I think I'm burning my senses Wait it out now, wait it out now, you're gonna come down Abandoning my defenses A synthetic cry for suicide Show me the ending Where I don't give all my heart out I'm broken, pretending That I'm alright.
Том пел. Всегда он считал, что не умеет, что нет слуха, что нет умения, и что он не чувствует музыку. Но Дженс остановился, прислушавшись, выключил наушники, когда парень на плечах, закрыв глаза, пропевал, проживал свою песню. Белл заметил, опомнился и застыдился, замолчал, легко стукнув его по макушке, мол, иди дальше, не тормози. – Ты не допоешь? Твое исполнение мне нравится больше, – Спокойно спросил де Фрайс, не спеша переваливаясь с ноги на ногу. – Я не Ону, лесть меня не пробивает, – угрюмо ответил парень, – у тебя щеки холодные. И руки. Ускоряй шаг, а то совсем окоченеешь, и я с тобой вместе! – Зато вместе. Спой что-нибудь спокойное, мне правда нравится. Новое, почему-то доселе не знакомое чувство. Нужен. Он кому-то нужен. Были родители, был Джек, но все это не то. Нужен, без оглядки на хромые отношения и родственные связи, нужен просто потому что есть. Запел, пусть мрачно и холодно, забывая и путая слова, но «Лихорадка» для Тома почему-то стала невыносимо теплой, действительно убаюкивающей песней. Том будто хотел оказаться там, далеко, у неназванного дерева, но не взирать на его ужасы, отвернуться, чтобы увидеть закат, чтобы согреться в его лучах, теплых, разгоняющих дрожащий инеем ветер. Хотел упасть на траву где-то далеко от всего, вглядеться в небо, увидеть там любимую улыбку, скромную, скрытую сухими шершавыми губами. Чайные глаза во вспышках потухающих звезд, его смех в криках улетающих уток. Не столько времени, чтобы любить, но уже достаточно, чтобы понять, что человек стоит того. До мурашек на его шее от одних лишь укачивающих, кажется, стонов, до прикрытых глаз, приподнятых к нему. Дженс готов создать мир, чтобы Том был счастлив. Но Тому достаточно лишь только самого Дженса. – Кто тебя научил? – спрашивает, снимая Тома с шеи. Не дожидается ответа, целует, скрывая губы, уже готовые дать ответ, – а, плевать. – Голос у меня скрипучий, а еще на тексты никакой памяти, – Смущенно ответил Том, стягивая шарф с шеи. Умотал Дженса по самый нос, глядя в ошеломленные глаза, – И только попробуй мне снять! – Ладно-ладно, – пробурчал Дженс, сжимая руку Белла, – ты мне всю бороду переворошил! – Зато щеки не замерзнут, и уши тоже. Пойдем, не далеко осталось. Кофейня открыта. Несколько полуночников трутся у входа, переминаясь с ноги на ногу, курят, о чем-то нервно переговариваясь меж собой. Том узнал выгоревшую макушку Эша, а рядом с ним, кто бы мог подумать, Реджи. Вьется ужом из стороны в сторону, нелепо касаясь холодных рук, утыкаясь в безразличие субъекта. Того ничуть не разочаровывает и не утомляет такое поведение, он лишь продолжает болтать со своими братцами по виду и крови, коротко блистая алыми глазами. – …А я тебе говорю – нечего бояться, он только днем… – один из компашки заикнулся на полуслове, приклеиваясь к стене, заметив проходящих мимо Дженса и добродушно смеющегося Тома. – И еще меня Волчком называет. Пекинес, тьфу! – Смешливо бросил Дженс, срывая очередное па собачонки Эша, и вошел в кофейню, – Так, запомни. Заходить мы будем с разницей в пять минут – Эллисон не пускает просто так ни под каким предлогом. И запомни, мой друг, Десятый Круг всегда открыт для тех, на кого не падет Благодатный Свет. – Что за религиозную буйду ты несешь? Объясни нормально, – в ответ тишина, а Том, доселе спокойно вешавший куртку на вешалку персонала, не разглядел в абсолютной темноте ни единого силуэта. Только тени за уличным стеклом. Пустота. Ни единого звука. Это до ужаса напугало Тома, он не понял, не мог понять, что вообще происходит. Обернулся, в полупанике пробежался по залам кофейни – пустота, гнетущая и пугающая тишина. – Кого-то потерял? – хрупкая низенькая, но выше Ив, девушка сидит на стойке, беззаботно свесив ногу. В руке ее бокал со свечой, мерно потрескивающей, высвечивающей лишь небольшую часть лица. Но Том узнал ее. Эллисон, подруга детства, уничтожившая его отношения с братом, исчезнувшая в самый нужный