Десятый Круг

      Остался один. В пустой квартире, чужой, можно сказать, без возможности подняться с кровати. Кое-как дополз до кухни, чувствуя невероятную ломоту во всем теле, поставил чайник на огонь. Почему-то Том подумал, что чай сейчас для него станет спасением от навалившихся сложностей. Чаинки в чайнике затанцевали в толще воды, залитые кипятком, и парень устало улыбнулся, когда последняя из них осела на дно, проглоченная тьмой крепкого напитка. Белл не понимал, да и не хотел понимать, сколько времени прошло, он просто сидел и наблюдал за тем, как медленно плывут ко дну скрученные листочки, как чернеет вода.       В голове абсолютная пустота. Ничего, только мертвое спокойствие. Ненависть к Марко осталась на кровати, где мужчина получил очередную пощечину холодностью. Ардант остался в своей тьме, где его не видно и не слышно. Остались только отзвуки обыденных мыслей, напоминающие глухо, что не стоит ступать на заживающие ступни, что не нужно трогать еще дымящийся паром чайник. Но больше ничего. Потому он сидит и пьет чай, в этот раз даже не положив сахар.       Дженс приходит уже ближе к утру. За окном засуетились люди, шумят оживленные улицы. Не здоровается, не подходит к Тому, просто хватает полотенце и идет в душ. Шум воды размывает и без того нечеткий поток сознания, и вскоре парень забывает и о том, что в его руке сжата недопитая кружка. Том вслушивается в этот шум, и вдруг ему хочется улыбаться. Просто улыбаться, как последнему психу. Сползает на пол у двери ванной, а уголки губ упрямо поднимаются. Это выглядит страшно: синяки под глазами, пустой, отсутствующий взгляд, измождённые черты лица, губы, изорванные его же зубами. Еще больше открывающаяся в разодранной рубашке болезненная худоба и улыбка. Пустая, беспричинная тупая улыбка. Сквозь стену Том слышит скрежет кафеля и глухой вой — Дженсу так же нелегко. Не стучась, не спрашивая, Том открыл дверь, наполняя звуками коридор. Вой, тяжелый и тоскливый, разорвал тишину, вырвался за пределы ванной, и этим испугал де Фрайса. — Закрой дверь, — выравнивая голос, пробасил Дженс. — Я хочу слышать, — Том отвечал совсем спокойно, на эмоции просто не хватило бы сил. — Не хочу, чтобы ты слышал! — попытки остаться спокойным не увенчались успехом. Если до этого он стоял, то сейчас с грохотом упал на колени. — Я не боюсь видеть тебя слабым. Я знаю… — Ничерта ты не знаешь! Закрой дверь и проваливай от нее! — уже чуть ли не рычал Дженс, снова поднимаясь на ноги.       Дверь хлопнула. Дженс не смотрел в комнату, не осмеливался даже повернуться. Уши заткнуло шумом воды, глаза заливает пеной шампуня, в нос забиваются едкие запахи. Дженс не ощущает ничего, кроме слепых контактов, намокающей ткани рубашки на боках, колючей щеки, прижавшейся к спине. Чувствует дрожь, пробирающую от боли, от того, что ступил на незажившие ступни. Том отчаянно держится за Дженса, потому что еще секунда, и он упадет, не в силах больше сдерживать боль. Больно, до темных пятен перед глазами больно, но Дженс не реагирует. Никак.       