Десятый Круг

      Дженса нет. Нигде. По столу на кухне расставлены оплывшие свечи, на плите паста, открыто вино. Ничего не разгромлено, никакого беспорядка. Только пустота и клочки бумаги, скинутые в ведро рядом с раковиной. Лист, гладкий, исписанный Дженсом — Том понял это по почерку — лежал у свечи, и теперь его угол залит холодным воском.       «Том, я думал над тем, что произошло. Я был слишком ревнив, слишком зол, чтобы понять это сразу. Я должен извиниться, потому что я хочу, чтобы все это утро просто забылось, чтобы мы жили как раньше. Просто я боялся, что что-то пойдет не так, что-то случится, а ты понял все неправильно. Прости, нужно было еще тогда сказать по-другому, объяснить, что это не жадность и не собственничество. Прости меня.       Знаешь, у оборотней принято называть любимого «моя Луна». Я все хотел назвать тебя так хоть раз, но не решался, это было бы слишком странно, наверное. Хотя, что можно назвать странным после того, что ты уже знаешь? Ты моя Луна, Том, и впредь я обещаю больше не вести себя так, это… слишком похоже на то, чего я боялся так давно…»       Больше Том разобрать не смог. Паника рождается в душе, пальцы сами набирают знакомый номер, но телефон, разбитый вдребезги, звенит совсем рядом. За холодильником, будто сжатый с ужасной силой, он еще жив, но этот звонок стал его предсмертным хрипом. Том не знает, что делать. Боится за Джена, вдруг Ортис вернулся, вдруг он заберет Дженса, и все вернется к тому, с чего они начали. Но только, если… — Неужели ты не знал? Неужели так трудно было сказать? — разъяренный Джесси влетает в кухню, — Ведь ты не он, такие, как он, никогда не понимают, что творят! — О чем ты? — умеряя дрожь в руках, спросил Том. — О том, что Джек – котолак! — Флайерс с силой ударил в стену, шумно выдыхая, — Ой, вот не делай вид, что ты не знал! — Я слово такое впервые в жизни слышу! Уж не считая того, чтобы знать кто это. — Как оборотень, только не волк, а кот, — Джесси все сильнее старался отдышаться, — не слышал о «синдроме брошенного котенка»? Наш дорогой котеночек привязывается к любому, кто его по головке погладит. И привязался он к тебе! — И что дальше? Не хватило сил, чтобы внимание привлечь? Разбирайся со своими проблемами сам, а у меня и своих хватает! У меня… Дженс пропал. Может, ты знаешь, что делать? В вашем мире есть какие-нибудь ищейки, провидцы, хоть кто-то, способный найти Дженса? — Да может он просто вышел куда-то… — И оставил десяток горящих свечей, раздолбал телефон и не закрыл дверь. Это все не похоже на него, совсем не похоже! — Том сорвался на крик, и Джесси заметил в его глазах надвигающуюся истерику. — Ой, не реви. Знаю одного, Рео зовут. Он расскажет тебе, если увидит. Я отведу тебя к нему, но только если ты поможешь мне, — Джесси сверлил его взглядом, смотрел, как тот загибается от понимания своего выбора. — ты оборвешь все связи с Джеком. Больше ни слова, ни сообщения. Я позабочусь, чтобы он не докучал.       Торжество высокомерия, злоба, таившаяся во льдах его глаз до этого момента. Джесси ничуть не смутило предложение, ломающее человека, всю его жизнь. Этот лед не дрогнул бы, даже если пришлось убить, и все только ради собственного счастья. Любви, которую он не может получить, не ступая по головам. Он задирает подбородок, так же, как и когда-то давно, когда точно так же не мог получить того, что выглядело таким доступным и нужным. — Но он же… он мой единственный друг, я не могу так! — возразил Том, — вскакивая со стула, в секунду оказываясь перед Джесси. — Как бы ни так, мальчик! Я больше на эту уловку не попадусь. Еще шаг, и ты окажешься так далеко, что ни один географ выговорить не сможет! — он качнул головой, как бы говоря: «посмотри