Десятый Круг

      Один в теплой еще постели. Рядом никого, да и где он, собственно, не помнит. Все помнит. Ровно до вчерашнего вечера, помнит, как сидел под фонарем в парке, помнит… кого-то, кто подошел к нему. И все. Дальше утро, кровать и больная голова. И противно липнущие к бедрам боксеры. Вчера точно что-то было, и это «что-то», видимо, ему очень понравилось.       Поднялся, сделал пару неуверенных шагов. Еще совсем раннее утро, открыто окно, по полу стелется холодок, заставляя Тома перескочить с ноги на ногу, мелко дрожа и потирая замерзшие руки. Через пару шагов Белл сдался и вернулся в кровать, закутался в одеяло. Так приятно вернуться из холода в желанное тепло, окунуться в него с головой. Еще бы найти футболку, чтобы на себя-скелета не смотреть и будет вообще прекрасно. — Спи еще, пять утра все-таки, — парень лет двадцати пяти уперся в дверной косяк, держа в руках кружку, — у тебя был тяжелый день. — Ты же этот… — лицо его казалось расплывчато-знакомым, будто они виделись пару раз в жизни, будто они незнакомы, но могут узнать друг друга, — Где ж я тебя видел? А, точно! Ты же бариста из «Десятого Круга»! — Вообще ничего не помнишь? Ну и вышибает, однако, тебя. Я Дженс, Дженс де Фрайс. Но ты все-таки поспи еще, а то литр виски таким субтильным человечком просто не усвоится, — Дженс мягко хихикнул и уселся на пол все в том же косяке. Сделал шумный глоток. — Литр? Серьезно? Да голова-то болит только от того, что спал неудобно. Значит не виски был, а ослиная моча! — Вчера ты то же самое говорил. — Да, а что еще я говорил? — с удивлением, закутанный, как в кокон, в одеяло, спросил Том. — Среди прочего и адекватного мелькали медведи, волосатые педики, угрозы набухаться где-то еще и страх, что я вырублю и изнасилую тебя. В общем, цирк-шапито с грустным клоуном-шпицем. Странно, ты теперь и на псинку не похож, а «шпиц» к тебе так и привязался, — Дженс говорил медленно, глядя куда-то за спину своего гостя. Делал некрупные глотки, легко зевал, прикрывая глаза.       А тем временем Том уже тихо сопел. Зря он проснулся рано, все могло пойти не так гладко, как хотел того Дженс. «В этот раз слишком много закатника. Счистило под ноль», — тихо заключил де Фрайс, прикрывая окно. Оделся, тихо вышел из квартиры. Парни парнями, а пробежки по утрам никто не отменял. Ему нравилось его тело, хоть оно и не попадало под общие вкусы. Слишком крупный, накаченный, даже слишком, наверное, мужественный. Но, тем не менее, он поддерживал это, не давал уйти в забытие своему нерушимому щиту видимости.       Скрылся в темноте подъезда, оставив Белла одного. Почему-то он доверил Тому свою квартиру, не увидел в нем человека, способного украсть или сбежать, не оставив и следа. Он спит. Спит и, возможно, видит сны. На лице его абсолютно никаких эмоций: он сер и нейтрален, его сны не несут ничего хорошего. Все плохое не отражается, оно заставляет проснуться, сбежать от своего страха, кричать и биться. Но не менять лица.       Он видит тьму. Он видит человека над костром, расплывающегося тысячей мелких пятен. Он видит силуэты птиц, улетающих в небо. Стрелы, летящие в них, видит раны на телах, видит, как из них сочится черная кровь. Небольшой домик в лесу, у маленького отуманенного озера. Туда летят птицы, черные вороны. Падают прямо в воду, тонут, будто мертвые, а из черной глади леденеющей так стремительно, выходит человек прикрывая кровоточащие раны. Падает на песок, пропитывает его кровью. Кашляет, давится собственной кровью. Видит такой далекий, знакомый стекленеющий взгляд. Видит