Десятый Круг

      Белл не видит лица Дженса. Не знает, почему все сложилось именно так. Видит только голое тело, спину и повинно опущенную голову, видит руки, осторожно заведенные за спину. Он не связан, он абсолютно спокоен. Покорно сидит перед мужчиной в кресле. Том не видит лица, ни единой детали, только то, как голубым огнем горят его глаза. Спокойно, выверенными движениями, Дженс зубами оттягивает ширинку брюк этого мужчины, молча, без единого звука, вбирает его в себя. Давится, срывается, склоняясь, стараясь из-за всех сил сдержать рвотный порыв. Носок ботинка прилетает в грудь, от чего де Фрайс выдыхает залпом весь воздух, падая на пол. — Кто ты, мальчик? — спрашивает мужчина, явно издеваясь над Томом. — Я его… — Белл задумался. Все еще ли? — Ох уж эти неопределенности. Наш маленький непокорный волчок опять сказал эту фразу, да? «Считай, чем хочешь, я приму любой твой выбор. Если, конечно, этот не будет попытка изнасилования». Так было? — Д-д-да, — Это была цитата. Слово в слово. Как он мог это знать? — Беги… Том, — едва выдавил из себя Дженс, не найдя даже сил повернуться.       Том сорвался с места. Боль пронзает с каждым шагом, из глаз градом льются слезы, но он бежит, не разбирая дороги. Сзади, сбоку — отовсюду слышится дьявольский смех, больше похожий на хрип — за ним охотится тот мужчина. Он мерещится в каждой тени, он здесь, он рядом. Здесь, но его не видно, он за каждым столбом, кажется, всего в паре сантиметров от Тома, но не может прикоснуться. Только смеется, едко и злобно, а в довесок к его смеху — лязг железа и звук крошащегося камня.       Белла пробирает дикий, необузданный ужас, когда он понимает, что сам загнал себя в тупик. Узкая подворотня в пару метров шириной, загороженная высоким забором. Ему не перелезть, а на том конце уже мелькают голубые огни, рассыпается злобное веселье в кирпичных стенах. Тому ничего больше не осталось, как принять свою участь, почему-то такую ясную и понятную для него сейчас — это конец, и другого быть не может.       Незнакомец выходит из тени. Обычный человек, обыкновенная одежда. Худоват, седые, Том бы поклялся, волосы, падают на плечи. В нем нет ничего страшного, кроме ужаса, который Том сам себе надумал. Смеется все так же злобно, все больше походя на клоуна в своем высокомерном величии. Идет, даже не смотря на Тома, но будто сквозь него, не замечает ничтожный кусок мяса под ногами.       Кровь пробивается меж трещин асфальта и Том только сейчас замечает — из ступни торчит кусок стекла, небольшой, но достаточный, чтобы испугать смотрящего на это месиво. Кусая губы, прокусывая тонкую кожу, парень достал осколок. В глазах потемнело, от боли захотелось кричать. Заглушенный крик вырвался на выдохе, и Белл не мог больше держать голову в вертикальном состоянии — обреченно завалился на бок, открыл глаза. Взгляд упирается в носок черного ботинка, на волосах все сильнее сжимается рука. Тянет вверх со страшной силой, но в хозяине не видится вообще каких-то усилий: он спокоен, собран и сосредоточен в изучении Белла. Сосредоточенный взгляд, синим пламенем в полумраке видится его веселье. Жестокий, холодный. Беспощадный.       Том корчится от боли, пытаясь найти ногами землю. Не получается. Старается оттолкнуть — хрупкий мужчина даже не трогается с места. Обнюхивает, оттягивает второй рукой футболку. Хозяин, так называл его Дженс. Он ведет себя так, будто Том — его игрушка, которую можно повертеть и выбросить. — Отличный придаток стаи. Ты станешь моей личной сучкой, и я избавлюсь от нужды иметь твоего милого любовничка. О, знаешь, как он молил не трогать тебя! Как просил, чтобы ты остался где-то на окраине всего этого. И знаешь, чем все кончилось? — спросил он, вглядываясь в затуманенный ужасом взгляд Тома, — тобой! Вот сейчас! — Хозяин засмеялся во всю глотку. — Помоги… — Том знал, у кого просил. Знал, каких демонов вызывает. Знал, но не хотел, боялся, понимать, чем все это закончился. Боялся себя. Темного. Страшного, — …мне. Прошу. — Не надо никого звать, подстилка. Твой хозяин уже здесь, — Хозяин почти ласково улыбнулся, перед тем, как яростно вгрызться в плечо.       