***
Лане впервые за все время приснился другой сон. Белая пустота, и сама Лана словно подвешена, как осужденный с петлей на шее. Вспыхивали рядом какие-то картинки, столь мимолетные, что она не могла их разглядеть, столь важные, что каждую она готова была оплакать, как родную бабушку. И Лана готова была поклясться, что среди этих картинок был волк. Наутро она впервые за все время могла сказать точно, что знает, где находится и что с ней. В кухне она нашла мать с заплаканными глазами. Рядом сидел невозмутимый отец. У порога копошился старый пес, которого в дом обычно не пускали. — Здравствуй, мама, — сказала Лана как ни в чем не бывало и прошла к столу. — Я голодна. Мать молча отрезала ломоть хлеба, налила молока и передала дочери. — Вы отведете меня к Щиту? Там меня ждут. — Лана почему-то была уверена, что теперь волк явится. — Я все равно сбегу, можешь молчать. Мать кивнула. Широко раскрытыми глазами недоверчиво оглядывала дочь, будто призрака. Отец только покосился на Лану, поджал губы и вышел прочь. Верно, на работы в поле. — Мама, сколько времени я лежала? — вдруг спросила Лана. Ей, впрочем, стало действительно интересно. — Почти год… — прошептала мать и отвернулась. — Думаю, ты сама дойдешь до Щита. Не знаю, что ты там ищешь, но… Она не договорила. Хлопнувшая входная дверь перебила ее. Лане было неинтересно выслушивать размышления и наставления, и даже такой внушительный срок как год не слишком ее впечатлил. Она бы и двум годам не удивилась. Люди на улицах оборачивались на нее и перешептывались. Видно, все уже знали, что она не двигалась целый год. Сама она лишь немного поразмышляла, почему все еще может ходить и ездить, как прежде, но сочла, что раз уж за волком стоит некая сила, то она вполне могла помочь и с этим. В этот раз Щит стал прозрачным. В этот раз волк пришел. В этот раз Лана заплакала уже от радости. Словно старый друг вернулся. Все встало на свои места, как и было должно — зубы, летучая собака, белая пыль и свет. Вернее, горы, волк, снег и сияние. Видение испарилось из памяти, как и раньше, оставив лишь пару слов — скала и озеро. Клык и большая лужа. В душе Ланы снова царило умиротворение, как и раньше. Шерсть у волка была мягкая. С тех пор не проходило и недели, чтобы Лана не касалась Щита. Волк неизменно приходил, видение неизменно исчезало, гармония неизменно воцарялась. Разве что не всегда приходили новые слова. Сама Лана все больше времени проводила в мечтах и размышлениях. Все новое в ее воображении перемешивалось, скрещивалось в совершенно безумных, как ей казалось, пейзажах, но они вместе с тем были такими восхитительными, что в них хотелось верить. И еще — увидеть вживую. Больше всего на свете Лана мечтала выбраться за Щит. Друзья говорили ей, что она их совсем позабыла. Что она стала более отстраненной, какой-то едва ли не отщепенкой. За глаза ее дразнили «странной» и «чудачкой» даже больше, чем после россказней о волке. Когда она вспоминала о тех наивных вопросах, ей становилось безумно стыдно, и она обещала себе никогда больше не говорить кому-либо о мире за Щитом. Для похода в конюшни она подгадывала время, когда Трика там не было. В семье тоже царил разлад. Основной причиной для ссор стали слишком частые уходы Ланы к Щиту. Мать понимала после годовой комы, что дочери это необходимо, но в голове ее не укладывалось, что та могла забывать обо всем и бегать едва ли не каждый день. Мать регулярно напоминала Лане о работе по дому. Лана в ответ только огрызалась, хватала подаренный ей кем-то на пятнадцатилетие кинжал и убегала в конюшни. Иногда Лана смотрела на свой кинжал и не понимала религию. Почему насилие запрещено, а оружие разрешено не то, что использовать — дарить? Почему им давали