Помни своё имя

      Округ Колумбия, Вашингтон, США, май 2009       Солнечный свет заливал проспект, и от пыли, поднимающейся после проезжающих автомобилей, можно было задохнуться. Несмотря на то, что я жила на окраине города, здесь кипела столичная жизнь. Многие мечтают о Вашингтоне, стремятся покорить мегаполис — по разным причинам, но всё же такой город был слишком велик для меня. Я никогда не выезжала отсюда, но знала, что родители перебрались в Вашингтон откуда-то с севера. За семнадцать лет своего существования легко смириться с тем, что тебе суждено видеть одни и те же переулки каждый день. Хотя меня ожидало поступление в колледж, казалось, что ничего в моей жизни не изменится. Так я считала, возвращаясь из школы и не подозревая, что сегодняшний день станет для меня судьбоносным.       Всё изменилось ровно в тот момент, когда я увидела,что мой дом исчез, а вместо него на фундаменте выросло пепелище. Рядом было припарковано несколько пожарных фургонов и полицейский автомобиль, толпа людей вокруг шумно обсуждало произошедшее.       В первые мгновения я не поняла, что произошло. Около минуты я просто стояла на проезжей части, вглядываясь в остатки сгоревшего дома. В сознании пронеслась спасительная надежда на то, что всё происходящее не более, чем галлюцинация, но запах гари отрезвил меня. Не помня себя, я медленно подходила ближе: соседи, увидев меня, расступились, устремив в мою сторону жалостливые и сочувствующие взгляды.       — В помещении было обнаружено два обгоревших трупа, — услышала я фразу одного из офицеров службы спасения в разговоре с полицейскими. — По первичному осмотру — мужчины и женщины. Причина пожара — утечка бытового газа...       Ноги непроизвольно подкосились, и я не почувствовала, как рухнула на асфальт, ударившись коленями о каменистый грунт. Ко мне тут же бросились люди, но я зачем-то отгоняла всех от себя руками и кричала в их сторону что-то грубое и оскорбительное. Странно, что услышав новость о гибели родителей, мне не удалось проронить ни одной слезинки. Как мне чуть позже объяснили — в те несколько минут у меня был сильный шок.       До того, как краем глаза я не увидела два больших пластиковых пакета человеческих размеров, ко мне не приходило осознание моего внезапного сиротства. Для полицейских я была единственным родственником, который должен был опознать тела родителей, для соседей и прочих зевак — бедной девочкой, которая из-за несчастного случая потеряла семью, но чудесным образом избежала их судьбы, просто потому что не прогуляла чёртову школу.       Меня подхватили и увели в машину скорой помощи, которая только что подъехала к месту происшествия. Там мне дали понюхать нашатырный спирт, от запаха которого голова чуть не взлетела на воздух, а ещё заставили выпить какую-то успокаивающую дрянь. Повезло, что на мне была кожаная куртка, и санитары не заметили мои гематомы от внутривенного приёма кокаина. Я и сама забыла об этом на то короткое время, пока приходила в себя.       По дороге в морг мне задавали вопросы о том, как я себя чувствую, не нужна ли мне помощь, рассказывали о психологической реабилитации и о том, что мне нужно будет обязательно пройти курсы с хорошим психотерапевтом. Я могла только кивать и даже выдавливать из себя односложные ответы вроде “да” и “нет”. Уже в небольшом, стерильном помещении, предназначенном для хранения трупов, полицейские сказали, что мне сейчас покажут тела родителей, и нужно будет сказать, они это или нет.       Возможно ли опознать головешки? Когда мне дали взглянуть на тела тех, кто некогда были моими родителями, я не почувствовала ни страха, ни отвращения. Я несколько минут разглядывала обугленных покойников, пока по моим венам разливалось смирение. Так должно было произойти. Не случайность то, что Бог оставил меня жить.       — Да, это они, — тихо произнесла я. Наверное, моё спокойствие поразило врачей и детективов. Вероятно, они считали, что я до сих пор находилось в шоковом состоянии, но я уже отдавала отчет самой себе. Мысли словно стали ярче, точнее и прозрачнее. То, что должно было сломаться во мне, стало ещё крепче, чем раньше.       — Мисс Сид, у вас есть другие родственники? — вдруг спросил меня офицер.       — У меня должны быть старшие братья… — рассеянно ответила я, направляясь к выходу из морга, но полицейский остановил меня. Я подарила ему суровый взгляд, полный непонимания, на что тот продолжил:       — Нам необходимо связаться с ними, чтобы они взяли вас под опеку.       — Я не знаю, — вдруг меня пробил ледяной озноб, и я пожалела о сказанной вследствие фразы. — Не знаю, как связаться с ними. Я вообще не уверена, что они есть...       — В таком случае я буду вынужден передать вас на попечение приюта до достижении вами возраста совершеннолетия. Придётся пройти профилактический осмотр и составить медицинскую карту. Не беспокойтесь, вам нужно будет провести там меньше года, но как сирота вы получите особые льготы для поступления в желаемый университет…       Меня бросило в дрожь: врачи сразу определят, что я принимаю наркотики, и тогда вместо всего, что было обещано детективом, меня бы ждал медицинский стационар или, чего доброго, психушка. Я была убеждена в том, что если наркоман попадает под медицинский надзор, то его на много лет закрывают в палате, пичкают транквилизаторами, ставят капельницы, а с неутолимой ломкой можно потерять разум и больше никогда не увидеть свободы.       — Нет-нет-нет, я… я не хочу.       Шарахнувшись в сторону от полицейского, я бросилась ко входной двери в попытке убежать прочь и скрыться с глаз. Куда угодно, хоть на попутке в Техас и подрабатывать шлюхой, чем окончательно разбить свою жизнь, однако мне преградили путь.       — Я глубоко сочувствую вашей потере, мисс Сид, понимаю, какой у вас стресс, но таков закон, — с приторным прискорбием сообщил офицер. — Я обязан передать вас в орган опеки и попечительства.       Так как меня было невозможно определить в приют до медицинского обследования, меня привезли в больницу. Был субботний вечер, и процедуры должны начинались только в понедельник, поэтому врачи разрешили мне дождаться начала новой недели в одной из палат. Из-за того, что я оказывала отчаянные попытки сопротивления, было принято решение запереть меня — воспитательный домашний арест. Я просила в последний раз привезти меня на место, где раньше находился дом, но мои обращения были проигнорированы.       Вот и всё. У меня наступила паника: я уткнулась лицом в подушку — сдавленный крик был заглушен пуховой преградой.       — Почему я не сдохла вместе ними?! — ревела я, проклиная всё, на чём стоит свет.       Я не заметила, как изнуренность взяла верх над моим горем, и тоска постепенно утихала, окутывая себя, словно одеялом, неким подобием сна.       Округ Хоуп, Монтана, США, май 2009       — Рэйчел, чёрт возьми, откуда у тебя эта хрень?!       Женский взволнованный голос заставил меня очнуться. Мысли сплетались, словно медные провода, создавая зомбирующий звон в ушах. Не помню, как я приставила к виску дуло пистолета, но судя по обескураженности темнокожей девушки, которая тут же подскочила ко мне и выбила из моих дрожащих рук оружие, я простояла так несколько минут. Видимо, мне было любопытно в тот момент разглядывать собственное лицо в отражении полуразбитого зеркала, висевшего на стене. В глазах отпечатались отчаяние и страх, мокрые от слёз щеки неприятно саднили, грудь тяжело вздымалась от того, что сердце билось с безумной яростью. Мои руки были слабы: у сгиба в локте плоть сильно обжигало болью. От периодического введения иглы внутрь вены на предплечье появились тёмные синяки: становилось сложно удерживать даже самые лёгкие предметы.       — Тот хер, что трахал меня, забыл на столе, — сдавленно произнесла я, не отрывая глаз от своего отражения. Рэйчел с мольбой смотрела на меня измученная, исхудавшая, окончательно потерявшая смысл к дальнейшему существованию.       — Умом тронулась? А если бы случайно зацепила курок? У тебя же тремор! — девушка продолжала причитать. Она решительно вынула из пистолета магазин, передёрнула затвор и отбросила их в сторону.       