Сполз на пол кабины, подставляя голову под воду. Дженс так и не двигался. Его только трясло мелкой, но заметной дрожью, вой стал каким-то еле слышным хныканьем. Де Фрайс боялся повернуться, боялся увидеть Тома не таким, каким хочет видеть. Не таким, каким представлял каждый вечер в горячих фантазиях, не таким, каким снился каждую ночь. Из раза в раз. — Ты хочешь быть слабым, — спокойно и отрешенно заявил Том. Дженс не в силах больше держаться. — Хочу, но тебе… — Не пытайся давить из себя то, чего в тебе нет, — Том потянул его на себя, уложил головой на бедро. Ладонь проскальзывает с виска по бороде, пальцы щекочут колючую щеку, — все, что нужно, найдется у меня. — Но ты же… — Я попытаюсь простить тебя. Я понимаю, что ты не виноват, понимаю, но сердце не хочет в это верить. Не хочет, понимаешь? — Что мне сделать, чтобы доказать? Никого еще я не любил так сильно, как тебя. Даже… — Дженс будто заткнул сам себя. Понял, что не должен говорить о чем-то, о чем только что чуть не сболтнул. — Марко, — горько заключил Том, — ты был с ним. — Давно. Со временем мы оба поняли, что не подходим друг другу. Марко, он… ему нужны эмоции. Нужны как воздух. Какие угодно, хоть хорошие, хоть плохие. А я спокойный человек, из меня много не вытянешь. Вот так и разошлись, — закончил Дженс абсолютно без сожаления, — я тебе кеды принес. — Марко говорил, что ты умеешь касаться… — робко продолжил Том, и почувствовал, как поднимается мокрая футболка, а по коже почти невесомо, едва касаясь, проходятся подушечки пальцев. Именно этого он хотел.       Целуясь, настороженно, не срываясь на страсть, они дошли до комнаты. Мокрые, чистые… счастливые. Том забыл все это, оставил всю болезненную блажь на задворках сознания. Здесь только они. Только Том, только Дженс. Де Фрайс спокоен, сдержан. Касается боков, бедер, живота. Замечает, как сжимается Том, когда руки доходят до линии ребер, но не боится, трогает все увереннее, как бы говоря: «Я принимаю тебя таким. И таким. И таким. Каждой линией твоего тела». Белл отгораживался, сторонился этого, пока пальцы не заменились губами, пока движения не стали смелее.       Дженс хотел. Хотел, как хотят что-то очень желанное, полученное в один момент. Боялся отпускать, упустить, снова сорваться у самого финиша. Но в этот раз Том не был против. В этот раз тело подавалось на ласки, тянулось почти за каждым поцелуем. В какой-то момент Белл скинул его с себя, уложил на спину, свел его руки за головой. Том держал, Том кусал, Том оставлял свои метки на теле, требовал, оттягивая прижатую зубами кожу, ответа на свои чувства. И Дженс отвечал. Закусывая губы, прикрывая в полуэкстазе глаза. Отвечал, спуская с губ глухие стоны, порываясь навстречу, осторожно рыча.       Белл выудил из прикроватной тумбочки все ту же смазку, растер на пальцах. Огладил Дженса меж ягодиц, осторожно и неторопливо, не смотря, покрывая поцелуями тело. Волоски на груди и животе щекочут губы и нос, заставляют улыбаться урывками, когда на какой-то момент Том отрывается от разгоряченного тела. Пальцы легко давят, втирают смазку, готовят, но мягко и осторожно, не вторгаясь и не причиняя боли. Дженс готов, он подается на встречу, принимает в себя, расслабляется и пытается не выдавать, что ему больно. — Когда был последний раз? — на выдохе спрашивает Том. В его вопросе забота, внимание и некоторая тревога за Дженса и его ощущения. — С тобой… тогда, — дрожа от собственной боли, произнес де Фрайс, — давай, я все стерплю. — Я не твой хозяин, твои ощущения волнуют меня не меньше своих. Не бойся, только не бойся, прошу, — почти молил Том, — я не причиню тебе еще больше боли, — три пальца выскользнуло из тела, на их место вернулось только два. — Стой! Выключи свет, пожалуйста! — вдруг всполошился Дженс. — Я хочу видеть. — Не надо! — заскулил, закрывая лицо руками. Последняя защита. — Я хочу видеть тебя! — потребовал Том, не принимая отказов.       