уроки боя? Почему частенько после уроков к ней подходил паренек и предлагал поучить ее приемам, а это никем не осуждалось? Лана надеялась, что мир за Щитом будет более разумным. Сама она находила только одно объяснение. Взрослые понимали, что безгреховный мир невозможен, и опасные люди будут всегда — защищаться от них необходимо. Но иногда Лана все же хотела рая. Лане едва минуло шестнадцать, когда ее отец внезапно умер от какой-то скоротечной болезни. Он день за днем таял на глазах, а в одну из ночей скончался — страшно и молчаливо. Но страшно Лане было не потому, что отец жутко выглядел. Лане было страшно, потому что ни капли не жалела его. Лана боялась саму себя. В день похорон она окончательно разругалась с матерью. Были крики, много битой посуды. И сам скандал в глазах Ланы походил на глиняные черепки на полу, остатки их семьи. Мать считала Лану безжалостной тварью. Лана молчала и думала, что так оно и есть. Лана мечтала уйти из дома и поселиться возле Щита. К семнадцати годам Лана окончательно стала изгоем. Стоило ей пройти по улице, как все вокруг начинали перешептываться, а по вечерам бежали исповедаться — сплетничать нельзя. Она как-то раз подслушала пару таких разговоров и только безразлично скривилась. Ее прозвали дьяволом. Монстром. Чуть ли не убийцей. Поговаривали, что она и возвела Щит. Что она пришла уничтожить всех людей за их грехи. Самые рьяные верующие молились, чтобы она их не тронула. Да что они все понимали… Когда она ходила по песку, под ее ногами скрипел снег. Лана не выдержала всего этого в конце концов. В одну из ночей она собрала свои вещи и сбежала из дома матери к Щиту, где наспех поставила палатку и расстелила простынь. Здесь и осталась жить. Лана понимала, что так только сильнее отделяет себя от всех, но в последнее время люди ее совсем не трогали. Изредка она выбиралась за едой, и продавцы молча давали ей все, что она ни попросит. Лана начинала думать, что титул дьявола имеет свои плюсы. Она все чаще прикасалась к Щиту — сначала каждый день, потом — утром и вечером, и дошло до того, что едва ли не каждый час она ощущала острую потребность снова увидеть зубы и белую пыль. Волк приходил теперь далеко не каждый раз, но она не расстраивалась. Она сидела как завороженная перед Щитом и смотрела на неизведанный мир. Болезненная потребность видеть его чуть ли не каждую секунду вынуждала ее касаться Щита каждый раз, как он снова обретал краски. Лану навестили только один раз за все время, что она жила в палатке. Пришел Трик. Он еще помнил, как четыре года назад она рассказала ему о летучей собаке и зубах, и все это время хотел узнать, что с ней стало. Но всякий раз она избегала его. И теперь, когда Трик пришел, Лана попросту огрызнулась на него — почти как волк. Сказала «уходи», но сквозь это звучал звериный рык. И Трик сбежал, не оглядываясь. Лана не помнила, когда в последний раз говорила вслух. Никто из горожан не осмеливался приветствовать ее, пусть и жестом, никто не осмеливался перечить ей или требовать плату за еду — молча смотрели, как она забирает, что хочет; если она шла по улице, то к ней не приближались, будто она больна чем-то заразным; даже за ее спиной не решались говорить о ней и делали вид, что ее вовсе нет. Ни один горожанин не смог бы объяснить, что именно в ней пугало — звериная походка, ставшие вертикальными зрачки или же смутно видневшийся рядом призрак волка. Может, она сама испускала страх. Но если бы этого самого горожанина спросили, приблизится он к ней или умрет, то он бы, вероятно, выбрал смерть. Чтобы следить за датами, Лана забрала у кого-то в городе календарь и однажды обнаружила, что до ее совершеннолетия — то есть до восемнадцати — оставалась несколько