вниз». По косяку, проведенная носком кроссовка, фиолетовым пламенем горела черта, — моя «черта на песке». Если я пройду через нее, то окажусь у провидца, твоя судьба в подобном же случае уже озвучена. Ну, так что, ты согласен? — Ладно, пускай все будет по-твоему, только помоги мне! — тяжело смириться с этим, но для этого будет свое время. — Я не дурак, чтобы верить двуликому на слово. Возьми меня за руку и повторяй за мной. Credo. Cognosco. Promissionem. — Credo. Cognosco. Promissionem*, — сквозь почти физическую боль произнес Том, а голос из тени шипит: «Нерушимый обет».       Вот и он, обрыв, на котором уже не устоять. Вот тот момент, после которого жизнь не станет прежней. Улыбаясь ярче солнца, Джесси дернул его за руку, Том переступил сквозь черту и оказался в темном коридоре, настолько, что вряд ли видел на шаг вперед. У входа стоят ботинки просто исполинских размеров, старая истрепанная кожаная куртка висит на крючке, вбитом гвоздями в стену. Затхлость, сырость, а в темноте еле различима смрадная мара сигаретного дыма. Будто там, у противоположной стены, дымит табаком что-то мокрое и замшелое, ухмыляющееся острыми зубьями, сопящее огромным уродливым носом. — Вставай, торчок! — Джесси без сомнения наградил ужас во тьме увесистым пинком, от чего тот поднялся, ворчливо замешкавшись. Голова, уже сомнительно похожая на человеческую, под самым потолком, это нечто смотрит прямо на Тома своими горящими рубиновым огнем глазами, — у него к тебе дело. — Я сдохну раньше, чем скажу хоть слово этому монстру, — утробно пробасило оно, сотрясая пол каждым шагом. — Я припомню это в следующий раз, когда доставлять тебе варево будет некому! — Джесси шел следом за ним, будто вовсе не боялся его. — Выйду сам, — мрачное заявление. Оно вообще поместится в дверь? — Ты? Выйдешь отсюда? Не смеши меня, Рео! Уже почти два года прошло, и тут вот так ты взял и вышел! — Джесси сел напротив него на кухне. Мусорные пакеты, пыль, летающая в зеленоватых лучах тусклого света ламп, отмокшие обои, лохмами свисающие под потолком. — Ты не знаешь, кто он! Не знаешь! А я знаю все! — Он заревел так громко, что слышно было, казалось, за два квартала, — Если он не уберется отсюда, я раздеру его на такие мелкие кусочки, ни одно заклинание не соберет! — Что ты хочешь? — бескомпромиссно заявил Том, вставая за спиной Джесси, — Маркас сказал, что мы сможем заплатить эту цену.       В глазах мужчины, каким Белл все же разглядел его, закралась надежда. Вспыхнула, перекрывая любую злобу, сожгла все то ханжество, укрывавшее душу еще секунду назад. — Я не хочу быть беорлингом. Не хочу загибаться от жажды вампирской крови, все это превращает меня в чудовище, в тварь, которая даже контролировать себя не может, а что тут говорить про обычную жизнь. Я хочу жить, как все вы, люди, — в пылу вдохновения собственными мечтами он ударил по столу, отчего доски громко затрещали. — Сначала ты, — холодным тоном заявил Том, — потом мы. Мы сможем, – шепот змея-искусителя. — Серый кирпич. Пустые арки, пропавшие статуи. Кровь детей на руках отцов. Алтарь, камни, черепа. Церковь на древней крови, — Рео проговаривал какие-то несвязанные слова, медленно выстраивающиеся в единую картинку. Самый большой страх Тома оказался правдой. — Базилика Святого Патрика, — с ужасом ответил Том. — Ты не спасешь его, — неожиданно ответил ему Рео, — тебе нельзя быть там. — Что ты знаешь, тварь? — голос изменился. Ледяной, скрипучий, режущий ухо, — Все, что будет дальше, не твое дело! Миг, и Том оказался за спиной монстра. — Что ты… — в следующую секунду он взревел. — Жажда вампира, его сила и скорость не в голове, не в сердце и не в душе. Желудок — вместилище его сущности, жадной и неуемной. Exitionem*, — Том резко ударил основанием ладони в спину, из-за чего тот взахлеб закашлялся, а спустя секунду его вывернуло. Черный блестящий сгусток, дымящийся алым туманом, остался на столе в луже рвоты, — Сила всех оборотней в легких, дающих им силу, чтобы вступить в Великий Гон после смерти, — парень схватил загибающегося мужчину за волосы и ударил со всего размаха прямо в солнечное сплетение, — devastationem*.       