момент, – эй, ма-а-а-льчик? – Эл… – он всегда называл ее так, пусть и это не нравилось никому, кроме него. Абсолютный детский эгоизм. – Уже не та, что была когда-то, – спокойно ответила она, – запомни, мой друг… – …Десятый Круг всегда открыт для тех, на кого не падет Благодатный Свет, – на автомате себе под нос пробурчал Том. – Путь всегда открыт, старый друг, – неожиданно близко прошептала она, хватая руку парня и прижимая к бокалу, – нужно лишь знать, куда идти – со смехом, диким и необузданным, она скрылась за его плечом, а за тем растворилась во тьме. На ладони осталось пестрящее горячей болью кольцо ожога. Он наедине со своей болью во тьме. И только тени шепчут: «Бездарное чучело… потерял… забыл… как мог…». Ардант снова высовывается из своего мрака, снова набирается смелости. На плечах леденеют холодные липкие руки, смрадное дыхание у самого уха. – Нужно было убить, как я говорил. Тогда не было бы этой паники. Страшно, да? Очень страшно, – самодовольно шипит ардант, – не нужно быть сильным, чтобы свернуть шею, нужно лишь… – Заткнись, тварь, – сквозь зубы процедил Том, – еще одно слово, и я сдеру с тебя все мясо по кусочкам! Все, до последнего ошметка! – Слышу, значится, скрежет зубов, начинаю уже бояться, а это всего лишь ты, Жу-Жу. Галлюцинации свои распугиваешь? Том не ответил, повесив голову. Чуть ли не единомоментно он пролетел ползала, скрывшись в неосвещаемом закутке, который так любит Марко. Стакан воды, горсть соли. Жгучая, невыносимая боль с пропитывает бинты вместе с солью, Белл уже забывает, где он и что происходит – кричит, больше не в силах сдерживаться. Все снова до ужаса ясно и пусто. Раз за разом, снова. – Ты совсем придурок или решил выпилиться настолько оригинально? – Иди, куда шел, – до крови закусывая губу, прошипел Том. До ужаса схожим с ардантом голосом, – нечего тут видеть. – Нет, дурень, в этот раз мы поговорим. Время не рабочее, субординацию соблюдать никто не просит, поэтому – рассказывай, что с тобой происходит. – Кому это нужно, а? – обреченно спросил Том, – кому? Марко, Дженсу, Богу или кому? – А то, что спрашиваю я, не является ответом само по себе? Конечно, черт возьми, когда все было так просто? – Сэлфхарм у меня такой. Оригинальный до ужаса. Что-то еще? – Белл снова начал огрызаться. Ноа, особенно такой, серьезный, поснимавший все железо с лица, напоминал ему друга его детства. Его звали Дином, он сидел за соседней партой все время, какое только смог запомнить парень. Он так же хмурил брови, так же спрашивал, требовал ответа, когда Том был смурным, обиженным на что-то. Всегда он понимал, что вся озлобленность Тома – шкура, за которой прячется задетое сердце. Нехотя, Том отвечал, каждый раз, и уже потом, прощаясь, вдруг осознавал, что стало намного легче, что уже не гложет. Белл не верил, что, разделив проблемы с кем-то, станет легче выносить, но ему самому помогало именно это. Слеп и глуп, каким был – таким и остался. – Жу-жу, сколько можно? Да, я могу злиться и поливать тебя ядом сколько угодно, но кому из нас это надо? – Дрожащими руками, даже, наверное, не слушая Реджи, Том выдернул телефон из кармана и нашел запись. – Вот, держи. Стоило удалить сразу, но так ты бы не поверил. Удали сам, – Ноа взял телефон, и, не задумываясь, удалил, – а я… это не ломка, и Марко знает об этом. Ардант ломится к рулю, а… – А злиться не на кого? И поэтому ты решил себя калечить? – Реджи громко засмеялся, а Том снова почувствовал себя идиотом, – а ты не пробовал траву, медитации, йогу, в конце концов? То, что ты делаешь не приведет ни к чему, кроме мацерации* и некроза. А такое не лечится, и никакой Волчок тебя не спасет. Кто у нас доктор-то, я или ты? – Справляться с этим истерическим психозом меня никто не учил. А это… по наитию. «Рогатая тварь хочет тебя… а, нет, не тебя, – шепот, которому не дано было появляться еще несколько часов, разбил спокойствие спутанного сознания, – меня», – Белл почувствовал за ухом скрежет обломанных зубов. – Стой, поставь на стол стакан! – Реджи схватился за свободную руку Тома, резко сжавшуюся в кулак, – и положи свою руку на мою. Спокойно, аккуратно, – не отрываясь, он смотрел в глаза. В темноте его глаза непозволительно