Десятый Круг

      Ответственный день, еще рано, но Том уже собрался, и теперь сидит у выхода, ждет времени, чтобы выйти из дома. Сегодня слишком холодно, капает мелкий дождь, дует пронизывающий северный ветер. Для Белла не придумать лучше погоды. Вчера уже поздно ночью Марко написал, что нужно приходить в восемь, а не в шесть, причем сообщение было с чертовой кучей ошибок и опечаток. Видимо, он был уже в не совсем адекватном состоянии, когда писал это, но слово шефа — закон, по крайней мере, в этой кофейне.       Шесть пятьдесят на часах, идти от силы полчаса. Скинул кеды, пора доставать новые, тогда, вместе с этими, Белл купил точно такую же пару, только на размер больше — выходило довольно дешево, слава распродажам. Зашнуровал, надел, со скрипом сделал пару шагов до кухни. Зажигалка, сигарета. Внизу, за пределами двора, на оживленной улице снуют люди, стоят машины в пробке — на сырых дорогах не избежать аварий. Почему-то, несмотря на холод и сырость, все это показалось Тому теплым и родным. Так приятно сидеть в теплом доме, неспешно потягивать воздух через сигарету, пока там, внизу, мокнут и мерзнут усталые люди, пока где-то далеко черные тучи поджимают свой хвост, открывая синее небо, яркое и чистое. Так спокойно и безмятежно, неторопливо и лениво, пока где-то далеко от тебя копошатся маленькие люди. Чувствуешь себя маленьким царем мира. Хотя бы собственного.       Джек еще спит, вчера он слишком долго пялился в телефон, видимо, писал кому-то что-то, ждал звонка. Не дождался. Все еще расстраивается из-за своей попытки номер двадцать, ждет, что все это окажется неправдой, недоговоркой, минутной слабостью Джесси. Ждет, будто в первый раз. Ждет, будто это не повторялось девятнадцать раз к ряду. Все-таки он сильный, очень сильный. Не льет свою горечь на кого-то другого, не смущает своим горем, которое оправдает не каждый. Такие, как Джесси, живут такой же жизнью, но для него это не важно, для него это все легко. За беспросветным распутством нет посторонних мотивов — секс несет только секс, он не глушит запрятанную боль, он не помогает забыть сложности собственной жизни, собственного прошлого. Физика, и ничего кроме. Для Джесси, но не для Джека. Том даже сквозь сон видит, насколько сильно взвелся друг, и, кажется, осталось только ждать, когда же он выстрелит.       «Я хочу его. Хочу-хочу-хочу! Ну, посмотри, какой слабенький и беззащитный. Дай мне его утешить!» — голос, появившийся только сейчас, будто щелкнул по носу. Сегодня это уже не сводило с ума, это будто говорил кто-то другой, только совсем рядом, за спиной. Беллу захотелось кинуть в ответ что-то злое, саркастичное и до невозможности едкое, но тут он осознал, что никого-то тут кроме него и Джека нет. И он точно сойдет за сумасшедшего. Слегка коснулся груди, шепнул ненавистное имя. Перед глазами поплыли меняющиеся лица одного и того же человека, все: от серого и безэмоционального до перемазанного кровью и отекающего от его, Тома, кулаков. Каждая черта почему-то вызывала такую ненависть и неясную боль, что парень напряженно оперся на косяк, немного потянуло вперед от горечи нахлынувшего. Голос утих, снова просто исчез. Со временем, пока Том пытался понять, что с ним происходит, прошла и боль. Уже подходит время уходить, а он все стоит, уставив взгляд куда-то. Наверное, на морщинку на лбу Джека. На лицо, которое он так смешно наморщил. Хихикнул тихо, написал небольшую записку, оставил на тумбочке у кровати. «Приходи в Десятый круг сегодня. У меня первый рабочий день:)»       Шел мимо того перекрестка, где они с Джеком в первый раз шли в эту злосчастную кофейню. Перекресток измаран копотью, сваленный, покореженный светофор лежит на асфальте рядом с новым, трое рабочих усиленно пытаются оттереть следы, видимо, аварии. Белл подошел к перекрестку и спросил у одного из рабочих, когда здесь была авария. В тот же день, когда Том шел в «Десятый Круг». Примерно в то же время. Надо же, а ведь он мог умереть здесь, тогда. И ни один человек больше не заставил бы его страдать, не появился бы этот чертов голос. С горечью Белл отметил, что сдохнуть в тот день было бы легче. А может и в шутку.       