Десятый Круг

— Спишь, боишься глаза открыть? — Том просто не может — он ослеплен. Не может смотреть на фигуру, сотканную из белого горячего света, Безликая, укрытая столь же ярким плащом, фигура склоняется перед ним, волосы-лучи развиваются, создавая голове ореол, похожий на нимб, — жалкое создание, кукла, шатающаяся по лезвию меж могилой и вершиной этого мира. Посмотри на меня, и скажи, что мой свет не страшит тебя! — Почему я должен бояться тебя? — Том услышал вылезшего из тени арданта — он прямо над головой светоносного призрака, но понял, что тот не осмелится прыгать. Жалкое животное, — ты просто призрак моего помешательства, — Белл наконец понял, что повелевает ситуацией. Тьма начала сгущаться, обволакивая таинственного гостя. Свет ослаб, стал лишь теплым, не раздражал глаз, — и все. — Как ты смеешь, тварь! Я сгоню тебя с этого света! Уничтожу! Сотру! — он кричал, пока кошмары, сорвавшиеся с легкого мановения руки, начинали раздирать материю его света на куски.       Том упал в воду. Черную, безмятежно-прохладную. Еще секунду назад она была полом, еще мгновение назад он снова сидел в аудитории Кортеса. А теперь снова река, снова спину скребут кости плавников. Тихая заводь, текучая вода. Здесь не стало светлей, тревожней — этот мир не тронет ни единой бедой. Даже тот, сотканный из света, висящий в воздухе над водой и бьющийся в ярости с невидимым врагом, он не мешает Тому. Его свет где-то далеко, за пределами холодных звезд, ни один луч не доходит до черной глади. Ардант пытается плыть совсем рядом, но зубастые кошмары тянут вниз, на холодное дно. Он снова кричит, он просит спасения, он просто не знает, как это изменить. — Дай мне руку, — спокойно просит Том, протягивая ладонь трепыхающейся тени. Схватившись, ардант взлетел, повис в воздухе ровно над Беллом, касается его руки лишь подушечками пальцев. — Зачем ты меня достал? В прошлый раз я утонул, а это, — он слегка повернулся, открывая взгляду парня белые кости гниющей руки, — твоих зверушек дела. — Я хочу, чтобы ты увидел, к чему ведет твоя жажда власти. Глупая, бесполезная, она гробит нас обоих. Перестань, иначе станет хуже. — Ты ждешь, что я вот так отдам это тело тебе? Ты беспомощный слабак, не способный смириться со своей силой, и я так просто отдам тебе все? Каким идиотом ты меня считаешь? — Абсолютным.       Рука снова в воде, а за ней летит и Темный. Хватается за одежду Тома, пытается из последних сил, но кошмары тянут слишком сильно. Слаб и беспомощен, он снова летит ко дну, смешивается с так быстро густеющей тьмой воды. «Солнце» это мирка исчезло, замученное летучими собратьями пловцов водной толщи, но тишина не воцарилась. — Держись за руку, — Белл протянул ладонь снова, — а то намокнешь, не отмоешься. — Учишься. Молодец, — заключил Марко, так же касаясь руки Тома, — ты не должен здесь оставаться. — Но почему? Здесь же так спокойно и безопасно, не как там. И этот… не достанет меня, пока я в реке, — парень снова не хотел возвращаться, он даже не смотрел на Марко, эмоций все равно нет, и не может быть. — Твоя боль не будет вечной, Том. Вода посветлеет, эти… рыбки повыпрыгивают из нее, а со дна всплывет утопленная нечисть. И тогда уже он утопит тебя. Арданты не умеют прощать, поверь. — Но… я не хочу так больше, не хочу больше испытывать это. Марко, пожалуйста, не забирай меня, — он спокоен, вода не волнуется, но в голосе слышится надрыв — он боится. — Я не смогу ничего сделать, пока ты не захочешь вернуться сам. Только так, никак больше, — Марко сжал ладонь Тома, которая держала его, мужчину, в воздухе, — Дженс волнуется за тебя, его лечение тебе не помогает. — Почему ты опять используешь какие-то рычаги, чтобы достать меня отсюда? — Не умею по-другому, прости.       