После разговора с Огаем я почувствовала себя непроходимой дурой: на трезвую голову никогда бы не позволила себе ничего лишнего. Но Мори не растерялся, он виртуозно соскользнул с темы и в мгновение ока поставил меня в неловкое положение. Однако мне хватило смелости спросить его об операции еще раз. Пациент же имеет право знать, что с ним не так, верно? В ответ, правда, получила от Огая несколько специфических шуточек, но, в конце концов, я добилась своего. К проблемам с кровью, ожогами и переломами прибавилась еще одна – парочка титановых пластин в груди.
Пытки не прошли бесследно. Они оставили глубокие раны не только на теле, но и душе. Порезы противно ныли, кровили и гнили. Тупая боль въелась едким натром под кожу, разъедая плоть до костей. И каждый раз, когда закрывала глаза и видела перед собой зеленую радужку чужих глаз, кровь на грязном полу и алые брызги на светлом платье, от боли сводило зубы и щемило сердце. Время перед сном превратилось в кошмар – черты лица заострились, под глазами залегли темные тени, потяжелел взгляд. Долго не могла уснуть. Время такие раны не вылечит, просто не сможет – я знаю. Оно лишь притупит боль и закроет повязкой рубцы. Время не вылечит – лишь покалечит, рисуя на сердце и коже все новые и новые шрамы.
Мафия любила ломать и убивать людей не меньше, чем жизнь. Она избавлялась от тех, кто отказывался говорить или делать то, что ей нужно. И Накахара Чуя – маленькое исключение из числа неугодных. Настолько ценное, что Огай с самого начала не планировал его убивать, потому что хотел видеть подростка подле себя. Наверное, Мори даже разработал хитроумный план, который решил бы проблемы и с Арахабаки, и со слухами о воскресшем начальстве, и с лидером Овец.
Но тут, о ужас, в Чую неожиданно вселяется бес по имени Женя, и все, что задумал Огай, мгновенно летит к черту. Уверена, что Накахару никогда не пытали. Услышав из рации голоса товарищей, он без лишних раздумий согласился бы на сотрудничество. Это просто я такая удачливая, раз мне подвернулся случай в полной мере насладиться гостеприимством портовых мафиози.
А все почему? А потому, что кто-то решил оставить мангу на десерт, чтобы в один прекрасный вечер за бокалом красного полусладкого погрузиться в мир одаренных, но глубоко несчастных людей. Чтобы потом остаток дня гадать над судьбой полюбившихся героев: доживут ли они до следующей порции стекла? Миша бы терпеливо выслушивал мои догадки и тихо посмеивался, изредка их комментируя. Иногда он читал комиксы вместе со мной, лежа на диване, перебирая черно-белые или цветные страницы. И тогда чтением мы занимались отнюдь не весь оставшийся вечер: всегда находилось занятие поинтереснее и в сто крат приятнее, чем погружение в придуманную другими людьми историю.
Я никогда не мечтала о том, чтобы променять свою жизнь на чужую. Мне вполне хватало личных драм, испытаний и захватывающих дух приключений. Всегда старалась жить так, чтобы было что вспомнить, чтобы не жалеть о несделанном, чтобы не захлебнуться в рутинном болоте. Да и кому может нравиться сутками напролет возиться с бумагами, не вылезая, словно сыч, за пределы кабинета, когда за стенами душного офиса во всю кипит жизнь? Взаперти краски мира меркнут, приобретают тусклые оттенки тоски и горького одиночества, а прозак перед сном – единственная утешительная альтернатива мылу, стулу и веревке. Жизнь одна, и она так коротка, чтобы тратить ее на ненужных людей, пустые слова и нелюбимую работу. Поэтому жила одним днем: адреналин в крови, любимый человек под боком и целый мир у ног – что еще нужно для счастья?
Но у судьбы на меня и Чую были свои далеко идущие планы, смысл которых мне с ним никогда не понять. В одно мгновение наши жизни пересеклись. Все изменилось с такой пугающей скоростью, что нам ничего другого не оставалось, кроме как испуганно смотреть в будущее и на свой страх и риск шагать в неизвестность. Но почему именно мы? Есть ли в этом обмене хоть какой-то смысл? Ведь между мной и Накахарой огромная пропасть: национальность, пол, характер и мировоззрение. Между нами нет ничего общего, кроме, разве что, рыжих курчавых волос и любви к вину. И на этом, пожалуй, все наши сходства заканчивались. Так зачем нужно было менять нас местами? Ради чего?
