Эффект рыжей бабочки

      — Как поживают наши партнеры в Киото?       — Превосходно, Мори-доно, — ответила Озаки.       Аромат легких цветочных духов приятно щекотал нос. На меня она даже не посмотрела.       — Мамашита-сан готов сотрудничать с вами.       — Я рад, что он оказался умным человеком, — Огай улыбнулся. — Одной проблемой меньше.       Японский мне давался с мучительным скрипом. Что ударения, что азы азбуки, что восприятие речи на слух, несмотря на стремительно пополняющийся словарный запас. Это не язык, а какое-то орудие изощренных пыток. И понять что-то кроме имен, места и вопросительной интонации сказанного предложения неимоверно трудно. Может, если бы они говорили помедленнее, то что-нибудь, возможно, и уловила, а так...       — Ай!       От удивления у меня приоткрылся рот: по голове прилетел неожиданный подзатыльник. Скурить сигарету я до конца не успела — благо, что чудом не подавилась ни ей, ни табачным дымом. Кончик сигареты медленно тлел, приближаясь к зажатому между пальцами фильтру. Прикосновение чужой ладони к затылку оказалось не столь болезненным, сколько обидным и возмутительным. Лет с десяти родители себе такого не позволяли, а тут какая-то девчонка, которой на вид не больше двадцати лет отроду, пускай у нее и руки по локоть в крови, — решила осчастливить меня им! Но, хоть в груди и росло в быстром темпе негодование, изо рта вырвалось только одно-единственное слово:       — Мадам?       В полном варианте эта фраза должна была прозвучать иначе: «Мадам, какого хрена?» Если бы забыла, конечно, где и с кем нахожусь, но так как проблем с памятью никогда не имела – мир услышал лишь безобидно-одинокое «мадам». Почему не мисс, мадемуазель и прочее? А черт его знает – бес попутал. И если бы хоть раз за столь долгое время пребывания в чужом теле я взглянула в зеркало, то непременно восхитилась бы подвижной мимикой Чуи, как медсестры и Озаки мгновение назад.       — Я еще слишком молода для такого обращения, Юджин-кун, — возмутилась Коё.       Распахнутый в нужный момент веер скрыл нижнюю часть лица своей хозяйки от посторонних глаз, пресекая любую возможность подсмотреть изгиб мягких губ. Удобно, что тут ещё сказать.       — И курить в не предназначенном для этого месте – запрещено, а курить в присутствии некурящей женщины, не спросив ее, – дурной тон, — отчитала меня как маленького ребёнка Озаки.       Я вовремя прикусила язык: чуть на выдохе не ляпнула о штрафе из зарплаты, еле сдержалась – и нахмурилась. А разве разговаривать на японском языке при человеке, который его не понимает, не дурной тон?       Быстрый взгляд на Мори, который лучился поистине детской невинностью, удивлял. Мы оба пропахли отвратительным табаком – юлить не имело смысла, но Огай все равно продолжил делать вид, что он не при делах. Что это не он минуту назад затягивался едким дымом, и не он поделился со мной сигаретами. Долго гадать на кофейной гуще откуда взялась у Осаму вся его хваленая театральщина не пришлось – достаточно посмотреть на Мори. Мальчишка, словно примерный ученик, впитал все жесты и повадки своего учителя.       — Прошу меня простить, — я не раскаивалась за свой проступок, и Озаки, мне показалось, это поняла. — Так, — я вновь повернулась к ней, — как мне к вам обращаться?       — Я Озаки Коё, — представила девушка, и легким движением руки веер вернулся в исходное положение, — надеюсь, что мы с тобой поладим.       — Взаимно, Коё-сан, — поклон – улыбка тронула губы: свеж еще в памяти электрический стул.       Озаки не менее опасна, чем Мори. Красивых женщин не назначают руководителями пыточных отделов. Нельзя было обманываться привлекательной внешностью и мелодичным голосом. Обхитрить всех не получится, а вот просто выжить можно попытаться. Если только это пресловутое выживание не будет идти вразрез с моей совестью.       Почему все так сложно?       Тлеющая сигарета обожгла кончики пальцев. Больно. Ее нужно было срочно об что-то потушить.       — И называйте меня Чуей, — добавила я, смотря в светлые глаза Коё. — И пусть прошлое останется в прошлом.       Уголок моих губ слабо дернулся, так и не оформившись в полноценную улыбку. Ее желание угодить мне понятно, но.... всегда есть это самое «но».       — Договорились, Чуя-кун.       Я отвернулась от девушки и затушила окурок о металл мусорной урны, стоявшей у лавочки, на которой сидел Огай. Чувства, переполняющие меня, с трудом поддавались контролю. Дерзость просачивалась сквозь нейтральные фразы, жесты и даже вежливость. Многое можно было сказать мягче, тактичнее, изобразить иначе. Балансировать на острие ножа оказалось сложнее, чем думалось в самом начале. За двенадцать лет я успела забыть, что пятнадцать – трудный возраст. А приобретенный темперамент был похож на пороховую бочку, которая, брось искру, тотчас взорвется. Если любить, то пылко, отдавая себя без остатка. Если ненавидеть, то с яростью, всей душой. Если дружить, то до гроба. Чую бросало из крайности в крайность, и меня это не устраивало. Пересели сознание взрослого человека в котенка – со временем он сам станет котенком. И от этого мне не по себе: что я теперь не совсем я, что никогда собой уже не стану.       Утешало лишь то, что одним прекрасным днем я не проснулась в теле младенца. Это был бы конец.       Казалось бы – со дня попадания прошло уже больше двух недель, но свыкнуться с новым телом и чужими эмоциями у меня, сколько бы не пыталась, все никак не получалось. В конце концов с людьми, которые решили поменять пол, годами работают психологи, помогая адаптироваться в обществе в новой для себя гендерной роли. А мне вот никто не поможет. И комплимент «женщина, а у тебя, оказывается, есть яйца», однажды брошенный моим хорошим знакомым спелеологом за смелость, когда я согласилась с ним на спуск в пещеру, совсем не одно и то же, когда эти самые яйца не фигура речи. Транс поневоле – это большая и не просветная жопа, а не анекдот в стиле «валите и трахайте парней и баб, если член вдруг нарисовался между ваших ног».       Блядство!       Пора бы уже перестать бояться и наконец посмотреть правде в лицо, а не избегать зеркал, словно дикое пламя. Посмотреть на себя и смириться с тем, что из отражения на меня, возможно, до конца жизни будет смотреть Накахара Чуя.       — Коё-кун будет твоим наставником, — заговорил Огай после долгого молчания, — с сегодняшнего дня ты в полном ее распоряжении. Она будет вправе сделать с тобой все, что посчитает нужным.       — А почему «кун»? — неудержавшись, спросила я. — Разве этот суффикс не используется только по отношению к парням и мужчинам равного положения?       Мягкий смех Коё и улыбка на лице Мори красноречиво сообщили мне, что я сказала какую-то глупость. Причем такую, какую с серьезным видом говорят маленькие дети, свято уверенные в своей правоте. Стало немного стыдно, что я пролистала параграф на эту тему, посчитав себя довольно грамотной в этой области. Вот же дьявол.       — Ты перенял эстафету у Элизы-тян? — поинтересовался Огай, разгладив складки на халате. — Теперь настал черед вопросов «а правда, что в Японии»?       Я прищурилась. Да он издевается! Так, стоп. А куда Мори дел сигарету?       — Суффикс «кун» может быть использован и в обращении к женщине, если суффикс «тян» неуместен, — сжалилась надо мной Коё, положив руки мне на плечи, содрогнувшиеся от неожиданного прикосновения.       Озаки только что заново открыла для меня Америку. Все время считала, что суффиксы «тян» и «кун» обозначают отличие по половому признаку. Я уже говорила, что ненавижу японский?       — То есть, — начала я, — суффикс «тян» можно применить и к мужчине?       — Только если вы довольно близки, — пояснил Мори, — если ты, конечно, понимаешь, о чем я.       Глаза закатились сами собой. Кто бы знал, как я не хочу вновь открывать учебник по японскому и англо-японский словарь в придачу. Безумно не хватало интернета и пресловутого «окей, гугл». Кто бы знал, как мне осточертела больница, и как сильно я хочу домой.       — Чуя, — обратилась ко мне Озаки, присев передо мной на колени. Ее глаза поймали мои, — я понимаю, что ты потерял память и почти ничего не помнишь, что тебе тяжело, но...       Вот ни черта не понимаю. Я смотрела на девушку в цветочном кимоно и недоумевала. В ее глазах я была лишь ребенком, хлебнувшим в свое время не одну стопку желчи и горечи. Поломанным, но все еще живым маленьким человеком, отчаянно нуждавшимся в помощи, как когда-то она сама. Всего-то и нужно было вглядеться в малиновые глаза, чтобы это понять. Ей никто ничего не приказывал. Коё вызвалась сама, и Огай ей ничего обо мне, Жене, не рассказал, кроме ласкового прозвища, якобы подаренным когда-то давно товарищами из «Овец». Вот откуда взялось это «Юджин-кун» из ее уст.       — Но?       — Но воспоминания, как и знание языка, как и многое другое – все это сокрыто вот здесь, — Озаки дотронулась кончиком веера до моего виска, — ты знаешь японский, но не помнишь, как учил его. И родной английский не помогает тебе вспомнить, лишь мешает, когда ты цепляешься за него, как за спасательный круг. Поэтому ты не стараешься, схватившись за то, что помнишь. Именно поэтому тебе сейчас так трудно.       Если бы все было так однозначно и просто, то все было бы в сто крат проще.       — Табу на английский?       Во рту почувствовался привкус крови – я невольно прикусила щеку. Япона мама, пожалуйста, только не это! За спиной незаметно скрестила пальцы. Пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста!       Коё улыбнулась:       — Это для твоего же блага.       Она ведь знает, что благими намерениями выстлана дорого в ад? Знает ведь, правда?

********

      Все сговорились: Мори, Элиза, Коё и нанятые Озаки репетиторы по школьным предметам. Даже милые сердцу медсестры не велись на щенячьи глаза, когда мы друг друга не понимали от слова совсем. У них, видите ли, приказ. Злые мафиози выбросили меня из лодки в реку, мол, жить захочешь – научишься плавать. Ни слова по-английски – только по-японски, только хардкор.       Когда всю англоязычную литературу заменили на местную, глаза буквально стояли на мокром месте. Это был удар ниже пояса: без словаря ничего не прочесть, а с ним читать пропадало всякое желание. Это же чистой воды насилие над личностью! Поэтому единственное, что заставляло меня продолжать грызть гранит японской словесности, это Дазай. Он не из того типа людей, которые упустят возможность поиздеваться над ближним своим и переврать переводимые фразы. Попадать в неприятности из-за подобных выходок Осаму не желала – прогресс не заставил себя долго ждать.       Пожалуй, радовали меня только периодические прогулки на костылях по больнице и игры со «смутной печалью». Почему игры? Да потому что поднимать принесенные фрукты в воздух, выстраивать их подобно планетам солнечной системы и пытаться заставить их двигаться по эллипсу и разным орбитам вокруг апельсина-солнца – это весело, очень увлекательно и по-настоящему невероятно!       Мои руки способны не только крушить и ломать, но и создавать нечто потрясающее, поистине невозможное! От восторга трепетало сердце, и блестели глаза, а дыхание замирало от восхищения. Магия вне стен Хогвартса, чистое волшебство!       Управление гравитацией – не совсем верное определение способности Чуи. Тут все намного и сложнее, и проще одновременно. Смутная печаль не ограничена изменением массы объектов и притяжением тел друг к другу при помощи прикосновения. Она больше, чем формула всемирного тяготения, иначе Накахара попросту бы не смог ни разносить в мелкую крошку бетонные стены, ни чьи-либо кости, оставаясь целым и невредимым. Он не смог бы так быстро двигаться, высоко прыгать, ходить по потолку, придавать предметам невероятное ускорение и останавливать летящие с огромной скоростью пули. Смутная печаль – многогранная классическая механика, основанная на законах Ньютона.       