Они плыли так очень долго. Безмерно долго, молча, не размыкая рук. Марко не пытался посмотреть Тому в глаза, он разглядывал его шею, спокойное движение мышц, острые торчащие из-под футболки ключицы. Мечтательная улыбка растянулась на лице, размокли глаза. Это то, чего Марко так не хватало — настоящие эмоции. — Что ты так на меня смотришь? — Том прервал это бесконечное молчание. — Ты напомнил мне человека, который был в моей жизни. Когда-то давно. — Аластар, — заключил Том, и тогда воздух на секунду заполнило пронзительное шипение. — Socair mo ghaol, socair, * — Марко заглянул за плечо, нашептывая эти слова, — прости, это… тяжело. — Он остался с тобой? Почему? — Я люблю его. Любил, и буду любить. — А он… — Принял это только после смерти. Принял, и не может смириться с этим. Здесь он только потому, что ты сам помнишь о нем. Прости, если он тебя испугал. — Ты говоришь так, будто он жив. Это неправильно, совсем неправильно, — сказал Том, смотря в сверкающие красным глаза за головой Марко. Больше ничего, только яростное зло во тьме, — он — зло. — Не большее, чем ты и я. Он был простым человеком. Он не знал… всего этого, — Том увидел, как потух мужчина над ним. С них обоих хватит на этот раз. — Опусти руку в воду. Не бойся — не укусят.       Опустил, осторожно коснулся маркой жидкости ладонью. Синие, чуть более светлые жилки прошили реку, будто вены под кожей человека. Лицо, до сих пор сведенное в угрюмую гримасу, разгладилось, исчезли морщинки на лбу, приподнялись уголки рта. Глаза стали будто стеклянными, пустыми. Из него ушло все, что стягивало его сердце. Абсолютно все. И потому вода под рукой стала кристально-чистой — в нем не только плохое. — Это не боль, это тоска. Боль далеко в прошлом. Очень далеко. — Вытаскивай нас, кошмары уже не справляются, это опасно для нас обоих.       Последним, что они услышали, взлетая над гладью воды, стал яростный рев. На грани, выдыхая последнее, что было в полусгнивших легких, ардант кричал, сыпая проклятиями, руганью, трогающей Тома в самое сердце. Он — само естество Белла, он знает, куда бить.       Небеса, холод, космос. Обледенелые звезды, нехватка кислорода — их путь к тому, еще настоящему миру. Они летят прямо к серой, потухшей звездочке, слегка сотрясающей мрак. Его надежда, его путь домой. — Эта звезда — моя мечта стать врачом. Спасать жизни… а не отнимать их, — сказал Том, вдыхая через силу — здесь уже есть, чем дышать. — А чью жизнь ты отнял? — Уверенно, как всегда, спросил Марко, будто он не знает, — Ортис живее всех живых, но тебе не нужно было этого знать. Эш уже давно зарос. Зато спеси поубавилось, и за то спасибо. Неожиданно, правда? — О’Хара лучезарно улыбнулся, и Том понял, что вся ложь тоже была заботой. Заботой о глупом, запутавшемся мальчишке.       Сгорает земля под ногами, пробиваются белые лучики. Взрывается самой яркой вспышкой звезда, освобождая их из мира темных отражений. Все там же, на кухне квартиры Дженса. Жутко болит рука — смятая банка разодрала кожу, плечо прокушено, тихо льется кровь. Попытка спасти. Хоть как-то. В голове снова болезненно пусто, ничего не нарушает тишины комнаты. Она качается на волнах сбитого дыхания, скрипа ткани по коже. Грохочут настенные часы, которые, казалось, встали уже давно, капает из крана вода. Но меж этих звуков — тишина, заполненная до краев.       Том не хочет ничего говорить — горло высохло. Одна кружка воды, вторая, третья — медленно становится лучше. Умылся в ванной, посмотрел на себя: перемазанное кровью изнеможённое лицо, потухшие впалые глаза и борода, отросшая и теперь, вымоченная в коле, с одной стороны липкая и спавшаяся, а с другой — уродливо пушащаяся. Скулу перегородила неглубокая, но сильно кровящая, опухшая царапина, видимо приложился к какому-то углу, когда падал на пол. Все это нужно смывать. Только вот рука одна. — Все хорошо? Может помочь? — Без особого энтузиазма спросил Марко, проходя мимо ванной. — Умываться я еще в силах, — эмоциями не блещет. — Ну, как знаешь. Я… все убрал, стол почините сами, — кружится голова, Марко оперся на стену, устало прибредая к выходу, — завтра увидимся. Дженс сидит на крыше. Воет, — как-то нездорово усмехнулся, хлопая дверью, до которой коим-то чудом дошел. — До скорого, — буркнул под нос Том, включая воду.       