Лица Дженса и Реджи было трудно описать. Хуже, чем шок, сильнее, чем потрясение. Они были просто оглушены чем-то, не могли выдавить из себя и слова, когда Том вошел в кофейню. Это смутило Белла и потому захотелось выйти почти сразу. — Я, конечно, переварил, что ты будешь работать с нами, но чтобы так… — Дженс все-таки сказал хоть слово. Помогло не сильно. — Вот так да. От одного психа до другого за одно утро! Замечательно! Смотри, Жу-жу, ты теперь здесь правишь! — Ноа швырнул ему измятую записку. «Новый администратор придет в 8:00. Прошу любить и жаловать»       Номер сыгран на ура. Зрители шокированы, актер поражен собственной ролью, а в зале уже гремят первые овации: из затемненной части кафе вылетел, удивительно четко ступая по теням, высокий сухой мужчина в черном костюме-тройке, лет сорок пять на вид, седина местами прошила зализанную назад русую шевелюру. Странно, но на этих волосах проседь виделась поразительно четко, будто выкрашенная серебряным маркером. — Ты! Я тебя предупреждал, шавка косорылая! Еще раз тронешь Ив и я тебя не то, что кулаками этикету научу, башку оторву! — Мужчина дернул за фартук Реджи, но тот, ничуть не удивившись, в два движения оторвал от себя господские руки и оттолкнул прямо к двери. Незнакомец сжался от боли и, хватая оголенную шею руками в шелковых черных перчатках, отошел в тень. — Я не трогал вашу Мертводушку. Я так общаюсь, и ваша очень умная обольстительница об этом прекрасно знает, но все равно не намеревается успокоить свой мозг-горошину! — ответил Ноа, как всегда в своей манере. — Ах, ты! — уже наплевав на проблески дневного света, мужчина бросился на официанта, но руками сгреб Тома, вставшего между ними, — до дома ты не дойдешь, тварь! — Я бы вас попросил оставить угрозы, мистер. Ввиду вашей Порфирии мы позволяем вам остаться у нас до закрытия, но если вы не умерите свой пыл, мы будем вынуждены просить вас уйти. Прямо сейчас, — Белл дернул головой в сторону выхода, пока мужчина пытался сдвинуть его с места. Дело несложное, но все-таки времени хватило, — и еще. Полиция будет извещена о ваших угрозах. Так что оставьте, не барское это дело, избивать официантов. — Требую, чтобы… — Вынесено предупреждение. Первое и последнее. Прошу вас вернуться в зал, — Том оборвал требования на полуслове, и мужчина, горько цокнув, так же четко ступая, удалился, скрывшись за темной дверью.       Повисло почти минутное молчание, после которого Дженс как-то вопросительно пробасил: «поздравляю с посвящением?». Все трое прыснули со смеху. Действительно, какое-никакое, но это точно было посвящение в рабочий процесс. Том почувствовал, что именно здесь и именно сейчас ему лучше всего, что именно так он хотел бы работать. Три человека в подчинении, маленькая кофейня бог знает где. Тихий омут и охапка прилагающихся чертей.       Дженс неуклюже сгреб в охапку, уложил спиной на свободную стойку. Белл был этим немного ошеломлен, и пока не заболела спина, так и лежал на стойке, носками касаясь пола. Де Фрайс просто смотрел в его глаза и как-то совсем мило улыбался, отчего Тому так захотелось огладить его щеку, хоть как-то ответить на мягкое тепло рук на плечах. Такая мягкая, пушистая. От касаний Дженс уж слишком быстро покраснел, попытался как-то отдалиться, все так же мягко улыбаясь. — Ну, чего ты? — Том зацепил ногтем его бороду, от чего тот болезненно сморщился. — А он привык, что ему пощечины отвешивают каждые десять минут. Волчок пряники не любит, — Ноа грохнулся на стул рядом с ними, тыкнув Белла в оголившийся живот пальцем. — Молчал бы, чудо в перьях. Помнится мне парочка отбитых фетишистов, увивавшихся за тобой… и, как ты на стульях ерзал потом, тоже помню. Напомнить? — Голос Дженса стал уж слишком серьезным. Больно касаться этой темы. — Все-все-все. Пойду-ка я, не слишком умная мадам уже скучает без меня, наверное, — Реджи подхватил бутылку какого-то ликера из-за стойки и скрылся в темном зале. — А кто такая эта Ив? — Спросил Том, высвобождаясь из рук Дженса. — Довершение нашего пестрого коллектива, сестричка Реджинальда. Работает всегда в ночном зале. Сходи, осмотрись, и главное. Не верь милой мордашке.       