Захочешь стать центром маленькой системы – измени вокруг себя гравитационное поле. Взбредет мысль встать на потолок – измени вектор силы тяжести. Хочется приключений на пятую точку – обнули свой вес и посмотри, что будет. Если вдруг захочется поменять массу тела при постоянном объеме – будь готов к кусочку туалетной бумаги из стали. Хочешь сделать кому-то больно – усиль прикладываемую к негодяю силу. Чтобы остановить пулю – погаси ее импульс. А если нужно отправить пулю обидчику, то погаси ее импульс, в доли секунды поменяй направление движения, изменив вектор прикладываемой силы, и отправь подарок обратно.       Другое дело – Порча, принцип действия которой описывается общей теорией относительности Эйнштейна, а в частном еще не разработанной квантовой теорией гравитации. Черные дыры, аномалии пространства и времени, гравитационное сжатие – все из одной и той же оперы.       При создании способности для Чуи авторы явно не подумали, насколько опасный и сильный дар они ему подарили. А когда поняли, то вручили ему в руки стоп-кран в виде Порчи, неподдающейся контролю. Но вопреки стараниям Накахара менее слабым от этого не стал. И тогда Асагири и компания решили уравновесить силу Чуи излишней самоуверенностью и редким появлением мафиози на страницах манги. Если бы за Тигром послали не Акутагаву, а Накахару, то мафия получила бы свои семь миллиардов йен, и никакой душераздирающей истории становления несчастного сироты, которого вышвырнули из приюта, не приключилось бы.       «Если бы та кобы – во рту б выросли грибы...» — от усердия я чуть не прикусила язык: красное яблоко, играющее роль Марса, наконец-таки заняло свою орбиту и завращалось вокруг восхитительно пахнущего солнца.       Красота! Целую вечность можно смотреть всего на несколько вещей: на огонь, на воду, на работающего в поте лица человека и на вращающиеся вокруг апельсина мандарины с яблоками.       Кто молодец? Я – молодец!       Высшим пилотажем моего фруктово-астрономического искусства станет не столько вращение всех планет вокруг звезды, сколько их вращение вокруг своей оси и вращение вокруг них леденцов-спутников. А пока мой лимит – контроль лишь над пятью предметами одновременно, но я не отчаивалась. Поскольку предела совершенству нет, то в данную минуту я, прикусив от напряжения нижнюю губу, пыталась включить в апельсиновую систему гранат в роли Юпитера.       Наблюдая за моими потугами, Коё хмурилась, замечая, что я слишком напрягаюсь и много думаю, применяя способность. Отчего легко теряю концентрацию, если меня что-либо потревожит. Например, темное пятно, тихой сапой проскользнувшее в палату.       — Перевязочная в другом месте, Дазай, — гранат чуть не рухнул на кровать, но я среагировала мгновенно, удержав его на плаву.       — У тебя такое забавное лицо, — Осаму прикрыл за собой дверь и облокотился об нее, — словно ты умеешь думать, — тихий смешок, а потом приторно сладко добавил, — но мы-то оба знаем, что это не т-а-а-а-к.       Этому ребенку плевать на правила. Он знает английский лучше, чем я японский. И так ему проще издеваться надо мной, задирая. А мне послать его крепким словцом к черту.       — Насмотрелся? — спросила я, пытаясь сохранить хрупкое равновесие в своей апельсиновой системе.       — На что?       — Как на что?       Я как-то слишком резко повернулась к Дазаю, что все мои старания удержать фрукты в воздухе накрылись медным тазом. Яблоки, апельсин, мандарины вместе с гранатом с глухим стуком упали на кровать, а зеленое яблоко-Земля и вовсе скатилось с постели и покатилось прямо к ногам стоявшего у двери подростка. Я цыкнула от досады, когда Осаму нагнулся за ним, чтобы подобрать: — на дело рук своих. Ты был так обижен на Чую из-за сломанной кисти и нескольких треснутых ребер, что несколько перестарался, отыгрываясь на нем в том подвале. — И как, тебе стало легче? — спросила я и посмотрела Дазаю прямо в глаза.       После пыток я видела его всего лишь два раза. Первый – в холле у регистратуры, когда к нему в объятия бросилась Элиза, а второй – сейчас.       — Что я вижу? — Дазай выпрямился и подбросил единственное оставшееся у меня зеленое яблоко вверх, — Кажется, — Осаму поймал фрукт, — это проблеск интеллекта! Он такой яркий, что слепит глаза! — мальчишка напоказ зажмурился, а потом прикрыл глаза рукой. — Не могу на тебя смотреть: слишком ослепительно!       На этот театр одного актера я закрыла глаза: меня волновало совсем не это.       — Яблоко верни, дурень.       Дазай приоткрыл один глаз, бросив в мою сторону неоднозначный взгляд. На его губах нарисовалась шкодливая улыбка.       — Попробуй отними, Ж-е-е-н-я!       И этот засранец вонзил свои зубы в мою собственность! Сок стекал по его губам, пачкая подбородок. Осаму выглядел так, словно словил девяти миллиметровую пулю в висок и не мог поверить своему счастью. Карие глаза довольно щурились, а я с тоской смотрела как исчезает в чужом желудке моя прелесть. Я обязательно за нее отомщу, вот увидите!       — Это мое яблоко!       — Фто упфало, фо пропфало, — бросил в ответ Дазай, не дожевав откусанный кусочек до конца.       Мальчишка сверкал как только что начищенная ртутью серебряная монета и был неимоверно доволен собой и своей выходкой.       — Ты об этом еще пожалеешь...       — Боюсь-боюсь, — пролепетал Осаму, вытаращив на меня свои глазищи. — Почему все маленькие псины такие злые и агрессивные?       Взгляд упал на гранат, покоившийся у моей ноги, а потом на попутавшего берега Дазая. Осаму мгновенно уловил ход моих мыслей и тут же поднял руки вверх, сдаваясь:       — Я пришел с миром!       — С миром, ага, — я хмыкнула, — скорее за сломанной челюстью и выбитыми зубами.       — Как ты поняла?       — Поняла что?       — Проблеск твоего интеллекта оказался лишь временной оптической иллюзией, — скуксился Дазай, а сколько разочарования плескалось в карих глазах!       Я лишь покачала головой: на идиотов не обижаются.       — Когда я скинула тебя с кровати, на твоем лице промелькнула болезненная гримаса, и рука непроизвольно прильнула к ребрам. Ты проверял их целостность. И смотрел ты на меня так, как смотрят нашкодившие коты, получившие тапком под зад: зло и обиженно, — начала говорить я и вскрыла брюхо солнцу-апельсину и собралась освежевать его живьем, — когда со мной говорил Мори-сан, ты периодически массировал правую кисть и кидал в мою сторону такие же обиженные взгляды.... А как распинался-то передо мной! Твою мать!       Апельсиновый сок брызнул в глаз.       — Так что у тебя явно были к Чуе личные счёты, Дазай.       В несколько широких шагов Осаму преодолел разделявшее его и кровать расстояние и плюхнулся на нее, сдвинув с места гранат. Протерев рукой глаз, я вернулась к чистке капризного фрукта.       — А может и не показался мне тот яркий отблеск.       По интонации голоса я поняла, что Дазай улыбался.       — А сейчас я на кого похож?       И этот человек, смотрящий на меня с поистине детским любопытством, скоро станет самым молодым Исполнителем? Я вздохнула и посмотрела в карамель чужих глаз.       — Похож на пятилетку в розовом сарафане и с бантами на голове, которая поймала муху. Сначала она оторвала ей лапки – жужжит мушка; потом оторвала крылышки – она все еще жужжит; оторвала ей голову – не жужжит мушка. А потом она, широко улыбнувшись, выпустила муху со словами: «Лети, мушка, я не живодер!»       — Хей! — возмутился Осаму, скрестив руки на груди. — Я – не живодер. Я выполнял приказ!       — Не оправдывайся, — я закинула апельсиновую дольку в рот.       Боже, какое вкусное солнышко попалось!       Дазай насупился и отвернулся от меня. На краткий миг стена показалась ему намного интереснее, чем я. Но только на краткий миг.       — Если бы у меня был апельсин – я бы с тобой поделился.       Я чуть не подавилась не дожеванной долькой от такой наглости. Мне заботливо постучали по спине, чтобы откашлялась. В другой ситуации я бы посмеялась от души: Ералаш отдыхает – но в этой...       — Ты охренел? — Осаму хлопнул глазами. — Ты Землю сожрал, идиот!       Мгновение – раздался оглушительный взрыв, и пол под нами рассыпался.       Кровать опасно накренилась...