дней. Она удивилась, что вообще помнила такие мелочи. Мирная жизнь понемногу затиралась, будто размытая водой — Лана с трудом смогла бы назвать имя своей матери. Когда ее навестил Трик, она едва-едва узнала его, и только потому, что когда-то рассказала ему о своих видениях. Исчезало все, что не было связано со Щитом. В тот день она не ожидала ничего нового, но пришедший волк — Лана уже смирилась, что не узнает его имени — внезапно приказал ей положить ладонь на поверхность Щита. Она вспомнила, как раньше подобным манером пыталась проникнуть за преграду, и грустно вздохнула. Щит никогда не пускал ее, и большого смысла в приказе она не видела. Если бы это была просьба, Лана вовсе ничего бы не сделала. Ладонь аккуратно легла на гладкий купол, уже успевший потерять прозрачность. Лана прижала ее сильнее и простояла так с минуту, все сильнее ощущая себя идиоткой, и уже собиралась сказать волку все, что о нем думает — кстати, а куда он делся? — как вдруг произошла самая неожиданная вещь на свете. Поверхность чуть-чуть прогнулась. Лана вскрикнула, когда поняла это, и Щит задрожал, а через миг отбросил ее от себя. Лана снова подошла и протянула руку, но вновь появившийся волк мягко оттолкнул ладонь носом. Видно, сейчас Щит еще не готов поддаться совсем. И все же Лана до конца дня не могла смотреть на свои руки без удивления. Какая сила в них заключена, если они способны на такое? И откуда? Но главное — у нее появилась надежда сбежать. Вся эта глупая ситуация больше походила на войну против всех, и Лане чертовски не нравилось так жить. Но люди отталкивали ее еще больше. Каждый день Лана снова и снова пыталась пробить Щит, но безуспешно — он прогибался, но не ломался. Волк больше не приходил, и она начала подозревать, что пока он не появится, дело с мертвой точки не сдвинется. Оставалось только мечтать и ждать. Да еще изредка ходить на рынок, брать еды, хотя она и ненавидела такое занятия. Люди смотрели на нее, как на воплощение чистого зла, дьявола, готового по меньшей мере вырезать всех, кто посмеет с ним заговорить. Впрочем, ей не очень-то хотелось с ними говорить. Молчание ее вполне устраивало. Волк снова навестил ее перед восемнадцатилетием, как раз перед очередной попыткой прорвать Щит. Лана покосилась на волка и взглядом спросила — стоит продолжать попытку? И тот кивнул. Ей показалось, что в его глазах мелькнула смешинка, но волк оставался серьезен. А уж она-то хорошо его узнала за последние несколько лет. Лана сильнее вдавила ладонь в Щит и почувствовала, как тот начал поддаваться — на вид он будто просто прогнулся, как и раньше, но она чувствовала, что в этот раз все иначе. Она усилила напор. Щит пошел мелкими трещинами и начал пульсировать. Ногти впились в поверхность, кроша ее и будто соскребая стружку; по лицу Ланы тек пот. Ноги заскользили. Через бесконечно длинное мгновение ладонь вдруг провалилась в пустоту и начала беспомощно хватать холодный воздух, полный белой пыли, крючьями пальцев. «Получилось», — ошеломленно подумала Лана. Напряжение мигом спало, и ее охватила безудержная радость. — Не может быть… — прошептала она хриплым голосом несколько секунд спустя. Ей показалось, что она разучилась говорить вообще. Воздух по ту сторону обжигал, и в этот раз Щит не стал прозрачным, но Лану это не волновало. В Щите пролом, вот, что важно! Она убежит! В этом не было никаких сомнений. И кого интересует, что там за сила в ее руках, когда можно наконец-то свалить из этого дрянного места?! Лана начала бешено расширять дыру, отламывая все новые и новые куски поверхности. Она уже почти поверила, что уйдет прямо сейчас и захохотала, не в силах себя сдержать — такое мощное счастье накрыло ее, какого она не ощущала за всю свою