Я сдавленно простонала, отложила словарь с учебником на тумбочку и провела рукой по лицу сверху вниз, стирая накатившую усталость и боль, и уставилась пустым взглядом в потолок. Всю прелесть полученных травм я ощутила, когда отошла от анестезии. Казалось, у меня болело даже то, что в принципе не могло болеть. Дышала с трудом: что-то сдавило грудь, делая дыхание неглубоким и прерывистым. Поврежденная нога ужасно ныла и безумно чесалась. Хотелось выть от отчаяния: зуд сводил с ума – почесать себе пяточку я физически была не способна, а просить медсестру мне не позволила совесть. Да и кто в здравом уме попросил бы о таком незнакомого человека? Правильно – никто. Вот поэтому я молча страдала и пялилась в потолок, в очередной раз пересчитывая на нем все трещинки.
Скука смертная.
Дни мучительной неподвижности и боли тянулись, казалось, вечность. Мне, как человеку, привыкшему к движению, было нестерпимо лежать пластом в постели и круглыми сутками ничего не делать. Энергия, накопившаяся в подростковом теле за столь короткое время, требовала выхода: она готова была выплеснуться через край – но в какое русло ее направить, сидя в четырех стенах, я не знала. Выть по ночам на луну, словно одинокий волк, однозначно было плохой идеей.
Стало немного легче, когда меня перевели из реанимации в другое отделение, но передвигаться самостоятельно мне по-прежнему было запрещено. Поэтому, единственные, кто разбавлял опостылевшую больничную скуку – добродушные медсестры, помогающие изучать язык. Хоть английский они знали с половинки на половинку, но жесты всегда помогали найти общий язык с любым человеком. Девушки прониклись ко мне необъяснимой симпатией. Возможно, я покорила их сердца своим обаянием или большими наивными глазами и несчастным выражением лица, ведь дети всегда вызывали у взрослых жалость, а может дело было не только в этом – не знаю. Но жаловаться на их благосклонность не приходилось. Меня все более чем устраивало.
Мори приходил редко, но метко: тогда, когда его совсем не ждешь. А вот госпожа Озаки так больше и не появилась. И если бы не книги и вкусная еда в забавных боксах, которые она передавала через подчиненных, то впору было решить, что женщина с яркими волосами мне и вовсе привиделась.
Время от времени меня возили на рентген, и жутковатый на вид дяденька-рентгенолог даже показал мне снимки. Титановые пластины мило смотрелись на ребрах, а сломанная нога выглядела не так ужасно, как после неудачного восхождения на Эйгер. Учиться заново ходить не придется, и то хорошо. Минус одна проблема из тысячи.
В перерывах между явью и сном я копалась в словарях, выписывала слова, пялилась в потолок и много размышляла о жизни. А подумать, к слову, было о чем. За окном больничной палаты две тысячи пятый год. Эпоха скоростного интернета, смартфонов и инстаграммных див еще далеко впереди, где-то в туманном будущем, как и семьдесят шесть рублей за доллар. Меня словно в прошлое окунули, жаль только, что не в мое. И тут в какое-то чудное мгновение до меня снизошло озарение, и будь я в мультике, то над головой непременно зажглась бы желтым лампочка: вдруг взрослый Накахара оказался в моем прошлом, а я в его? И сейчас он не с Мишей на Эйгере, а во Франции с родителями? Помнится мне, что в день своего пятнадцатилетия я упала со сноуборда и испортила семейный отдых в Альпах, загремев в больницу. И ревела я тогда совсем не потому, что сломала ногу и что впоследствии возникла заминка с оплатой больничных счетов по страховке, а потому, что на склоне мы пробыли всего два дня вместо положенных семи. На тот момент это была трагедия всей жизни, поскольку подаренный сноуборд я опробовала только в следующем году. И если это так, то Чуе несказанно повезло: у него появится возможность начать все сначала вдали от мафии, крови и Порчи.