Том закричал. Сильно, как мог. С ужасом смешалась боль, отчаяние и горечь. Почему-то именно сейчас он понял, что Дженс предал его, хотя ревновал, хотя не хотел отпускать еще тогда, в самом начале. По щекам покатились новые слезы, потекли, слетая с щек и мешаясь с кровью на асфальте. Белл больше не хотел быть здесь, больше не мог видеть все это, быть частью этой жизни. Безвольный слабак, он уступил свое место, упал во тьму, желая всем сердцем, чтобы тот, темный Он, забрал его боль и его обиды. Больше он не видел, как обычно, что делала его темная часть, больше он не понимал и не хотел понимать, что происходит вокруг. Во тьме так легко и спокойно, здесь нет ничего, кроме кошмаров, уже не скалящих клыки. Они мягко касаются его измученного тела, они убаюкивают израненную душу. Сейчас не нужно большего. — Гнилой! — отплевываясь, взвыл Хозяин, отпуская безвольное тело падать, а сам нервно зашагал прочь. — Постой, Хозяин! Я хочу поиграть! — Белл, маниакально улыбающийся, измазанный пылью и собственной кровью, оказался перед ним, словно вышел из-за угла, чем ужаснул мужчину. Том схватил его руку, поднял, пока тот в ступоре лишь наблюдал за происходящим. Сильный удар по плечу — кость отвратительно треснула, распоров кожу. Хозяин взвыл, заскулил почти по-собачьи, падая на колени. Эта боль — слишком для него, вряд ли когда-то он переживал подобное.       Новый крик — человеческий, режущий ухо — осколок кости вонзился четко между ребер, прибивая руку к телу. Когти, проступившие на второй руке, вонзились в предплечье Тома, но это уже не было защитой. Это обреченная попытка удержаться в этой реальности, он просто хватался за свою жизнь, как мог. Мерзкий щелчок. Второй, третий. На второй руке выбиты все суставы, один за другим. Эта рука — безвольная плеть, висящая по телу, то, чем стал весь ее хозяин. Жалкая тварь, взмолившая о пощаде. — Отпусти… меня. Отпусти, и я больше не появлюсь в твоей жи… — удар носком кеда прямо в солнечное сплетение. Парализовало дыхание, и этот… мешок с мясом и костями упал на землю, как еще несколько минут назад это сделал Том. Обреченно, с втертым в самые кости страхом, он отчаянно хватал толики кислорода. — Каково это, ощущать себя на месте Дженса? Каково страдать, как он? — Отпусти ме… — еще один пинок, в челюсть. — А ты хоть представляешь, насколько больно, когда тебя сжирают живьем? Это как… я покажу, не бойся.       Белл был спокоен. Абсолютно спокоен. Ни одна мышца лица не дернулась, когда пальцы пронзило зубами Хозяина, не дрогнул, когда тот попытался сжать челюсти, схваченные Томом. Полилась кровь, треснула, разрываясь, кожа щек, нижняя челюстью повисла, залитая кровью. Но Хозяин был еще жив. Он уже не мог кричать, не мог защититься или сбежать. Он просто лежал, тело дергало мелкой судорогой, а туманные голубые глаза потеряли свой блеск. Все так же ужасен. Страшен и пугает все с той же силой. Но теперь он отвратителен в своей изломанности и уродстве, в мелких, безрезультатных потугах, пытающийся сделать хотя бы что-то. — Ты тут полежи, крысы скоро выползут из своих нор. Доброй ночи, — услужливо пожелал Том, выходя из переулка. Сзади уже слышался писк грызунов.       