Со всем кислородом из легких вышло и то, что теперь вряд ли можно назвать медвежьим духом. Дымка, вьющаяся облаком у самого пола, яростно шипящая на все, что его окружает. Рео упал на пол, теряя сознание. Теперь он простой человек, к тому же он потерял слишком много крови. — Gelus conburet igni*, — сказал Том, сжимая поднятый в локте кулак. Обесущности вспыхнули зеленым пламенем, обращаясь в пепел, — вызывай «скорую» и уходи отсюда. Ему нужно переливание, или он не проживет и двух часов, — спокойно заявил он Джесси, вжимающемуся в косяк. — Давай я… — Я впитал твой дар, еще когда ты в ногах моих валялся, щенок, — и тут Джесси понял, что с ним говорит точно не Том, — Я сказал тебе, что делать. Будь добр, стань послушным мальчиком и сделай так, как тебе сказано. Такие провидцы не должны пропадать.       Тому снова наплевать. Река затягивает, и самыми дальними уголками сознания он уже понял — реку сотворил не он. Он ее не понимает, он не мог ее придумать. Маркас нашел место, откуда Том не захочет вернуться, где есть то, чего ему никогда не хватало. Место, которое даже не допустит мыслей о том, чтобы вернуться, чтобы изгнать слабую душу сильного мага. Он сильный в своей хитрости, она — его опора, и та доброта, с которой он отваживается помогать — лишь уловка, на которую Том ведется из раза в раз. — Мы не должны туда соваться! Ты… ты не понимаешь, что они могут сделать! — казалось, Маркас совсем рядом, но вокруг только тьма. Он неуловимо близко, но так далеко, его голос отдается глухим эхом у незримых скал. — Покажи мне. — Я хочу жить, — он говорил так, будто разговор для него — дело третье. Отвлеченно, безразлично. — Покажи, — полотно реки прошивают алые жилы, — река выдержит все. — Не это. — Показывай! — вода вдалеке зашипела. Берега вскипели, а ярость уже прорвалась в голос. — Чертов мазохист! — оглушающе-громко выругался Маркас.       По щелчку Том увидел все. Вскрытые суставы, залитые кровью вперемешку с кислотой, бледно блестящей желтым. Содранную лоскутами кожу, сжатые ржавыми скобами мышцы. Тело, прикованное в столу, обездвиженное веревками, трясется крупной дрожью, не стихают крики. На голове безглазая маска с двумя выщерблинами для носа, что валяется на полу, отрезанный по самые кости. Но самое страшное в этой маске — рот: провал, в котором зажаты безгубые челюсти с покрытыми ожогами и нарывами деснами, с зубами, что палач обтачивает грубым напильником до острых клыков-шипов. Оголенная пульпа заставляет визжать от боли с каждым прикосновением, но голос сорван, и крики мешаются с визгами и воплями в одном сломленном хрипе. Палач стягивает маску короткими гвоздями на затылке, а стол заливает кровь, и только тогда у Тома получается разглядеть основания шипов на поверхности маски. Но они вывернуты внутрь. Пленник перестает кричать, утихает дрожь, и тогда палач, чье лицо закрыто до глаз белым платком, огорченно качает головой, доставая с высокой полки пузырек с зеленоватой жидкостью. С размаха, разбивая стекло, он заливает то, что осталось от носа пленника, этой жидкостью, и тело мгновенно приходит в сознание, заливаясь отчаянным воем. До ужаса знакомые Тому звуки. Изо всех сил пленник дергает руками, оторванными когтями пытаясь проскрести веревки. Когтей нет, но он уже не понимает этого. Скрип костей оголенных суставов наполняет комнату, и палач довольно мычит, разглядывая распотрошенные локти. В комнату приводят человека, чьи виски пробиты сквозь кость, и по команде он начинает бормотать какие-то слова, от которых закрываются суставы, заживает кожа. Огромные пласты-шрамы скрывают скобы мышц, но пленник не перестает кричать — В его локтях и коленях кислота, мышцы скованны — каждое движение приносит ему адскую боль.       