Ди-джей, пять светачей, три официанта, бармен — все приглашенные. Для них своя фраза, — вторая бумажка, — проходят бесплатно, повторяю для жадных и плохо слышащих, бес-плат-но. Десять себе — девяносто «Кругу», — Ноа выдохнул, заканчивая, — быть Марко непросто. В общем, пойдем, мы с тобой смотрители «под Потолком» сегодня, — Реджи вскочил и поднял Эша за собой, — мы тоже проходим бесплатно. — Бесплатно то, бесплатно это, — заворчала девушка, спрыгивая с карниза, — а мне на что жить?       Зазвенела музыка ветра за их спинами, а на стене за углом осталась надпись.       «Я хочу оказаться там, куда бог не посмотрит, а Дьявол обойдет стороной»