У меня же ближайшее будущее вырисовывалось отнюдь не таким оптимистичным, как у Чуи, но и безнадежным тоже не выглядело. Безусловно, убивать людей налево и направо – не предел мечтаний, но я пока слабо представляла себя в роли убийцы и белого воротничка в одном флаконе. О первом никогда не думала всерьез, а от второго всеми силами старалась убежать. Утешало лишь то, что все продлится ровно до тех пор, пока не совладаю с даром. И когда этот момент наконец настанет, я покину Японию. Грядущее столкновение организаций одаренных – не моя война. Может, оставлю на память несколько подсказок, а может, просто растворюсь, словно туман на рассвете, будто меня никогда и не было – еще не решила. Будущее слишком зыбкое, чтобы загадывать что-либо наперед. Кто знает, может, я не доживу даже до конца следующей недели?
В квантовой физике существует множество любопытных теорий о пространстве и времени, и в одной из них говорится, что время не изменяемо. Оно как река. Если бросить в нее камень – пойдет рябь, которая через пару мгновений исчезнет. Поток не изменит своего направления: течение все восстановит. И если это правда, то попадание в Чую практически никак не отразится на глобальных событиях в Псах. Я лишь повлияю на судьбы ближайшего окружения, но в конечном итоге все останется по-прежнему, даже если сбегу из Йокогамы. Темная эра, мальчик-тигр, Гильдия и Достоевский. Ведь если война между организациями должна произойти, то она произойдет. Может чуть раньше, может чуть позже, может при других обстоятельствах, но вооруженный конфликт неизбежен. Ведь чтобы перевернуть все с ног на голову и пустить реку по иному руслу, в воду должен упасть далеко не один камень и даже не два.
Однако есть еще одна любопытная теория в естествознании – теория хаоса, в которой динамическим системам, чувствительным к начальным условиям, хватит и малого изменения, чтобы повлечь за собой невероятные последствия. Но в массовой культуре это явление, названное эффектом бабочки, мгновенно превратилось в крылатую фразу, означающую, что любое незначительное изменение, например, взмах крыла насекомого, способно повлиять на ход истории и судьбы людей. Но применим ли этот эффект к пространству и времени? Как узнать, какое событие значимое, а какое нет? Как отследить его связь с настоящим, поскольку заранее предугадать последствия невозможно?
Мысли метались от одного к другому, они не останавливались на чем-то конкретном. Смятение и растерянность редко овладевали мной надолго: обычно на них у меня попросту не было времени. Да и я все еще не до конца понимала во что ввязалась, раскрыв Мори единственную козырную карту, которая не несла в себе тайны предстоящих событий. Удивление с щепотью страха, мелькнувшее в алых глазах, которое кроме меня больше никто не увидел, сменилось мрачным торжеством. Огай мгновенно оценил раскинувшиеся перед ним возможности, и он не намерен был их упускать. Когда ему еще подвернется такой случай? Эспер с полезным даром – редкость, а эспер в здравом уме и светлой памяти с разрушительной способстью — исключение.
Все это, безусловно, хорошо, но... стоило ли вообще терпеть боль, позволять ее причинять снова и снова и из страха перед неведомой силой не нажать на спусковой крючок? Нужно ли было переступить через совесть и дать всем умереть? Или я поступила правильно, не поступившись своими принципами и оставшись человеком?
Сердце ушло в пятки, когда дверь резко распахнулась, и в палату маленьким розовым вихрем влетела белокурая девочка. Она остановилась посреди комнаты, словно нечаянно, с разбегу, заскочила так далеко внутрь. Я смотрела на нее, затаив дыхание, и ждала, что же она сделает дальше. Ее светлые глаза бегали по помещению, словно искали что-то, а потом они остановились на мне и замерли. Сейчас девочка напоминала не живого человека из плоти и крови, а большую фарфоровую куклу. Неужели Элиза? Мгновение, и она ожила, прикоснувшись указательным пальчиком к розовым губам, призывая к молчанию, а в следующую секунду она, словно мимолетное виденье, скрылась за дверцей шкафа, тихо прикрыв ее за собой.