Вот он, свежий кавалер. Умылся, наскоро перемотал руку, заклеил пластырем скулу — вообще, сейчас он чувствовал себя удивительно бодро. Захватил плед из комнаты, натянул обсохшие джинсы. Новые кеды, которые принес Дженс. Футболка, которая теперь, изодранная и продырявленная, кажется особенно уютной и мягкой. «Надо быть осторожным, — сам себе шепнул Том, зашнуровывая обувь, — и ступать осторожно». Чердак со старым, выстеленным гнилым деревом, полом, встретил его пыльным порядком, старостью и затхлостью, в которой четко видны следы пропавшего. И хорошо, не пришлось путаться в четырех возможных выходах. Покатая крыша, крытая жестяными листами, не скрипит, не гремит под ветром. Все возможные звуки глушит вой Дженса, на который кто-то уже наверняка вызвал полицию. Запахи теряются, а глаза закрыты, намокли от холода. Де Фрайс не заметил Тома, укрывшего его плечи пледом. Оглянулся, не опуская головы, а Том юркнул под руками, и уселся перед ним, откинулся на его грудь затылком. — Ты опять? Мне неприятно, когда ты… — Давай вместе повоем, а? Я тоже так устал от этого, что на стены лезть хочется.       Дженс не ответил. Тряхнул головой, проявляя волчью остроносую морду, поднял голову к небу, серому и мутному, и снова завыл. Том вклинился в его одинокий голос, и у него почти получалось. Он не старался, не мог и не хотел, особенно, когда при очередном порыве ветра де Фрайс прижал его к себе, близко, горячо.       Белл вдруг ощутил, что его ничего не гложет. Начиная очередную арию, он понял, что ему стало в разы, в сотни раз легче, чем было когда-либо. Ничего, абсолютно ничего не осталось, только они и это бесконечно серое небо, блеклая луна где-то за облаками. Зарождающаяся гроза. — Слышишь? Во-о-н там, — Дженс ткнул куда-то за горизонт, откуда донесся ответ на его вой, — лечебница Блэкстоун, Ортис вряд ли выйдет оттуда когда-либо. А если и выйдет, то… — Я переломаю его снова, — Том сказал это, или нет, не понятно даже ему самому. Но, тем не менее, Том, еще так недавно сожалевший о прогоревшей мечте, не думал извиняться, — никто больше не тронет тебя, — Белл зарылся в волчью шею носом. Волчок, пахнущий апельсином. — Спасибо, — шепнул Дженс, потираясь щекой о щеку.       Час, второй, третий. Только накрапывающий дождь гонит прочь. «Заткнулись, дебилы», — ворчит дед с балкона последнего этажа, чем заставляет засмеяться. Он сидел и слушал, может быть, видел, но не разглядел. А, может быть, он настолько стар, что его уже не волнуют проблемы этого мира.       Провалялись еще пару часов, уткнувшись в телевизор — этого иногда так не хватает. В этом не было даже намека на какую-то близость… кроме самой близости. Том уложил голову на живот Дженса, улегся поперек кровати. Де Фрайс опер телефон на его макушку, и периодически посматривал на него, и каждый раз, когда смартфон сотрясало пришедшее сообщение, Белл весело морщился, почесывая затылок. Ворчливо просил убрать свою «чертову брюзжалку» от его затылка, но в следующее мгновение все возвращалось на круги своя.       National Geographic. Документальное кино о социальной структуре волков в дикой природе. Стройные структуры, перемежающиеся кадрами из жизни дикой стаи. Гармоничная ветвистая иерархия, в которой нет изъянов… они в нее просто не включены. Система не держит на плаву бесполезные элементы. — А кем был ты? — в шутку спросил Том, тыкая пальцем в экран. — Ну, я всегда был одиночкой в своей стае. Сестра — «Старшая Мать». А я… «Дядя»*, наверное. Был… — Дженс будто закашлялся. Вышло неубедительно, но, тем не менее, было правдой, — до того, как Ортис перебил всю нашу стаю. В одиночку, даже не обращаясь. Я даже не проснулся, а он уже все их… — тяжело, слишком тяжело вспоминать. — Ну-ну-ну, спокойно. Все уже пережито, все уже прошло, — Том погладил Дженса по бедру, легко, невесомо, как касается только сам Дженс. — А стал, вон, этим, — на экране — хромой молодой волк, слабый, болезненно худой, догрызающий остатки за стаей. Рычание «воинов» отгоняет его от общей лежки, матери не подпускают его к щенкам, — это омега. Отброс.       