смертельное спокойствие и старуху в черном, идущую по льду озера. Она едко смеется, потирая длинные сухие пальцы, меж длинных ее ногтей пляшут черные как ночь искры. Видит новую тьму, ослепительную и удушливую, как она окружает неизвестного человека. Старуха с гниющим телом, с алыми струпьями на мертвенно-серой спине уже хочет накрыть своим плащом умирающего человека, как вдруг тьму разбивает яркий и теплый свет, как другой человек, высокий и крепкий, подбегает к нему. Моля богов, он срывается с места, возвращается из своего дома, поднимает на руки умирающего. «Beo, Sasannaich, beo»*, — неистово кричит спаситель, подбрасывая раненного на руках, не давая потерять сознание. Слышит крик, пронзительный вопль из домика, видит, как новые птицы срываются с места, взлетают над лесом.       Просыпается в холодном поту, ищет глазами что-то неясное, неизвестное. Он наблюдал за всем этим как будто свысока, будто был рядом с их богами, которых спаситель молил о жизни, но он чувствовал то, чем пропитывался воздух вокруг них: боль, отчаяние и страх. Его сердце опутали те же тяжелые эмоции, он видел смерть со стороны. Старуху в черном, крадущуюся в ледяном мраке. Видел, с каким рвением спаситель хочет сохранить жизнь, как искренне помогает. Он победил саму смерть своим желанием, своей силой. Том не запомнил ничего конкретного, просто безликие тени в каплях туши на темном стекле, просто древние существа, может быть, и не люди вовсе. Но остались в памяти слова, фраза, которую он уже когда-то слышал, слово, произнесенное так жестко и грубо, на само по себе немного забавное. «Сассенах», — повторил еще раз Белл, поднимаясь с кровати.       Пошел в душ, подхватив висящее на двери полотенце. Вовсе не заботили правила гигиены или приличия — парень хотел смыть с себя весь вчерашний день, без разницы, хороший он был или плохой. Обычная душевая кабина, разве что немного свободнее стандартных. Оно и понятно — владельцу жала бы в плечах стандартная кабина, да и голова утыкалась бы в потолок. В углу ванной, две стенки душевой — вымощенные плиткой стены ванной. Белая плитка, блестящая, будто новая. Но сильно исцарапанная будто когтями, широкими и острыми. Это все не особо важно — Том вряд ли вернется сюда. Да и пустят того, кто бесцеремонно осушил бутылку виски, обругал хозяина и дрых потом на чужой кровати? Верх наглости отдельно взятого человека.       Шампунь с очень едким цитрусовым запахом, жесткая истрепанная мочалка. М-да, мужество пропитывает быт. Том по старой своей привычке выдавил прилично шампуня на ладонь, начал намыливать голову и вдруг понял — лохмы-то остались у Бенито в салоне. Вонючий шампунь уже потек по лицу, чем вызвал болезненный вскрик, вода только вспенила его, все лицо заволокло пеной. Белл принялся истерично стирать ее с лица, получалось не особо эффективно. Глаза жгло, а он все не смывался, и крики парня уже переросли в тихую истерику. — Чужое добро переводишь? Молодец, — Дженс издевательски хмыкнул где-то за спиной, а Белл наконец смыл сие чудесное вещество с лица. — Что за шампунь, господи! Я думал, он никогда не смоется! — Возмутился Том, подставляя лицо под теплую воду, — Ты, это, выйдешь, может? — Зачем? Есть что-то, чего я не видел? — Спокойно умываясь, спросил де Фрайс. — О… даже так? И что ж ты видел? — Старый маленький шрам от ожога на внутренней стороне бедра, почти в паху, — невозмутимо ответил хозяин квартиры. — Да? Где? — Том помнил о нем. Помнил, как обжегся трубой в подвале родительского дома, когда случайно оперся на нее. Но он не знал, остался