Пальцы изогнулись, надавливая где-то совсем неглубоко, мягко, осторожно. В один момент спину Дженса выгнуло дугой, он заскулил уже совсем по-звериному. Лицо изменилось, обрастая клоками черной шерсти, вылезли из-под губ клыки. Эта… морда слегка удлиннилась, и теперь натурально была похожа на волчью.       Изменилось и тело. Грудь покрыла сеть уродливых шрамов, перемежающихся уродливыми клоками шерсти. Вся область лобка плотно покрыта шрамами, меж которыми нет ни волоска, блестит, как белое пятно посреди темного листа. Ортис издевался над ним. — Он говорил, что его сучки должны быть гладко выбритыми, чистыми, он, он… — заскулил Дженс, вывертываясь из-под Тома. Но в ответ по этим-самым шрамам пошла дорожка поцелуев, аккуратных, чутких. «Я принимаю тебя таким. И таким. И таким. Каждой линией твоего тела» — Мне плевать, что хотел и делал ОН. Я хочу тебя именно таким. Ты слышишь меня, Дженс? — Белл глянул прямо в глаза, потребовал ответа. — Но я же чу… — заткнул, зажав его рот рукой. — Ты такой, какой есть. Мне хватает и этого.       Слегка двинул пальцами, чуть глубже, чуть сильнее, отчего Дженс испуганно выдохнул, дернулся вперед-назад, ища то место, снова натыкаясь на него. «Сюда?» — Спросил Том, меняя угол, и де Фрайс только довольно зарычал, продолжая двигаться, все быстрее и быстрее. Белл просто млел от этого. От одного только вида того, как он приносит удовольствие кому-то, не разменивая это собственным удовлетворением.       Достал пальцы, встретив протестующий взгляд, мягко, не торопясь, заменил их собой. Обхватил член Дженса и толкнулся, одновременно потянув член вниз. Толчок, второй, третий. Дженс не закрывает глаза, даже не моргает. Лицо возвращает человеческие черты, и на нем уже различаются эмоции. Это… буря. Вихрь, в котором не разобрать уже ни одну из всех эмоций, закрученных и размытых. — Ты так… со мной никогда так… — заплакал. Перестал хоть как-то скрывать свою слабость. Ему просто до слез нужно было, чтобы кто-то сильный оберегал, приносил удовольствие чистым, не измаранным в крови, — выключи свет! — Не прячься, я хочу видеть, что ты чувствуешь, — Том закачался в мерном, спокойном ритме, каждая волна оканчивалась именно там, куда стоило попадать, чтобы Дженс забывал, где небо, а где земля. — Я хочу быстрее, пожалуйста! — просит, цепляясь за руки Тома, Дженс, но тот лишь качает головой, сохраняя ритм, двигается, размеряя волны, глядя прямо в глаза. — Так ты не поймешь, что секс может и не приносить боль. — Я… зачем ты мучаешь меня? — утыкаясь в его шею, чуть ли не простонал де Фрайс. Ему хорошо, не бывало лучше, но все это должно закончится чем-то. Срывом. Сумасшедшим ритмом. Болью. Кровью.       Рука Тома на члене сжалась сильнее, но не сменяла ритма. Успевая слегка оглаживать головку между волнами, он заставлял Дженса постоянно откидываться назад, закатывать глаза, стонать и рычать. Просить закончить, прекратить. Но все это не было пропущено мимо ушей. Ни одна мольбы не была услышана, а парня накрывали волны жара одна за другой, хотелось больше, еще дольше, но он получал лишь тот экстаз, который не приносит боли. — Ты хочешь закончить? — спросил Том, оставив Дженса пустым. Этот вопрос вогнал в ступор. — Я…нет, продолжай, я хочу еще! — он вдруг понял, что не хочет прекращать, что вот так, осторожно и безболезненно — намного лучше, чем могло бы быть. — Я могу сделать все быстро… — Главное, чтобы тебе… — Нет, тебе! Чтобы тебе было хорошо! Ничего ты не понял! — Сорвался на глубокий, требовательный поцелуй, целовал быстро, жадно, пробиваясь языком в рот Дженса, изучая каждый его миллиметр, — Я делаю все это не ради себя. Ты больше не игрушка в чужих руках, ты тоже заслужил, чтобы к тебе относились, как к любимому человеку. Все будет именно так, как этого хочешь ты. Ты, а не я.       