В этом всем не было ярости, злости или обиды. Ничего яркого, моментального и сильного. Только садистское веселье, маниакальное влечение к боли того, кто так уверенно причинял боль Тому. Парню, которого обвили дымные кошмары. Тому, который сдался, которому больше нет дела до мира, где он не нужен. Жестокая правда жизни сразила наповал, открыла путь тому, кого отчаянно не хотелось выпускать. Во тьме царит абсолютная тишина, ни одного звука, ни шороха или скрипа, только мысль, ставшая до неприличия громкой: «не трогай его, он не заслужил этого». И Темный мелко кивает, марая собственной кровью лестничные пролеты, устало бредет, сгорбив спину, к порогу, откуда бежал. — Прости, он… — подхватывая на руки Белла, начинает Дженс. — Альфа, — Темный знает все. Абсолютно все, — ты не мог сопротивляться. — Откуда ты… — де Фрайс словно цепенеет от этих слов. Все, что он так пытался утаить, открылось, — ты не Том! Нет! — Не бойся, я не трону тебя. Помоги мне, пожа… — потерял сознание. Слишком много крови осталось за порогом, слишком много боли проглочено за сегодня.       Теперь они вместе в той тьме. Теперь — река, безграничная и спокойная, теплая, иссиня-черные воды. Том плывет, ощущая, как мысли тихо бьются плавниками в спину, уставился в пустоту, в которой не видно ничего, ничего, кроме далеких, еле различимых звезд. Может быть, это его попытки уцепиться за реальность, может быть, эти звезды — его соломинки, за которые уже не ухватиться. Темный плывет где-то рядом. В Безлунной ночи его не видно, только слышатся всплески воды и мучительные вскрики. Жители этой реки не любят шума. «Просто сдайся, и тогда они отпустят», — слышится над растревоженной гладью воды, но всплески не утихают. «Я тону, — крик в ответ, — вода не держит меня!». Все потому, что он слишком сильно хочет уцепиться за те звезды, которые так несоизмеримо далеко, все только с тем, чтобы снова встать у руля, получить свою власть, которой так не хватало. Жадность тянет на дно, что столь же далеко, как и звезды и Том вдруг ясно осознал, что Темный не дорвется до своей власти. Но и сам он, Белл, не хочет вести свое тело. Здесь, во тьме, ему ничего не мешает, здесь до него никто не доберется. «Вот она — свобода», — тихим журчанием вплетается в молчание еще одна, озвученная кем-то неизвестным, мысль. Свобода.

***

      Бежит. На всех парах, забывая обо всем, о чем только можно забыть. Телефон выпал из кармана почти километр назад, пальто еле держится на плечах, шарф промок насквозь. Все это случилось слишком неожиданно, слишком быстро. Марко совсем не ждал этого, по крайней мере, не сейчас. Понимал, четко и ясно, что Том не устоит и однажды уступит, но не знал, что все обернется именно так. Дико клокочет сердце, чувствуется стальной вкус. Но он все еще бежит, уже петляя по дворам — осталось недолго.       Дверь с грохотом открывается, и Дженс, так и не успевший одеться, вылетает в коридор и зовет в комнату. В его глазах паника, страх, и чувства эти разделены на двоих. Слишком быстро, слишком сильно, слишком страшно. Все произошло неизмеримо быстро, слишком сложно было осознать, что все планомерные расчеты пали крахом. С Беллом все с самой первой минуты все шло не так. Слишком не так. — Он сдался, Босс. Мы должны были сказать ему сразу, а не играть в эти глупые игры! — Застонал Дженс. Сейчас он как никто чувствовал себя виновным. — Все мы прошли через это, но теперь он не станет считать нас чокнутыми идиотами. Понимаешь теперь, зачем нужны были эти «глупые игры»? — О’Хара изо всех сил пытался сохранять спокойствие, но выходило плохо, — скорее всего, он слышит нас. Слышит, но не хочет ответить. — Он… он убил Ортиса, — потерянно, но с облегчением признался Дженс, — сломал руки, оторвал