ли след, где он мог быть, насколько большой. И сейчас он решил найти его рукой, медленно ощупывая поверхность бедра. — Вот здесь, — Дженс поправил его руку так, что та легла ровно на место ожога. Абсолютно бесшумно он просочился в кабину, Том не почувствовал даже холодка из открывшейся двери. — Это уже все границы переходит! Пусти, я выйду! — Заворчал Том, разворачиваясь к выходу. Де Фрайс стоял перед ним на коленях, — А вот это уже точно за границей моего понимания! — Ты не хочешь? — Он вопросительно вздернул бровь. За ней потянулся и уголок рта. Он точно издевается.       Том не ответил. Только дернулся назад и случайно выкрутил холодный вентиль. Стремительно холодеющая вода забарабанила по плечам, потекла ручейками по лицу. Он не хотел. Не хотел, потому что смутно и необъяснимо боялся. Боялся даже не его, Дженса, но того, что может произойти. Никак он не мог объяснить себе, почему сейчас он не может и не хочет, не мог, даже если бы и хотел. А он хотел, как никогда сильно хотел. Почему-то вспомнился Кортес, его жестокость и бесцеремонность. Они встали с прямотой и проницательностью Дженса в одну параллель, почти сплелись в одно. Вода леденеет, и Том дрожащими губами произносит жалкое: «отойди». Это было больно. Даже не от холода, но от того, что он только что сравнил кого-то с насильником-извращенцем. И боль пришла даже не от самого сравнения, но от того, что он заключил. Похожи. Похожи настолько, что могут принести одинаковую боль. Синдром вечной жертвы. — Выключи воду, дурень! Ты же заболеешь! — Потребовал де Фрайс. Тому смутно показалось, что он впервые слышит его взволнованным. А он серьезно был взволнован. За Тома, за его здоровье. — С-с-сейчас… ты т-только от-т-тойди, — Белл выкрутил и второй вентиль, бессильно опадая на пол кабинки, — отойди. — Больно было? — спросил Дженс. Чертова проницательность. — Больно и противно. Закрой дверцы, пол зальешь, — еле слышно в шуме воды ответил парень.       Дженс его послушал. Залез в кабину, Одному ему знамо как уселся рядом и прижал Тома к себе, такому теплому, пахнущему все тем же едким цитрусом и немного потом. Обнял и медленно, едва касаясь, огладил пальцами его плечо. Белл не пытался вырваться или отстраниться, не было сил, не было хоть какой-то тяги к этому. Был дикий ужас, окутавший от этой близости, было желание разреветься снова прямо там. Но Том видел: Дженс его понимает, понимает и не просит отпустить это. Не просит чего-то еще, хотя и хочет — Белл чувствует это своей поясницей. — Я не он. Кто бы он ни был, еще поплатится. Враги таких, как ты, долго не радуются своим победам. — Каких «таких»? — Спросил парень. Повисло минутное молчание. — Злопамятных и едких. Ты впишешься в нашу компанию, — и Дженс тепло улыбнулся, Том заметил это в исцарапанном кафеле.       Дрожащими пальцами Белл поймал руку Дженса. Сжал в ладонях. Прижал к губам, почувствовал, как де Фрайс поцеловал его в затылок. Это, наверное, один из самых лучших моментов в его, Тома, жизни. Абсолютное доверие и тепло в ответ, понимание без слов и тяжести того, что эти слова приносят. Сила, способная успокоить и согреть в самые холодные моменты. Безмятежное спокойствие, в котором тихо тонут все проблемы. Возможно, это и есть счастье, которое потерялось так давно и теперь лишь мелькает огоньками его жизни. — Чем мне это считать? — Белл спросил прямо, не пытался юлить, знал, что Дженс снова увидит его сомнения. — Считай, чем хочешь, я приму любой твой выбор. Если, конечно, этот не будет попытка изнасилования.       Оба парня прыснули со смеху.