Все меркнет, и спустя мгновение глазам предстает другая картина, будто кто-то резко поменял слайды в допотопном проекторе. Это существо, которое уже и не назвать человеком, с вывернутыми коленями и локтями, кричит что-то неразборчиво. На цепях его тащат за собой два всадника, а оно криво переваливается с боку на бок, скуля, все еще крича по-человечьи. Те периодически скидывают под ноги лошадей, в лужи грязи и дерьма, шматы мяса, на ходу возвещая: «Жрать, мразь», — и оно бросается к мясу, вгрызаясь зубами-шипами, раздирая его на ходу, так что разлетаются ошметки. Из-за хмурых туч проглядывает солнце, а кожу твари словно обжигает, оно прячется в тени лошадей, заливаясь новым криком.       Псарня. Оно скулит в темном сыром углу, рычит на псарей. О разуме уже не говорят, осталось лишь инстинктивное выживание, которое кричит о том, какую боль могут принести люди. В его загон закидывают тело. Эта девушка еще жива, она дышит, но в теле нет никакого движения. Ее ноги в крови — ее использовали и бросили умирать. И инстинкты вдруг кричат о том, что оно должно множиться, оно должно продолжить род. Девушка умирает, пока оно беспощадно раздирает ее изнутри, стремясь спасти свою линию от обрыва. Оно вгрызается в ее шею, когда она старается упираться, очнувшись, и вкус крови будто становится спичкой, брошенной в масло. Последние вскрики этой девушки заставляют псарей замирать от страха.       Ночь. Дождь. Холод. Оно выпущено из клетки. Оно бежит по полю, и Том видит, что оно потеряло форму человека — теперь оно оборотень, выдрессированный зверь. На лету оно набрасывается на рыжеволосую девушку, пытаясь обнюхать ее всю. Она замерла от страха, боится двинуться, а зверь, почувствовав запах лаванды, кричит утробным голосом: «Ведьмы должны гореть!» — и острым когтем рассекает ей шею сзади. Она больше не сможет двинуться, она лишь кричит, поняв, что сделали с ней. Оно хватает ее зубами за лодыжку и тащит в сторону всадника, чей силуэт виднеется на краю поля. «Ведьмы должны гореть!» — возвещает оно, бросая тело перед копытами лошади. Оно готово продолжить охоту. Всадник, все в том же белом платке до самых глаз, с гордостью заключает: «Серопадная гончая родилась». — Но… ведь прошла всего пара часов, мы успеем его спасти! — река высохла. До самого дна, оставляя толстым слоем гарь и копоть, — Мы должны! Этого не заслуживает никто! — черные слезы катятся из глаз, но Белл не замечает этого. Мрак во мраке невидим. — Зачем он тебе, скажи? Кто он, чтобы ты вот так бросался в пасть к дьяволу, стараясь его спасти? — Маркас никогда не хотел мириться с существованием Дженса. — Я люблю его! Неужели ты никогда не любил? — Я не помню этого, — спокойно ответил он откуда-то из-за спины.       