челюсть и оставил крысам. Босс, во что он превратился? — продолжил он с испугом. Любит, но боится. — Ортис нарушил свое слово. Если бы что-то пошло иначе, его бы убил я, — заявил Марко, он не сомневался в собственных словах, — и эту шваль убил не Том, а его ардант. — Ар… что? — Это было чем-то средним между удивлением и возмущением. Да, он был рад, что Белл не виновен, но перекладывать явную вину, на какую-то безызвестную личность — глупо как минимум. — Не об этом сейчас нужно думать! Что с его ногами? — Марко осмотрел перевязанные ступни, легко касаясь их. По телу Белла проскочила неровная дрожь. — Бежал босой из дома по переулкам. Все ступни в мясо. Я обработал, заживет, — как-то успокоившись, Дженс облизнул подушечку пальца и растер слюну. В том, что помог, он был уверен. — Так. Сейчас беги к нему домой, скажи его другу, что все нормально, и Том останется у тебя. — Я позвоню. — Иди, я сказал! — Марко сорвался. Этот тон не терпел противления, этот крик слышал, наверное, весь дом. С коряги в центре двора полетели сороки, и Дженс, недовольно рыкнув, вышел из комнаты.       Хлопнула дверь, и мужчина, наконец, выдохнул. Теперь, когда они одни, он может не скрывать своего волнения, не держать марку «Босс». Взъерошил волосы руками, упираясь лбом в косяк, шумно выдохнул, не зная, не понимая, что делать дальше. За всю свою жизнь он ни разу не видел подобного, и все, что сказал, было лишь предположениями. Ударил коротким тычком в стену, хрустнули кости, но это принесло какое-то облегчение. «Какой же ты… Том Белл!» — Марко грохнулся на пол рядом с кроватью, все пытаясь придумать, что ж ему делать дальше. Смотрел, как ровно и мерно вздымается грудь под изодранной футболкой, посмотрел на заклеенное плечо, чуть правее зияют раны от укуса Ортиса. Под пластырем метка Ив, он узнала в нем своего человека, и Марко теперь уже ясно понял, что слепое собственничество не стало ошибкой, что попытка хоть как-то расположить к себе Тома увенчалась чем-то большим, чем покалеченные отношения, охваченные ненавистью, вполне обоснованной при этом.       Поднялся, положил руку на его грудь, все пытаясь уловить хоть что-то, хоть какую-то реакцию. Ноль. «Exaudi me»*, — шепнул еле слышно, наконец, поймав этот момент, когда легкие полны. Так он сможет открыть глаза, не задыхаясь, так он сможет очнуться, не причинив вреда и без того искалеченному телу. Во тьме виднеются волны безбрежной реки, сверху видны плавники мыслей-кошмаров — голые кости-иглы, тысячи и тысячи костей, будто и вся река состоит из них, будто сотни ежей бегут куда-то ровными рядами. Но все они пропадают, обступая безвольно раскинувшее руки тело. Он лишь мягко улыбается, пока острые кости щекочут его выпрямленную расслабленную спину, в глазах столько удовлетворения и спокойствия, что Марко при виде этого прикрывает глаза, будто ощущая, что сам плывет там, в этой реке. Но он лишь призрак, которого не тянет вниз и не уносит наверх, он просто летит вслед за Томом, все не решаясь сказать хоть что-то. — Уходи, Марко, я не пойду с тобой, — наконец начинает Том, но в голосе его нет ни ноты какого-то раздражения. Он абсолютно спокоен. — Да что с тобой не так? Почему ты добровольно отдаешь жизнь в чужие руки? — Марко спрашивает честно, знает, что здесь, в мыслях парня, его ложь как под лупой — видна до последней мелочи, — Почему ты уступаешь своему злу? Неужели ты слабее, чем Он, беспомощно тонущий здесь? — Я больше не хочу быть фигуркой в чужих играх. Ни Джека, ни Дженса. Ни тебя, в особенности, — Он все так же спокоен, только откинул голову немного назад, скрывая глаза под черной гладью, — я просто ненавижу тебя, Марко О’Хара, из-за тебя все это началось. — Подумай о других. Кого еще тронет то, что тот заберет твое тело? Неужели тебе не плевать, насколько больно от этого Дженсу? — Он предал меня. Предал, и ни одно обстоятельство этого не изменит. Мне нет дела до ваших объяснений, здесь, в этой воде меня никто не способен тронуть.       