Я несколько минут изумленно смотрела на место, где совсем недавно стояла белокурая девочка, и даже намеревалась ее окликнуть, но почему-то так и не смогла этого сделать. Рот то открывался, то закрывался. Что это, черт возьми, только что было? Последний раз, когда ко мне в палату забежал ребенок, я оказалась на электрическом стуле. Мерзкий холодок пробежался по позвонкам – в помещении было тепло. Вновь присесть на него – совсем не то, что мне хотелось бы повторить. В конечном итоге я решила благоразумно промолчать, не впутываясь в очередную неприятность, подцепила пальцами сначала учебник, а затем и англо-японский словарь. От обилия иероглифов на любой вкус и цвет плавились мозги. И как они в них не путаются?
Дверь неожиданно приоткрылась, и из-за нее показалась взлохмаченная голова Мори.
— Элиза, милая, ты тут? — спросил мужчина, —
Элиза?
Вспомнишь солнышко – вот и лучик. Так и жесткий ультрафиолет в лице Дазая не за горами.
— Мори-сан? — замешательство играть не пришлось – спасибо Элизе, спрятавшейся минутами ранее в шкафу.
— О, Чуя-кун!
В глазах мужчины вспыхнуло наигранное удивление, словно он не знал, кто лежит в восемьсот четырнадцатой палате
— Сюда маленькая девочка не забегала? Светловолосая такая, в розовом платье?
— За последний час сюда зашли только вы, — я достала простой карандаш из-за уха, чтобы выделить незнакомое слово.
Беседа не клеилась, а Элиза продолжала прятаться в шкафу, словно мышка, потому что общаться с Огаем она не желала. Да и я тоже, если честно, не хотела с ним разговаривать, несмотря на явный предлог. И чтобы от меня побыстрее отстали, решила прикинуться занятой ветошью. Чем быстрее уйдет Мори, тем быстрее покинет палату и Элиза. Обычно подобная стратегия поведения срабатывала на ура, но тут что-то пошло не так: мужчина не собирался никуда уходить и искать свою ненаглядную в другом месте. Либо он мне не поверил, либо он хотел от меня что-то еще. И это что-то еще мне не нравилось, потому что после реанимации мы так больше и не коснулись темы ни «Овец», ни «Порчи», о которой ему рассказала, ни условий нашего дальнейшего «сотрудничества». И поднимать ее сейчас мне хотелось меньше всего, хоть и понимала, что вечно оттягивать неизбежное у меня не получится.
Впрочем, синдром цыпленка – не единственная причина, по которой я все это время избегала серьезного разговора с Огаем. Была еще одна. Я ненавидела обещания и клятвы, поэтому старалась попусту их не давать, потому что не привыкла бросать слова на ветер. И этот принцип мог выйти боком, если под давлением меня заставят что-либо пообещать.
Я чувствовала пристальный взгляд Мори на себе всеми клеточками тела. Он что, не по девочкам младше двенадцати, а по мальчикам постарше? Раз. Два. Три. Не выдержав, я оторвала глаза от книг и вперила взгляд в Огая.
— Если бы в палату забежал ребенок, я бы заметила.
— Чуя-кун, — Мори улыбнулся и закрыл за собой дверь, — ты и заметил.
Я пожала плечами, всем видом показывая, что мне не стыдно за то, что он поймал меня на лжи. Мужчина же в несколько шагов преодолел расстояние до шкафа – запахло сигаретами. Я никогда раньше не курила, но голод, не касающийся желудка, грыз нутро уже не первую неделю. И все это время не могла сообразить, что нужно было организму, чтобы избавиться от сосущего чувства непонятного голода. И только сейчас поняла, что все эти дни мне безумно хотелось курить. Я скривилась. Какой сюрприз ты мне преподнесешь, Накахара Чуя, в следующий раз? Наркотики, алкогольную зависимость?
— Элиза, — Огай позвал девочку, постучав по светлой дверце, — дорогая, я знаю, что ты там. Выходи.