притягательны, – повторяй за мной. Просто повторяй, и думай о словах. О моих, не его, – четкие указы, не требующие обсуждения или сопротивления. Мягко, но четко. Ноа тихо, нараспев потянул непонятные слова, фразы. С каждым повторением Том все сильнее утрачивал ощущение окружающей реальности, утихали звуки, мысли, чужие слова. Этими мантрами Том загнал в свою реку тварь, сводящую с ума. Снова в тиши мыслей слышится крик и гарканье кошмаров, снова он сдался, утопая в черной воде. Только пропитывая чернотой воды реки собственного сознания, он чувствовал такую безмятежность, легкость, и простоту всего происходящего. Он будто взлетел, оставляя всю суету своей жизни где-то далеко внизу, будто оторванные крылья вдруг срослись и унесли его далеко отсюда. Но Белл не хотел здесь оставаться, ведь теперь он понимает, что там его ждут, так он нужен. – В следующий раз возьму ставку тренера йоги. Час времени потратил! – открывая глаза, заявил Реджи. – Он назвал тебя рогатой тварью… и сказал, что ты… – Том не знал, как сказать об этом. – И он был прав. И в первом, и во втором, – ответил Ноа. Никто здесь не относится к чему-либо критично? – и я, увы, не властен ни над одним из этих фактов. – А кто ты? Ну, в смысле… – Белл не имел понятия, как вообще спрашивать об этом. – Показать или сказать? – закатывая глаза, спросил официант, – дождешься от тебя ответа. Реджи вскочил с места, подпрыгивая в развороте. Чуть не опрокинул стол, но сел обратно, на кресло. Перед Томом сидело существо, лишь отдаленно похожее на человека. Большие, блестящие золотом рога закручивались вокруг маленьких козьих ушей, покрытых иссиня-черной шерстью. Такая же покрывала все тело, что Том мог заметить. Из полумрака на него смотрели два алых глаза, в которых не виделось ни радужки, ни зрачка – два кровавых пятна. Длинная морда, два разреза ноздри. Вальяжная поза, раскинутые руки по ручкам кресла, одна нога на другой, пощелкивают копыта. Белл не испытывал страха – только влечение, необузданное, животное. Влечение. И недоумение. – О, так ты… черт? – пожимая плечами, спросил Том. Пах болезненно стеснило. – Так меня еще точно никогда не называли. Я суккуб, глупое насекомое, – Реджи понял руку и звонко щелкнул, снова обращаясь человеком, – змейку задушишь, или будешь тут сидеть, пока не пройдет? – насмешливо спросил он. Знает, о чем говорит. – Стой, а-а-а… Суккубы это же по парням? – Вот так шутка природы, правда? Ладно, умеряй свою похоть, а я пошел. Уже самое время, – Как ни в чем ни бывало, Реджи легким шагом скрылся за углом, – Эш, я уже иду! Том пребывал в замешательстве, больше похожем на легкую панику. У него действительно стоял, причем до боли сильно, и парень ничего не мог с этим поделать, хотя и старался хоть как-то успокоиться. Совет из какого-то второсортного сериала: «думай о чем-то противном, мерзком, и тогда все как рукой снимет!», – почему-то не работал от слова совсем, а Том уже не знал, куда себя деть, когда услышал шум музыки ветра за углом. Пробежка до туалета стала самым отчаянным спринтом в его жизни. Стыд подгоняет быстрее любого адреналина, а нежелание быть увиденным в таком виде и того поболе. Спрятался за дверью туалета, так отвратительно громко хлопнувшей за спиной. Мелко дрожащими руками расстегнул ремень, сжал член в руке, начав яростно надрачивать, закатывая глаза. Он должен сделать все как можно быстрее, Дженс заждался его. В воспаленном сознании терялись глухие хрипы, крики на задворках разума, а ардант, кажется, снова прячется в тенях. Облизывается, вглядывается, но не делает ни шага из темного угла. Тому не до него, в сознании, как в большом шкафу, он судорожно пытается найти ту полку, на которой лежат мысли, способные помочь ему. Родители, учеба, Дженс… все это было совсем не тем. «Джек», – тихо шепнул гнилой, и в эту же секунду, только лишь представив Джоя перед собой, Том кончил, забрызгав унитаз спермой. Он снова кольнул в самое сердце. – Он мой друг, тварь! Друзей не хотят и не трахают! Ни в сознании, ни наяву! – Еле не срываясь на крик, говорил Том, – не смей трогать его, не смей трогать их всех! – Ну, тогда он тебе не друг. Он достижение, от которого ты упрямо отказываешься, слабак. Жалкая мошка. Том не продолжал разговор с собственным страхом. Скрыл следы собственного присутствия, вышел из туалета. Краем глаза он заметил, что какой-то незнакомый мужчина входит в кухню, непринужденно, не торопясь и не оглядываясь. Не задумываясь, парень побежал следом за ним.***