Дженс не сожалел, нет. Этот факт он в силах принять. Факт того, что он стал чьей-то безвольной марионеткой, куклой, способной только раздвигать ноги. — Никакой ты не отброс, чудо в… шерсти, — оба парня дружно засмеялись, — знаешь, мы ведь на работу опоздали. — Безнадежно и бесповоротно. Да-а-а уж, Марко меня теперь уволит. — Я ему уволю потом! Так уволю! — весело пригрозил Том, замахав руками. — Маленький рыцарь, — Дженс поцеловал его в макушку, и двинулся собираться, — вещи как раз высохли. — Большой котенок, — ответил ему Белл, — Уже иду.       Оделись, собрались. Стоя на пороге, Том вдруг понял, что оставил в комнате телефон. Он валялся на кровати, спрятанный складками безнадежно измаранной простыни, на распрямление которых Том потратил еще какое-то время. И тут, словно стрелой в затылок, змеиным шепотом полился до боли знакомый голос.       «Отбросы не должны жить. Выживать. Ты понял меня? Да! Да-да-да, ударь его, заставь страдать, он не должен чувствовать, что он нормальный, как мы с тобой! Мы выше! Мы лучше!»       Опять. Все по новому кругу. Сколько можно, почему он не утыкается своим бессилием? Почему раз за разом он старается, снова и снова? Слишком больно слышать все это снова. Крики под кожей, бессильное верещание слабой тени, снова доводящее до безумия.       И тут-то Том осознал, что прикрываться ему больше некем. Марко теперь не назвать щитом, остался только он сам. Слабый, неспособный сразиться с ужасом из своей головы. Свое имя не спасает, и ардант только довольно хохочет, глядя, слушая бессильные потуги Белла, сожмурившегося с такой истовостью. Смех, дикий, безумный, звенящим светом наполняет комнату, и Том уже не знает, что делать, когда идет в ванную. — С тобой все нормально? — спросил обеспокоенно Дженс, когда Том, смертельно бледный, пробрел мимо него, даже не подав виду, что все еще присутствует в этом мире, — что, опять? — Нет, ты иди, я сейчас, умоюсь и выйду. Слабость что-то срубает, — отчасти — правда, Дженс не распознал ложь. Только пожал плечами и двинулся на улицу. А Беллу не закричать сейчас помог только до крови прикушенный язык.       Остался один, в ванной. Как наркоман, которого уже вовсю ломает, он начал рыскать по полкам, шкафчикам. Не видел другого возможного выхода. Не мог иначе унять эти слова, сознание, мешающее чувства и ощущения в одну кровавую кашу. Опасной бритвой, резко, не задумываясь, резанул по краю предплечья. Все утихло. До последней капли. Прояснилось и стало таким четким, как когда-то, еще совсем недавно, когда его не мучило его же сознание. Боль пришла спустя секунду. Кровь капает в раковину, залитая перекисью рана проясняет все еще ярче. Плотный слой бинтов — застегнутые рукава рубашки. Зрелище совсем не для посетителей. Кровь не пропитывает бинты насквозь, и потому Том чувствует некое облегчение, выходя из ванной. Пускай об этом не знает никто. — А вот и я! — бодрый и свежий. Только лицо сухое, — Идем? — Ага, Марко звонил. Ты снова один за главного. Заменишь Ону, а сам он… э-э-э, «не у дел». Пока что. — Сваливать на едва знакомого человека свою кофейню. Да уж, как это в его духе, — Хватая Дженса за руку, чтобы тот слишком уж не торопился, сказал Том. — Осуждать каждое второе действие окружающих, как это в твоем духе, — добродушно заметил де Фрайс, — у него свои эксцессы. Ветреные бестолковые эксцессы. — И имя у них, наверное, есть? — Узнаешь из первых уст, если так интересно, — Тома щелкнул по носу, — как Марко говорит: «Любопытной Варваре…». — Что? Что это такое? Какие варвары? Ай, опять эти его иноязычные говорки! Фу!       Тома раздражают эти поговорки. Даже не тем, что сами они мелькают в речи, а тем, что сам он не понимает их смысла. Раздражает, не нравится быть глупым. Уж слишком. Белл медленно начинал кипятиться, пока шел и обдумывал эту фразу. Сжимал руку все сильнее. — Это значит, что излишне любопытный получит по носу за свое любопытство. И все, — Дженс принюхался, выходя из арки, — хм, кровь. — Там бомж с кровью из носа лежит. Иди дальше.       