Том только легко качнул головой. Дверь оказалась тяжелой и открывалась очень тяжело. Как, спрашивается, только что появлявшийся здесь мужчина, так просто ее открывал? За этой дверью скрывался оживленный зал, почти все столики были заняты, люди живо спорили между собой, почти все столы были уставлены полупустыми кружками. На Белла почти никто не обратил внимания, дверь была врезана в стену так, что при ее открытии ни лучика не попадало внутрь зала. С потолка, разделяя пространство на рваные части, свисали десятки плотных пурпурно красных занавесок, легко колышущихся от работы кондиционеров под потолком. Во всех углах, за каждой такой преградой залегали тяжелые, густые тени, скрывающие гостей и все, что происходит с ними. Стены, выкрашенные то ли черным, то ли темно-синим цветом, отражали даже мельчайшие крупицы света, растворяли его, размазывая тусклыми белыми пятнами по себе. Света почти не было: две небольших тускло-красных лампы в разных углах помещения, еще более тускло высвечена стойка бармена, уставленная различными бутылками — во тьме не разглядеть.       Еще один фонарик, совсем небольшой, снует меж столиков, откидывая занавески, рассеянно извиняясь и тихо смеясь, когда что-то идет не так. Низенькая девушка, волосы собраны в два пучка по разные стороны головы. Тот фонарик висит на ее груди — она же должна видеть, куда идет. С полными кружек руками она дошла до барной стойки и отдала их неожиданно появившемуся Дженсу. Тот скрылся, видимо, на кухне и уже не вернулся. Ушел в светлый зал, молодец.       Белл, запинаясь о складки наваленных на полу ковров, чертыхаясь через шаг, дошел до стойки. В темном ее углу загорелись знакомые хитрые глазенки, а вскоре, стоило ему только попытаться что-то сказать, с тихим шипением «брати-и-к!» Ив запрыгнула на его колени, оплетая руками шею. — Вы это… народ-то не пугайте. А то оштрафую, — все еще недоумевая пригрозил Том. — Тебе так можно, а мне нельзя? У-у-у, двойные стандарты! — ответил Ноа и обвил талию сестры руками, — мало ли, что там ваше закостенелое сознание порицает. — Вы имеете что-то против? Могу принести книгу жалоб и предложений! — сказала Ив, будто всерьез. — Он твой начальник, Мадам. Будь добра хотя бы перед ним не тупить. — Какие странные прозвища. Ладно, ты Мадам свою проведал, теперь возвращайся в светлый зал, — скомандовал Том, и Реджи, что-то ворча под нос, поплелся к двери, — Я Том, ваш новый администратор. Надеюсь, у меня не будет с вами проблем? — Нет… босс. Можете вообще сюда не заходить. Контингент тут, кхм, опасный. Вот, смотрите, уже двое на вас облизываются, — девушка показала куда-то в темный угол, где две пары глаз не отрывались от разговора персонала, — Ладно, спасибо. Если будут вопросы — я в том зале, — Том направился вслед за уже ушедшим официантом. Уже у самой двери парень расслышал, что сзади кто-то бежит. Ив запрыгнула ему на спину и, обхватив ногами талию, негромко закричала: — Ку-у-усь! — И укуса его в плечо, оттянув и без того растянутый ворот футболки. — Ты что творишь! — завопил Белл, зажимая немного кровоточащий след от укуса, — Еще раз и я тебя уволю! — Ты невкусный, прямо как шеф. Фу! — отплевываясь, девушка ушла в зал, бурно встречаемая толпой. Смех и аплодисменты. Вот тебе и авторитет.       Белл же вышел из зала, тихонько подвывая. Укус болел и кровоточил, от каждого движения боль только усиливалась, но вместе с этим Том заметил, что стороннего голоса нет даже на задворках сознания. Наверное, это напомнило ему о Марко. Может, его личное безумие реагирует и на физическую боль тоже. Вот такое замещение. Его личный круговорот боли и страданий. — У вас тут есть аптечка, пластырь или что-то еще? Мозгов у твоей сестры, как у обезьяны, Реджи! Только чашки собирать и кусаться! — Это у нее приветственное. Пойдем, в кабинете босса есть аптечка. Он сказал, что, пока его нет, ты можешь сидеть там, а не в зале. Ону ты, думаю, мешать не будешь. Да и вернется она еще через два-три дня. — Это-то кто? — спросил Том. Сегодня он узнал слишком много нового. — Ону Кумомори. Наш бухгалтер. И закупщик. В общем все, чего Марко делать не успевает. Или не умеет, — Они вошли в кухню. Два повара, молчаливых, как-то мельком перемахивающихся друг с другом, готовят различное печенье, пирожные, на столе стоят недооформленные небольшие тортики. В общем, все, с чем можно выпить кофе, — Они немые, не обращай внимания. — Да уж, пестрый коллектив.  — Угадай, кто в нем теперь главная звезда, — де Фрайс едко хихикнул, отчего кулаки как-то сам сжались. — Я, кто ж еще.       