Но тут Том понял, что не только его мысли живут здесь. Он может узнать все, чего не говорит его ардант, нужно лишь постараться услышать шепот кошмаров, что пытаются уберечь своего хозяина от тьмы внутри. Зажмурил глаза — перед ним древняя библиотека с высокими стеллажами, книги в кожаных переплетах, дымятся прозрачным дымком свечи с темно-алым пламенем. Вся история жизни в книгах. История великого мага. Книги по мановению руки слетают с полок одна за другой, раскрываясь перед Томом — стоит открыть ее, разглядеть буквы в узорчатом орнаменте, и он уже знает все о нем, пускай и не понимает языка. — Орианна, — произносит парень, а Маркас появляется перед ним, озлобленный, гниющий, окутанный смрадом. — Не смей говорить о ней! Нет человека хуже нее, она никто! НИКТО! — кричит, хватая Тома за грудки. — Энгус, — продолжает он, чувствуя, что эти имена уже сломили грозного Темного. — Мои… — ужасно трудно называть их так, — родители. Они пытались убить меня каждый божий день с самого рождения, пытались, потому что какая-то ведунья в трансе рассказала им, что их ребенок станет концом мира. А они просто поверили! — Тэран, — Том не думает останавливаться. Он найдет хотя бы одно имя, которое заставит его вспомнить. — Братец, которому удалось. Он не убил меня, нет, он сделал мою жизнь такой, что я сам захотел умереть. Как же я был счастлив, когда оторвал ему голову! — в его словах — восторг, дикое счастье, какого Том не видел никогда. Видимо, таков вкус настоящей мести. — Коул. — Парень, которому я доверял, которого я считал другом. Когда я остался один, рядом был только он, но звон монет в руках инквизиторов затмил все, что было. Он сгорел на костре вместо меня. — Эрджифальд.       В ответ — молчание. Маркас изменился в лице, в глазах, где-то далеко-далеко, отразилась печаль, боль потери, которая захватила все его сознание, отвлекла от далеких воспоминаний и окунула его еще глубже, еще тяжелее. Том попал, куда хотел. — Он был единственным, кем я дорожил в своей жизни. Он… любил меня просто за то, что я есть, что я рядом, он никогда не бросал меня, даже в самые тяжелые времена. Мой… Это как-то… смешно. Он всегда боялся и ненавидел людей, потому что каждый вокруг пытался причинить ему боль. Он отгородился от всех, но осталось лишь одно существо, котенок, которому он мог дарить всю свою любовь. Ту, что копится по маленьким каплям, которая гниет в душе, обращаясь горечью, отравляя, если ее становится слишком много. — Он был слепым, у него не было лапы и хвоста. Я дал ему все, что мог, ценой крови тех, кто посмел попытаться причинить вред мне или ему. Он стал таким, каким должен быть. Без вреда, что причинили ему люди, без потерь, которые он понес, доверившись не тем, — Маркас говорил о нем с любовью, с самой настоящей, с такой, с которой он ее понимал. С тем, что он считал верностью. — В этом городе у меня больше нет никого, понимаешь? Только Дженс. Я… я боюсь быть один. Я должен спасти Дженса, он же как твой кот, он не оставил, когда даже самому близкому другу было не до меня. Ты бы смог обречь на такое Эрджифальда? — Я спасу его, Том. Но учти, что оболваненные маги могут ускорять время, так что для Дженса мог пройти уже ни день, ни месяц и даже ни год. Я боюсь, что мы не вернем его. — Не смей этого говорить, слышишь! — Тома снова захлестнула ярость. Он не может смириться.       Магия ключников, впитанная без осознания, несет его к вратам церкви. Они падают с петель, с невообразимым грохотом ударяясь о пол. Сыпется штукатурка, трескаются окна. Ночь, церковь пуста. Холод, мрак, оттененный десятком оплывших свеч. За спиной Тома обрушился ливень, запах озона заливает церковь невесомой волной. Здесь нет никого, только лишь за алтарем виден силуэт в серебряном плаще. Руки сложены в молитве, а молящийся не реагирует ни на что, его словно и нет здесь. Он не слышит звон бьющихся окон, не слышит грохота разлетающихся к стенам лавок, его не пугает треск пламени, дым, копящийся под сводами крыши. Том кричит, громко, дико, добиваясь внимания, с капюшоном в ладони он сгребает волосы фанатика, задирая голову. Аргирос, разум которого Маркас выжег в их прошлую встречу, повторяет все те же слова, только теперь от носа до подбородка, раскинув по губам лучи, его лицо изуродовал