Дженс боялся двинуться. Только смотрел в глаза напротив, только с трудом дышал, не силясь сделать хоть что-то еще. Перевернул Белла на спину, сел на его бедра сверху. Ткнулся куда-то в плечо, так, что слышались только слабые всхлипы. Задвигался как-то рвано, то ускоряясь, то замедляясь, то глубже, то меньше, но с каждым случайным попаданием в ту точку его пробивала мелкая дрожь, от которой дрожал даже голос. Он понял, понял, что все это было только ради него.       Том кончил первым. С одним только сдержанным выдохом он излился внутри Дженса, и тогда тот стал немного быстрее. Белл работал рукой все быстрее, сжимая все сильнее. В итоге де Фрайс упал на пятна собственной спермы на груди Тома, размазал их по себе и по парню под собой. Перевалился на бок, глядя на себя — все это время волчье тело не было скрыто. — Почему ты хотел, чтобы я остался в этом теле? — Ты боишься, стесняешься себя. Так не должно быть, — поднимаясь с кровати, пояснил Том, — есть сигареты? — Верхний шкаф, вторая полка, — де Фрайс ткнул куда-то в верхний угол шкафа-купе, — Там же чистая футболка.       Белл натянул на себя футболку — потонул. Ворот висит на плече, край чуть ли не закрывает колени. Эта футболка очень понравилась Тому — милая, совсем не в образ Дженсу: в Бело-розовую полоску, а на груди приветственно машущий кому-то Микки Маус. Это так мило и так тепло, что Белл слегка поежился, втянулся в эту футболку. В ней ему нравилось абсолютно все. Пачка хороших сигарет, зажигалка в ней же. Двух не хватает, но измята и порядком истрепана. — Можешь оставить. И то, — Дженс коснулся руки с пачкой, подходя сзади, — и это, — поцеловал, почти укусил, совсем рядом с воротом. — Спасибо, мне очень нравится твой… вкус, — Том едко хихикнул, подбирая руку с талии и притягивая перед собой, — одну на двоих? — Еще б я умел курить как нормальный человек, а не давясь через затяжку, — горько усмехнулся Дженс, — но с тобой я постою… только вот тапки одни. Де Фрайс пошевелил носками — на его ногах было нечто похожее на уги, только без подошвы. Рождественский носок, из которого сделали тапочки, не иначе. Он грохнулся на пол, принимаясь снимать свои тапки, но Том поспешил остановить его. — Я сверху постою. Захвати плед, — заявил Том, направляясь к балкону. Дженс поспешил за ним.       Так и стояли: Дженс в своих тапках, с пледом на плечах, и Том на его ногах, прижатый объятиями к горячему телу. Том медленно, совсем спокойно потягивал дым через темнеющий фильтр, а Дженс смотрел, как за крышей дома спокойно вырисовывается контур солнца. Утро подкралось совсем неожиданно, окутало холодом, светлеющей синевой ясного неба. Белл немного вздрагивал, когда по ногам пробегал слабый ветерок, и тогда Дженс еще крепче прижимал его к себе.       Тогда Том и понял — кроме этого он не нуждается больше не в чем. Иметь человека, способного спрятать от холодов, и спокойную жизнь, даже если такую, окутанную мраком и недоговорками. Все еще узнается. Все еще изменится, надо только подождать. Сохранить это равновесие. — Том, мать твою, Белл! Тебе так трудно включить звук на своем проклятом долбофоне? — Завопил Джек, влетая во двор, — Откуда мне было знать, что эти четыре куба мяса не убивают тебя тут, заблаговременно предупредив? — Как собачка под мышкой лает, — шепнул Дженс, — как же Реджи тонко подметил. — Поднимайся, Джек, и постарайся не сломать ничего, пожалуйста, — отдавливая ногу де Фрайсу, попросил Том, — пошли, Волчок, извиняться будем.       