В этом был ключ. Вода черна не потому, что она была такой, не потому, что это тьма или плод больной фантазии — она впитала горечь и эмоции Тома, забрала всю боль, которой он захлебывался. Вода становилась темнее, будто пылала черным светом, бархатный темный стал масляно-черным, густым и вязким. Ему больно говорить об этом, но вода глушит всю боль, забирает и рассеивает, оставляя лишь крупицы, которых касается кожа.       «Venite ad litus»*, — еле сдерживаясь от падения в черную гладь, произносит Марко, и все же падает. Но теперь он уже не в реке — перед глазами растрескавшийся асфальт, двор дома-колодца, будто сожженного до голого скелета: выбиты окна, лишь скалятся зубья-осколки, старая черемуха потемнела и растрескалась, выхода будто и не было — ни следа, ни единого кирпичика не выдавало то место, где в реальности есть арка прохода. Висят, скрипом колышась от неощутимого ветра, железные двери, открывая замурованные проходы подъездов. Холодное серое небо над головой, редко капают крупные капли — скоро грянет ливень. — Зачем? — Том сидит на изгибе обугленного дерева, свесив одну ногу. Он смотрит в окна — там прячутся его кошмары, — что ты хочешь от меня? — Вернись к нам, сколько можно строить безразличие, когда на тебя впервые кому-то не плевать? — Марко не пытался сделать хоть шаг ближе — черные капли цепляют едва заметные, натянутые, как струны, острые нити. Каждая из них звенит своим голосом — у его горя своя песня. — Кому на меня не плевать? Кому? — Он видит себя обреченным. Его голос дрожит, срывается, еле возвращается на прежние тональности. — Дженсу. Давай, скажи теперь, что он предатель! Скажи, когда понимаешь, что это совсем не так! — Он… он… — Да он ноги твои изодранные зализывал! Он все для тебя готов сделать, лишь бы ты жил, а ты предателем его считаешь! — Кто он тогда? Кто ты? Кто я? Объясни мне, я должен это знать! — Том соскочил с дерева, побежал, забывая о своей клетке — руки и лицо резко изрезало. Неглубоко, но достаточно, чтобы закончить все это. — Вернись к нам, и я расскажу тебе все. Абсолютно все, обещаю. Грохот. Жуткий, страшный. Замурованный проход подъезда покрылся трещинами. Еще один удар — кладка начала рассыпаться, третий удар, четвертый, пятый. Во тьме сверкнули злые глаза, а с лестницы начала медленно сползать свора кошмаров. Темный получил свободу. Снова. — Опять ты! Мало тебе было того раза? Хочешь еще? — Обратился Он к Марко, в одно мгновение оказавшись совсем близко. — Ты и пальцем меня не тронешь, тварь. Силенок маловато. Captus et reditus… — произнес Марко еще оставшиеся в памяти слова, то спасение, от которого стало так просто в прошлый раз. Но фраза не окончена — по щелчку Темного голос утих, сменился нечленораздельным мычанием. — Здесь я правлю балом, — мрачно заявил он, локтем ударяя в спину мужчины, от чего тот упал на колени.       Тома переполнила ярость. Если бы не нити его клетки, то прямо сейчас он бы набросился на это зло и задушил своими же руками, но он может только стоять и наблюдать. Темный обошел Марко, хищно вглядываясь в каждую деталь, вымеряя, какую смерть преподнести ему. Встал за спиной, схватился за челюсти — точно так же, как и с Хозяином. — Смотри! Смотри, что я сделал с твоим мучителем! И так закончит каждый, кто обидит тебя. Я забочусь о тебе, слабак, так прими это достойно! — Отойди от него! — теряя рассудок, Том схватился за нити-лезвия, ярость словно ушла в руки, согрев их злобным жаром, а клетка, еще секунду назад прорезавшая кожу рук, теперь плавилась, со свистом рассекая воздух, — отойди, тварь! — потребовал Белл, и кошмары начали вторить ему — рычание и клацанье окружило Темного, заставило настороженно оглянуться.       