***

      Дженс ушел на работу, оставив Тому ключи. Он не сказал, что будет дальше, не сказал, что будет после — он просто ушел. Это очень приятно, когда тебе не боятся доверить свой дом, свое убежище от остального мира. Дженс впустил его не только в свою квартиру, но в свой дом — поделился собственным теплом и уютом, дал то, чего не дал никто, кроме Джека. Джек, он… вообще не подходит в какие-либо сравнения, он делает все так, как мечтает Том, но он просто друг, он просто заботится. Забота — другая любовь, не та, которой ищет Том.       Да и не особо и ищет-то, все-таки это все рушит холеную стабильность, не дает жить спокойно, заставляет изводиться из-за каких-то мелочей. Да хоть и тот же Джек. Белл всем сердцем желал, чтобы Джой нашел себе парня, чтобы тот отвлек все эти недочувства на себя. А сейчас? Сейчас все уже погасло, все же ночь он провел под крышей, в тепле и неподдельном уюте, как ему теперь стойко кажется. Но тогда… тогда было больно, очень больно. От того, что не он стонет вместе с Джеком, что не он целует его и не он приносит Джеку то, чего он так отчаянно искал. От того, что не его имя срывается с губ Джека в исступленном экстазе. Больно, что его Джека забрал кто-то, кому он даже не нужен. Иррациональная, лживая ревность, не подкрепленная ничем, кроме собственнической нужды и слабости, неспособной взять свое. Том бы никогда не стал так реагировать, противные липкие претензии никогда бы даже не зародились в больном сознании, если бы Марко не расшатал весь этот день.       Сжег свой образ. Начисто стер все то, что о нем мнил Белл. Это было жестоко — показать себя таким безвольным хвостиком, плетущимся за каким-то парнем, ставящим его обиду превыше собственной гордости. Том никогда не любил этого, никогда не страдал такими слабостями. Потому и все отношения больше пары месяцев не длились. Гордость не рушится, а вот отношения — запросто, и парень четко усвоил это. Он не искал ту, того, кто не станет держаться за свои отношения, он никогда не побежит за тем, кто ушел, не пытаясь спасти все, что было, и что еще могло быть. Быть гордым трудно, особенно, когда каждый упрямо пытается изничтожить твою гордость. Тот же Кортес, мерило жестокости, хоть о чем-то, кроме собственного удовольствия он думал? Думал ли, насколько сильно искалечит парня под собой? Марко как-то помог залечить его, Тома, растоптанное самомнение, скорее всего, просто поддержал с нужный момент. И гордость снова здесь. И Кортес ее растопчет снова, рано или поздно. И Марко, возможно, снова поможет все исправить. Колесо даст свой оборот.       Собрался, двинулся домой. Он не знал, что делать с ключами, потому решил зайти в кофейню и отдать их, отдать и закончить то, что, по сути, еще и не началось. Дженс, он… сильный, он как раз такой, какой нужен Тому, но в нем видится какая-то мутная слабость, податливость и безропотность, которые прячутся за обыденным ехидством. Том кое-как разглядел это, он сам не мог объяснить себе, в чем проблема, почему так тяжело на сердце, от чего ему хочется все это закончить. Но хочется, несмотря ни на что. Наверное, он останется холостяком до конца своей жизни, наверное, так и не найдет того, кому не побоится довериться.       «Десятый Круг» оказался не так уж и далеко, может быть, Том просто не заметил времени в своих раздумьях, может просто нашел короткую дорогу, идя просто наобум. Сегодня, как и в прошлый раз, почти нет народа, только парочка подростков шушукается в той части зала, где так любит сидеть Марко. Реджи и Дженс виснут в телефонах, периодически что-то показывая друг другу, при чем смеется только Ноа, шумит небольшая кухня где-то за стеной, кто-то живо спорит в той части, что скрыта ставнями на окнах. Ото всюду так приятно и ненавязчиво тянет запахом кофе, свежесваренным, перемолотым прямо здесь. Вязкое, мягкое тепло, уют полутемного помещения и спокойствие, не колеблющееся оживленностью улиц, сам этот спокойный дух, которого так порой не хватает — все это заставило блаженно улыбнуться и шумно вдохнуть, потянуться и мягко ахнуть. Будто дома, в тепле и уюте. — Смотрите, кто пришел! И без песика своего! — Реджи оторвался от телефона, сегодня на нем было значительно меньше разнообразного железа, чем вчера. — А ты стал на человека похож, Реджинальд, — Том намеренно протянул его фамилию, и притом максимально ехидно, — опять встретил «возможный вариант»? — А если и так? — Реджи соскочил со своего стула и двинулся в зал, огладив плечо Тома. В кармане того звякнули ключи, — Ты должен мне десятку, Волчок.       