Спустя пару минут Джек поднялся. Видно было, что он так и не спал сегодня — под глазами тени, полуприкрытые веки, сгорбленная не как обычно спина. Он не хотел говорить — он хотел спать. Спать. Часов десять-двенадцать. Сбросил кроссовки, в которых пришел, упал на пол у стола в кухне. Тому показалось, что Джек уснет прямо здесь, что его вымотала эта ночь настолько, что он вряд ли уже помнит, где находится. — Я устал, Том, — загнанно закинув подбородок, произнес Джой, — устал, ничего не значить для тебя. — Ты значишь… — Нет, и никогда не значил! Ты не считаешь нужным даже позвонить, когда не приходишь домой! Ни разу за все время ты даже «спасибо» банальное не сказал! — Парень, ты, это, поспокойней — стол трясется, — спокойно сказал Дженс, шумно потягивающий горячий чай из кружки. — Ты думаешь я не чувствую себя сволочью из-за этого? Ты думаешь, что я намеренно не звоню тебе? Ты просто не знаешь, Джек, в какое дерьмо я вляпался, и увяз я в нем по самую макушку. Да уж, по нее самую, — сказал Том. Он готов был уже все рассказать, но де Фрайс демонстративно закашлялся, и Белл заткнулся. — Даже своими проблемами ты поделиться не можешь. Вот она — твоя дружба, — Джек уже поднялся и собрался уходить.       У самой двери шею обвили тонкие руки, прижали к себе со всей силы. Том не думал отпускать, не хотел. Плевать, что думает Дженс, плевать, что думают люди вокруг — для них двоих есть только они — они одни, и никого больше. Джек порывается выйти, порывается, но ему все сложнее сдерживать боль в себе, глаза все больше хочется зажмурить и не открывать, пока сердце не перестанет колоть. — Дай я хотя бы в подъезд выйду. Я… я не хочу при нем, — шепчет Джой. Он-то не знает, что Дженс слышит каждое слово, будто перед своим ухом. Дженс завозился за спиной, зазвенели кружки в раковине. — Вы это… оставайтесь. Жизнь жизнью, а побегать с утра нужно, — заявил он уже из комнаты, натягивая на себя шорты.       Прошла пара минут. Дверь хлопнула, тяжело, и лишь потом на плечи осыпалось молчание. Холодное, гнетущее. Том не знал, что сказать, Том не знал, что делать, он просто стоял и обнимал Джека, легко покачиваясь, даже не замечая этого. Истерика. Кататония. Ощущал, что хочет, что должен рассказать, но невыносимо сложно от того, что не одного его тайна. Не он один пострадает, если вдруг все вскроется. Потому просто обнимает, редко повторяя тихое «прости». — Мне больно смотреть на тебя. Ты не ешь, не спишь толком. Но все равно не перестаешь загонять себя в самые противные углы. Зачем ты сбежал? Босиком, Том! По нашим-то улицам! — возмутился Джек. Он хотел что-то изменить, но бессилием пропитался даже голос. — Я… я берегу тебя, — выдохнул, и вряд ли вдохнул снова, — от себя берегу. Понимаешь, мне бывает тяжело сдерживаться, когда ты рядом. Слишком тяжело. Я хочу тебя, очень хочу, но не знаю, и боюсь узнать, что будет дальше. Я видел, видел тебя после каждого очередного. Я… ты не выдержишь, если и я встану в эту очередь, — опал лбом на его плечо, чувствуя ровное дыхание. Он сильный, он вынесет, — прости меня, Джой, прости, прости… — Я соберу вещи, и к вечеру меня уже не будет в твоем доме. Прости, не думал, что это так ломает тебя. Я… благодарен за это тебе, очень и очень благодарен, — еле договорил Джек. Ухмыльнулся, но в этом было столько боли и