В следующую секунду Том схватил за шею своего двойника, вздернул, насколько хватило сил. Воздух прорезало запахом гнили и горящего мяса, а сам Темный закричал, что было силы — обожгло яростью, обожгло глубоко, до обугленной кожи. «Убирайся в свою тьму и оставайся там, погань!». Крики мешались с запахом обугливающейся кожи, вплетались в него, уничтожая остатки спокойствия, того, что спасало Белла. Он упивался болью, криками, агонией своего отражения, гнилая часть которого скрыта во тьме. Парень сжигал самого себя, зло в себе, то, от чего теперь так жаждет избавиться. Марко цепляется за локоть, пытается оттянуть руку. Глаза закрывает ярость, злоба и боль, с которой Том вряд ли в силах спрятаться. — Он этого и добивается! Он не хочет управлять тобой, он хочет стать тобой! Посмотри, что ты делаешь, Том! — зовет О’Хара, пытаясь отвлечь парня от самоказни, поднялся, не отпуская руки, не поддающейся чужой тяге. — Я не стану как он! Никогда не стану! — лишая Темного и остатков воздуха, закричал Том. — Captus et reditus ardant, — повторил свои слова Марко, и неведомая сила начала вырывать Темного из рук Тома. Его тащило, словно на привязи, обратно во тьму, куда сбежались кошмары, еще минуту назад вившиеся в ногах. Тянуло настолько сильно, что еле хватало сил держать. — Отпусти его, отпусти! Он вернется туда, откуда пришел, — но Том не пускал, — не убивай себя, прошу!       Марко обнял за плечи сзади, прижался всем телом. Каким бы он не хотел быть практичным, логичным, отстраненным — не может, когда Белл снова гонит себя на край пропасти, не хочет, когда видит, что Том ранит себя, еще не осознавая этого. Он, Марко, не понимает, почему Том все еще держит тело своего зла, что уже не пытается сопротивляться, выдыхая последний кислород из легких. Шепчет что-то невнятное, видит, как горят глаза, и как высыхают, шипя, слезы на щеках. Как трясутся руки и дрожат пальцы. Мягко берется за его предплечья, разводя руки, отпуская измученную тварь в ее тьму. Обжигается о горячие руки, но не подает виду, Том не должен видеть, что причинил боль кому-то, кроме себя. — Я… убийца? — в ответ на вопрос Тома Марко лишь коротко покачал головой, — прошу, не ври мне хотя бы сейчас! — То был не ты. Даже не помнишь… — мужчина почувствовал, что парень в его руках слабеет, медленно опустил на землю, усаживаясь сзади, — давай вернемся к реке? Том лишь щелкнул пальцами. Ливень обрушился стеной, и в граде пронзающих капель парень снова смог вдохнуть спокойно. Здесь он царь и бог, здесь все будет так, как велит он. — Посмотри на это место. Почему все мое сознание такое? Почему я вынужден каждый раз окунаться в эту черноту? — Такова наша суть. Сознание мага — клетка его силы. Но только владелец решает, как сдерживать собственную силу, — Марко был спокоен, мысленно он отсчитывал удары беспокойного сердца Тома. В его словах не было ни удивления, ни поучения. — Маг? А Темный — моя сила? Это… странно, — Капли забирают эмоции, но не успевают впитывать, потому что-то прорывается, выходит какими-то мелкими движениями. Тело пробило мелкой дрожью, но Марко почувствовал это. — Их называют ардантами. Они — сила и знания любого мага. Помни: ардант знает все, что только может знать кто-либо, все заклятия и рецепты, все бестиарии и книги заклинаний. Он — подселенная душа древнего чародея. Все это я объясню и расскажу, обещаю. Но сейчас нам нужно вернуться.       