Зашли в кофейню — раздрай набирает обороты. Ноа носится в разные стороны, шипит кофеварка, бунтующе заявляя, что кофе уже готов и его пора снимать и разливать по чашкам. Вся стойка заляпана, касса вывернута. Дженса это повергло в некий шок — он стоял и смотрел на это, а его челюсть опускалась все ниже с каждой замеченной оплошностью. — Помяни черт, когда придет Ону, я ее уничтожу! — выругался Реджи, проскакивая мимо парней с кружками и чашками, — «я скоро буду, минут десять продержись». Тьфу! Кавардак, а не женщина! — Заканчивай ядом плеваться, сейчас все разберем, — нацепляя на шею официантский фартук, сказал Том, ответил Том. — Я ему сейчас разберу. Так разберу — по полу не соберет потом. Это ж надо было так стойку загадить, — Дженс снова стал необычайно спокоен, хотя и угрозы его звучали довольно убедительно, — лицо заведения, чтоб его, — де Фрайс грохнул дверью, а через некоторое время появился за стойкой с тряпкой и ведром в руках, — ты хоть чеки пробивал? — Если б я умел! А так ведь ваша волчья задница не имела времени и желания меня этому научить! — Ноа скрылся в кухне с горой кружек в руках. — Вот из-за таких вот выходок Марко тебя уволит, помяни мое слово. — Ладно, не ворчи. Заказов куча, работаем парни, работаем! — Том прервал их перепалку.       Белл двинулся по залу, собирая пустые кружки и попутно протирая освободившиеся столы. Собирал оставленные чаевые, удивляясь все больше, как столь токсичный человек умудряется так нравиться посетителям. С каждой принесенной кучей посуды глаза посудомойщицы становились все круглее — такого она с самого начала здесь не видела. Бабушка лет шестидесяти с собранными под колпак седыми волосами все же справлялась с напором, хоть Том и не до конца понимал как. Добродушно улыбалась ему каждый раз, когда он входил на кухню, хоть и была недовольна тем, что ее заваливают горами посуды. Разобрался со светлым залом с горем пополам — разбил две кружки, сломал метлу, пока пытался убрать за собой. Двинулся в темный зал. Когда он вошел, бурно шуршащая толпа разом утихла, а из тьмы, еле подсвеченной бордовыми лампами по углам под потолком, на него уставилась чуть ли не сотня мелькающих глаз. Они помнят Тома. И уже очень вряд ли забудут. — Ну чего застыли, остолопы, плюшевый кролик пришел! — едко заметил Реджи, и толпа будто оттаяла. Все снова зашушукались в своих компаниях, забренчали кружками, загорелись экраны смартфонов.       Том слышал шипение за спиной, пока ходил по залу, перешептывания и смешки. Ситуация нормализовалась, да и Ив наконец-то соизволила слезть со стула и пойти работать. И все-то стоило пригрозить штрафом. А Белл был рад вернуться к свету, выйти из этой клятой тьмы. — Останешься на ночь? Поможешь мне коктейли мешать, потанцуем, а завтра проваляемся до обеда, — Дженс улыбнулся, как умеет улыбаться только он. Скромно, еле заметно, но настолько тепло и ярко, что у Тома и мысли не было ему отказать. Если бы, тот, конечно, понимал, о чем говорит де Фрайс. — Ночь? Вы тут что, круглыми сутками работаете? — Иногда по двое и по трое, — с удивительным обыкновением заметил Дженс, — это больше, чем работа. Это… — Дом-семья-любовь, бла-бла-бла… — подошедший Реджи закончил его фразу, — боже, не распускай сопли, Волчок. — А ты как? Останешься? Я краем уха слышал, что сегодня играет Самайн, — у Тома и Реджи просто не было слов — новость повергла в шок. Один из известнейших ди-джеев страны. Сегодня. Там, где они могут оказаться совершенно беспрепятственно, — слюнки подберите, я не уверен в этом. — Опять болтовню Босса и Ону подслушиваешь? Ай-ай-ай, плохой Волчок, опять хочет пендаля получить? — едкий. Все так же, даже больше. — Как хочешь, я скажу Эллисон, что сегодня ты не у дел, — Дженс уткнулся в телефон. — Убери. Свои. Сосиски от экрана! Я приду как посетитель! Постоянный посетитель! — а это уже нешуточное возмущение. — Да о чем вы говорите вообще?! — Все это время, наблюдая за очередной из перетравкой, Белл просто не понимал, что происходит и о чем они говорят. Ветер в ушах свистел. — Вот вечером и узнаешь, — Реджинальд ехидно улыбнулся, сползая со своего места, — уж слишком светло тут, рога блестят. Уйду я от вас. — О чем это он? Черт вас дери, какие вы непонятные! — Том не любил бродить впотьмах. Очень не любил, а этот чудесный квинтет заставлял делать это все чаще, — ты не хочешь мне объяснить? — Вечером ты все увидишь сам. Не торопись.       