Wires.

Смерть — это так сексуально.

Мысль, что он сходит с ума, пульсирует где-то на границе сознания. Красный маячок. Раздражает. Как и сбитое дыхание. Реальность плавится по краям и все ближе к центру, как старая подожженная фотография. Слишком многое теперь об огне. Синем и очень красивом. Умирать в нем, наверное, тоже красиво. Но вряд ли больнее, чем плавиться от чувств. Это безумие, чертово безумие, смежное с одержимостью. Зависимостью. Морфий или героин. Огонь или кровь. — Ты мог бы меня ударить или даже полноценно избить. Переломать кости. Утопить. Задушить. Поджечь, в конце-то концов. — Я знаю. — Меня выворачивает от этой твоей фразы. Сделай уже хоть что-нибудь. Томуре душно. Жарко. Слишком горячо. Он не знает, куда себя деть. Он как будто задыхается. Чужой язык касается тонкой ключицы и выше, по слишком чувствительной израненной коже шеи. Нежно. До недостатка воздуха. До блядских мурашек. До тупого желания разрыдаться от этой осторожности. Так нельзя. В теле у Даби дремлет огонь, поэтому металлические скобы слишком быстро нагреваются, становятся обжигающими вплоть до красноватых следов на бледной коже Томуры. Плевать, так даже лучше. Шероховатые ладони, прошитые кольцами у запястий, могли бы оставить пузырящиеся ожоги, заставить кожу слазить с костей. Но они только оглаживают плечи, бедра. Нежно, осторожно, чуть щекотно. По телу проходит импульс, когда внутрь проникают чужие пальцы, медленно двигаются. Ощущения не сказать, что охереть какие приятные. Больше волнует горячее дыхание над ухом, вызывающее мурашки по позвоночнику. Шигараки кусает губы, отвлекая себя на боль, обрывая корочки с незаживающих ран. Во рту остается привкус крови. — Больно? — Да пошел ты, — шипит Томура. Даби тихо хмыкает, утыкаясь носом в шею, проводит кончиком языка по ней, неприятно царапая скобами на подбородке слишком чувствительную кожу. Черные волосы, пропахшие гарью, щекочут щеку. Шигараки хочется ругаться чуть ли не матом из-за этой заботливости, осторожности и идиотских вопросов. Потому что вообще-то всем вокруг плевать, бывает ли Шигараки больно. — Не все ли равно? — Предпочитаю, знаешь ли, когда моим партнерам хорошо. Томура почти готов посоветовать Даби в таком случае трахать кого-нибудь более подходящего, но он молчит. Потому что ему, кажется, этого не хочется. Он смыкает руки на широких плечах, плотнее прижимаясь к горячей коже. Курогири говорит: — Шигараки Томура, эта связь не доведет вас обоих до добра. Курогири говорит: — Шигараки Томура, Вы становитесь по-нездоровому зависимы от этого юноши. Курогири говорит: — Шигараки Томура, Вам не кажется, что Вы уже достаточно его искалечили? Шигараки Томура слушает его, кривится. Он все это прекрасно знает. И каждый раз сцеживает сквозь зубы: — Не твое. Собачье. Дело. Даби откровенно не любит привкус крови в их поцелуях, но приучил себя помалкивать. Меньше всего в такой ситуации стоит проверять границы терпения Шигараки. Сорвать его может в любой момент, и неизвестно каким образом. Плач. Крики. Демонстративный уход. Попытки убить… Томура кусает парня за кончик языка, несильно, но достаточно, чтобы прервать поцелуй. — Надоел, — бормочет он, чуть отворачивая голову в сторону. Совсем по-детски, и Даби почти согласен диагностировать себе некоторые педофильские наклонности. Он целует Томуру в скулу, касается губами виска, прислушиваясь к сбившемуся дыханию. Даби проталкивает пальцы чуть резче, глубже, задевая чувствительное место. Шигараки вздрагивает, выдыхая, неконтролируемо подается чужим движениям. Тремя пальцами царапает спину Даби, сильно, оставляя ноющие следы. Даби шипит, но никак не комментирует. Он садится, откидывая назад волосы. Томура закрывает лицо ладонями, стараясь отвернуться. Он ненавидит, когда на него смотрят, ненавидит изучающий взгляд этих блядских голубых глаз. А Даби иррационально привлекает его худое тело, покрытое шрамами, царапинами, на котором так легко остаются засосы и синяки от пальцев. А Шигараки некрасиво и зло шутит про тягу к некрофилии. Можно собирать бинго сексуальных девиаций. Даби гладит по расцарапанному бедру Томуры, несколько раз медленно проводит ладонью по его напряженному члену, зная уже, что сам к себе он не прикасается. В его неторопливых движениях есть что-то садистское, жажда реакции, но единственное, что Даби получает — четыре сомкнувшихся пальца на запястье и злобный взгляд. У Шигараки странные отношения с сексом, поэтому любые попытки растянуть процесс во времени и доставить ему удовольствие, он воспринимает как желание поиздеваться над ним. Иногда Даби устает от этого. — Ну ладно, не смотри так. Иди ко мне. Эти слова, произнесенные шепотом, мягкие, притягивающие к себе, прикосновения, отдаются щемящей болью в