После этих слов Дженс как-то осунулся. Устало, будто отработал смену, выдохнул, упали плечи, сгорбилась спина. Да и сам он стал каким-то… печальным, что ли. Он не говорил ничего, да и не скажет, потому что его вообще коробит вся эта ситуация, все, что было вчера и сегодня утром. Волнует не меньше, чем Тома, но сам он, видимо, воспринял все это намного тяжелее, чем мог бы, чем это все принял Белл. Он и вправду надеялся, что что-то из этого спасения утопающих получится. Но дыра в дне этой лодки уж слишком велика. — Я зашел вернуть ключи. И кофе выпить, наверное, — Том впервые почувствовал, как щеки заливает краской, раньше такого не было, по крайней мере, не от чьих-то чувств. — Спасибо, я не подумал, когда оставил тебя одного, пришлось тебе сюда тащиться. Сейчас, сделаю кофе, — де Фрайс сунул ключи в карман и начал торопливо готовить кофе, стараясь смотреть только на свою работу. — Эй, Дженс, я… не хочу ничего заканчивать, если об этом вы спорили с этим шнырем. Просто не торопись, ладно? У меня есть дом, и пока я хочу жить там, но Реджи все-таки должен десятку тебе, — Белл слегка коснулся его плеча, от чего тот слегка вздрогнул. Все же Том подумал, что слабости есть у всех, а какая-то призрачная слабина Дженса — глупость, которую он, Том, и вовсе придумал сам. — Ты проницательнее, чем я думал. Ты точно из наших, — заключил Дженс и поставил перед Томом кружку с простым черным кофе.       Том сделал небольшой обжигающий глоток. Почему-то чувствуется оглушающая пустота, будто в все воспоминания о вчерашнем дне взорвались, и на их месте не осталось даже осколков. Только пустота, абсолютный вакуум, не дающий покоя, но молчаливый и бестелесный. Кофе слишком крепкий — Том не любит такой, а, значит, что-то с Дженсом все-таки не так. Он бы уже почувствовал это, но тот мирно тыкал в экран смартфона, даже не смотря на него. Может быть, это Реджи в их тандеме отвечает за вкусы посетителей, может быть, он просто перепутал чашки — рядом с ним он поставил еще одну кружку, но, когда Том потянулся к ней, Ноа выхватил ее и презрительно цокнул, прищурив глаза. Эта кружка для кого-то еще. Реджи скрылся за темной дверью, а Том сделал еще один глоток, сморщившись от нелюбимой горечи. — Я накосячил, — резко произнес Дженс, не отрывая глаз от экрана, — а ты промолчал. Кто больше дурак? — Тот, кто при большом количестве осечек вылетит с работы. Так? — Так, шеф, — угрюмо ответил де Фрайс вошедшему в кофейню Марко. Серое пальто, черный шарф скрывает шею, лицо выдает изнеможённую, бессонную ночь, тяжелое утро и холодную дорогу сюда. — Он не ошибся, просто я… — Белл вдруг захотел защитить, заглушить обвинения и пассивную агрессию Марко, но тот его перебил. — Ошибся. Он не просто так здесь работает, и я не просто так ему плачу. Пятая осечка, Дженс, шестой не будет, — настойчиво и даже грубо перебил Марко. Очень на него не похоже. Взял с ближайшего стола зубочистку, переломил пополам и отдал половину баристе. Половину забрал себе. — Не ошибка! У меня просто болит голова! — Соврал, чтобы защитить. Соврал и Дженс понял это, но не успел прервать, — Как ты можешь срывать свою злобу на подчиненных? Ты не только тряпка, ты еще и баран твердолобый!       