горечи, что Том поморщился и сам, почти физически ощутил боль Джека. — Нет! Нет-нет-нет, зачем ты… не уезжай, я переживу… это больше не проблема для меня, — затараторил Белл. Он не хотел, чтобы все повернулось так. Джеку негде жить, а он снова один в пустой холодной квартире. — Том, это… так не решится. Ты так не сможешь. Пусти, я поеду домой. К тебе… домой. Найду квартиру и сегодня же съеду. Я… это не будет проблемой, не переживай. — Оставайся там, я буду приходить переодеться или забрать часть вещей. Не стоит так волноваться из-за меня. — Я не волнуюсь, просто это все, это как-то… — язык заплетается. Джек уже не знает, что сказать. — Это конец, да? — спрашивает Том, и молится сейчас об одном только ответе, просит судьбу, чтобы она дала остаться рядом с этим человеком, чтобы изо дня в день согреваться его теплом. — Нет, конечно же, нет, — Джек выдохнул. Горечь пропитывает каждый миллиметр воздуха, и сквозь нее слышится «да», — все образуется, мы же можем общаться и дальше. Я не хочу, слышишь, — развернулся, сжимая лицо Белла в ладонях, — не хочу тебя потерять.       Больше ни слова. Том не смог ответить. Обнял крепко-крепко, почти поднял над землей, выпрямившись. До слез. Вот так, близко и тепло, почти интимно, открыто и нежно. В последний раз.       Джек ушел, оставил его одного в пустой квартире, одного со своими мыслями. Одного, только вот из зеркала напротив смотрит не он. Джек. Озлобленный, немо кричащий что-то каждым своим жестом, и в каждом движении, в каждом невысказанном слове видится только одна фраза: «это все ты». Все ты.       Грохот осколков, какая-то гантелька разнесла зеркало на тысячи частей. И вот, тысячи отражений в маленьких стеклах, и каждая все сильнее винит, все ощутимее кричит. Кричат, перебивая Тома, падающего на пол в безвольной попытке утихомирить тварь, живущую внутри себя. Он бьет в самое уязвимое место, он чудовищно эффективен, он не отягощен добротой и чувством меры. Одно мановение руки, одно небрежно вышептанное заклинание, и Том лежит среди осколков, готовый воткнуть в уши каждый из них. — Заткнись, тварь, я знаю, что это ты! — срывает голос, стягиваясь в одно большое пятно на полу. — И что ж ты тогда развалился посреди чужой квартиры, а эта вот… истерика — показуха? — слышится из теней. — Пошел вон, исчезни, испарись! — Том попытался встать, но не выдержал почти физического удара по хребту. — Это так не работает, дорогой! Совершенно не так, — змеиный шепот у самого уха. — Марко! — кричит, уже ощущая холодные пальцы на своей шее. Прошло. Снова. Все, как он говорил. Ненависть глушит, отключает. Будит кошмаров, способных держать его во тьме. Заставляет их подчиняться. — Господи, шпиц, с тобой все в порядке? — за спиной слышится ненавистный голос, — не порезался? — Убери руки. Убери и выйди за дверь, — уверенно заявил Том, ему не интересно, зачем он появился здесь. — Но я… — За дверь. Дожидайся Дженса там, — Белл хлопнул дверью прямо перед носом Марко, но с одни слышимым щелчком, он оказался за спиной, — поиграть решил? Еще раз надо морду начистить? С первого-то раза зажила уже, смотрю. — Слушай, ты, агрессивная собачонка, — грубо, агрессивно и беспрекословно начал О’Хара, — я пришел сюда проверить тебя, не загнулся ли ты еще. А ты загнешься, как последний нарик в темной подворотне, когда твой дружок перестанет бояться тараканов из твоей головы. Радует перспектива? — он снова изменился. Холоден, в каком-то смысле жесток и отвратителен в своей правдивости. — Лучше я сдохну в заднице мира, чем приму ТВОЮ помощь! Пришел за мной — уходи! Ненавижу, тварь! — Ты ведь еще не понял, зачем я настраивал тебя против себя? — Марко дернул его руку к своему затылку, сам схватился за его, — Pontem.       