жизнь. И вдруг поняла, что уже несколько минут отверстие не увеличивается. Щит сам собой зарастал. Волк снова мягко толкнул ее носом, но в этот раз Лана не стала принимать поражение. Злобно рыкнув, она отломила еще часть купола. Побежали новые трещины и тут же затянулись. Увидев это, Лана отчаянно взвыла — она начала осознавать, что сегодня не уйдет, и упала на колени. Волк опустился рядом и посмотрел на нее. Лана молча прижалась к теплой шерсти и невольно хихикнула, когда горячее дыхание защекотало ее, а потом поняла. Завтра все получится. И потому Лана уже почти спокойно глядела, как Щит зализывает раны. Осталась только та небольшая дырка, что изначально возникла от ее ладони, и оттуда подул ледяной ветер, взъерошив отросшие спутанные волосы Ланы. Она мимоходом подумала, что их белый цвет отлично подойдет местности по ту сторону. В это же мгновение ее осенило. Как она выживет там без теплой одежды? И взять-то негде — внутри Щита никогда не знали, что такое снег, метель и даже обыкновенный дождь, все это показали ей видения. Все-таки она решилась в последний раз в своей жизни сходить в город и поискать хотя бы что-нибудь. Пусть даже для более удобной ходьбы. Ее рубаха, конечно, тоже ничего, но полы чересчур длинные. Да и вообще — раньше ей уже помогала какая-то сила, сразу дав возможность двигаться, так и о холоде может она позаботиться. А может, это сила самой Ланы… Лана не знала, что и думать на этот счет, но надеялась, что за Щитом найдет все ответы. В этот раз она шла через город надменно, всем своим видом показывая, как презирает этих людей и как рада, что скоро ее здесь не будет. Она сообразила, что ей все равно ничего не будет — как же, грешить нельзя! — и почувствовала еще большую уверенность в себе. Люди провожали ее теперь больше злобными взглядами, чем испуганным. Самыми теплыми вещами на рынке оказались кожаные куртка и штаны, да еще пара сапог. Недолго думая, Лана забрала их и с полными руками отправилась домой — как же быстро она привыкла называть свою палатку домом! Напряжение вокруг нее все возрастало, и под конец пути она начала неуверенно ежиться. Один из встреченных ею мужчин сплюнул ей под ноги, нагло посмотрел в глаза — мол, ну и что ты мне сделаешь? — и упер руки в бока, не давая пройти. Лана перехватила куль с одеждой в левую руку, правой достала кинжал и наугад полоснула им мужчину. Тот зажал рану ладонью и побежал в проулок — видно, не ожидал такого. Лана ускорила шаг. Не хватало еще попасть в передрягу накануне побега! У палатки уже стало ощутимо холоднее, и Лана сразу же переоделась в обновки. Куртка и штаны сидели идеально, а вот сапоги показались маленькими, и она только понадеялась, что чуть погодя они окажутся впору, иначе она рисковала постоянно натирать мозоли. Впрочем, даже мозоли казались ей лучшим выбором, чем возвращение туда, к озлобленным людям. Без всяких задних мыслей она легла спать — было уже поздно.Дьявол
15 апреля 2018 г. в 19:00
Дома, как и ожидалось, ей закатили невероятный скандал — небо уже начало темнеть, и Лана, конечно же, опоздала. Но она словно не слышала слов матери и не чувствовала ничего. Перед ее глазами застыло жгучее сияние, а под ногами лежал скрипучий снег. Шумели крылья волка, а вдалеке, даже сквозь свет, виднелись горы.
Но уже на следующий день Лана ощутила стыд за свое поведение и немедленно извинилась перед родителями. Она только не смогла ответить, из-за чего все произошло так. Лана смутно подозревала, что все дело в тех самых видениях, но как она могла судить, если помнила из них только четыре слова? И все же ее простили. Их религия гласила, что нужно прощать и понимать, а ошибки исправлять, потому вечером того же дня они всей семьей исповедались.