Марко скрылся в дверях кухни, не ответив на пущенные в спину оскорбления. Это шокировало Тома: то, как быстро и кардинально изменился тот нежный и заботливый Марко, как он решил самоутвердиться за чей-то счет. Это… то, что злоба может творить с людьми. «Спасибо, это для меня много значит», — Дженс хлопнул Тома по плечу — все, что позволяла его стойка, и уселся на свое место. Теперь он не смотрел в экран, только на Тома. В глазах обоих видится шок и непонимание, ну у каждого из них от чего-то своего. Том не понимает Марко, а Дженс не понимает Тома, не понимает той смелости и бессомнительности, с которой Белл кинулся защищать его. Они смотрят друг другу в глаза, и каждому становится ясно что-то свое, что-то тяжелое и сложное, безвременное и непонятное. Кажется, скоро искорки замелькают меж робко касающихся пальцев, кажется, что раздосадованный ошибкой Дженс вот-вот улыбнется ему мягко и уютно, как тогда, в душе. Но Ноа возвращается к ним, садится на соседний стул и сильно ударяет ладонью с купюрой по стойке. — Ладно-ладно, можете не притворяться, ты выиграл, — Реджи закатил глаза, упирая подбородок в ладонь, — на что только не пойдут люди, лишь бы не платить. Фу! — А ты, смотрю, насквозь всех видишь, Реджинальд. Эх, был бы тут Марко, так швырялся бы в тебя зубочистками, — Том, наконец, понял, что полной фамилией друзья ограждают расплескавшуюся желчь Реджи, — брешешь. — Ты вывел на эмоции шефа, он таких любит, далеко пойдешь, Жу-жу. А что до зубочисток, так я уже года три на шестой. Как бы Волчок не боялся, шестая не прилетит, и все. Ну, хотя, учитывая ваш замечательный тандем, загадывать не буду, — Ноа театрально щелкнул по носу немо возмутившегося Дженса. — Жу-жу? — Белл повидал за свою жизнь немало кличек, от пончика до бубенчика, но такое. — Ну, знаешь, есть такие насекомые, слепни называются. Так вот, они, наверное, подслеповаты, как ты. И глуповаты, как ты. И кидаются на тех, кто пострашнее них самих, как ты. И жалятся больно, как ты. И жужжат противно, как ты. Жу-жу. Достаточно, или еще сильнее разжевать? — Реджи говорил это беззлобно, с ехидной улыбкой, так что это объяснение вовсе не показалось саркастичным оскорблением. — Ну, ему-то хоть объяснять надо, а твое прозвище в пояснениях не нуждается, Реджинальд, — шикнул на него Дженс. — Чей это я вой слышу? Волчок воет! Гав-гав! — Да не Волчок, — за спиной Реджи хлопнула дверь, — а кто-то из вас, в ближайшем будущем, — Марко бросил между ними на стойку обломок зубочистки. Кто из вас заберет — решайте сами. Оставшиеся — в шесть утра на работу завтра.       Посвежевший O’Хара вышел за дверь, свернул за угол. Послышался звук удаляющейся машины. Том посмотрел вслед уезжающему седану, и почему-то захотелось прокричать что-то громкое, выругаться или что-то сломать. Бывают же люди сволочами, живут же, не мучаясь чьим-то благополучием. Сейчас уже стойко: этот человек совсем не тот, кто понравился так недавно, совсем не тот, что помог тогда, дождливой ночью. Вот он, настоящий Марко — холодный злобливый человечишка, травящий своей злобой всех вокруг. Он… так нравился Тому, но что это было? Маска, натянутая так усердно, только чтобы произвести впечатление, простая иллюзия, напускной фарс. Том просто поверил, просто поддался этим чертовым фокусам. — Какой же я идиот, — заключил Белл, скрывая лицо ладонями, — поверил, что этот скот — хороший человек. — Про идиота — это, конечно, в точку, но поверил не зря. Босс — хороший человек, хорошие люди не прячут свои эмоции. А так, ну выкиньте вы эту зубочистку в мусор и забудьте о ней. Что тебе, смерть — потеря работы, Волчок? — совершенно спокойно спросил Ноа, он, видимо, вообще не волнуется по этому поводу. — Ну, так и забирай, раз такой независимый! Я предпочитаю держаться за стабильность, — Дженс явно волновался из-за этой зубочистки. — Да я заберу, не волнуйтесь, все же он звал меня работать. Надеюсь, от своих слов он еще не отказывается, — Том сунул зубочистку в карман, посмотрел на откровенно удивленные лица Дженса и Реджи, — а, так значит, он об этом вам не говорил. Самодур, да уж.       Залпом допил остывший кофе, глянул на экран телефона — восемь пропущенных. Джой. Наскоро попрощался и быстрым шагом двинулся к дому. Джек, наверное, жутко волнуется, все-таки уже восемь пропущенных, и ни одного слова, ни одного сообщения в ответ. Уже, наверное, накрутил себе бог знает чего, счастьем будет, если в полицию еще не звонил. Теперь не берет сам, только бы искать не пошел. Не было бы лучшего, если бы тот Джесси остался у Джека до сих пор, чтобы хоть как-то отвлек Джоя от его стенаний. Господи, Том всерьез подумал, что этому Джесси стоило существовать. Осталась всего-то пара кварталов, Джеку недолго осталось волноваться.