груди. Каждый раз Томуре кажется, что он умрет от какого-нибудь сердечного приступа, но этого не происходит. Сердце просто ломает ребра, но все никак не разобьется. Он покорно позволяет Даби притянуть себя и усадить на колени, но тут же утыкается носом ему в шею, не желая смотреть в глаза. Обожженная кожа чуть менее чувствительна, но Даби все равно ощущает его тяжелое дыхание. Он прижимает его к себе, гладит острые выступающие лопатки, тонкие дуги ребер. Пальцы невесомо касаются выпирающих позвонков, словно пересчитывая их. Томура кладет руки ему на плечи, надеясь, что выглядит не слишком по-блядски, когда как-то непроизвольно прижимается сильнее, потираясь членом о живот Даби. Ну или хотя бы надеясь, что он никак это комментировать не будет. Дело обходится лишь самодовольным смешком. Предыдущие его любовники предпочитали связывать его руки, иногда до ран на запястьях, держать их над головой или за спиной, чтобы обезопасить себя. Даби позволяет себя обнимать, гладить по спине, пересчитывая обжигающие скобы. Шигараки думает, что он, видимо, то ли экстремал, жаждущий острых ощущений, то ли идиот, не понимающий всей опасности. И упрямо душит в себе мысль, что ему приятно такое доверие. Даби придерживает его одной рукой за бедра, другой опирается на кровать, чуть приподнимаясь и толкаясь внутрь. Получается как-то неосторожно. С губ Томуры срывается вздох, больше похожий на всхлип, но не более. Помедлив, привыкая к ощущениям, он сам опускается чуть ниже. — Тебе не больно? Горячий шепот, и от него все внутри сворачивается. Хочется трансформировать это в злость, а получается только отчаяние. — Боже, блять, — сглотнув, отзывается Шигараки. — Заткнись, пожалуйста. Не смей меня спрашивать это. — Ладно, но если будет… — Заткнииииись. Даби вздыхает, утыкаясь носом в поцарапанную шею. Пахнет кровью, и если провести языком, останется металлический вкус. На некоторые ранки хочется наклеить пластырь. Он даже серьезно думает над тем, что обязательно займется этим потом. Если переживет, конечно. Томура двигается медленно и плавно. Это немного раздражает. Хочется подмять его под себя, толкаться быстрее, чуть грубее и глубже, но Даби терпит и только сжимает пальцы на его бедре. Дождаться от Шигараки инициативы или хотя бы более-менее внятного ответа, как ему нравится и нравится ли вообще, трудно. А так он хотя бы может сам контролировать темп и глубину. Даби просовывает руку между ними, обхватывая ладонью член Томуры. Тот молчит, но по телу проходит дрожь. Он ощутимо кусает Даби за плечо, но тут же разжимает зубы, боясь, что тот прекратит эти ласки. Чужие прикосновения приятные. Шигараки старается двигаться им в такт, чуть ускоряя темп. Мир продолжает плавиться. Все ближе к центру. Томура тяжело сглатывает, чувствуя, как жар распространяется по телу. Горячо. Воздуха не хватает. Шигараки запрокидывает голову, опираясь ладонью на колено парня. Напряженные мышцы начинают болеть. Даби наклоняется и проводит языком по выпирающей ключице, задавив в себе желание сжать зубы на тонкой коже. Не лучшая идея — мстить в постели тому, кто может убить одним касанием. Даби стонет чуть хрипло, но не пытаясь себя сдерживать. Хаотично целует Шигараки в плечи, щеки, искусанные сухие губы, путает пальцы в светлых вьющихся волосах. Томура старается не прислушиваться к тому, что ему шепчет Даби, не думать, что никто его так нежно по голове не гладил. Нет, он не хочет этого. Не хочет. Не хочет. Не хочет. Мир догорает и осыпается пеплом. Томуре тоже хочется сгореть в этом огне. Пожалуйста. Только чтобы потом не объяснять себе, почему он каждый раз позволяет Даби гладить его и целовать, почему так отчаянно цепляется за его обжигающие руки. Жарко. Горячо. И тело отказывается слушаться. Движения становятся какими-то хаотичными. Шигараки смыкает зубы на пурпурной коже, совершенно не заботясь о том, что явно делает этим Даби больно. В голове что-то коротит, а по телу горячей волной проходит нервная дрожь удовольствия. Еще несколько резких движений в попытках зацепиться за это чувство. Шигараки чувствует, что его, кажется, целуют в шею и что-то говорят, но оргазм смазывает восприятие, оставляя лишь пустоту. Из груди вырывается сдавленный полустон, больше похожий на жалобное всхлипывание. Ему уже совершенно плевать, кончил ли Даби и что он там будет делать дальше. Каждый раз Томуре просто хочется провалиться сквозь землю. Чтобы никто и никогда не знал о его слабостях. — Когда-нибудь я тебя убью. Даби усмехается и выдыхает в потолок сизую струйку сигаретного дыма. Неуместно думает, что надо бы научиться пускать кольца. Так, для общего развития. — Я знаю. Шигараки сдавленно рычит, запуская пальцы в свои волосы, оттягивая их до боли. Свернуть пирокинетику шею