Мой усталый взгляд упал на собеседницу. Её звали Трэйси. Она периодически навещала меня в притоне, который принято называть домом. У меня не осталось сил оправдываться или вызывать сочувствие, но в глубине души было противно от того, что эта девушка застала меня именно в таком состоянии.       — Пока я стояла здесь, я размышляла, — медленно протянула я. — Смогу ли я выстрелить или же нет? Трэйси, я не могу так больше жить. Думала, мне будет всё равно, нажму я на курок или не нажму. Думала, что это просто. Но я стояла минуту, затем две, затем пять. Стояла и смотрела на себя, думая о том, как я слаба.       — Подруга, если ты считаешь, что суицид — это лучший способ закончить жизнь, то ты ошибаешься, — в голосе Трэйси звучала озабоченность, но её укоризненный тон лишь больше выводил меня из себя. В одну секунду захотелось просто послать её, но страх вновь оказаться наедине с Рэйчел пугал меня стократ сильнее, чем стыд перед девушкой напротив.       — Тогда ответь, что мне делать?! — сорвалась я в крике. Бледное тело покрыла крупная дрожь, и мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. — Надо мной всю жизнь издевались, разделывали, как свинью, истязали и унижали. На мне не осталось живого места!       Я вытянула руки перед потерянной Трэйси, демонстрируя свои синяки и раны.       — Меня ломает, тошнит, голова не может успокоиться хотя бы на минуту! — в исступлении вопила я, обхватив пальцами свою шею так, словно мне хотелось выдрать трахею. — Я не могу спать по ночам, не говоря уж о том, чтобы нормально есть. Мне больно! Так больно, что я готова сорвать голос, лишь бы утихомирить эту проклятую боль. Я не знаю, к кому взывать, чтобы всё прекратилось. Я даже не могу нажать на гребанный курок и продырявить свой прогнивший мозг!       Мой отчаянный рёв был последней каплей: я не смогла больше произнести ни слова, ибо начала захлёбываться собственными слезами. Ком в горле, словно опухоль, разросся до предела, не давая даже спокойно выдохнуть. Я рухнула на низкую, железную кровать в углу, уткнувшись лицом в свои дрожащие колени. Глухие рыдания заполнили комнату. Трэйси присела рядом со мной и обняла за плечи. Только после этого жеста я поняла, что мне было мертвецки холодно.       — Ты слышала про "Врата Эдема"? — вдруг спросила меня девушка. Я кивнула, не поднимая головы. — Рэйчел, это единственное, что поможет тебе. Они не так давно стали популярны здесь, но, насколько я знаю, жизнь некоторых людей действительно изменилась после того, как они несколько раз посетили проповедь. Ты ничего не потеряешь, если тоже послушаешь. Хочешь, я схожу с тобой? Я тоже никогда не была на их проповедях.       Пока Трэйси рассказывала мне про религиозный культ, о котором в то время знала лишь понаслышке, я смогла немного успокоиться и перестать плакать. Я и Трэйси были верующими, несмотря на то, что рьяное христианство вызывало в нас отвращение. Мне не верилось, что речи ораторов секты — иначе было невозможно назвать "Врата Эдема", смогут поразить меня и вывести из состояния глубокой депрессии, но Трэйси была права: мне действительно нечего терять. В сознании проскочила мысль: "Возможно, Бог отвернулся от меня, потому что я своими поступками отвернулась от Бога?"       Тогда мне очень захотелось поверить в судьбу. Поверить в то, что муки, выпавшие на мою долю, лишь испытания перед искуплением, и я не пожалею о том, что у меня не хватило решимости покончить с собой в этот день.       Проповедь должна была состояться на следующий день в небольшой церкви, которая некогда принадлежала католической, но “Врата Эдема” смогло выкупить здание. Я попыталась привести свой внешний вид в порядок, но синяки сложно загримировать пудрой, поэтому, смирившись с мыслью о том, что на меня могут быть брошены косые взгляды прихожан, я отправилась навстречу своей судьбе.       Неожиданностью для меня оказалось то, что паства была слишком большой для последователей секты. Мы с Трэйси заняли место чуть ли не в самом конце храма, потому как едва не опоздали на проповедь. Меня угнетали противоречивые чувства: было тревожно от неизвестности, но большое количество людей вокруг немного успокоило.       