***

***       Все сыпется из рук. Ключи со звоном падают на бетон лестничного пролета, и он уже не может сдерживаться. Пакеты с продуктами падают вслед за ключами, да и сам он, наплевав на приличные брюки, падает на колени туда, где только что стоял сырыми ботинками. Он снова устал. Слишком и слишком устал, все это так канает, заставляет, умирая, волочить ноги домой каждый раз, каждый чертов день. Не умрет, нет, глупые афоризмы, все же мертвое не умирает, ха-ха. Скребется и мяукает котенок, чувствует, как плохо хозяину, чувствует, что не может помочь, но очень этого хочет. Много он может.       Ключи валяются прямо перед глазами, но он не может, а, может быть, не хочет их поднять. Устал от своего теплого и уютного дома, устал от своей спокойной и размеренной жизни, которая вряд ли сотряслась последними ее днями. Хочется надраться в стельку и сдохнуть в какой-нибудь подворотне, хочется сорваться и сделать хоть что-то из ряда вон. Но он слишком привык к этой стабильности, окружающей со всех сторон, слишком сложно взять и бросить тот образ жизни, который стоек уже не год и не два. Как сигареты. Вроде и понимаешь, что это вредно, что это когда-то добьет тебя, но не можешь бросить, потому что это уже настолько вплелось в твою жизнь, что без него уже и жизнь жизнью не кажется. — Эй, сосед, с тобой все хорошо? — Карсон, парень, живущий здесь уже очень давно, выглянул из соседней двери. Добрейшей души человек с немного уставшим лицом и веселыми, несмотря на перенесенные ужасы, глазами. — Да, я сейчас все тут соберу, и все нормально будет, — он принялся дрожащими руками собирать раскатившиеся по лестничной площадке яблоки, — сейчас, ты иди, Карсон. — Давай помогу, — еще тяжелой шаркающей походкой парень отошел куда-то за его спину, вернулся так же шумно, с яблоками в руках, — вот, держи. — Не зачем так себя утруждать, ты же все-таки… — Уже нет, пора бы это принять. Поднимайся, помогу хотя бы до кухни донести.       Этот парень поднялся с инвалидной коляски совсем недавно. Четыре тяжелых года реабилитации, титанические усилия — это стоило того, чтобы сейчас медленно, шаркая по полу, нести пакеты в кухню не своей квартиры. Ману никогда не понимал этого парня, хотя и помог ему — благо, парень не заметил лежащий совсем рядом, на кухонной полке, брелок из реабилитационного центра. Помог, но не должен был показывать своей помощи, потому что все рассеется прахом по ветру. Все это простое дружелюбие парня превратится в немое непонимание, тяжелое чувство долга. Операция, последняя и решающая, которую перенес Карсон, оплачена именно Ману. Он просил сделать все анонимно, требовал, чтобы имя не разглашалось. Хоть единожды он сделал все как настоящий человек, а не то мерзкое существо, которым являлся на деле.       Ману считал себя ужасом, исключительной мерзостью. Каждый день он вынуждал себя быть жестким и безоговорочным, принципиальным и в чем-то упрямым и неумолимым. Его дело вынуждало его. Он не хотел, он не должен. Но он вынуждает сам себя, потому что быть добрым тяжело, ужасно тяжело. По крайней мере для него. — Ладно, я пойду. Зови, если что, — Карсон спокойно двинулся к двери. — Может быть… — парень обернулся, уставился на Ману вопросительным взглядом, — а, не важно. Спасибо, Карсон.       Услышал спокойное «не за что» и хлопок входной двери. Какой слабак. Не смог даже попросить остаться, выпить кофе вместе. Он помог не только из сочувствия, Карсон очень давно уже нравится Ману, еще когда тот, сломленный и одинокий, мучился со своей коляской. Он был бы и рад помогать, постоянно и во всем, но всегда почему-то чувствовалась необычайной силы робость, до холода в ладонях, что Ману не мог даже банальное приветствие выдавить из себя. Не понимал, почему так кольнуло сердце, когда захотел попросить остаться, почему взвыла совесть чувством долга. «Oiche maith, Alastar», — устало шепчет Ману. «Oiche maith, Leannan»*, — слышится из теней.