Сама же Элиза сделала вид, что она глухая и немая, и вылезать из своего укрытия не спешила. Мне стало неловко из-за разворачивающейся перед глазами сцены. Отец и дочь – картина маслом. Только вот Мори и Элиза... две стороны одной медали. И от этого становилось только хуже, потому что быть свидетелем чьих-то поехавших мозгов – то еще удовольствие. Это почти то же самое, если смотреть на человека, вслух разговаривающего сам с собой.
— Ну Эли-и-за-а, — жалобно тянул Огай, чуть ли не скуля, — спектакль начнется через полчаса, а тебе еще нужно примерить новое платье!
В шкафу послышалось шуршание и недовольное фырканье.
— Я никуда с тобой не пойду, старый дурак!
Я смотрела на них, и не могла понять, как мне с ними себя вести. Почему никто не вручил мне инструкцию по выживанию в параллельных мирах для чайников?
— Элиза, — вновь обратился к девочке Мори, вздыхая, — выйди и извинись перед Чуей-куном.
У меня бровь приподнялась в немом вопросе, а я-то, собственно говоря, тут причем?
Вдруг дверь шкафа открылась, и из-за нее показалась светлая макушка девочки. Мгновение, и она, специально наступив каблучком Мори на ногу, подбежала ко мне. Я положила карандаш между страниц словаря и взглянула в большие голубые глаза Элизы, в которых мелькали озорные огоньки, а потом она наклонилась к самому уху и прошептала:
— Спасибо, что не сдал меня этому старому извращенцу, — девочка чмокнула меня в щеку.
— Не за что, — тихо ответила я, уткнувшись взглядом в исписанный заметками блокнот.
К лицу в ту же минуту прилила краска, а пальцы невольно сами потянулись к месту поцелуя. Общение с детьми – не самая моя сильная сторона. А общение с необычными детьми – тем более. Детвора тянулась ко мне: они чувствовали, что им позволено безнаказанно вить из меня абсолютно любые веревки. Да и я никогда не знала, как себя с ними вести. Из меня получился бы такой себе родитель.
Губы у Элизы были теплыми и гладкими. В душе разгоралась настоящая паника, потому что девочка поцеловала меня явно не из-за большой благодарности: Мори раскусил мою ложь – а чтобы позлить его. Способность Огая поражала воображение. Ребенок, созданный им, оказался пугающе настоящим.
— Элиза!
— Я не хочу в театр! — для пущей убедительности она сердито топнула ножкой и скрестила руки на груди.
И как только Ода Сакуноске с невозмутимым лицом наблюдал за примеркой платьев маленькой госпожой под руководством высшего начальства?
— Я хочу гулять, — добавила Элиза, указав на меня пальчиком, — с ним.
Я с интересом посмотрела на Мори, а он на меня. Улыбка, появившаяся на тонких губах, и дьявольский блеск в гранатовых глазах – не предвещали ничего хорошего.
Каким бы Огай не был гением и жестоким руководителем – он всего лишь мужчина, добровольно положивший голову под квадратный каблучок маленькой девочки. И не важно, что она – это он сам.
********
Инвалидная коляска. Инвалидная, мать их за ногу, коляска! Я с таким трудом распрощалась с ней, что вновь кожей чувствовать холод ее объятий – слишком больно. Глубоко в душе я понимала, что это все не навсегда, но с собой ничего не могла поделать. Страх того, что никогда с нее не поднимусь, за столько лет никуда не исчез. Пожалуй, со временем он только усилился.
Босс Портовой мафии бодро катил меня по коридорам больницы, что-то веселое напевая себе под нос, а Элиза решила безжалостно добить меня, устроив блиц-опрос сто и одно «а правда, что в России...».
— А правда, что в России... — я чуть не взвыла от отчаяния, — медведи по дорогам ходят?
Ну сколько можно, а?! За спиной послышался короткий смешок, который тут же был замаскирован Огаем под кашель. Вот же хитрый козёл.
Мори вызвал лифт.
— Конечно нет, Элиза-тян, — как можно мягче ответила я, вперив взгляд на меняющиеся с этажом на табло цифры, – нет в России никаких дорог.
— Как это нет?! — девочка резко повернулась ко мне.