И Том лишь мотнул головой, соглашаясь.       Они очнулись вместе. Марко понял, что сидит на ногах Тома, сжимая колени парня бедрами. Это все далось слишком тяжело, в своих действиях мужчина еще никогда не заходил настолько далеко, не делал чего-то подобного.       Том осознал, что произошло. Лежал, не понимая, что ему делать теперь, не смея даже мышцей лица дернуть. В сознании все смешалось почти буквально, из поганого ведра на него вылили столько информации, что рассудок окончательно сдался, барахтаясь в этом. Белл хотел бы сделать что-то, оттолкнуть, притянуть к себе, обнять, наброситься снова. В голове мысли метались со скоростью молнии, и ни одна не оставалась четкой более чем на мгновение. Все они составляли только одно — страх неведения. — Ты цепенеешь. Том, эй, Том, посмотри на меня, — Марко обхватил его лицо руками, а в голове парня четко отдалось имя. Аластар. — Аластар, — скрипучим голосом от пересохшего горла произнес Том. Марко побледнел в один момент, — кто это? — Ух, живой. Вставай, хватит уже валяться, — неожиданно быстро даже для самого себя заговорил О’Хара, — понесу тебя домой. — Стоять! Если ты сейчас мне не расскажешь все, как есть, пожалеешь! — А что ты мне сделаешь? — спокойно, уже вернув свой привычный тон, — Я не хочу об этом говорить. Точка. У каждого есть что-то, о чем он не станет говорить. Ни с тем… кого ненавидит. Было четко слышно, с какой тяжестью он произнес последние слова. Будто заикнулся перед последними словами, будто жизненно необходим стал вдох. Не хватило дыхания, чтобы сказать. Не хватило, чтобы признать. Откуда, из чего сложилась эта ненависть? Понятно одному Тому, но теперь и это он не расскажет, не захочет. Потому что обижен, потому что потерян. Уничтожен своим естеством.  — Ты, неверное, хочешь знать, почему. Почему я ненавижу тебя, — Марко обернулся, уже стоя в проходе в коридор, — ты вмешал меня во все это… я даже не знаю, как это назвать. Это сломало меня, довело до убийства. Я просто хотел жить спокойно, Марко. А теперь посмотри, что ТЫ сделал с моей жизнью. — Ты не виноват в том, что произошло. Никто, кроме твоего арданта, в этом не виноват. — Ты можешь показать мне тело? — Белл глянул на мужчину и, когда тот отрицающе замотал головой, убедился, что это возможно, — Покажи. Мне. Тело! — Ты не знаешь, о чем просишь! — Марко сорвался. Крикнул так, что Том пошатнулся. — Я хочу видеть, какое я чудовище, Марко! Не отказывай мне хотя бы в этом!       В глазах читалось ясно осуждение. Жалость и горечь, слабость перед чужой волей и нежелание принять ее. Все это мешалось в одну едкую печаль. Основанием ладони Марко резко толкнул Тома назад, резко, словно выстрелом, прозвучали слова: «memento novissimo». В единую секунду перед глазами Тома пронеслось все, что было свершено, все до самой последней детали. Губы задрожали, из глаз потекли слезы. Он ожидал чего угодно, всего, но не этого. Мольбы, крики, судороги. И кровь. Везде.       Тварь. Как он мог сделать все это? Каким дерьмом надо полниться, чтобы даже подумать о таком? Что заставило стать таким жестоким? Миллионы мыслей, тысячи вопросов, и все это сводится к одному понятию. Том чудовище. Тварь, которой нет смысла больше жить, существовать. Если он сделал это. — Я… как я мог? Марко, как я мог сделать такое? — Том больше не знал, что услышит в ответ. Он уже признал, что сделал все именно этими руками, и весь этот ужас родился именно в этой голове. — Это не ты… — начал мужчина, усаживаясь на край кровати. — ЭТО ВСЕ Я! ЭТА ТВАРЬ — ЧАСТЬ МЕНЯ! — Закричал. Не мог больше терпеть. Жжет и сжирает изнутри. Слезы не останавливаются, капают на подушку, стекая по щекам. — Ты хотел знать, кто такой Аластар? — Почему-то Марко понял, что сказать все-таки стоит. Для него это тяжело, ужасно сложно, но Тому в разы тяжелее, — Аластар он… единственный человек в этом чертовом мире, которого я любил. Любил, но потерял. Уничтожил. Своими собственными руками. Я прошел через все это, как и ты. Но мне было в сотни раз тяжелее, много хуже, чем тебе.       