Прошли в коридор справа от кухни, зашли в кабинет с обшарпанной фанерной дверью. Обманутые ожидания. Наблюдая эту дверь, никак не можешь представить, что увидишь обшитые лакированным деревом стены, массивный рабочий стол под ампир, Кожаный диван, мягкий и удобный, прямо сбоку от двери. Книжная полка, уставленная книгами, как оказалось, редких и коллекционных изданий, старых, еще до пятидесятых годов прошлого века. Одна книга как-то выделяется: Заляпанная темными, уже почти черными, пятнами, в старом износившемся переплете. Почему-то, Том сам не знает почему, ему показалось, что книга эта привлекла его внимание, но от одного касания по телу пробежался холод, резко, почти моментально, заболела голова, да так, что тому послышался треск костей черепа. Где-то далеко, мрачным отголоском, послышался истеричный крик. Тот голос, злобный и своевольный, теперь в ужас просил не трогать книгу, предлагал все, что угодно, если он вернет книгу на полку. Молот Ведьм.       Сердце сжалось тугим узлом, страшно затошнило. Белл закашлялся, роняя книгу, голова будто налилась свинцом, его закачало, и вот он уже падает на пол, отпуская собственное сознание. — Зачем? Зачем ты ее взял, придурок? Я же предупреждал тебя: не тронь эту дрянь, не тронь! А ты что? — Во тьме были только двое. Том и Он, этот поганый голос, подстрекающий к чему-то, что Белл никогда бы не сделал. — Я хотел помучить тебя, как ты мучаешь меня! Постоянно! Постоянно этот чертов шепот, этот непрекращающийся гомон! И все это ты! Учти, если ты не перестанешь меня донимать, я ее прочитаю. Прочитаю, и тогда, может быть, ты сдохнешь, чертов ублюдок! — Это я-то ублюдок? Это я мучаю Джека неопределенностью? Это я не могу наконец оборвать метания Дженса? Это я морду Марко начистил? Давай! Вали на меня все свои грехи, я от этого только сильнее стану. И вот тогда ты поплатишься за свою болтовню! Я отправлю тебя сюда, в эту тьму и тебе останется только смотреть на МОЮ жизнь и лить свои детские слезы. Какой же ты слабак, беспомощная сошка… — Он говорил, не прекращая, сыпал оскорблениями, пока Том снова не загнал его.       Приложил руку к сердцу и сказал имя. Собственное имя. Перед ним, звеня по черному полу, собирая липкую сажу, упал фонарь — заключенный в ажурную клетку шарик, сотканный из самого света. Тому было ужасно больно, не ментально, физически. Казалось, все мышцы ног разом свело судорогой, Белл не мог сдерживать собственную боль. Упал на колени, закричал сквозь зубы. Дрожа всем телом, не зная, что делать со своей болью, он схватился за фонарь и прокричал собственное имя. Снова. Снова и снова. Том Белл. Том. Белл. ТОМ, МАТЬ ВАШУ, БЕЛЛ.       Боль потекла по телу, словно вместе с кровью. Прошила сердце, ударила так сильно, что еле сдержал слезы. Выбила весь воздух из легких. Кричать уже нечем. Каждая мышца рук будто разорвалась десяток раз. Вскрылась кожа запястий, и из ран, заливая последний свет, спасающий от Его тьмы, холодной черной жидкостью. Почему-то сейчас Белл на все сто был уверен, что это его боль, его страдания. Спасение. Пучок света впитал в себя все это, стал светить ярче, искореняя тени в этом до боли знакомом месте. Аудитория Кортеса, но выгоревшая дотла. От столов и стульев остались одни остовы, все стены и потолок измазаны сажей, панели потолка расплавились и теперь уродливо свисали с уцелевшего металлического каркаса. Будто из воска, они застыли, не успев упасть, и теперь угрожали обвалиться огромными кусками в любой момент. Но до этого почему-то не было дела. Там, над ними, во тьме, которую неспособен убить даже свет боли Тома, клацая челюстями, хоронятся непонятные твари. Они рвутся к Тому, хотят напасть, но свет отгоняет, заставляет вернуться на свое место. — Ты! — Он словно появился из ниоткуда. Схватил за шею и упер спиной в стену, — Пока ты здесь, этот фокус не пройдет! Я сильнее тебя, я способен вытерпеть это пекло! — Поднял над землей. Он — тот же Том. Но половина его лица обезображенно бледна, местами уже синеет. По лицу от глаз прочерчены две сухие уже дорожки. Кровь. Уже сухая, почерневшая, она стягивала кожу, она попадала в рот, сводя Его с ума одним своим вкусом. В гласах его дикость и безумие, злоба и бесконтрольная ярость. — Врешь. Ты такой же, как и я. Слабый, такой же ничтожный. Но извращенный и грязный, ты не злой, ты озлобленный. Я тебя не боюсь, — Том больше не мог говорить. Воздух закончился. Но Он отпустил Тома и отшатнулся на пару шагов. У Него забрали самое дорогое — ужас, который Он внушал одним своим существованием, — не боюсь.       