В ее широко распахнутых глазах плескалось удивление и непонимание. В них читалось: «Как это... дорог нет?!» Губы Огая тронула легкая улыбка, когда он посмотрел на Элизу. А я впервые за долгое время по-настоящему засмеялась. Не громко и открыто, а тихо, но искренне.
Святая простота!
Я прекрасно знала, что ни она, ни Огай не поймут юмора старого русского анекдота с горькой иронией, несмотря на хороший перевод. Медведей на дорогах японцы еще могут представить, как и американцы, а вот отсутствие дорог – нет. С иностранцами сложно шутить: мы слишком разные. Да и чем выше уровень жизни в стране, тем атрофированнее чувство юмора у ее народа. Как им объяснить, что дороги не везде есть, а те, что все же существуют, расплываются по весне, поскольку строились они и в снег, и в дождь, и не всегда на трезвую голову?
— Ну вот так, — пожала я плечами, наслаждаясь забавным выражением лица Элизы, — строят их осенью, а весной, — небрежный щелчок пальцами, — они тают, словно первый снег!
— Врешь ты все! — воскликнула девочка.
Ее руки уперлись в бока, а сама она угрожающе нависла надо мной. Радужка васильковых глаз завораживала своей чистотой.
Довольно щурясь, я приподняла руки, сдаваясь на милость юной леди. Если на секунду забыть, что Элиза — способность Мори, то можно расслабиться и дать себе возможность вздохнуть полной грудью.
— Только если самую малость, — я подмигнула ей и улыбнулась.
— Чуя! — ее щеки тронул румянец.
Двери лифты открылись, и мы зашли внутрь.
— Чуя-кун, — подал голос Огай, когда кабинка тронулась вниз, — а правда ли, что мафия в России самая могущественная в мире?
У меня от услышанного дернулся глаз. Я повернула шею и подняла голову вверх, чтобы взглянуть на мужчину и убедиться в его вменяемости, но его лицо ни о чем мне не сказало. Он серьезно?
— Мне просто интересно узнать, что думают о ней сами русские.
Я хмыкнула и отвернулась от него, перевела взгляд на девочку. Элиза склонила голову набок, спрятав руки за спиной, и недобро косилась на мужчину. Ей определенно не понравилось, что Мори завладел моим вниманием. Ох уж эти избалованные современные дети...
— Я бы сказала, что она самая распиаренная, — кривая усмешка коснулась губ, — слишком уж рьяно ее воспел Голливуд.
— И это все? — разочарованно протянула девочка.
Я тяжко вздохнула, заерзав в неудобном кресле. Что она от меня хотела услышать? Байки о дрессированных медведях и о разорванных ими же людях? Ладно, скормим ей другую байку.
— Ну-у-у, — подобрать нужные слова оказалось не так уж и просто, как хотелось бы, — слово мафия для русской преступности, пожалуй, слишком громкое, но, — я провела по шее рукой, — так как у власти сидят бандиты, то да, русская мафия самая могущественная. Одно дело бороться с организацией, у которой ограничены ресурсы, и совершенно другое – с целым государством.
— Какого невысокого мнения ты о своей родине, — ответил Огай, когда мы спустились на первый этаж.
Как только двери лифта открылись, Элиза первая выпорхнула из кабинки: ей явно наскучил нудный разговор двух взрослых.
— Не путайте понятия, Мори-сан, — ощерилась я, — родина и государство – не всегда одно и то же.
— Тебе не кажется, что это отличная тема для дискуссии?
Я бы с ним поспорила, но отвлеклась на звонкий голос Элизы, которая, заметив единственное черное пятно среди белых халатов, радостно бросилась к нему с возгласом «братик Осаму, а знаешь, что в России...»
Никогда не говорите и не думайте, что хуже уже быть не может. Еще как, черт возьми, может. Дазай обернулся, приветливо улыбнулся девочке, опустился на одно колено и обнял ее одной рукой. Парень ей что-то говорил, но смотрел он на меня, а я на него. Губы Осаму сложились в настолько отвратительную улыбку, что желание стереть ее с юношеского лица появилось незамедлительно. Кресло подо мной жалобно простонало. Воздух потяжелел от напряжения, повисшего между нами. Оно было не эфемерным, как описывают в литературе, а самым настоящим, припечатывающим к полу, давящим. Захотелось кожей ощутить, как бьется сердце Дазая, как оно будет трепыхаться в ладони, его сжимающей. Захотелось увидеть лицо Осаму в минуту, когда он увидит свое сердце в моих руках...