Том увидел все, с самого момента их знакомства, услышал каждую мысль с самого «довезти его до дома» до «он должен узнать». Тысячи, миллионы воспоминаний, которыми он поделился, каждая минута, каждая эмоция. Том увидел, что Марко не нравится быть таким, что все эти маски зеркалили чувствами других ему самому. Боль, которую причинил, ненависть, которую породил. Белл пропитался теми чувствами, теплыми, почти отцовскими, с которыми О’Хара относился к нему. Понял все, понял до последней мысли. «Я должен дать ему ненависть, которой он сможет защититься», — главный мотив, цель, которой он достиг.       Взгляд прояснился, Белл видит его, прямо перед собой. В бороде запуталась блестящая слеза, в глазах слабость, смешанная с осадком злобы, с которой были сказаны слова «до». Рука на затылке дрожит, ощутимо трясется, не находя опоры. Он слаб, у него больше нет сил, чтобы сохранять последнюю маску. — Я не мог больше молчать. Больно ты… огрызаешься, — с трудом проговорил Марко. — Ты самый… дурной человек из всех, кого я когда-либо встречал, — Том сжал руку со своего затылка в ладонях, — а еще ты холодный, как смерть. — Кофе бы… ох, сейчас получше станет, — отшатнулся на стену, пытаясь вернуть ощущение пространства, — сейчас-сейчас. — Сейчас приготовлю, не сдохни только тут, — ответил Том, но спокойно, по-доброму. — Куда нам, мелким менталистам, до вас, элементумов, коли нас и от такого в крен уводит, — обреченно заключил Марко, сползая на пол. — Как ты меня назвал? — завис с туркой в руках, и только когда огнем зажженной конфорки слегка обожгло руку, он чертыхнулся и поставил-таки кофейник на огонь. — Ты элементум. Маг-элементум достаточно силен, чтобы собирать силу из воздуха и превращать ее в что-то материальное. Думаешь, струны там, в твоей голове, по воле разума прожглись? — Марко понимал, о чем говорит, но Том так и не мог осознать, что только что услышал, — это твоя магия, сильная и неукротимая. — Ух, ты, так это я что, кофейники руками греть могу? — шутливо заметил Том. — Ты-то? Плавить или в прах сжигать — да, а для остального нужны тренировки.       Белл огрызнулся. Сам он совсем немного понимает в этом, но все равно не позволит так налегать на свое незнание. Он сильный, он научится, а пока Марко пусть молчит в тряпочку, не попрекает его молодостью. Пускай и относительной. А то ведь кулаки еще чешутся. Да, теперь Белл понял все действия Марко, все до одного, но для прощения нужно время. Хоть какое-то, иначе все разгорится вновь, только уже на другой, более стойкой основе. Кофе горячий, сильно дымится. Марко не привычно, ведь в кофейнях он всегда не такой горячий, точно такой, чтобы можно было пить. Морщится, раздраженно бренчит чашкой о стол, отпуская горячие края. Тепличный, совсем не привык, что за ним не ухаживают. — Вообще-то, я хотел налить молока. Ты же так, кажется, любишь. Ну, пей как начал, — Том хлопнул холодильником. В руке — жестянка с колой. — Это вредно, знаешь. — И теперь мне захотелось выпить ее залпом. И еще пару за ней, — отвечает на замечание, — я не ребенок, не надо меня учить. — Ребенок, — устало выдыхает, и на вдохе осушает кружку, — совсем еще. Что по нраву, что по возрасту. — Ворчишь, как старый дед. Тебе это не идет.       