хочется, если честно, прямо сейчас, но его локоть и так обмотан какой-то жалкой тряпкой, пропитавшейся кровью. Это ебучее «я знаю» звучит из его уст каждый раз, когда Томура пытается поговорить с ним. — Я не шучу, придурок. Когда-нибудь от тебя останется чертова куча пыли. — Я знаю, — снова кивает Даби, выбрасывая в форточку окровавленный окурок и снова заваливаясь на кровать. — Ты мне губу прокусил, животное. Буду теперь говорить, что меня погрызла бешеная псина. Шигараки хмуро смотрит на него сверху вниз, но Даби улыбается. Самодовольно, но не злобно. Он миролюбиво протягивает Томуре руку и, взявшись за запястье, увлекает к себе. Шигараки колеблется, но ложится рядом. — Все нормально. Только пообещай потом собрать мою пыль и хранить в какой-нибудь красивой баночке. Желательно на камине, но я не настаиваю. — Мудак, — шипит Томура, выдергивая руку из теплых пальцев. — Это нихрена не смешно. — Я знаю. На сей раз голос Даби звучит до тревожного серьезно. А на полу слишком много крови. Шигараки хочется зажать уши, чтобы не слышать этого мягкого шепота «нутишевсевпорядкетытакойклассныйтолькоразожмизубытыменязагрызешь». Теплая ладонь успокаивающе гладит его по спине, бедрам. Томура разжимает челюсть и едва слышно выдыхает: — Ненавижу. Голос предательски дрожит. Даби обнимает Томуру, прижимает к себе и, кажется, смеется, носом утыкается в жесткие ломкие волосы. — Я знаю. Все в порядке. Он целует Шигараки в худое исцарапанное плечо, надеясь, что это сойдет за успокаивающий жест. Даби чувствует, как юношу начинает судорожно колотить. Это всегда опасно, но он не знает, как остудить взбудораженный разум. — Ненавижу. Голос Томуры становится жестче, больше похож на хрип. Четыре пальца царапают широкую спину, больно задевая раскаленные скобы. В груди, в такт сердцу, пульсируют скрученные в клубок ненависть, злость, отчаяние, страх. Все происходящее кажется Шигараки таким неправильным, глупым. Его не для этого воспитывали. Тяга к людям — баг системы. Жажда человеческого тепла и заботы — вирус, который его пожирает. Болезнь. А от болезней ведь нужно избавляться, верно? Инстинкт самосохранения шепчет Даби, что нужно вот прям сейчас скинуть с себя этого неуравновешенного психопата, и парень почти что соглашается с этим робким голосом здравого смысла. Но Шигараки снова что-то бормочет про ненависть, и все пять пальцев сжимаются на лопатке. Прикосновение сопровождается острой болью, и первая реакция — воспламенить кожу. Пальцы вдавливаются глубже, до горячих мышц. Еще немного. Не будет никакой проблемы. Не будет. Не… Томура резко отдергивает руку, кидается на другой край кровати, глядя на Даби затравленным животным. Вспыхнувшее на другом плече синее пламя не обжигает, но быстро возвращает ощущение реальности. Пальцы липкие от горячей крови. Какой-то смеющийся голос в голове советует попробовать ее на вкус. Даби шипит, сгибаясь. — Чертов, блять, псих. Возмущается скорее по привычке, потому что это не первый раз. У Даби два сломанных ребра. Вывихнутое запястье. Ноющие глубокие раны от причуды Шигараки на локте, левом боку, бедре, а теперь еще и на плече. Пугающие гематомы от зубов и сильных пальцев. Он похож на жертву преступления, только вот винить некого. Ложась в постель с Шигараки, Даби отдает себе отчет, что это скорее игра в русскую рулетку или попытка самоубийства, чем развлекательный секс. Кровь щекотно течет по спине. Да боже, сколько можно-то. — Ты уже заебал с этим, если честно. Мне вообще-то дороги остатки моей шкуры. Шигараки молчит, царапая и без того травмированные плечи, смотрит исподлобья широко распахнутыми глазами и чего-то ждет. «Я знаю, что ты думаешь, что я хочу тебя ударить». Даби осторожно щупает рану. Определенно нужна перевязка. Кровь впитывается в простыни. Проще выкинуть, чем отстирать. В голове крутятся столько же неуместные, сколько тупые шутки на тему лишения девственности. Парень слабо хмыкает, решая, что раз уж силы на подобную херню у него есть, жить он будет. — Куда ты? — шепчет Томура, чуть подаваясь вперед, когда Даби встает с кровати и идет в сторону ванны. — Не уходи. — Предлагаешь мне истечь кровью? Шигараки не отвечает, отползая обратно к краю кровати, обнимая себя за худые колени. Уходить действительно не хочется, но крови просто пугающе много. Даби не нравится умирать. Но, может, сейчас бы у них все могло получиться нормально. — Ты сам виноват, — бурчит Томура. — Я тебя предупреждал. Какой же ребенок. С клубком противоречий внутри. — Я знаю. Даби не лучше. Он протягивает руку, чтобы погладить Шигараки по голове, но тот раздраженно шипит и отбивает ее. Закатив глаза, пирокинетик уходит в ванную. Включает воду, смывая с рук кровь и сперму. Когда ж у них с Шигараки все будет, как у нормальных