За спиной Тома раздалось тихое «Спасибо за кофе», и музыка ветра перед дверью весело забренчала. В светлом зале повисла абсолютная тишина, слабо перекрытая лишь звуками из кухни и из-за окна. Дженс вышел из-за стойки с двумя кружками в руках — высокой, тонкой, со слоеным латте в нем, и с обычной, с забавной подпиской «для жидкого топлива». «Время нам передохнуть, обед закончился», — сказал он, усаживаясь на ближайший от двери столик. Сидели молча. Дженс пил какой-то ярко красный травяной чай. Сказал, что нервы шалят в последнее время. А Том потягивал свой латте из трубочки, все думая, насколько сильно он вложился в то, что у Дженса непорядок с нервами. А еще Том все боялся сказать, что не знает, где ему теперь жить.       Все же он понимал, что Дженс без колебаний согласится пустить его к себе, что будет даже «за». Но это так неудобно прежде всего для самого Тома, отсутствие личного пространства, человек под боком, норовящий стать еще ближе, чем в любой выбранный момент времени, быт, ой как способный развалить любые отношения. Все-таки Белл ценил личное пространство, как никто другой. С Джеком было совсем не так. Он не нарушал границ, но он опекал, беспокоился, изводился. И этим рушил все моральные границы, раз за разом непрошено помогая отстраивать разрушенный мир Тома. Де Фрайс же посягает только на физику, ведь уютнее, чем с ним, Тому не было никогда. — У тебя нет, случайно, знакомых, сдающих квартиру? — Том весь как-то сжался, опустил голову, поджал губы, — я свою оставлю Джеку. Он там больше хозяин, чем я. — Так переезжай ко… — Нет, я так не хочу! Рано, да и… нет, дай мне еще время, ладно? — вслепую он зарыскал руками по столу, и, наткнувшись, наконец, на Руку Дженса, сжал ее. — Как хочешь, я не буду настаивать, — Дженс снова принюхался, — опять кровью пахнет. — Повар порезался, наверное. Нет? — протараторил Том. Отговорка сработала.       Том не мог больше находиться в одном помещении с Дженсом. Тот бы все понял. Скоро, очень скоро. А на задворках сознания уже скребется голос, твердящий одни и те же заезженные фразы, не утихающий, не прекращающиеся. Вытащил из шкафа стола в кабинете Марко бутылку какого-то пойла, текилы, кажется, и ливнул прямо на бинты. Подсохший порез вспыхнул новой болью, такой сильной, что боль от него самого показалась скверной шуткой. Уже с силой сжимал челюсти, чтобы не закричать, уткнул куда-то расфокусированный взгляд. Сжал, что было силы, покраснели бинты. Благо, за жаром кухни де Фрайс не услышит этот запах и не примчится выяснять, что здесь происходит. Еще одна причина жить отдельно. — Ломает тебя, Жу-жу? Здорово ломает, — Реджи прошмыгнул в открытую дверь, закрыв ее за собой, — Когда признаваться надумал? — Ты все за меня сделал, Реджинальд, — Том не обратил внимания на вошедшего, пытаясь разобраться в отсчетах Ону. — Когда? — Грохнулся на диван. Как и падает на стул. Он умеет вообще нормально садиться? — Сейчас. А то ты не знаешь, какой у него слух, — Огрызнулся Том. Буквально огрызнулся. — Потише, Жу-Жу, поспокойнее. Посмотри на стены. За полкой, над полкой, у порога, под столом, — спокойно перечислял Ноа. Он знал, о чем говорит, а говорил он о каких-то знаках, слабо сквозящих холодом, — руны. Марко целую кучу их вырезал, так что теперь тебя даже большой брат не услышит и не увидит. Марко, конечно, сильный и неглупый далеко, но он не дурак, чтобы разрешать летописцам слушать его разговоры. И игла, как говорится, дракона свалит, если попадет куда надо. — Летописцы? — О, молодо-зелено! Со страшилками мира