Звякнул телефон на столе, Том быстро схватился за него, оставляя рядом с собой почти допитую колу. Оторопел. Шок отразился в глазах, заискривших холодным светом. Глянул на Марко, обратно на экран, снова на него. Это испуг. Испуг, переборовший чары. Животный, первобытный ужас, как боятся звери всего, что причиняет боль. — Кортес теперь ведет на два предмета больше. Марко, я… не хочу еще раз. Не хочу, не хочу, не хочу! — все, что Марко смог скрыть, все, что Дженс пытался облегчить — все вернулось и ударило с двойной силой. — Тихо. Спокойно, Том. Он тебя больше не тронет. Или… — Марко видит, как все рушится. Почти слышит, как все, что он спрятал в сознании Тома, вырывается наружу. Вырывается, как пламя из-под крышки сковороды, пылает, пожирая кислород из легких. Видит, что Белл почти буквально задыхается при одной мысли, что все повторится заново. — Что ты сделаешь? Что ты можешь сделать, чтобы он не закопал меня на следующем зачете? — Дай подумать.       Повисло тяжелое молчание. Том едва ли не слышал, как дует ветер за окном, пока Марко сосредоточенно листал страницы сайтов, выбирал телефоны. Белл не понимал, сколько прошло, как сейчас течет время. Уже вряд ли ощущал самого себя — в реальность вернула до боли поцарапавшая руку банка, кола потекла на пол. Сжал слишком сильно, просто порвал тонкое железо. «Смотри, до чего он тебя довел. Смотри! А я бы решил все быстро: одно движение, и свернутая шея. Не распускай сопли, идиот!»       Этого стоило ожидать. Крыса, не имеющая сил, чтобы противостоять в открытую, выгрызет глаза, когда человек даже не будет этого ждать, когда он будет уязвим. Ардант завел свою шарманку, и из нее, перемежаясь оскорблениями, полились описания всего, что можно сделать с Кортесом, что заставит его молчать. Или заикаться и впадать в истерику при виде карандаша. Или каждую кость в его дряхлом теле, которую можно размолоть в порошок. Он не замолкал, не хотел останавливаться. Эти слова — удовольствие для темной души, экстаз, полученный от боли, пусть и иллюзорной.       Белл молчал. Молчал, еще больше сжимая жестянку в ладонях. Кровь, мешаясь с остатками колы, залила пол, пока Том, не обращая внимания вообще ни на что, стискивал зубы, стараясь отвлечься, не увязать в этих речах. »…А потом мы подожжем его! Да-да-да, он будет гореть, пропитанный формалином и спиртом. Он будет гореть, а его кожа, такая старая и сморщенная, покроется волдырями! Все будет так! Или… или-или давай его утопим! В ванне с формалином! И все будет как в старой песне! А может, мы порубим его на препараты? Ну, что ты молчишь? Отвечай, слюнтяй!» — Хватит! Хватит, заткнись! Заткнись! — не прекращая, не прерываясь не на секунду, — закрой свой рот, тварь! Заткнись! Замолкни! — перед глазами все плывет, темнеет и превращается в одно темное пятно. Глушит свет из окна, звенит так громко, что Том уже не слышит ничего больше. Воздух вдруг обрел цвет — запекшаяся кровь, а от каждого движения смердит. Разлагающаяся плоть. Он сам. — Кусай его, плечо кусай! Как можешь! — Кажется, кричит Марко. От его слов веет могильным холодом, и Том поежился, потирая плечи. Комок подступил к горлу от того, каким сильным стал отвратный запах.       Боль обожгла. Длинные острые зубы вонзились в плечо, кровь такого громкого цвета потекла по руке. Все резко затихло, вернулось в свое обычное состояние. Ардант заткнулся, а с ним во тьму вернулись и эти сводящие с ума чувства. Ужасающей силы синестезия, возникшая так внезапно, и обращенная во тьму так уверенно способна свести с ума, просто уничтожить.       Возможно, уже.