людей? Развернувшись, Даби пытается рассмотреть в зеркало рану на спине, но за кровью ничего не видно. Кажется, на нескольких сантиметрах кожи не осталось, только голые мышцы. Не очень хорошо. На самом деле, от прикосновений Томуры остаются очень красивые шрамы, похожие на трещины на старинном фарфоре. И это в чем-то иронично, потому что Шигараки и сам весь какой-то разбитый\побитый, потрескавшийся внутри, сломанный. Даби не понимает, почему ему хочется это исправить\переплавить все заново. Кажется, никто другой в жизни Томуры подобным не страдал. Даже Курогири вполне себе удовлетворялся тем, что юноша функционирует, как лидер Альянса. А то, что он спит с включенным светом и во время бессонницы белый шум на телевизоре слушает — это уже никого не волновало. Никого, кроме Даби. И какого черта? Какие-то блядские гены героики и рудимент человечности. Парень заливает рану антисептиком, шумно выдыхая. Голова начинает немного кружиться. Порывшись в шуфлядке, он достает пластыри, бинты, ножницы. Двигать рукой, которая сочленяется с травмированной лопаткой, больно. Остается надеяться, что кости не сломаны. Не самая приятная особенность причуды Шигараки: кости трескаются быстрее, чем разлагаются мышцы. — Пиздец, конечно, джентльменский набор, — шепчет Даби, думая, как заклеить рану. — Вино, презервативы, хирургический пластырь на случай, если меня попытаются убить. Эй, Шигараки, может разнообразия ради поможешь мне? Эй, Шигараки? Парень вздыхает и выглядывает из ванной. Постель смята, на полу валяется одежда Даби, но Томуры и его вещей уже нет. Даби морщится, чувствуя, как по спине снова течет кровь. Обычно Шигараки дожидался его возвращения. Болтал какую-то чепуху про убийства, про то, что Даби нужно себя защищать, бесновался в чужих объятиях, крича, что он совершенно, блять, серьезно и сейчас не время и не место для шуток и нежностей, а потом просто тихо сидел, обиженно сопя, и позволял, наконец, гладить себя по голове. Обычно он дожидался, пока Даби скажет ему, что все, на самом деле, в порядке. * Руки дрожат, поэтому стук получается каким-то нервным. Томура прислушивается, надеясь, что хозяин комнаты спит или куда-нибудь свалил, но внутри раздаются шорохи и пару скрипов. Желание развернуться и сбежать нарастает в геометрической прогрессии, но Шигараки лишь сжимает пальцы на дверной ручке и считает приближающиеся шаги. Раз. Два. Три. Щелчок. Дверь открывается, чуть отталкивая парня в сторону. Поймав на себе удивленный взгляд голубых глаз, Томура поспешно отворачивается, едва слышно бормоча: — Пустишь? Ему позорно страшно, что его прогонят. — Да, — немного поколебавшись, отвечает Даби и отходит в сторону. — А я-то уж подумал, что ты своим побегом решил все закончить. Но вернулся все-таки. Шигараки проскальзывает в комнату и прижимается спиной к двери, упирая лихорадочный взгляд в пол. Ему откровенно проще бы было, если бы на него злились, кричали, пытались избить, задушить или вообще убить за подобное поведение. Это было бы, просто-напросто, понятно, легко вписалось бы в общую картину мира, потому что так было _всегда_. Томура бы даже не сопротивлялся. Он это заслужил. Но Даби смотрит спокойно и прямо, терпеливо молчит, ожидая от гостя первого шага, и точно не собирается что-либо делать. На нем нет футболки, и в свете лампы особенно четко видны все следы преступления. Раны, тянущиеся трещинами по коже, и синяки. Засохшая сукровица и вымазанные в крови бинты. Идиотский пластырь на нижней губе, который, конечно, в данном случае нихрена не телесного цвета. И все это прижигает стыдом до самого основания, до тошноты скручивает внутренности. Боже, что он с ним делает. — Прости, — бормочет Томура. Его лицо завешено волосами, взгляд устремлен в пол. Пальцы нервно царапают шею, обдирая кожу до крови. Вся жизнь буквально пропитана запахом металла. — Что? — растерянно отзывается Даби, отвлекшись на поиск взглядом сигарет. Он действительно прослушал, но Шигараки прожигает его таким взглядом ненависти, что становится стыдно. — Простиии, — с нажимом повторяет Томура, будто над ним правда пытаются издеваться. — Я не хотел тебя калечить. Снова. Оно само срывается. И я тебе уже, блять, столько раз об этом говорил, но ты все равно продолжаешь страдать этой херней с нежностью и заботой. Так что, во многом ты сам виноват! — Слушай, я, конечно, не эксперт, но, кажется, твои извинения свернули куда-то не туда. Даби достаточно добродушно улыбается, плюхаясь на кровать и извлекая между подушек телефон. Из закрытого ноутбука играет какая-то динамичная музыка. Томура точно помнит, что ему рассказывали об этой группе, когда они сидели на полу в этой комнате и передавали друг другу бутылку какого-то дешевого вина. Один из немногих