Чаки Чикаго Чернота

Предупреждение: расизм.

      Чак мог бы притвориться больным или мертвым, но если уж Сэм ждал его с отчетом, то следовало явиться даже в случае гибели. Особенно в случае гибели.       Смерть вообще была единственной причиной, по которой человек имел возможность выйти из клана мафиози. Сэма и Чака это правило, по-видимому, не касалось.       В газетах писали, что седьмого сентября тысяча девятьсот семьдесят третьего года глава Синдиката скоропостижно скончался в одиночной камере городской тюрьмы.       Причина смерти — рак.       Старший Батталья был вот уже четыре года как официально мертв, и это совсем не мешало пожилому интригану держать в руках всю преступную сеть города. Он управлял Организацией через свою camare, которую новый Capo так и не сместил с должности Consillieri. Подвязки в полиции и прессе делали работу Босса несколько проще.       Чак не знал, чем занимался Сэм, почему и от кого он прятался.       Вервольф спустился по лестнице и вышел на залитую янтарем солнца улицу.       Сощурился от яркого света и огляделся в поисках такси. Черный-черный Билл, в своем черном-черном припаркованном к обочине кэбе ждал клиентов. Чак, в отличии от Сэма, не был расистом, поэтому быстрым шагом направился к поблескивающему фиату.       Открыл дверь и опустился на потертые кожаные сиденья. Духота салона пахла по́том, сигарами и давно пролитым хорошим виски. Чак прислонился головой к прохладному оконному стеклу, минуту посидел с закрытыми глазами и назвал адрес.       Машина заурчала, тронулась, и резкий приступ головной боли пригвоздил пассажира к сиденью. Он малодушно списывал мигрень и слабость на полученное недавно ранение и смену погоды, мечтая скорее оказаться в тишине joint.       Спокойное место, где можно назначить встречу и обсудить важные вопросы, принадлежало camare Босса. Туда не пускали чужих. Странное дело: ни копы, ни бандиты будто и не заходили в joint даже по счастливой случайности. Там никогда не было пьяных драк, да и вообще разборок.       Живая музыка, хорошая выпивка (большая редкость во времена сухого закона), телеграф, телефон; атмосфера умиротворения лишь изредка нарушалась словесными перепалками между Сэмом и хозяйкой заведения.       Лиз — так звали странную, бледную женщину, единственную, кто мог безнаказанно спорить и пререкаться с Боссом. Любого другого на ее месте давно бы уже размазали по стенке. Нужно отметить, что кроме Патроне с Лиз тоже никто не рисковал не то что связываться, а даже перекинуться лишним словом.       Зато, когда эти двое встречались, начиналась автоматная трескотня. Едкие фразы, как пули, летели в обе стороны, иногда рикошетили, и порции колкостей доставались посетителям.       Чак давно догадался, что Лиз не человек. Её глаза изредка полыхали красным — можно было бы списать это на тусклую подсветку помещения, но когда женщина останавливала свой взгляд на вервольфе, волосы у него на спине становились дыбом, а хтонический ужас змеем скользил вдоль позвоночника.       Машина, шурша шинами по асфальту, затормозила у небольшого здания. Мужчина расплатился, покинул авто и, перейдя залитую полуденным солнцем улицу, с облегчением вошел в полумрак бара. Здесь всегда было темно и прохладно; опущенные жалюзи, потолочный вентилятор и наличие подвального помещения создавали подобие холодильника.       Лиз как всегда была за стойкой. Когда бы Чак не зашел в бар, он заставал ее за полировкой бокалов.       «Интересно, она вообще спит?», — подумал мужчина, глядя на тени, залегшие у Лиз под глазами. Он поздоровался вежливым кивком и двинулся вглубь помещения.       В дальнем, самом темном углу, сидел Сэм и возился с телеграфом.       Несмотря на то, что телефон уже давно придуман и стоял у стойки, телеграф оставался любимой игрушкой Босса. Батталья даже шутил, что если бы аппарат не изобрели, ему, главе Синдиката, пришлось бы заняться этим самостоятельно.       Чуть сутулый — скорее в силу возраста, нежели иных причин, — Сэмуэль Батталья выглядел вполне презентабельно для человека, которого вот уже четвертый год считают мертвым. Светло-серый костюм отлично гармонировал с его темными, чуть тронутыми сединой волосами. Одной рукой мужчина придерживал очки у переносицы, а другой, прищурившись, щелкал клавишу телеграфа.       — Сэм! — поздоровался Чарльз, присаживаясь за столик.       Чернота, окутывающая фигуру Сэма, вопросительно всколыхнулась и порывисто клокотнула, но тут же улеглась, приняв форму тени у ног хозяина.       — Прежде всего рад видеть тебя в добром здравии! — Сэмуэль поднял глаза от аппарата, кивнул и даже чуть улыбнулся.       Дон прожил в Чикаго около пятидесяти лет, но так и не избавился от акцента, который стремился выдать за итальянский. Николетти даже нахватался от него сицилийских слов и выражений, ни на минуту при этом не поверив в легенду о четырех братьях, приехавших в США из солнечной Италии.       — Mezza morte. — Чак пальцем постучал себя по лбу, показывая, как прошла пуля.       