шрам-крест. Теперь его слова не вызывают гордости, от них Маркас слабеет, будто бы его лишают воздуха, будто на шее затягивается удавка. Сейчас велит Том, и Темный может лишь просить. — Убей его! Убей, иначе они убьют тебя! — Маркас в ужасе, он понял, что происходит, но времени сбежать уже не хватит. — Мой брат будет служить Господу, даже если станет его сенешалем, — девушка в плаще сидит на перекладине под потолком, дым ее не пугает, из-под респиратора видны лишь глаза. — Твой брат умрет прямо сейчас, если вы не отдадите мне Дженса! — голос дрожит, но это получается скрыть. Пока. — Думаю, Дженс, ведь так его зовут, сам захочет к тебе вернуться, — Она засмеялась, но с отвратительным хрустом шеи мужчины она захлебнулась своим смехом? — Как… как ты мог?! Аргирос! — Он хотел умереть, освободиться от того, что ты с ним сделала, — Том умел, понимал, что должен делать, сворачивая шею. Он слышал голос церквователя, свободный от морока, Аргирос молил избавить этот разум от этого змеиного кольца, выпустить душу из хватки Уробороса. Маркас заключил, что его душа достойна прошения, но выжженного не вернуть, не вырастить вновь даже ему. Аргирос смирился, просил попрощаться с семьей, — "Танис, змеиная грация, я прощаю тебя". Он просил передать, — Том видел ее взгляд, дикий, жаждущий крови. Сейчас для нее нет другого дела, кроме того, за которым она появилась здесь. Кровь, боль и мясо в зубах ее гончих. — Что ты можешь знать о его желаниях? Он служил свету, и хотел продолжить свое дело даже в смерти! — она изо всех сил старается верить в свои слова, но вера ее дрогнула. Так сильно, что из раскрытого рта не могло вылететь и звука более. Она вспомнила, что так называл ее только Аргирос. «Змеиная грация». — Нужно было забрать твой разум, тварь. Ни они монстры, и даже не я, а ты и твой старший братец! — голос Маркаса прорывается сквозь стены Тома. Одно движение, одна ошибка, и ее больше нет. Прах, ошметки, пустота. — Взять его, — подавившись дымом и правдой, сказала она, скрываясь за пеленой, — может, и так. Может быть, его кровь на моих руках, но об этом, увы, больше никто не узнает.       С диким криком: «ведьмы должны гореть!» — гончие бросились вперед. В два прыжка преодолевая наос и средокрестие, они добрались до Тома. Скребут по мраморному полу когти, клацают зубы. С каждым прыжком они кричат все сильнее, рвутся вперед, чуя запах жертвы. Боль застилает взгляд, в кровавых волнах тонут остатки искалеченного пытками сознания. Они никто, они мертвы, им осталось лишь дойти до конца того туннеля, где священный свет примет их в свои горящие объятия. Но свет — пламя адских пожаров, блик луны Вечного Гона, который уже ждет их всех, в котором очутится каждый из них, как только загнанное сердце, наконец, поймет, что уже некуда бежать. Когда лезвие ритуального клинка пройдется по горлу. Свет преисподней, в который попасть мечтает лишь тот, для кого смертная жизнь стала куда ужасней, чем океаны кипящего масла или навеки потерянная человечность.       Они бросаются вперед, и во времени, будто бы любезно остановившемся для Тома, парень замечает хрустальные слезы, застывшие среди кровавого месива десен. Это Дженс, он все еще там! Измененный до ужаса, искалеченный, сведенный с ума, но он еще жив! Он еще может вернуться, он снова будет здесь, как только цепи чужой магии рухнут. Том горит верой в это, лишь единственной мыслью, призрачной надеждой, что еще заставляет упасть на пол, уворачиваясь от двух пар когтей.       