раз, когда их секс не закончился ничьей кровью или ожогами. Томуре кажется, что в нем каждый раз что-то ломается, когда Даби выцеловывает его шрамы и выпирающие кости, спрашивает, не больно ли и как ему будет приятнее. И единственной возможностью починить это виделось только если сомкнуть все пять пальцев на обожженной коже чужой глотки. Было в этой мысли что-то нездоровое, навязчивое; пугающее и одновременно будоражащее. Нескольких секунд будет достаточно, чтобы из горла хлынула горячая кровь, но недостаточно, чтобы мгновенно убить. Мысли эти назойливым червячком подтачивали сознание, врывались внезапно и совершенно неуместно; переплетались с мыслями об огне, ожогах, тлеющих мышцах; отзывались щекотным чувством возбуждения внизу живота. — Так и будешь там стоять? — спрашивает Даби, выпуская в потолок сизый дым и пытаясь придать ему форму колец. — Хочешь сказать что-то еще? Шигараки закусывает губу, нарочно сжимая зубы так сильно, пока рот не наполняется вкусом крови. Он смотрит, как под пурпурной кожей слегка двигается выпирающий кадык, и нездоровая навязчивая идея снова вспыхивает в голове, заставляя поспешно отвернуться. — Когда-нибудь я тебя убью. — Я знаю. Даби так часто слышит эту фразу, что реагирует уже на автомате. Дело в общем-то не в том, что он не верит в подобное заявление. Он просто отвечает правдой на правду. «Я знаю, что когда-нибудь ты меня убьешь». «Я знаю, что ты это не контролируешь». «Я знаю, что ты не умеешь по-другому». «Я знаю, что ты на самом деле сожалеешь об этом». «Я знаю, что тебе тоже страшно». Даби молча курит, стряхивая пепел в пустую пачку. Чуть помедлив, Томура отталкивается от двери и ложится рядом с ним, стараясь не прикасаться. — Ты, блять, доиграешься. — «Я знаю, ведь почти все твои бывшие любовники мертвы». — Заканчивай с этим своим ебаным пофигизмом. Или смирением. Или что там у тебя. Любой другой на твоем месте меня бы уже… ударил. Или обжег. Или… еще что-то такое. Ты бы тоже мог. — «Я знаю, что ты на самом деле этого не хочешь». — Никто бы тебя за это не осудил. Ну, или, блять, не знаю… связать мне руки? — «Я знаю, откуда шрамы на твоих запястьях». — Ну и чего ты молчишь? — Задумался. Шигараки шумно вздыхает и демонстративно отворачивается, прижимая руки к груди. Даби чуть поворачивает голову, смотрит на него, совершенно не понимая, как в этом человеке переплелись напуганный ребенок и беспощадный психопат, и какого черта его самого подобная комбинация привлекает. Он осторожно гладит Томуру по плечу. — Ну, не дуйся. Что ты хочешь от меня услышать? Что мне хочется тебя избить? Ну так это не так. Что я злюсь на тебя? Тоже нет, потому что я все прекрасно осознаю. Про связывание, конечно, интересная идея, но вряд ли мы думаем об одном и том же. Шигараки раздраженно фыркает, но все равно молчит. Ему хочется повернуться и уткнуться Даби в грудь, прижаться щекой к теплой коже, но он упрямо повторяет себе, что это все просто баг программы, ошибка, которую нужно отремонтировать. Навязчивая мысль все еще вгрызается в мозг. Это было бы так просто. — Меня возбуждает мысль о твоем убийстве. Даби, сделавший последнюю затяжку, быстро выдыхает и удивленно смотрит на Шигараки. Тот не поворачивается и вообще никаких признаков активности не подает. Даже как будто не дышит. Даби тушит окурок о низ подоконника, кидает его в пустую пачку и, отложив ее в сторону, наконец спрашивает: — Что, прости? — Не притворяйся глухим или тупым. — Да бля. Ты хоть сам понимаешь, как это звучит? Мысли — это типа как… эротические фантазии? — Ага. — Даже не знаю: меня это больше пугает или интригует? Шигараки резко разворачивается и пристально смотрит прямо в глаза. Зрачки чуть расширены, а подрагивающая на губах странная улыбка вызывает чувство тревоги. Психику Томуры снова перевешивает в сторону безумия, и Даби ловит себя на том, что пристально следит за его руками. Ни о каком доверии и речи не идет. — Неужели ты никогда об этом не думал? — шепотом спрашивает Шигараки. Даби вздыхает. Ему определенно не нравится, куда сворачивает разговор. — О том, чтобы прикончить тебя: да, бывало. Характер-то у тебя уебищный. А в сексуальном плане… на вкус и цвет, конечно, но я из тех извращенцев, которые предпочитают, когда их партнеры немного живы. — Я чувствую себя странно, — все так же шепотом произносит Томура, продвигаясь ближе, чтобы чувствовать тепло чужого тела. — Мне нравится об этом думать. Представлять. Я почти чувствую горячую кровь на руках, ее запах. Даже вкус. Могу вообразить, как она беспорядочно вырывается из разложенного горла с булькающими хрипами. И это дает опьяняющее чувство собственной власти. Боишься меня? — Скажем так: мне несколько не по себе, — сглотнув, отзывается Даби. — Но не уверен, что я