Желание снова посетить Щит как-то само собой угасло, и Лана почти вернулась к своей обычной жизни. Все делали вид, будто ничего не произошло, и она сама охотно поддерживала эту игру, в глубине души понимая, что это неправда. Кое-кто еще распускал слухи о ней, однако немногие в них верили. Да и грешно было говорить о других за их спинами. Несколько дней после первого обморока Ланы исповедальня была переполнена.
Сама она тоже отчаянно пыталась забыть, пусть и понимала, что ничего из этой затеи не выйдет. По ночам она порой не могла уснуть и тоскливо смотрела на черное безжизненное небо — за Щитом она так и не увидела его, но знала наверняка, что оно другое. Оно должно было быть прекрасным.
Все увиденное теперь казалось ей прекрасным. И грызущие небо горы, и скрипяще-хрустящий снег под ногами, и совсем не страшный крылатый волк, и самый невероятный свет в ее жизни. Сияние. Лана знала, что сможет найти все это за Щитом. Лана не знала только одного — как выбраться за Щит.
С каждым днем бороться с мыслями о красоте становилось все труднее. Она манила, притягивала, завораживала — как поверхность Щита, когда Лана впервые коснулась ее. Красота не отпускала Лану ни на миг. Ее сны тревожили видения о красоте и заливающее небо сияние.
Если кто и знал, как пройти за Щит — то это тот самый волк, и Лана отчаянно хотела его найти, поговорить, разузнать все о происходящем с ней… Она чувствовала, что у него есть ответы на все вопросы, какие она только придумает, и даже больше. Но теперь она не смогла бы сбежать к Щиту. Ее не отпускали никуда и пригрозили вообще запереть дома, если побег повторится еще раз.
Лана не знала, почему ее бросает от чувства к чувству. Она не хотела идти к Щиту — и в то же время жаждала узнать правду. Она не хотела ссориться с родителями — но желание найти волка становилось все сильнее. Лана не знала, почему все это происходит именно с ней. Лана не знала, что у нее нет выбора. Волк был только посланником.
На долгих полгода Лана смогла овладеть собой. Она вела себя как прежде, была примерной дочерью, гордостью родителей, душой компании — и самую малость хулиганкой. Мысли о Щите она успешно задвигала подальше, делала вид, что их и вовсе нет. Больше ни с кем не говорила о волке. Перестала навещать Трика — тот наверняка стал бы расспрашивать ее. Но по ночам она продолжала видеть будоражащее воображение сияние.
Когда ей исполнилось тринадцать, она начала сдавать позиции. Слепящий свет во снах зачастую будил ее своей жгучестью, и потом Лана еще долго не могла уснуть — только смотрела в окно, на темно-фиолетовое небо. Голова ее пустела в эти часы. Именно эта бессонница подкосила ее, она стала чаще злиться, огрызаться, ссориться со знакомыми и даже порой грубила родителям. Каждый раз они водили ее исповедаться.
Лана думала, что новое посещение Щита сможет отогнать эти сны прочь. Она помнила, что какое-то время сияние не приходило к ней, и хотела избавиться от него, каким бы идеальным оно ни было. Слишком оно мешало ее жизни. Слишком сильно выматывало. Но пока родительский запрет действовал, и она держалась.
Прошла неделя после тринадцатилетия. Каждую ночь Лана не могла толком спать — неизменно приходил свет, обжигал ее и будил. Все раньше и раньше. А в одну из ночей она не смогла уснуть — едва только ложилась и смыкала веки, как горячая вспышка перед глазами заставляла чуть ли не подскочить на кровати.
И тогда Лана решилась. Наказание она переживет, но свет, поначалу такой благостный и прекрасный, становился худшим ее кошмаром. Если она не найдет ответов… впрочем, о таком она предпочитала не думать.