Звуки будто пропали. Том видел, как кричит, падая на пол, его полумертвый двойник. Видит, как его обступают твари из тьмы. Видит, как все вокруг вспыхивает алым пламенем. Но Белла там уже нет, неведомая сила потянула его куда-то наверх, туда, где вспыхнул новый свет, еще более яркий и теплый, успокаивающий и обволакивающий так мягко и спокойно, что хочется закрыть глаза и забыться. Забыть все, что только что увидел и испытал. Том открыл глаза. В глазах напротив, больших и черных, читалась невероятных охватов паника. Дженс с бутылкой нашатыря в руках, чуть ли не до дрожи боится того, что произошло. — Ну, вот я и выспался! — с беззаботной улыбкой, сладко потянувшись, сказал Белл, — Эй, успокойся, все нормально. Видимо, это была просто невероятная книга, что я от нее сознание потерял. — Какая книга? — Дженс всерьез не понимал, о чем идет речь — Молот Ведьм, — произнес Том, и в голову снова ударил колокол, — У-у-х, крепко же я приложился. — Ложись на диван, будем обрабатывать плечо. Не хватало еще, чтобы ты своей невкусностью весь ковер замазал. — Ты-то откуда… — Хорошо слышу, очень даже. Да и от барной стойки было очень даже недалеко. Да и взвизги Ив всегда значат, что кому-то сейчас будет больно.       Том послушно стал и лег на диван, за ним пошел и Дженс. Белл старался не шевелиться, пока его боевые раны обрабатывают, ибо не привык к такому вообще. Всегда он все делал сам, но чаще пускал на самотек. Заживало как на собаке. Почти всегда. А сейчас он сидит, не зная, как реагировать на обеспокоенность Дженса его дискомфортом. Было заметно, как неудобно ему от того, что Белл болезненно морщится, от того, что по телу пробегает невольная дрожь. — Могу я… — Несмело начал Дженс. Не понятно, о чем он просил, но Том не думал, что это будет что-то из ряда вон. — Смелее.       Медленно, ощущая реакцию тела, де Фрайс провел языкам по следу укуса, приложился губами. Облизывал, целовал мягко и осторожно, легко, но настолько втягивал побитую кожу, что Том еле сдерживался, уже плохо ощущая собственное тело. Том никогда не думал, насколько это приятно, насколько ярко отзывается разум, когда боль глушит другой болью, мягкой и желанной. Сейчас Белл хотел, чтобы де Фрайс укусил еще раз, чтобы остался его след, а не этой сумасбродной девки. Но он целовал. Спокойно и непринужденно, без страсти и напора, положив руку на грудь. Так он пытался понять, как парень реагирует на его действия, больно ли ему, хорошо ли. Сам он замирал каждый раз, когда ребра под рукой рвано вздымались, и продолжал только когда Том, вспоминая, как дышать, говорил, что все хорошо. Сказал, наслаждение на грани мучения продолжилось, снова забыл, что человеку нужен воздух. — Кровь у тебя горькая, — в какой-то момент, когда Том уже был на краю неведомой пропасти, Дженс оторвался от него и сказал, утирая влажные губы. — То-то ты оторваться не мог, — возмущенно выдохнул Том, — пусть это будет пошло и наивно, но я чуть не кончил сейчас. — Так давай тогда… — Дженс навис над ним, потерся пахом об его пах. Смотрел, не отрываясь и не моргая, прямо в глаза, читал чужую тягу, видел, насколько этого хочет Том, но тот оборвал его. — Пора бы уже заканчивать лизаться. Работа не ждет. — Реджи проживет и без нас немного, — он уткнулся в плечо Тома, покрывая кожу мелкими поцелуями, все настойчивее терся о Тома. — Реджи стоит здесь уже почти пять минут. И тебе, похотливое животное, пора бы идти и расписаться в получении новой партии кофе. А к Жу-жу пришел его песик, озлобленный донельзя. Опять, — из-за двери послышалось презрительное шипение, но Дженс одним толчком ноги захлопнул дверь. После этого послышался глухой удар в стену, и ворчание уходящего Ноа. — Везде ведь нос свой сунет, — разгоряченно шепчет Дженс, закусывая кожу за ухом Тома, — желчный кошак. — Вообще-то он прав. Пойдем, работа ждет, — Белл мягко отодвинул Дженса от себя, поднимаясь. — Эх, работа так работа, — выдохнул он, возвращаясь на свое место с видом побитой собаки.       