сильно удивлен, что тебя возбуждают подобные штуки. Ты и сейчас думаешь о том, как меня убить? Шигараки хмыкает, проводя двумя пальцами по обожженной коже на шее до скоб на щеке. Взгляд спокойный, внимательный и от того еще более пугающий. Даби выдыхает, когда три узловатых пальца смыкаются на его шее, и решает, что эта фантазия его скорее интригует, щекочет нервы. Инстинкт самосохранения вопит где-то на заднем плане, но его никто, конечно, не слушает. — Скорее о том, как это будет легко, — наконец отзывается Томура, чувствуя, как под пальцами толкается быстрый пульс. — Ты ведь даже не сопротивляешься. Ты странный. Мог бы ведь легко скрутить меня, чтобы я не прикасался к тебе. — И упустить возможность наслаждаться тем, как судорожно ты цепляешься за меня, желая сильнее прижаться? Оно того не стоит. Пальцы на горле сжимаются сильнее. Второй рукой Шигараки надавливает на чужое плечо, заставляя Даби улечься на спину, и усаживается ему на бедра. Умирать, конечно, хочется не очень сильно, но разговор этот в определенной мере будоражит. Руки забираются под черную кофту, гладя поясницу и выступающий хребет. — Ты ведь уже пытался это сделать, — шепчет Томура, наклоняясь чуть вперед, и волосы падают на лицо, скрывая лихорадочно блестящие глаза. — Едва не задушил меня, оставил ожоги на руках и шее. Разве нет в этом упивания собственной силой, собственной властью? Не вспоминаешь, как легко было бы меня задушить? Подчинить себе. Не представляешь меня мертвым? Слабым? Изувеченным и обожженным? Зависящим только от твоей милости? Только не ври. Ты не так уж сильно отличаешься от меня. Разве что тем, что тебе за свои помыслы стыдно. Знаешь, а это могло бы быть даже в чем-то красиво. С этим твоим ярким синим пламенем. Я бы не стал тебя убивать сразу. Так неинтересно. Но можно было полноценно провести ладонями по телу, обнажая из-под кожи ребра. Томура повторяет озвученный жест, проводя руками от плеч по груди, к животу по ребрам, придерживая на весу указательные пальцы, чуть царапая и с садизмом нажимая основанием ладони на заклеенный хирургическим пластырем бок. Даби тихо шипит от боли, непроизвольно хватаясь за чужое запястье, но его руку перехватывают в ответ. — Не нравится? — нездорово усмехается Томура. — Ну тогда давай, обожги меня. Чтобы я умолял тебя прекратить. От огня ведь умирать мучительнее. Или тоже боишься? Пятый палец на миг касается запястья, и только недавно зажившая рана снова открывается. Даби пытается вырвать руку, но Шигараки достаточно сильный. Он наклоняется и слизывает льющуюся кровь, нарочно надавливая кончиком языка на рану. Это не особо-то приятно, но все равно отзывается щекотным ноющим чувством внизу живота. И это уже точно не очень здорово. Ладони раскаляются до предела, но зажечь огонь не хватает духу. Нет, нельзя потакать этим психопатичным фантазиям. Иначе все закончится тем, что они точно убьют друг друга. Шигараки склоняет голову чуть набок, щурит глаза. Зрачки у него расширены, и Даби почти что неловко на него смотреть, потому что все слова, действия, поза и даже взгляды Томуры возбуждают, и, сидя вот так на бёдрах парня, Шигараки, конечно, это чувствует. На губах мелькает почти что победная усмешка. Он чуть выгибается, медленно двигая тазом, потираясь о пах Даби, срывая сдавленный полустон. Парень приподнимается, желая прижаться к Томуре сильнее. Кажется, Даби в этот раз безнадежно проиграл. Плевать уже, какие ужасы там расписывает Шигараки, когда он ведет себя так откровенно и желанно. Плевать, что его пальцы сильнее сжимаются на кровоточащем запястье, рискуя снова его вывихнуть. Томура быстро облизывает вечно сухие губы, чувствуя, как от возбуждения вообще срывает все контроллеры. Дыхание становится чаще, глубже. Воображение уже рисует кровавые, но такие будоражащие картины. Пальцы проводят по стыку кожи, цепляясь ногтями за скобы. Их так легко вырвать. И что тогда будет? Кровь из запястья Даби течет вниз к локтю, капает на живот. Красиво. — Я бы мог остаться сверху, как сейчас, — хрипло шепчет Томура, размазывая пальцами кровь, рисуя только ему понятные узоры. — Не бояться твоего изучающего взгляда, не пытаться сдержать стоны, потому что какая разница, мы ведь все равно умрем. Ты бы мог проводить раскаленными ладонями по моим бедрам, спине, оставляя кровавые пузырящиеся ожоги, расплавляя кожу до костей. Поджечь к черту вообще все вокруг, чтобы было ощущение, что в мире остались только мы вдвоем, в этот самый миг. Чтобы даже дышать нечем было. Уверен, я бы мог обратить твои кости в прах и коснуться еще бьющегося сердца. Сделать его только своим. В извращенном мире Шигараки подобные слова почти о любви. Свободной рукой Даби хватает Томуру за растянутый воротник черной кофты и тянет к