Вервольф резко отвел глаза, встретив понимающий взгляд Сэма. Когда люди знакомы давно, условности можно опустить и говорить лишь о деле. Боссу, конечно, уже донесли, кто и почему сегодня убрал Томми. Сэм нахмурился, прекрасно понимая, что значил этот мальчишка для его верного пса.       — Согласен, если бы ты не был lupo mannaro… — Дон осекся и покачал головой, как бы показывая всю серьезность ситуации для простых смертных. Сэм мог бы сказать, что знает, как тяжело переживать предательство, собственноручно выносить приговор близкому человеку, но предпочел отмолчаться.       За закрытой дверью кухни Лиз гремела посудой, на улице весело чирикали какие-то птицы, с шумом проносились по дороге редкие автомобили. Молчание затянулось.       — Что теперь? — спросил, прокашлявшись, Чак.       — Прежде всего, твоя смерть сыграла нам всем на руку. Копы, знаешь ли, блюдут численность Синдиката, — хитро улыбаясь, произнес Сэм, но тут же посерьезнел и продолжил. — Сорока на хвосте принесла, что грядут перемены. И как бы нам того не хотелось, вольная жизнь больше продолжаться не может.       — Что я должен делать, Дон?       — Ну какой я тебе Comendatore, Чаки? Твой долг оплачен и оплачен сполна. Уходи. — Жест в сторону двери. — Жизнь licantropi длиннее человеческой, доживи ее хорошо, правильно.       — Сэм, я имею понятие о чести. И если ты хочешь, чтобы моя жизнь закончилась onore, то позволь умереть за тебя. — Чак прорычал последние слова, будучи на грани превращения: клыки стали заметнее, на лице мгновенно отросли так нелюбимые им бакенбарды. Его очень расстроило предложение покинуть Семью. У Николетти в этом городе больше ничего не осталось.       — Не хочешь на пенсию? — так же спокойно произнес Босс; он заметил, что какой-то болтик на его драгоценном телеграфе начал люфтить, и с упоением принялся его закручивать.       — А сам-то! Ты явно старше меня, да к тому же уже несколько лет как «погиб».       — Не обязательно быть живым, чтобы управлять миром. Ты ведь уже догадался… Мы живем дольше.       — Да. — Николети не хотел признаваться, что за десятки лет работы с Сэмом, так и не понял, кто такие «Мы». — Ну, так что?       — Есть у меня одна идея. Нельзя вечно быть вне закона. Нам стоит подниматься наверх, как Альберто. После той заварушки с президентом* никто особенно и не смотрел на кабинет министров. Теперь Аль — большая шишка. — Сэм помолчал, и оценивающе взглянул на вервольфа своими темными глазами. — Я предлагаю тебе внедриться в полицию и потихоньку перетащить в их ряды своих.       — Кого?       —Таких, как ты.       — Вервольфов? — Чарльз недоуменно склонил голову и почесал отросшую щетину. — Разве я не единственный?       — В городе есть еще несколько подобных тебе. Займись ими, сколоти отряд копов, встань во главе. Будешь защищать… Нас.       — Вот даже как, — теперь оборотня волновал единственный вопрос: на чьей стороне придется работать. — Сорок Вторые? Синдикат?       — Считаешь, что там есть полезные люди? Тащи с собой, — Сэм то ли не понял вопроса, то ли сделал вид, что не понял. — Прикрытие обеспечу. Только играй чисто. Общество будет меняться, оно не простит нам ошибок, таких, например, как Томми. Чак, на кону великие вещи.       — А как же Омерта? — Чарльз легонько стукнул ладонью по темной столешнице. Это должно было выражать разочарование жизнью, но жест вышел смазанным и неэмоциональным. Он сам давно не следовал устаревшим правилам.       — Если бы я всегда руководствовался заповедями…       — Я знаю, Дон. Знаю. Меня бы здесь не было. Я — твой с потрохами, Босс. Только вот кто теперь Семья?       — Люди, нелюди, метисы. Все они будут под твоей защитой. Отряды оборотней должны остановить даже зомби-апокалипсис.       Чак не понял, чему должен препятствовать; в его лексиконе не водилось заумных слов, но он был готов нести службу, поэтому кивнул, соглашаясь. Сэм задумчиво покрутил на пальце перстень.       — Ты еще можешь отказаться, — тихо произнес мафиозо.       — Моя жизнь принадлежит тебе, Патроне.       — Да, Чак. Следующая твоя ошибка станет последней.       — Спасибо, Дон.       — Еще кое-что. В среду похороны. После них не смей показываться в центре: тебя же каждая собака знает. Полгода перекантуешься в пригороде, потом справим тебе новые документы. — На этих словах чернота радостно заклубилась, потянулась к Николетти и туманом окутала его правую руку. Такое случалось раньше, когда Босс говорил о планах на будущее. Чарльз отшатнулся; он так и не смог привыкнуть к ощущению подавляющей беспредельной силы.       — В полицию Чикаго приедет правительственный проверяющий, да там и останется, — Дон подмигнул.       — Сегодня меня уже видели, Босс. Таксист Билл… — Чак не успел закончить фразу.       —Демоново отродье! — Сэм всегда называл черных именно так. — Придется нанять его вместо Джо.       — А что с Джо? Опять квасит? — Николетти знал, что уборщик кафе любит приложиться к бутылке.       — А? Типа того, — отмахнулся Босс.