Джек ждал за столиком у выхода. Ждал, пока Джесси, сидящий рядом, напряженно пытался ему что-то втолковать. Том не расслышал слов, пока выходил из кухни, да и не вслушивался — не его это дело, влезать в чужую ссору. — …Я понял тебя. И все-таки я не хочу рушить семью, не хочу, чтобы каждую ночь меня называли не моим именем. Джесси, просто забудь все это и все. Ничего не было, — упрямо твердил Джек, пытаясь отвязаться от парня напротив, потом поднялся и пошел к Тому, — привет! — Привет, Джек. Теперь вижу, почему ты такой злой. Просто не обращай на него внимания, он перебесится. Хочешь кофе? Дженс тебе сварит! — Да-да, глупо, но попытался отвлечь и перевести тему. — Эспрессо, пожалуйста. Покрепче и двойную порцию. Спасибо, — уточнил Джек. — Ты хорошо спал? — поинтересовался Том. Сейчас для него почему-то стало крайне важно спросить это. Может быть, так он хотел поделиться хоть каплей своего тепла с тем, кому его так отчаянно не хватает. Учится отдавать, а не только принимать. — Пока ты не ушел. Не знаю, почувствовал, что как-то холодно стало. Или услышал хлопок двери, сравнимый, разве что, со взрывом ядерной бомбы, — спокойно, смотря экран смартфона произнес Джек, — ладно, шутка, я проснулся час назад. — Я уже успел начать винить себя, спасибо, — Белл повернул голову на сколько можно назад и продолжил, — а ты сейчас своим ревнивым взглядом прожжешь дыру у меня в спине, — де Фрайс поспешно отвернулся, неспокойно рыкнув. — Вон оно как. Ты бы сказал хоть, — Все он понял. И понял, где был Том в ту ночь. И почему вернулся таким беззаботным и счастливым, — это… хороший выбор, — одобрительно заключил Джек. Все-таки он заботился о Томе, и отдать его в чужие руки было вовсе не сложно. — Слышал, Волчок? — Едко бросил Белл, от чего Дженс, кажется, еще больше разозлился. — Слышал, Жу-жу. Оставь-ка своего друга, — он особенно выделил это слово, — и пойдем, я тебе покажу еще пару деталей. Документация и бухгалтерия. А он пусть со своим недоамуром разберется.       Беллу казалось, он слышал, как де Фрайс скрежещет зубами. Он стал каким-то неожиданно мрачным, смотрел исподлобья, нахмурил густые брови. Уж слишком громко ударил кружкой по стойке, отчеканил «ваш заказ готов», и скрылся за дверями. Том, извинившись и расписавшись в квитанции Джесси, пошел за бариста. За дверями послышался разговор, уже пришедший к логическому завершению.       Дженс не ждал его. Скрылся за дверями кабинета, оставил дверь открытой. Слышалось только шумное, разозленное дыхание. Зол, очень сильно зол. Белл не боялся входить в кабинет, в принципе, он не боялся Дженса. Он слишком умен и аккуратен, чтобы хоть как-то травмировать и без того хрупкого человека. В первый раз на своей побитой памяти он видит Дженса, настолько сильно выбитого из равновесия.       Спокойно входит в кабинет, слышит дыхание слева, на диване. И повернуться не успел, как Дженс подскочил, прижал его к стене, сильно и бескомпромиссно. Задрал футболку, прошелся носом от пупка к груди, часто и коротко вдыхая. Каждый вдох будто распалял его злобу, в кулаке все крепче сжималась футболка, а предплечьем он все сильнее давил на грудь. Уже стало буквально больно дышать от того, насколько сильно сдавлены ребра, показалось, что рвется футболка. — Дженс, мне больно, убери руку — Том попытался сдвинуть его самостоятельно, но сил не хватило. — Он спит с тобой! Я чувствую его запах на твоем теле! — зарычал — Мне больно! — уже почти кричал. — Отвечай! От нехватки кислорода, наверное, Тому показалось, что Дженс изменился. Лицо вытянулось в какую-то уродливую морду, из-под губ вылезли клыки, гладкие и блестящие в приглушенном свете. Он уже буквально рычал. — Отвечай мне! — Де Фрайс тряхнул Тома об стену, от чего перед глазами все поплыло. — Нет, — выдыхая последний воздух.       Закрыл глаза. Перед взором снова возникла пылающая аудитория, Он, отбивающийся от теней-кошмаров. Все это внушило сейчас такой ужас, что Белл не смог потерять сознание, просто не смог. Одной только мысли, что Том снова окажется там, хватило, чтобы схватить улетающее сознание мертвой хваткой.       