– Так значит, жена? – Джек сел за небольшой стол, потянулся за чайником, – Все не устаешь надо мной издеваться, Джесси? – Не принимай все близко к сердцу, Джек, правильно ведь? – Энн поставила на стол небольшую корзинку с печеньем, – Джесси любит пошутить. – Он думает, что ты действительно моя жена, вот и злится, смотри, какой хмурый, – Джесси осторожно провел пальцем мед сморщенных бровей парня, а девушка громко захохотала, – успокойся, все совсем не так. – А как? Начнешь рассказывать, что брак по расчету, что во всем виноваты родители, что никто никого не любит и не держит? – грохнув чайником о стол, Джек вскочил со своего стула, было видно, что еще чуть-чуть, и он сбежит отсюда, приняв все за чистую монету. – Вообще, да. Слышал про «Флайерс инкорпорейтед»? – настороженный кивок в ответ, – А про «Пирс фармасьютикалс»? – еще один кивок, – так вот, Джесси Флайерс и Энн-Мари Пирс. С заключением одной невообразимо крупной сделки наши отцы вдруг решили, что долгое сотрудничество стоит связать чем-то большим, чем чернила на бумаге. Вот они и связали. – Будто кто-то нас послушал бы, – девушка хмыкнула, продолжая мысль своего «мужа», – а так… у нас есть место, куда мы можем вернуться, у меня есть парень, принявший эту ситуацию, у Джесси – ты. Надеюсь, и ты примешь это. – Ну, веришь теперь? – Джесси хмуро глянул в глаза, – ну, Джеки, зачем мне тебе врать? – Десяток поводов назвать? – резко ответил Джойсен, – вы втираете мне всякую блажь, и ждете, что я буду в это верить только лишь, чтобы вам жилось поспокойнее? Что я вообще тут забыл? – Джек почти уже рычал, но все равно не двигался с места, держа горячую кружку в руках. – Ну, мальчики, беситесь, сколько угодно, можете даже посудой пошвыряться – я новую заказала, а мне пора! – прощебетала девушка, поднимаясь по лестнице. Видно, что не очень уж она торопится, просто хочет скрыться, не смотреть на парня, истерящего похлеще самой последней стервы. – Джеки, поставь чашку, руки обожжешь, – спокойно попросил Флайерс, обходя его со спины, – кроме тебя мне никто не нужен. Совсем никто… – А Уилл, кто он такой? Помнится, во сне имя его выстанывал. Так уж и никто? Врешь, опять врешь. Что в твоей жизни вообще настоящее? – Ты настоящий. А Уилл… – Джесси поднял с полки старую истрепанную фотографию, где почти у каждого лица подрисованы усы или рога, – вот, посмотри. Старая школьная фотография. Разномастный класс мужской школы, одеты строго, никаких различий в униформе. Все смотрят прямо перед собой, но, если приглядеться, можно заметить мелочи, выдающие настоящее настроение каждого на этой фотографии: уголки губ одного чуть приподняты – засмеялся сразу после кадра, в глазах другого нетерпение – торопится куда-то. Холод и спокойствие – Джесси сейчас совсем не такой. Горькая печаль. И имя под рамкой – Уилл Уитмор. – Спрингфилд, две тысячи десятый год, подумать только, а ведь прошло уже девять лет. Девять лет я не видел эту смурную мордашку, а так и не смог забыть, – по-светлому легко усмехнулся Джесси, – я его ненавидел. Просто, даже без повода. Так сильно ненавидел, что влюбился. И только смог сделать – выпросить прощение за все, что сделал. Это прошлое, которое уже не вернется, Джек, я отпустил его, но оно не до конца отпустило меня. Не стоит из-за этого переживать. – А этот Уилл, он… – Был сильным, как ты, слишком многое пережил, – Джек чувствовал, с каким теплом, с какой нежностью Джесси проговаривает эти слова, и ему все больше становилось горько от того, что Джесси не остыл к своему прошлому. – Я как будто в музее твоего прошлого побывал. Как бережно ты все это хранишь, как боишься отпустить. Это так… – Джек не мог, а, может быть, уже не хотел находить слова, – мне нет здесь места, прости. Джек уходил молча, не прощаясь. Не заказывал такси, не оборачивался. Было легко. Отпускать того, кто не может отпустить. Это как отвязать веревку от камня, который