Маркас говорит, что делать, слыша мысли Тома как свои, но и сам Белл схватывает веления разума Темного еще до того, как он успевает произнести. Маг понимает, какая опасность грозит им, его сковывает страх. Облачение серопадных гончих делает свое дело. Он не станет у руля, но тысячелетняя выдержка позволяет мыслить здраво. — Не время учиться постепенно, говори, что делать! — не хватает даже времени, чтобы обдумать, что слова необязательны. — От одного из них нужно избавиться, второго утащим туда, где сознание еще сможет вылезти из дебрей. Огонь не поможет, орихалковые скобы его просто впитают, и тогда нас уже ничего не спасет. Говори… Белл понял. Шепотом он произнес слова, которые, кажется, стали ключом ко всему. К их спасению, к их с Маркасом мирному сосуществованию. «Movere ad preces figuranta est in odumbratio*», — заклинание, нашептанное из безысходности, но дарующее выход. Тень, высокая, в силуэте шипованной короны выросла за его спиной, вспыхнули алые глаза, змеиное шипение убило тишину. Парень повторяет движения своего кукловода, говорит слова, нашептанные ему из-за спины. — Arma fabricet glacies, — с каждым звуком воздух холодеет, угасает пламя, угасает пламя, иней покрывает обуглившиеся своды церкви. Том не сомневается в действенности своих слов, и потому все работает, — frigus archere simul cogitationes. Hiems animam tuam non necabit ultra. Clasum…*       Молчание. Они чуют магию, они рычат, готовясь к прыжку. «Ведьмы должны гореть ГОРЕТЬ!» — кричат они, оглушая, заставляя прижать ладони к ушам. Слишком поздно Том видит зверя, бросившегося на него, тот успевает прибить парня к полу, повисает над ним. Не Дженс. — Clavem! — кричит Том изо всех сил.       Тварь, чей бок прошили осколки треснувших стекол, отпрыгивает болезненно визжа. Холодный ветер захлестывает израненное тело, кожа его сохнет, трескается, покрываясь льдом, в нем все меньше движений. Дикая вьюга стихает, и в ее сердце Том видит обледенелую гончую, что не может двинуться, а из ее пасти вырываются только все те же слова. В тот момент он не думал, сможет ли спасти того, кем она была «до», он думал лишь о том, скольких он спасет, убив. Одним размашистым пинком он разбивает ее на огромные куски обледеневшего мяса, хрупкого, словно хрусталь.       Дженс скулит. Он борется с тем, что взрастили в нем, он сопротивляется зверю, которого не должно было существовать. Он не нападет, Том уверен в этом, хотя Маркас и кричит о том, что Дженса больше нет. — Очерти портал, — просит Том, подходя к двери. Непринужденное движение ноги по плинтусу сломанных ворот, — я знаю, куда мы отправимся. Пойдем со мной? — на глаза наворачиваются слезы, но Белл улыбается, протягивая руку Дженсу. Он далеко, в тени разрушенной церкви, но он слышит.       Несколько неуверенных прыжков. Он не говорит ничего, он лишь с опасной подходит к Тому, который и не думает настораживаться. Просто он верит, что церквователям не хватило сил сломать Дженса, он остался самим собой. Он подходит под руку Тома, подлазит под нее, словно ожидая испуга, но его нет, есть только слепая вера. Вера, что скоро все образуется.       Холодная вода. На маленьких скалистых пляжиках еще лежит снег. Дженс выбирается из воды, раздражительно отряхиваясь, и Маркас поясняет: — Серопадная гончая как бешенная псина. Они панически боятся воды. Но по велению хозяина бросятся и туда. Все же безумие, порожденное таким образом, и дает им силы. — Почему «серопадная»? Никогда раньше я не слышал этого слова, — спрашивает Том, не спеша выбираясь на берег. Внутреннее пламя греет. — Они боятся света солнца, он сжигает их, потому их всегда выпускали с началом дождя, еще чаще — в туман. Крестьяне придумали много новых слов, их всего лишь никто не записал. Где мы? Ты не пускал меня так глубоко в своем сознании. — Озеро Крейтер, Дженс отсюда родом. Думаю, его родной дом вернет ему его самого. Исцели его тело, насколько это еще возможно, тогда