Белл вдохнул, наполняя опустошенные легкие воздухом. Он видел все неожиданно ясно, заметил, с каким ужасом смотрит на него Дженс. Он уже сидел на диване, боясь двинуться, и буравил взглядом Белла, упрямо направляющегося к нему. Тот сел на его колени, обхватив ногами бедра, поднял его голову, сжав лицо в ладонях. Это страх, самый чистый и настоящий из всех. — Прости, я все объясню… — начал де Фрайс, рассеянно пытаясь подобрать слова, — я просто… — Ты просто приревновал. Нет смысла так бояться проявлений своей привязанности. Не бойся, я же не стеклянный… — Хрустальный, — выдохнул Дженс. — Я спал с Джеком в одной кровати, да. Но ничего больше. Сон в дружеских объятиях. Потому что я был разбит, и нужно было тепло, чтобы собраться снова. Я люблю его, но только как друга. Как друга, а не как тебя, — в этих словах было столько тепла и аккуратной нежности, что страх растаял, превратился в какое-то неописуемое чувство. Приятное непонимание. — Но я же… — Он влюбился в этого Джесси, хотя упорно не хочет этого признавать. Я не нужен ему, а он, — Том задумался на малейшую секунду, но и это стало постыдно заметным, — мне. — Ты еще до сих пор не разобрался. Эх, ты, щеночек нежненький, и надавать бы тебе по носу, да нравишься больно, жалко, — Дженс положил руки на бедра Тома, как-то бегло напрягая пальцы, от чего Белл заерзал, смешливо улыбаясь, — а вот потискать можно. — Да разлепитесь вы или нет? Волчок, ты уже выиграл свою десятку, что ты еще изображаешь? — Светлая мысль о правдивости происходящего тебя не посещала? — Не отворачиваясь от Дженса, едко спросил Том. — Знаю я вас, домашний зоопарк. Алчные донельзя. Все, заканчивайте и двигайте свои лапки работать, — проворчал Ноа, изображая из себя швейцара. — Когда будет хоть один посетитель, мы сразу же вернемся, — вымучено сказал де Фрайс, снова впиваясь в еще ноющее плечо Белла, — обязательно. — Я за шкирку утащу, ишак ты течный! — Реджинальд сорвался с места, намереваясь забрать Дженса в зал, но Том помешал. — Закройся, — чуть ли не простонал он, и дверь с силой хлопнула. Но вот в чем вопрос: как? — Стоп. А кто? — Я ногой закрыл, — прошептал он, и, когда Белл согласно хмыкнул, с его губ сорвался вздох облегчения, — дыхания не хватает…

***

      С пруда тянет холодом, туманом окутывает его изношенные кроссовки. Бодрящая сырость забирается под свитер, заставляет небрежно вздрогнуть. За спиной догорает закат, в его розовых лучах уже видятся звезды. Луна здесь намного меньше, чем в родных краях, но всегда такая яркая, ослепительно-белая, что он готов обменять все свои дни там на один день здесь. Где-то у самого горизонта сияет алый, ярко-красный огонек — в этом году Марс настолько близко, что его можно разглядеть невооруженным взглядом. Шумит трава под ногами — он всегда любил эту дорогу. Через нее, усыпанную старым дробленым асфальтом, лягушки, еще совсем маленькие и почти не заметные, перебираются к частому, но невысокому осиновому леску, каждый раз приветственно шумящему листьями. Там, в вечной сырости и темноте, путается ветер, когда-то давно он видел здесь лису, пушистую, с доброй пугливой мордочкой. Ее, говорят, убили, — заразилась бешенством и погрызла соседских кур.       Летают стрекозы, путаясь парами. Одиночка — большая сине-зеленая стрекоза села на его плечо, еще тихо шевеля крыльями. Только успел заметить, а она уже сорвалась с места, улетела, скрылась где-то в камышах. Там пищат еще совсем маленькие утята, селезень высовывает из кустов свою голову, грозно гаркает, пока он проходит мимо. По старому обветшалому мосту бредет, устало перешлепывая лапами, стая гусей, мост качается и пружинит под ними, всегда кажется, что вот-вот, еще шаг, и он переломится и вместе с прохожим упадет в небольшой, но быстрый ручей, вытекающий из этого самого пруда.       Гуси расходятся к своим домам, идут по деревне, важно подняв головы. Каждая встречная кошка обдается гвалтом птичьих голосов, вторят собаки из-за каждого забора. На пути встречается старый уже совсем дед, сидящий на лавке у собственного двора. В совсем изношенной уже широкополой шляпе, он неторопливо потягивает табак из треснутой трубки. В полах путается дым, старик размахивает его иногда, устало кашляя. Каждый раз, проходя здесь, встречается этот старик, и за все время не сказано было ни слова. Только разные взгляды, и каждый раз все теплее и добрее.       