сего не знаком? Ух, я тебя сейчас напугаю! — официант потер руки. — Ты чего сюда пришел? О моем состоянии поговорить? У меня все замечательно, можешь быть свободен! — Том не хотел говорить, совсем не хотел. В голове еще звенит боль, перемешанная с отголосками выкриков его арданта, а тут еще и он. — Я пришел от того, что мне сказано смотреть за тобой, сварливая мошка. И я, как вижу, уже облажался. Волчок факел перед носом не заметит, когда влюблен, потому и остается надеяться на разумных людей. Чем ширяешься? — Реджи даже не думал вставать с дивана. — Морфий, — ложь. Пусть будет так, главное, что никто не узнает, — давно и крепко. Ты доволен? Но в больнице я не был уже давно, покупать не у кого. Да и денег… так, знаешь что, пошел вон, мне надзиратели не нужны. — Марко нужны, насекомое! Мне сказано следить — я слежу. Как только сам он вернется на свое место, я тут же от тебя отстану. Думаешь, мне нравится? — а ему не нравилось, и он показывал это всем своим видом. — Я, конечно, не Марко, но в мои возможности вполне входит твое увольнение. Так что выйди за дверь и слушай оттуда. Больше предупреждать не буду.       Разозленный прямым доминированием над собой, Ноа вышел, коротко хлопнув дверью. Потом послышался хлопок двери, разделяющей кухню и зал. И только тогда Том смог выдохнуть. Пронесло, хватило разума не спалить все, что еще получалось скрыть. Дрожащими пальцами набрал номер Марко — занят. Уже говорит с Реджи, наверняка. А потому озлобленный нападок, скорее всего, не вызовет того, что должен. Спустя еще пять минут звонок таки прошел. — Вот скажи мне, почему ты постоянно ведешь себя, как последняя тварь? Я тебе что, животное, чтобы ставить за мной надзирающего? Не смей даже пытаться контролировать меня! — Том шипел в трубку, слыша громкое ровное дыхание. — Я попросил его помочь, если тебе снова станет плохо, а Реджи, конечно, попер в лоб. И выяснил много больше, чем должен был, — с укором заключил Марко. Отеческие ноты. — Что бы понимал хоть один из вас, бесцеремонные ублюдки! Не лезьте в мою жизнь, уяснил? — Белл уже хотел закончить. — Поговорим при встрече. А пока, у меня в столе есть текила. Выпей и успокойся. Угу?       Том сбросил. Больше он не хотел говорить об этом. Больше не хотел слышать. В голосе Марко Белл слышал Рика, его обыденные фразы, сквозящие смыслом: «я старше тебя, я лучше знаю, делай, как говорю». Том был много разумнее своего брата, умел много больше, чтобы удержаться на плаву. Рик рисковал — ему везло, постоянно, беспросветно. Везение и скудное экономическое образование — составляющие состояния брокера, а все остальное приложится со временем.       Рик, он… Том так и не определился с тем, что чувствует к нему. Пубертатный максимализм, кажется, остался в прошлом, поугасла братская вражда. Но с тех самых пор, когда они поссорились в последний раз, Том больше его не видел. И всего-то причина — смотаться из комнаты на часок-другой, дать брату побыть с его девушкой наедине. Тому тогда было тяжело — подруга, единственная, наверное, настоящая подруга, переехала из города, обрубив абсолютно все связи. Это было больно, очень больно — она даже не попрощалась, просто исчезла. Так, возможно, было бы легче, но только не тем, кого она оставила.       Белл был просто уничтожен этим. Стащил отцовскую бутылку виски, запрятанную среди маминых специй на кухне, и сидел, потягивая, на окне, все пытаясь унять пропускающее удары сердце. Тогда было самое начало лета, и обещало оно быть просто замечательным. Друг Тома, Густаво, чудесная помесь француза с мексиканцем, звал провести лето на ранчо отца на юге штата, и Тома очень манила эта идея. Он был рад, что целых три месяца он не будет видеть самодовольную рожу брата, выпорхнет из-под крыла удушливой опеки родителей. И Эллисон, та самая подруга, должна была ехать с ними. Но все пошло наперекосяк, и Том уже позвонил Густаво, нагрубил, послал спьяну куда-подальше. Растоптал еще одну связь, надежду на дружное будущее. Стал мерзок сам себе, и от того заливал в глотку все больше. Бутылка закончилась, слепо брошена на пол. И упала она, конечно, к ногам Рика, правильного и почти святого. «Мелкий, слейся на пару часов», — Том всегда просто ненавидел эту фразу. Всегда одно и то же, без каких-либо изменений. И в этот раз слова резанули по уху, но уходить, пораженчески опустив голову, он не собирался. Кричал, материл последними словами прямо при его девушке, зачел за каждую и каждого, с кем он уединялся. Кричал, пока по щекам катились слезы, пока не слышал ни единого своего слова.       