Том не спрашивал больше. Не знал, что спросить. Но вовсе не от того, что не было вопросов, но совсем наоборот. Хотел спросить обо всем, о чем угодно, о каждом его дне, что Марко прожил после Аластара. Хотел понять, сколько боли должен вынести, сколько слез пролить, чтобы жить дальше. Уже не прося о счастье и прощении — просто жить. Жить, чтобы груз совести на плечах не заставлял вгрызаться в землю зубами, чтобы спокойная жизнь облегчила его, чтобы он, Том, снова смог улыбаться легко и беззаботно.       Молчание висит в воздухе, тихо текут холодные слезы. Марко спокойно, почти незаметно, уложил палец на виске Тома, прошептал что-то. Вспухли переливающимся с синего на фиолетовый капилляры под кожей, за ними, расписывая руку мужчины изящным узором, вены. Белл почувствовал, как боль потихоньку отступает, оставляя на своем месте пустоту, голодный глухой вакуум. Марко снова колдует, сжимается, глотая несвою боль, но продолжает произносить фразу раз за разом. «Da tuis dolorum»*, — слова, заполняющие собой воздух, все больше сдавливающие грудь мужчины. Древо вспухших вен забралось под футболку, сжало сердце в тисках, но он не останавливался. Ни на секунду. Лишь только когда обессиленный он свалился между ног Тома, еле сохраняя сознание, парень закрыл его рот рукой, не принимая хоть каких-то отговорок. — Как ты можешь? Зачем тебе глотать чужое дерьмо, когда своим полнишься? — Том спросил, не требуя ответа, да и отвечать, по большому счету, было некому, — Т-ш-ш, лежи молча. Не заставляй меня злиться еще больше.       Время шло, медленно капали минуты. Марко как-то совсем беззащитно свернулся калачиком, уложив голову на бедре Тома. Он молчал, как и было прошено, не издавал ни звука. Ровное, лишь изредка содрогающееся дыхание, ладонь, мягко оглаживающая голень по ткани джинсов. Таких касаний не было даже с Дженсом — тот жаждал хоть как-то касаться Тома, но все они горели жаром и страстью. А это… это нечто, от чего стало так уютно и тепло, что Белл просто потерял хоть какое-то желания сопротивляться, хоть как-то оттолкнуть от себя того, кто еще совсем недавно растворялся в его ненависти. — Говори, я же чувствую, что хочешь, — прямо, не загадывая, и не принимая отказов. Как всегда. — Я все еще не могу отделаться от ненависти к тебе, Марко. Не могу. Даже сейчас, если бы не эти касания, я бы оттолкнул тебя. Но… но… я не знаю, что это вообще такое. Я не хочу, чтобы ты останавливался, мне так легче. — Дженс тоже так умеет. Умеет, не спорь. И ты еще узнаешь это. Главное, пойми, что он не хотел всего того, что ты видел, он просто не мог сопротивляться. — Зачем ты выгораживаешь его? — Я обещал ему, что Ортис никогда не вернется в его жизнь, а Ортис обещал это мне. Вся вина упала на мои плечи, и если бы я, — виновато подметил Марко, — сдержал свое обещание, то все было бы не так. Все было бы по-другому. Совсем… — Не сразу, не смогу так просто. Все-таки… он же… — Он — омега стаи. Он не правит своим телом, когда этого хочет альфа. Этого ничем не нарушить. Но, несмотря ни на что, он хочет быть с тобой. Так не отгоняй его. — Пошел вон, Марко О’Хара. Ты не понимаешь меня, и этим только кормишь мою злобу. Я ненавижу тебя, — безразлично отчеканил Том, сверля взглядом потолок. Для него уже не будет ничего хорошего. Не здесь. Не с ним.