Он идет к дому, пиная очередной выбившийся из дорожки камень. На лавке, сделанной из двух тюлек и двух досок, у своего забора сидит старая бабушка. К ней подходит пара гусей — в прошлый раз было четверо. Давно уже он не навещал бабушку, давно хотел, но не выпадало возможностей. От одной бабушкиной фразы: «Нагулялись, мои гусеньки», — стало намного теплее, чем могли согреть любые свитера. Она не видит его, она занята своими гусями, открывает для них дверь во двор, пропускает к их загону. Бешеная собачонка в ее дворе скалится на птиц, но те не обращают внимания. Бабушка идет за ними, живо скрипят резиновые калоши. Он завис в калитке, оперся на косяк, сложив руки на груди. Всегда, с самого первого дня, ему нравилось здесь, нравилось намного больше, чем в четырех каменных стенах. Любил город, безоглядно любил, но это… это его отдушина, его отдых, который не считается ни с какими люблю-не люблю.       «Ох, замаялась», — говорит старушка, уже медленно, спокойно шагая к двери дома. Она так и не заметила своего гостя, а он так и стоит, спокойно улыбаясь. Тихо скрипнул дверью, закрывая ее за собой, услышал за спиной испуганный вдох. — Костя! Как же я соскучилась, сынка! Пойдем скорее в дом, чай пить! — зачастила бабушка, обнимая мужчину. Он все еще немного дергается от этого имени. — А я-то как соскучился, баб Маш. Пойдемте в дом, а то холодно уже, — на чистом русском ответил Костя. Редко приходится ему поговорить на этом языке, — что же вы своих гусей-то… — Так старые уже были, пора бы уже. Расскажи лучше, как у тебя дела? Все так же живешь бобылем? — снова начала свои речи баба Маша, — Так ведь и до старости доживешь, не кому будет стакан воды подать! — Марья Васильевна, опять вы со своими невестами? Кому еще в этой деревне меня не сватали? — Вымученно спросил Костя, усаживаясь за небольшой столик на веранде. Бабушка уже вернулась из дома, зашумел газ на старой плите. — Деревень в округе много, хоть одна-то девушка сойдет тебе, заберешь ее в свой большой город. Будет девке светлое будущее. — Нет, бабушка. Пока мне и одному счастливо живется. А как припрет, так есть у меня, кхем, одна на примете.       Засвистел чайник, Марья Васильевна быстро сходила за ним, принесла все на веранду. И как только у нее получается делать все и сразу? Зашипел в старых, но таких красивых, чашках кипяток, полился из заварочного чайника терпко пахнущий чай. Уж очень любит бабушка пить чай со зверобоем, да и для «многострадального», как она говорит, сынка это полезно. Меньше страдать будет, а то как же. Марье Васильевне всегда было тяжело смотреть на натянутую разморенную улыбку Кости, на его серьезное и немного грустное лицо. И все, скорее, от того, что она не могла понять и помочь. Не видела причины. Старая женщина много бед повидала на своем веку, много видит, много знает и понимает, но не это. И рада бы помочь, но не знает чем. Сам он, когда приезжает, просит нагружать его работой, чтобы уставал, чтобы отвлекался от своих сложностей. Чтобы потом отмок в бане и чистым и спокойным лег спать. Ему нужно только это, а взамен он дает бабушке то, чего так не хватает без мужа. Любовь, тепло и крепкие руки, которых так не хватает в хозяйстве. — Ты пирожки-то ешь, — она поставила перед Костей тарелку с пирожками, мягкими и вкусными, каких не поешь больше нигде, — а то в городе своем, небось, одно кофе и пьешь. — А все-то вы знаете, баб Маш. Как ваше хозяйство поживает?       Так они говорили еще долго, уже потухли фонари на единственной улице в их деревне, запели в болотах ночные птицы, вернулся домой кот Федот, который, как говорила бабушка, под крышу только спать и приходит. Улегся под мышкой у развалившегося на диване Кости, тихо замурчал и вскоре затих. Баба Маша все рассказывала про свое хозяйство, про жизнь в деревне, про то, какие у кого болячки, любимое занятие стариков — перемывать друг другу кости. Разобрали продукты, которые привез Костя, бабушка была несказанно рада ее любимым конфетам, которые здесь не купишь, долго отказывалась принимать деньги на оплату поднакопившихся счетов. Костя любил ее, он не мог иначе, хотел, чтобы она жила спокойно, не думая о долгах и деньгах.       Уже было глубоко за полночь, когда и этот дом заснул. Бабушка ушла с веранды в свою комнату, улеглась и уснула, а Костя налил себе еще чаю. Долго еще лежал, думая о чем-то своем. Что-то тихо шепнул коту, отчего тот снова замурчал, а потом и снова заснул. Но теперь уже не один.       Этот день подошел к своему концу.