Я вздрогнула, когда чьи-то ледяные пальцы вцепились в оголенное плечо: футболка съехала набок – и прервала игру в гляделки с Дазаем, повернувшись к Мори. Его глаза искрились непонятным мне весельем. А я не могла отделаться от мерзкого чувства липкости на руках, которыми сжала ткань штанов. Накахара уже вырывал сердца из груди своих врагов, иначе невозможно объяснить это фантомное ощущение крови на чистых ладонях.
— Расслабься, Чуя-кун, а то ты слишком тяжелый, — пожаловался Мори, оставив наконец безуспешные попытки сдвинуть кресло с места.
Каюсь, но я не сразу сообразила, что он этим хотел сказать. А когда дошло, то не удержалась от резкого тона:
— Это не так легко, как кажется!
— Мне позвать Осаму-куна?
Если бы взглядом можно было убить, то Огая бы уже увезли в местный морг. Мы еще пару секунд буравили друг друга взглядами, а затем я закрыла глаза и выдохнула, пытаясь сбросить с себя лишний груз и вообразить себя облачком. Что-то из серии «я тучка-тучка-тучка, я вовсе не медведь, а как приятно тучке по небу лететь!»
— Чуя...
Совсем из головы вылетело, что облака и тучки – это тонны воды. На краткий миг я испугалась, что сломала кресло, но убедившись в его целостности, вздохнула с облегчением. Я так уже сломала одну кровать, так что... ладно, перышко так перышко! Колеса вновь заскрипели по плитке.
— Вот что значит правильная мотивация!
Глаза закатились сами собой. Век бы этого Дазая не видеть и не слышать. До чего же раздражающее существо, вообразившее себя невесть кем!
********
Теплый ветер приятно обдувал лицо, посылая мурашки по телу. Я сделала глубокий вдох и подняла глаза к безоблачному небу, довольно щурясь. Солнечные лучи ласково касались кожи. Именно этого мне все это время не хватало в стенах больницы: солнца, ветра и кусочка свободы. Подставляя лицо под солнце, я молилась всем известным богам, чтобы Элиза вцепилась в Осаму мертвой хваткой и не вспомнила о своем желании прогуляться вместе со мной по аллее. Еще сто один вопрос «а правда, что в России...», я бы не пережила.
— Пока ты отлеживался в реанимации, «Овцы» за твоей спиной объединились с одним из врагов мафии, — Мори присел на лавочку, стоящую под густой кроной лиственного дерева, — и я не могу допустить, чтобы их союз окреп.
Глаза мгновенно распахнулись – свет, словно нож, прошелся по радужке. Цветные пятна заплясали под веками, когда пришлось закрыть их на пару секунд, чтобы избавиться от них.
— Это всего лишь напуганные дети! — разозлилась я.
Чувство беспомощности горчило на языке. Не для того я рассказала Огаю о лике Бога, чтобы все вот так закончилось.
— Ребенок с оружием в руках – больше не ребенок, Юджин-кун, — жестко ответил Огай, взглядом пресекая любую попытку возразить, — мне не было до них дела, пока они прятались в трущобах, пытаясь выжить за счет силы Чуи-куна.
— Но почему тогда...
— Тогда, в подвале, я решил сыграть именно на твоей совести и твоем воспитании, — Мори понял меня практически без слов, — Чуя-кун и ухом бы не повел, если бы у него на глазах застрелили двух незнакомцев, молящих его выложить все как есть, чтобы их не убили.
Мне стоило огромных усилий сохранить лицо непроницаемым. Возможно, неистовым огнем горели глаза, но видеть их мог только Мори: он не сводил с меня цепкого взгляда. Я не знала, что и думать. Даже если его слова были уловкой – они могли оказаться недосказанной, но правдой. Внутри все переворачивалось от сомнений. Огай без труда выбил почву из-под ног, заставив барахтаться в домыслах и биться в истерике о воображаемые стены разума.
