Мэтт в кошачьих ушках

***

      Утро. Солнце своими яркими лучами так и рвалось сквозь серые жалюзи спальни разбудить комочек лежащий под одеялом, видны были только чёрные волосы, но даже сквозь тяжёлое и мягкое одеяло проникали лучи утреннего солнечного света, хотя, скорее всего уже дня.       Когда Мэтт всё-таки проснулся, с ним проснулся и его бубенчик на ошейнике, который разбудил в голове воспоминания о прошлом дне. О том, как Дилан надел на него ушки, ошейник, просил называть его «Дилан-семпай», грозил плётками. Барабанщик вернулся под одеяло, в тщетных попытках заснуть снова, в надежде проснуться дома, что это всё, что было вчера, было лишь затянувшимся сном. Дверь тихо-тихо открылась… Ну, настолько тихо, насколько может Дилан, точнее говоря, душераздирающе громко: — Вставай, Мурка.       Бьюсека уже взбесило присутствие Альвареза, а он смеет называть его… «Муркой»?! — Да пошёл ты нахуй! — прокричал барабанщик, кидая в владельца тканевой маски тяжёлую подушку. Кинул он её так, что перья разлетались, скорее из-за того, что она была дырявая, как и почти всё в доме мексиканца.       «Котейка» становился не просто комочком под одеялом, а очень озлобленным комочком. — Эй, ну не говори ты так со мной. Что я тебе плохого сделал? — наступила длинная пауза, мексиканец выжидал, когда же его «котик» ответит ему, но «кот» только сильнее теснился в комочек, игнорируя своего «хозяина», казалось, что эта немного жуткая пауза, прерываемая лишь тихими шубуршаниями одеяла, никогда не кончится, но вот она прервалась громким: — Кстати, я тебе вот завтрак сделал, сейчас принесу. — Дилан отошёл на кухню за подносом, шумные шаги удалялись по лестнице вниз. Мэтт понял, что его «владелец» окончательно ушёл, поэтому решил вылезть из окна, просто так взять и убежать. И за стеклом было так… До невозможности красиво: листья деревьев заливались зелёно-салатовыми оттенками, солнце освещало даже самые тёмные места, как будто ничего не могло укрыться от света, будто темноты и ночи вообще не существует. Вернувшись, мексиканец, пользуясь моментом бесшумно поставил поднос и подошёл к Бьюсеку, прижав его к себе. — Что ты делаешь?! — заорал барабанщик, пытаясь выбраться из железной хватки мексиканца, тот лишь спокойно вставил в рот Мэтта два пальца. — Тсссс, тихо, мой котик, тихо. Я же тебя предупреждал.        Мэтт мог лишь отводить глаза, осматривая комнату в надежде на то, что он найдёт то, что поможет ему. Пальцы погружались только глубже, мешаю Бьюсеку дышать, он понял что задыхается, готов был уже уйти на тот свет, лишь бы не быть «питомцем». Дилан не захотел убивать своего друга, поэтому вытащил пальцы. Заметив этот взгляд ненависти, отчаяния, понимания того, что Мэтту уже не спастись от Альвареза, такой пустой взгляд, который как бы говорит: «Ну давай, убей меня, мори меня голодом, только убей меня, я готов».       Мексиканец решил подать обладателю двуликой маски поднос с едой, чтобы тот успокоился и чтобы ему в голову не приходили такие мысли. так как в этот момент у Бьюсека предательски заурчал живот, требуя пищи. Ибо из-за голода появляются очень странные мыслишки. На завтрак было какао и шоколадные вафельки. Мэтт накинулся на еду, его голубые глаза горели, а Дилан гладил его по голове, Мэттью и не был против, ему не было до этого дела. Дил отошёл, взял с дубовой тумбочки около большой белой мягкой кровати ободок с кошачьими ушками и надел его на Мэтти. Тот оторвался от еды и тихо произнёс: — Э-э-э-э-й, не надо, сними их. — Я твой хозяин, я могу делать то, что захочу. — А какого чёрта я теперь не человек, а твой раб? Это как бы ущемление моего права на свободное существование. — Потому что я — твой хозяин. Я так захотел. — Это не является объяснение... — Да мне срать. - прервал Дил.       Барабанщик поставил чашку с выпитым какао на поднос, а вафельку оставил у себя во рту. Он пытался снять с себя ободок, но ушки просто напросто запутались в его тёмных волосах. Дилан сел напротив Мэттью и начал есть вафельку, которая была у «кота во рту» с противоположной стороны. Дил прижал его к стене, жадно поедая его вафлю. Естественно, это же шоколадная вафелька.       Далее последовал глубокий поцелуй. «Котейка» был в диком шоке, «хозяин» так нежно целовал его, не пытаясь навредить ему, не то, что было вчера. Их языки находились в диком танце, который прерывался пару раз, лишь на пару миллисекунд, только для того, чтобы набрать побольше воздуха, чтобы этот поцелуй не прекращался. Губы у Мэтта были немного шершавые, но очень мягкие и приятные. Язык Альвареза исследовал каждый квадратный сантиметр полости рта Бьюсека. Тот очень громко стонал, сильно краснея, отводя свои голубые, как его ориентация как чистый небосвод летом глаза. Такие глубокие, такие мечтательные, такие задумчивые… Такие прекрасные и такие глаза, которые казались такими недостижимыми.       Мексиканец мечтал смотреть только в глаза «Кучерявой принцессе», хотел видеть только их горящими от счастья, как сегодня, когда «котик» накинулся на еду, как мой кот накидывается на крабовые палочки.