держит тебя на дне, как пропустить сквозь себя абсолютную свободу. Еще совсем недавно он был поводом для жизни, а теперь… никто. Его больше нет в жизни. Ни Джек, ни Джесси не готовы к этому. Оба они ждут чего-то, что зависит не от них, и не дождутся, если все останется именно таким. Но сейчас Джек не хотел об этом думать. Начинался очень мелкий, неназойливый дождь, улицу заволокло туманом. Джойсен наслаждался этой атмосферой, этой улицей, которая так похожа на улицу из его детства, короткую, но широкую, на которой всегда играли дети, перед домами, потягивая пиво из коричневых бутылок, сидели мужчины. В их городе почти всегда висел туман, и они привыкли к этому, просто перестали его замечать, как и сейчас не замечает Джек, упрямо бредущий по тротуару уже, кажется, час. Он хотел закончить свой день не так. Хотел сжечь тлеющие остатки горечи в ночи, хотел секса, хотел раствориться в этом дне, запомнить его самым ярким за последнее время. Не сбылось. Как и не сбудется еще многое и многое. Но Джек не видит повода огорчаться, по крайней мере, сейчас, все так же улыбается. Не каждому велению суждено сбыться, но Джек принял это только сейчас. Улыбается, как дурак, а по щеке спокойно сползает блестящая в свете фонаря капля. Пусть он тешит себя тем, что это дождь. Пускай, хоть это и неправда. Просто он увидел, как на крыльце одного из домов, опершись о стену, на перилах сидит подросток. Спокойно, будто гипнотизируя самого себя, он болтает ногой, глаза закрыты, подбородок задран кверху. У Джека хорошее зрение, он способен разглядеть дорожки от слез на щеках, у Джека хороший слух, он слышит ругань за тонкими стенами. Он помнит, как все было… Джек долго не находил в себе сил, чтобы подняться с крыльца своего дома, тогда, давно. Мать не выдержала – выбежала к сыну, постаралась поднять, помочь. Он даже не отвечал, просто лежал, уткнувшись пустым взглядом в туман холодной улицы, и улыбался, так же, как и сейчас. Разума не хватило, чтобы реагировать адекватно. Мать бы подумала, что он умер, если бы не тихие звуки скрипа зубов под улыбающимися губами. Доказательства существования, но не жизни. Отец выскочил не сразу, спустя почти час. Пьяный до последнего волоска, он схватил мать за шею так, что та даже взвизгнуть не успела, и отшвырнул внутрь дома. «Я вызываю полицию, шавка», – эти слова отпечатались в памяти, отец выжег их клеймом на сердце. Уничтожил, растоптал в пыль. Полиция тогда довезла до вокзала, помогла заказать билеты на поезд. Джек с трудом сказал, куда едет, едва не пропустил свой поезд. Не арестовали, даже не нагрубили – живут же на свете неплохие люди. Джек тогда вообще слабо соображал. В голове, будто заевшая песня, крутится мат отца, крики матери, когда полуживого сына уводят офицеры, страх в глазах сестры, мат отца, крики матери… из раза в раз, из круга в круг. Ничего больше. Сменялись пейзажи за окном вагона, ночь приходила за днем, но все это будто было за стеклом, вдалеке от Джека. От того Джека, который так и остался на отчем пороге, избитым и униженным. Все вокруг просто резко выгорело, потеряло значимость, звуки слились в один белый шум, касания были слабы и не стоили того, чтобы отрываться от порочного круга образов в его сознании. Тогда Джек знал, куда ему идти, где его будут ждать, где он встретит знакомую улыбку. Но сейчас… сейчас такого места нет. Нет, но улыбка осталась. – Том, я… – подавился собственными словами. Только сейчас Джек понял, что даже не знает, что ему нужно, – я… – Ты дома? Давай я приеду к тебе? Сейчас, только скажу Дженсу, и тут же поеду, договорились? Ты только не нервничай, ладно? – В голосе не было испуга, какого-то беспокойства, только уверенность и мягкость, которые сейчас так нужны. – Нет, я не хочу возвращаться туда сегодня. Давай я лучше в «Круг» приеду, ты же там? – Джой уже с трудом сдерживал то, что рвалось из груди, но Том не дал этому вырваться. Он даже не колебался, просто согласился, освободил в своем мире место для Джека. – Приезжай, я жду тебя. Такое покажу, в обморок упадешь! – Как же я счастлив, что есть в моей жизни, Том, – но на линии уже пошли гудки. А за спиной все отчетливее слышен рокот мотора мотоцикла.