— Их бы убили и без того спектакля? — мой голос не дрогнул, лишь потерял краски.
— Да, — сердце пропустило удар. Было неприятно осознавать, что тебя одурачили таким жестоким образом, — предателям – собачья смерть.
Слово за словом и пазл постепенно начал складываться в полноценную картину. А я все не могла понять, почему Мори решил, что убийство товарищей Чуи сойдет ему с рук.
— Сигарету не одолжите? — я киваю в сторону кармана на его халате, в котором еще в палате рассмотрела пачку сигарет.
— Тебе нельзя.
— Серьёзно? Минздрав?
Огай усмехнулся, и заветная упаковка вместе с зажигалкой оказались у меня в руках. Я вытащила сразу две сигареты. То ли из-за возбуждения, то ли из-за чего-то другого, но я не смогла справиться с зажигалкой с первого раза, только с третьего. Я никогда не курила, но сейчас делала это так, будто курила всю сознательную жизнь. Первая затяжка на мгновение вскружила голову, но потом отпустило.
— Вы курите редкостную дрянь, — сообщила я ему, отдавая пачку, из которой он тут же вытащил сигарету и тоже закурил.
— Яд не должен быть приятным и приносить удовольствие.
— И поэтому вы курите дрянь
— Верно.
Мы сидели и курили, каждый думая о своем. Ветер путался в волосах, а солнце уже больше не грело: оно неприятно обжигало. Где-то на половине сигареты я стряхнула пепел на землю и решила первой нарушить молчание:
— Вы знаете, что произойдет, если дети из «Овец» пострадают. Давить на меня будет больше нечем.
— Ты ничего о них не знаешь, но упрямо продолжаешь их защищать, — сказал Мори и посмотрел мне в глаза, — они не заслуживают ни твоей жалости, ни верности Чуи-куна. Они решили убить своего защитника, который никогда бы не вонзил им нож в спину. Страх перед твоей силой – затуманил им разум. Они решили отблагодарить его и тебя исподтишка крысиным ядом под ребра. Если бы не капитан «Черных ящериц», ты бы сегодня не проснулся. Что ты на это скажешь, Юджин-кун?
Я посмотрела на кончик тлеющей сигареты, понимая, что одной мне мало. И правда, что можно на это ответить? Холодная ярость разливалась по телу с горьким привкусом разочарования. То, куда все шло, мне не нравилось. Ощущать себя обманутой и использованной – противно до кончиков волос. Чуя предан детям, которые его приютили, но был предан ими. Все-таки русский язык, действительно, самый великий в мире.
— Зачем вы говорите мне это сейчас?
— Правда – лучшее оружие, — Мори приподнял уголки губ, — к тому же теперь ты владеешь полной информацией, и жизнь «Овец» все еще в твоих руках. Ты можешь спасти их, вступив в мафию, отомстить им и вступить в мафию или же умереть вместе с ними прямо сейчас, отказав мне. Что выберешь?
— Вы и так знаете, что я отвечу, к чему этот цирк?
— Я хочу убедиться, что не ошибся в тебе.
— Отъебитесь от детей, — устало ответила я, достав из-за уха припрятанную сигарету и подожгла ее от почти докуренной, — что бы вы не говорили и не думали, просто отъебитесь от них и оставьте их в покое.
Если бы я подняла глаза на Огая, то увидела бы, как на его лице расцвела улыбка, отличная от всех предыдущих, — она была искренней. Но я не подняла на него глаза даже тогда, когда он на чистом русском произнес:
— Добро пожаловать в семью, Юджин-кун.
Я лишь отсалютовала сигаретой и удивилась, когда поняла, подняв глаза, что Мори спрятал свою сигарету за лавочку и смотрел сквозь меня, будто за спиной стоял какой-то монстр. Решив, что после всего мне уже ничего не страшно, я обернулась.
За спиной стояла Коё. Ее взгляд обещал медленную и мучительную смерть. Здраво рассудив, что терять мне уже, в общем-то, нечего, я демонстративно поднесла под острым взглядом лиловых глаз сигарету к губам и сделала глубокую затяжку.
Возможно, зря.