Лана как можно тише оделась, напихала под простыню тряпок, придала им форму человека и, боязливо оглядевшись, выбралась в окно. Решеток у них не было — к чему, если грешить запрещено, и даже двери многие не запирают?
На улице стояла темень, лишь редкие фонари освещали дорогу. Лана не уловила ни звука — все спали, как и полагалось. Кажется, ночное бодрствование тоже было одним из многочисленных грехов. Но она все равно никогда не могла запомнить весь список запретов, пусть они и учили в основном именно его.
Лана направилась в сторону конюшен, сначала крадучись, а потом — бегом. Центр города считался мирным районом. Здесь все старались не грешить и жить по правилам. Она могла не бояться быть ограбленной или даже замеченной. А вот на окраинах уже не так хорошо — изредка там встречались ночные воры. Лана честно не понимала, что они находят в такой жизни. Если их находили, то непременно казнили. Религия оправдывала это.
Она пробралась к стойлам и быстро оседлала лошадь — из тех, что помладше. Кобыла сначала взбрыкнула и громко заржала, и Лана погладила ее по холке и прошептала что-то успокаивающее. Раньше она вряд ли бы сделала подобное — скорее, просто сбежала бы, пока ее не нашли. Но теперь Лана действовала по наитию — и сработало.
До самого Щита на ее пути не было никого. Люди спали крепко и не слышали тихих ударов копыт о песочную дорогу. Спать почему-то не хотелось совершенно, хотя еще вчера утром она ощущала себя мертвой. Поверхность купола призывно переливалась, как и всегда.
Лана спрыгнула с лошади, подбежала к Щиту и, зажмурившись, ткнула в него ладонью. Сердце колотилось как бешеное — сильнее, чем в предыдущие два раза. Решимость переполняла ее. Она не волновалась, нет — скорее просто ждала, что произойдет. Открыла глаза.
Ничего не произошло.
Лана попятилась, осела на землю. Ошарашенно выдохнула, часто-часто заморгала. Этого не могло быть. Этого просто не могло быть. Может, она спит? Лана ущипнула себя и ощутила боль. Нет, не спит. Ее губы задрожали.
Она не знала, сколько просидела вот так, тупо уставившись на Щит. Знала только то, что не смогла бы очнуться сама, даже если бы умирала прямо там. Ее толкнула носом лошадь. Лана замедлила дыхание, собралась с силами и решила попытаться еще раз.
Ничего.
Лана обезумела. Она билась о Щит всем телом, мутузила его кулаками, пыталась пробить его головой и отпинать ногами. Щит не реагировал. Даже не отбрасывал ее. Щит молча переливался своим обычным ночным темно-фиолетовым.
Лана рыдала в голос, даже не заботясь, что ее услышат. Лана не могла поверить, что это происходит. Все ее мечты о горах вмиг рухнули. Волк не пришел к ней. Снега не было. Сияние издевалось, не давая спать. Сверстники были правы. Лана сошла с ума и придумала себе все это, когда впервые коснулась Щита.
Она не помнила, как оказалась дома. Не реагировала на расспросы родителей, не знала даже, когда вернулась. Может, это было утром. Может, днем. Или вечером. Она не видела лица матери перед собой и не слышала ее голоса, только неразборчивый шепот где-то в отдалении. Или назойливое жужжание. Когда как.
Она не хотела есть и пить. То впадала в тяжелое забытье, то не могла уснуть и смотрела в потолок. Она его не видела. Под ее ногами — снег, рядом с нею — волк, вдалеке — горы, а перед глазами — сияние.
Вроде бы какое-то время она даже не вставала с постели. Лана не могла точно сказать. Это вполне мог бы быть и один день. Один безумный, длинный, тяжелый и тягучий день. Может, к ней приходили какие-то люди, а может, она просто бредила. Может, ее звали по имени. Может, ставили пиявок или давали пощечину одну за другой. Она не могла поручиться.
Теперь она ничего не знала.
Только сияние помогало ей уснуть. И оно снова согревало.