я дам тебе свободу на несколько дней. — Представь себе пружину часов, мальчик. Если ее не трогать, она будет спокойно вращаться, пока завод не иссякнет. Это время. Останови ее, и она начнет медленно затягиваться, копя силы, и в тот момент, когда рука творца даст слабину, пружина вырвется, раскручиваясь с такой силой, что уже никому ее не остановить. — О чем ты? — Том насторожился. — Я говорил тебе, что оболваненные маги церквователей… — Сколько ему осталось? — жизнь только что дала очередную пощечину. — Не дам и трех дней. Исцеление не будет безопасным, да и времени оно не даст, он может. — Лечи! Я хочу провести эти дни с ним, а не с тем, во что его превратили! После — это тело твое и только твое. Мне уже нечего терять, — Том верен своим словам. Он не вздумает больше хоть что-то менять.       Белл словно отошел в сторону. Снова он видит все как от третьего лица, будто теперь он стоит за спиной самого себя. Голыми руками он сдирает маску с Дженса, накрывая лицо руками. Дикие крики вырываются из-под рук, горящих зеленым пламенем, лапы пригвождены к земле коленями. Он дергается, кричит, огрызается, но не может ничего поделать, это мучения, но они блекнут по сравнению с тем, что он уже пережил.       Лицо Дженса, то, каким оно было, настоящее, необыкновенно красивое. Такое, каким Том запомнил его. Те же губы, тот же нос и брови. Длинные ресницы. Только вот взгляд. Пустой.       Маркас разрывает кожу, выдирая скобы. «Последние оковы тела сломаны, — поясняет Маркас, — дальше он залечится сам. А вот разум вылечишь ты, — говорит тень, хватая тело, обхватывая ладонями затылок. Том должен убедить Дженса вернуться». — Pontem, — спокойно проговаривает Том. Он уже понял, как действует это «волшебное слово». — Я опасен! — Дженс кричит где-то за спиной. Их квартира. Том на кухне, но никого рядом, — я наврежу тебе! — Я не боюсь тебя, Волчок. Ты ведь и сам понимаешь, что не навредишь, — Том говорит мягко, осторожно ступая по паркету. Он не должен напугать, — и я не хочу навредить тебе. Лишь только вернуть. Ко мне, в наш мир! — Там боль. Там слишком больно, я… — говорит, как ребенок, односложные предложения, несвязанные смыслом. Вот только Том до сих пор не может понять, где он. — Вся боль уже позади. Остались только мы с тобой, и озеро Крейтер. Помнишь, как ты хотел? — Том заметил вихрастую макушку под балконным окном, хоть и был уверен, что голос раздается из-за входной двери. — Ты врешь! Ты лишь призрак, которого они создали, чтобы меня доломать! Я тебе не верю! — Он кричит, а в дверь за спиной начинают ломиться кошмары. — Спроси у меня что-то, что они не могут знать. Я не хочу тебе зла. — Где я нашел тебя тогда? — спросил он осторожно спустя минуту молчания. — Под фонарем, у лавки на центральной аллее парка. Там горит только один фонарь, — Том ответил уверенно, наблюдая, как Дженс вскакивает. Как же Белл скучал по этому взгляду. — Это ты! Я так боялся, что они… что я сделаю что-то с тобой. Господи, Том, я так боялся, что не увижу тебя снова. Иди сюда!       Том бежал к нему. Все вокруг словно поплыло, исчезло и растворилось, а они оказались на балкончике, прикованном к пустой стене. Том целовал его дико, будто никогда больше не сможет, будто все вокруг реально. Он хотел больше, он жаждал до боли в сердце, впиваясь в губы Дженса. Плевать на все, что было. Теперь только то, чему еще предстоит случиться.       Подхватывая на Руки Тома, де Фрайс переваливается через оградку балкона, падая во тьму. Секунды, и вот перед их глазами настоящий мир, в котором не осталось кошмаров, жаждущих крови в ночи. Луны медленно тонут в крови, но кому какое дело, ведь еще три дня никто не останется обделен их светом. Особенно он. Особенно Дженс.