себе, целуя горячо и жадно, наплевав на вкус крови. Одна рука ложится на тощее бедро, другая гладит выпирающие позвонки под кофтой. И парень упускает момент, когда по телу снова расходится импульс боли где-то от колена. Это становится последней каплей. Даби сдавленно рычит и, сжав пальцы на чужой шее, скидывает Шигараки, подминая его под себя. Тот криво усмехается, тяжело сглатывая. Ладонь ощутимо давит на кадык, мешая дышать. Голубые глаза опасно сужены. Руки становятся все горячей. Томура не пытается вырваться или ранить. Мир возвращается на привычную ось и вновь становится понятным, окрашенным в красный. Он прав. Снова прав. Каждый чертов раз. Это все никогда не было правдой. Шигараки закрывает глаза, которые начинает предательски щипать, чувствуя, как горячие пальцы все сильнее сжимаются на глотке. — Ты чего творишь?! — кричит Тога, оттягивая Даби за плечо. Убрать пальцы с чужого горла удается с трудом. Как будто что-то только упрашивает надавить еще сильнее. Страшно. Даби делает шаг назад, глядя, как Шигараки судорожно откашливается и пытается подняться на ноги. Кровь из разбитого носа капает на пол. Кожа на шее покраснела, а на предплечьях уже образовались пузыри. Потрескавшиеся губы изгибаются в презрении, а в широко распахнутых глазах плескается неприкрытая ненависть. — Ты ничем не лучше всех остальных. Ничем не лучше меня. — Хаа… Что за взгляд? Разве не этого ты добивался, когда орал, что я могу тебя ударить? Тога взволнованно смотрит по сторонам, готовая в любой момент встать между ними, чтобы остановить драку. Но пальцы слишком сильно сжимаются на обгоревшем предплечье, выдавая страх. Ей хочется по-детски попросить их не ссориться. Шигараки сгибается и хрипло смеется. Пугающе. Пальцы нервно сцарапывают кожу с шеи, еще больше травмируют обожженный участок. — Не понимаю… Не понимаю, почему я думал, что ты можешь быть не таким… Что ты отличаешься от них. Нет, ты такой же. До блядского такой же. Даби разжимает пальцы и убирает руку. Нет, все должно быть не так. Он наклоняется и целует Томуру в висок, чувствуя, как он вздрагивает, потом осторожно в губы. Шигараки распахивает глаза, хмурится, пытается выбраться из-под тяжести чужого тела, совершенно по-детски что-то недовольно бормоча. Безумие словно рассеялось, оставив только раздраженного подростка. — Все, теперь я сверху, и играем по моим правилам, — со смешком шепчет Даби. — Надеюсь, я не истеку кровью насмерть. Вроде раны не очень серьезные. Ведешь себя так, будто у тебя гребаное раздвоение личности. Что это было только что? — Правда, — отвечает Томура, отворачиваясь. — Просто ты, идиот, не понимаешь нихрена, думаешь я тут с тобой играюсь. Но когда-нибудь я тебя точно убью. — Ну так давай, чего тянуть, сделай это. Даби перехватывает широкое запястье Шигараки и прикладывает его ладонь к своей шее под ошалевший взгляд. Томура дергается, быстро выгибая пальцы так, чтобы не коснуться горячей кожи. — Ты совсем дебил или притворяешься? — Ну, тебе же нравится эта затея. Вон как красиво о ней говорил. Даже меня проняло, хотя ну правда, я не очень люблю некрофилию и смерть во время секса. Но ты можешь меня убить, раз тебе не дает покоя эта мысль. Только я тебя поджигать не буду, уж прости. Нравишься ты мне. Шигараки шипит, отдергивая руку, прижимая ее к груди, смотрит в сторону. Самодовольный взгляд голубых глаз бесит. Издевается он. А ведь Томура просто пытается его предупредить, чем это все может закончиться. — Серьезно, если тебя так будоражит идея о моем убийстве, что тебя останавливает? — Аааа, — протягивает Шигараки, закатывая глаза. — Не знаю я. Потому что нам бы в идеале подохнуть в этот момент вдвоем, но ты слабак и не убьешь меня? А может… не знаю. Отстань. Даби вздыхает, качая головой, и ложится рядом, обнимая тут же отвернувшегося Томуру, утыкаясь носом в тыльную сторону шеи. Он чувствует, как Шигараки колотит. И куда только делся этот психопат, который с таким фанатизмом описывал сцены насилия? Проходит минут пять тишины, прежде чем Томура, уткнувшись лицом в подушку, неразборчиво шепчет: — Может быть, мне просто нравится, как ты варишь мне кофе. И рассказываешь про музыку. И таскаешь дешевое вино. И целуешь в лоб, думая, что я сплю. Это так странно. Не понимаю, зачем ты это делаешь. — Шигараки поворачивает голову, и уже чуть громче произносит: — Но если я убью тебя, а сам останусь жив, ничего этого не будет. Мне это не нравится. Наверное. Даби хмурится, сожалея, что так и не смог разобрать половину слов. Но даже от того, что удалось уловить, мучительно щемит в груди. Гребаная человечность. Как всегда не вовремя. Даби сильнее сжимает объятия, чувствуя, как тело от напряжения отзывается болью в самых разных местах, и устало спрашивает: — Ну