Она ушла, оскорбленная похотливостью Рика, своим номером в этой очереди. А он… он обнял Тома, когда должен был ударить, избить до того, чтобы тот говорить не смог. Белл-младший ждал именно силы, боли, способной вымести из сознания то, чем оно заполнено до краев. Рик не взялся, потому Том начал сам. Удар под дых, по солнечному сплетению. Парень, выше и сильнее уже похудевшего Тома, упал на пол, хватая воздух, держался живот, закрывая его от всех возможных ударов. Он выглядел жалко, но спустя буквально несколько секунд, истошно выдыхая, он снова обнял младшего брата, крепко, не давая протиснуть кулак. «Ты последняя скотина, Том… но ни один человек в этом мире не будет мне дороже тебя», — хрипел он, ощущая, что брат вцепился зубами в его ключицу. Возможно, это ненормально, дико, больно, но он делал так с детства, каждый раз, каждая драка угасала именно так. Истерика, просящая о мире из раза в раз.       Ричард посчитал, что отныне ему нет места в этом доме. Еще год он снимал квартиру в их городке, даже не появляясь дома на праздниках, а потом поступил в «Конкордию», а потому отныне жил в Нью-Йорке. Отсутствие брата, то, как он, наконец, остепенился, начал работать, давало вздохнуть спокойно, но суть в том, что отныне он не пересекал жизнь Тома даже своим присутствием. Его задело, доконало? Том не знал, и поэтому загонялся еще больше. Родители упрямо запрещали лезть к нему, и это, кажется, был именно тот запрет, через который нельзя было переступать ни в коем случае.       И Марко закончил разговор почти так же. Как и отец, он не требовал, но ясно давал понять, что сделает все так, как обозначил, как и брат, он мог спокойно погасить любой пыл, с которым Том бросается на него из раза в раз. Почему-то О’Хара не реагирует на него серьезно. Может, не считает, что все, что сказано, сказано всерьез? Глупый, но до чего правдивый расклад. Он… он ведет себя правильно: не отказывается от того, что не хочет отпускать, не требует того, что не сможет взять своими силами, не говорит о том, в чем не уверен, не лжет ради собственной пользы. Раньше Белл видел в нем только самоуверенного эгоиста, помешанного на собственном идеале. Можно было ошибаться еще больше? В кабинет заглянул Дженс. — Посетители прибывают, не хочешь Реджи помочь? — он был немного загруженнее обычного. — Да, конечно, сейчас. А ты чего такой хмурый? — спросил Том, собирая бумажки. Почти разобрал остатки бухгалтерии. — Реджи меня волнует. Он злее, чем обычно, а говорить не хочет. Секреты — это, знаешь ли, вовсе не про него. — Я виноват. Он зашел поговорить о чем-то, а я его обругал и выгнал, еще и уволить пытался. Зря я так, — Том почесал затылок, подходя к Дженсу. Он действительно раскаялся в своей злобе. — Ты это… помягче с ним, ладно? Он и без того расшатанный своим невезением, а тут его торкают со всех сторон. Замечаешь же, что на нем из раза в раз все меньше железа становится? Это он так пытается понравиться этому своему Эшу, — де Фрайс нервно огрызнулся, — а тот его в упор не видит. Да и у меня теперь не так много времени, чтобы его одиночество скрашивать. Вот серьезно, чтобы Реджи захотел остепениться! Не по природе ему это. — Так, ты, получается оборотень, а он… — А, ты же не знаешь… он сам скажет, когда захочет. Или Марко покажет. Не знаю. Раскрывать чужие секреты неправильно. — Уй, святое братство! Пошли работать! — возмутился Том. — Грязно же ты обзываешься! — рассмеялся Дженс, открывая Тому дверь в светлый зал.