вот и что с тобой не так? — Со мной? Это я тебя не понимаю. — А если бы я тебя регулярно избивал и обжигал — понимал бы? Томура долго молчит, кусая губы, и потом едва слышно выдыхает: — Да. Даби морщится, целуя его в выступающий шейный позвонок, гладя по плечам. Страшно даже подумать, что с Шигараки происходило, раз уж он сложил себе такую картину мира, где с ним можно взаимодействовать только через насилие. А что-то похожее на нежность и заботу отрицалось и рассматривалось, как непонятное и издевательское. — Почему нельзя отложить анализ и понимание и просто получать удовольствие? — Потому что рано или поздно это все закончится. Ты такой же. — Ну и пусть. Сейчас-то все хорошо. — Но это неправда тогда получается. — Почему? Томура снова долго молчит, старательно подбирая слова, но так и не находит, что ответить. И не придумав ничего лучше, изгибается и кусает Даби за палец, которым он насмешливо тыкал в чужую щеку. — Ауч. Животное, ну. Я тебя тоже, между прочим, не понимаю. Тебе нравится то, что я делаю, но тебе все равно хочется все переломать и извратить. Зачем? — Потому что я лучше сам это сделаю, чем поверю тебе, а потом все снова станет плохо и ужасно, потому что ты такой же, как остальные. Я всегда прав! Обо мне заботится только Курогири, потому что ему приказали. А зачем тебе это? Никаких причин. Значит, это все вранье. И я просто в очередной раз разочаруюсь. Как тогда, когда ты меня чуть не задушил и разбил нос. Я ведь почти поверил… Даби терпеливо закрывает глаза и кусает себя за губу. Хорошо бы, конечно, побиться головой о стену, но это ж двигаться надо. Он идиот. Одна ошибка, и хрупкое доверие Шигараки разлетелось шрапнелью, раня осколками вообще всех вокруг. Доставай теперь и начинай все заново. Можно, конечно, пойти по куда более простому пути: быть насильником, ублюдком, подтвердить картину мира Шигараки, согласиться на его стремную сексуальную фантазию с двойным взаимоубийством. Последнее, впрочем, не такой уж простой, конечно, путь. — Эй, повернись ко мне, — просит Даби, и Томура покорно переворачивается на другой бок. Смотрит как-то обиженно, немного настороженно. Ему не хочется, не хочется, не хочется, чтобы к нему были добры. Потому что это невозможно. Но Даби наклоняет голову и осторожно его целует. А должен был бы раны идти себе заклеить. В Шигараки снова что-то ломается. Сбой системы, который мешает дышать. В Томуре банально не хватает каких-то деталей для нормального, здорового функционирования. Так зачем пытаться это как-то компенсировать и исправить? Даби странный. И чертовски теплый. И речь не всегда об огне. — Давай так, — шепчет он, касаясь губами уха Томуры, вызывая волну мурашек. — Поиграем по моим правилам, хоть ты и не привык. Без убийств. — Каким правилам? — бормочет Шигараки, утыкаясь лицом в подушку. Снова горячо. — Нууу… Я бы мог тебя долго и нежно целовать. Гладить по голове. Тебе ведь это нравится? Проводить языком по шее. Осторожно, чтобы не потревожить раны. Ласкать твое тело. Без всего этого насилия на грани избиения. Потому что я не хочу делать тебе больно. Я бы мог выцеловывать твои шрамы, выпирающие косточки. Красивые. Гладить по животу и бедрам, спине без желания обжечь, а потому что нам обоим это нравится. Я бы мог доверять твоим рукам. Тебе. Секс, знаешь ли, не всегда надо превращать в драку, где кому-то больно. Даби чуть улыбается, замечая, как тяжелеет дыхание Томуры, а пальцы комкают простынь. Парень приподнимает край черной кофты, проводя кончиками пальцев по талии Шигараки и видя, как кожа мгновенно покрывается мурашками. Такой чувствительный, на самом деле. «Я знаю, что тебе правда хочется, чтобы все было так». — Я не умею так, — облизнув сухие губы, отзывается Томура. — Без боли. — Я знаю. Ничего. Научишься. — Сколько еще раз у меня получится тебя искалечить до этого? Даби пожимает плечами. Касается губами кончика носа Шигараки, улыбаясь. Тот мотает головой и хмурится. — Идиот. Тебе не страшно? — Страшно. Я правда прекрасно знаю, что ты серьезно. Но ты же сам сказал, что я идиот. Соответствую. Я тебе верю, окей? Твоей адекватности. — Смешно. Шел бы лучше забинтовался. Уже даже меня кровищей залил. — А ты меня дождешься или снова свалишь? — насмешливо капризно тянет Даби, прикусывая мочку уха Томуры. — А то я очень заинтересован в том, чтобы начать твое обучение прям сейчас. Можешь называть меня «сенсей». — Боже, иди уже нахер отсюда, — шепчет Шигараки, дергая головой и закрывая пылающее лицо ладонями. — На тебе плохо сказывается потеря крови. Дождусь. Только, пожалуйста, прекрати истекать кровью. Даби вовремя прикусывает язык, не позволяя себе сказать, чья это, вообще-то, вина. Вместо этого он смахивает со лба Томуры челку и целует его. — Как скажешь.