На небольшом пороге у алтаря стояло трое мужчин. Они и были главными проповедниками. Мне показалось, что я уже где-то видела этих людей, словно на какой-то старой фотографии. Речь взял тот, кто был ниже ростом: темноволосый мужчина двадцати с лишним лет с короткой густой бородой, одетый в синюю рубашку с огнестрельным оружием на перевес.       — Да прибудет с нами Господь, — торжественно начал он. — Отец объявил нам о том, что сегодня особенный день для всех нас. Сегодня — последние сутки священной седмицы, и по пророчествам именно в этот день с небес спускается ангел, предрекающий светлое предзнаменование. По возвращению домой склонитесь в молитве, воспевая явление благого вестника. А сейчас настал момент услышать вам глас Отца нашего —Джозефа.       В центр вышел высокий мужчина тридцати лет. Внешне он был похож на предыдущего оратора, но волосы, собранные в небольшой хвостик на затылке, были ещё темнее, борода короче и аккуратнее, но при этом он выглядел не как страстотерпец-отшельник. Это был привлекательный мужчина, но основной деталью его внешности были солнцезащитные очки со светло-коричневой оправой, которые Джозеф Сид, а это был именно он, носил даже в помещении.       — Братья и сёстры, по воле судьбы мы собрались с вами сегодня. Во время своих молитв я говорю с Богом, и Всевышний указал мне путь, — провозгласил Джозеф Сид уверенным баритоном. — Я был потерян, я был в отчаянии, также, как и все вы. Мне казалось, что я лишен смысла к существованию, но то было лишь проявление грехов — уныния и гордыни. Я познал все грехи в этой жизни: каждый из них начертан на моей плоти и служит напоминаем о мирском бытии. Внемлите мне: я смог освободиться от искушения! По милости Божией я осознал, как низко пал, проявляя алчность и противясь гласу Господа. Он наказал меня за грехи, даруя возможность их искупить. Теперь я чист душою перед вами, словно новорожденный младенец, и готов принять каждого в свои объятия, в которых вы ощутите объятья Всевышнего.       Во время проповеди, оратор медленно оглядывал аудиторию, заглядывая всем в глаза. Я сидела на задних рядах между Трэйси и незнакомым мне мужчиной в белой футболке с изображением креста, соединённого со звездой — символом "Врат Эдема". Мои мысли витали где-то под куполом церкви, и слова пророка доносились до меня отдаленным эхом. Вдруг проповедник резко оборвал свою спокойную речь, что заставило меня взглянуть в его сторону.       Какова же была моя растерянность, когда я поймала на себе его взгляд. Цветные стёкла его очков ядовито подкрашивали зрачки, отчего его взор становился куда более пронзительным. Всё вокруг замерло, или время замедлило свой ход, но мы смотрели друг на друга целую вечность. Всё растаяло в небытие, печаль улетучилась, а сердце забилось сильнее.       — Помните, дети мои, уныние - самый страшный смертный грех, — неожиданно произнес Джозеф Сид, не отводя от меня взгляда, словно пророк обращался лишь ко мне одной. — Он порождает отчаяние и саморазрушение. Вами руководит Дьявол, стремясь изничтожить вас изнутри. Не идите по пути Мефистофеля, знайте, что мы готовы спасти вас и очистить от грехов. Вы станете сильны, и врата Эдема распахнутся для вас.       Проповедь закончилась так внезапно, что я смогла это понять только когда Трэйси потрясла меня за плечо.       — Пойдём, Рэйчел. Ну и муть они тут несут, — фыркнула она, уводя меня за руку. Я совершенно не внимала её словам, продолжая в слепой надежде оглядываться на проповедника: он говорил со своими братьями. Вдруг Джозеф Сид обернулся, и наши глаза снова встретились. Я глубоко выдохнула: он действительно всё это время смотрел на меня. Мне так не хотелось уходить оттуда, но Трэйси буквально утягивала меня прочь, с недовольством причитая что-то о пропаганде и демагогии.       — Он буквально возомнил себя посланником Божьим, — Трэйси явно негодовала. — Ну и самомнение. Конец света — это ж надо! Прости, что привела тебя сюда.       Выйдя на улицу, я замедлила шаг и остановилась. Подруга с недоумением взглянула на меня.       — Что с тобой? Ты так побледнела, — озабоченно спросила Трэйси, но я не хотела ей ничего объяснять. Мне казалось, что цепи, которые сковывали мою душу, наконец, треснули, а она даже не заметила своих оков.       — Он так смотрел на меня, — тихо сказала я. — Видел, словно насквозь. Я никогда не чувствовала ничего подобного...       — О Боже, неужели тебе понравилось? — воскликнула Трэйси. — Забудь, это было глупой идеей.       После слов подруги моё сердце упало в бездну. Сомнения обуяли мои мысли: вдруг мне действительно всё показалось, и никакой безмолвной связи между нами не было. Опустив голову, я была готова последовать за Трэйси, если бы не фигура, что так стремительно приближалась к нам.       — Я могу спасти тебя.       Это был он. Я осторожно и смущённо подняла на него взгляд. Нет, я не сошла с ума: Джозеф Сид действительно заметил меня, и сейчас стоял напротив так близко, что становилось неловко.       Я кивнула, и с сожалением взглянула на ошарашенную Трэйси. Отойдя подальше от покидающей церковь толпы, Джозеф снял свои очки, и тогда я смогла лучше рассмотреть его лицо: вытянутое и бледное с острыми чертами, а глаза… Глаза. Таких глубоких и проницательных глаз я никогда прежде не видела. В них было скрыто столько знаний, что мне стало ужасно сложно выдерживать на себе его испытывающий взор. Страх и любопытство сражались внутри меня.       —Ты впервые на проповеди, дитя? — спросил он. Я снова кивнула, не в силах произнести ни одного слова. — Я увидел в глубине твоей души отчаяние. Уныние разрушает тебя, а сомнения раздирают на куски. Ты сломлена и потеряна. Скажи, как твоё имя?       Помни своё имя.       — Рэйчел, — проронила я, опуская глаза. Он был прав во всём. Отец узнал о моих мучениях, при этом не услышав от меня ни слова. Чёрт возьми, почему я назвала его Отец?       — Вера, — ответ Джозефа оказался непредсказуем для меня. — Это лекарство от твоей болезни.       После последней фразы я была обескуражена окончательно. Не зная, куда себя деть, я пыталась унять яростное сердцебиение, неосознанно поправляя постоянно падающую на лицо прядь. Пророк положил руки мне на плечи, ощутимо сжимая ладони. От неожиданности я вздрогнула и нервно вздохнула, но волей Джозефа Сида он не позволил мне отстраниться, и я была вынуждена вновь посмотреть на него.       — Я ждал тебя, дитя, — вкрадчиво произнес он. — Ждал, когда ты придешь ко мне. Не бойся. Ты никогда не была за пределами того греха, в котором была вынуждена провести всю жизнь. Я покажу тебе истинный путь к вратам Эдема.       Округ Колумбия, Вашингтон, США, май 2009       Следующий день прошёл бесцельно, будто в киселе: время стало вязким, скучным и бессмысленным. Серые мысли угнетала предательски солнечная погода. К вечеру воскресенья я потеряла всякую надежду на освобождение. Из форточки дул неприятный сквозняк: я сидела на кровати в куртке, съежившись и обхватив себя руками. Я опасалась того, что врач может нанести внезапный визит в мою палату и увидеть покалеченные руки. Так или иначе, завтра придётся расстаться не только с курткой, но и со своей прежней жизнью.       За дверью послышались размеренные шаги тяжёлых ботинок. Насторожившись, я лишь плотнее закуталась в куртку, продолжая прислушиваться к звукам извне палаты. Через мгновение дверь распахнулась.       Длинная полоса света из коридора разрезалась тенью высокого мужчины. Я всматривалась в его лицо, постепенно привыкая к яркому свету, и вдруг я осознала, кто стоит передо мной.       — Джо?.. — осторожно спросила я, страшась того, что мои предположения относительно личности человека могут быть ошибочными. До меня донесся размеренный и спокойный голос:       — Я пришел за тобой, Фэйт.       Не прошло и получаса, как я шла бок о бок с человеком, которого прежде видела исключительно на фотографиях, хотя, казалось, что я видела его где-то ещё. Было удивительно, как Джозеф смог так быстро забрать меня. В любом случае, вряд ли тут обошлось без взятки. Со слов брата о пожаре и гибели отца ему сообщила соседка, которой некогда старый мистер Сид оставил контактные данные сыновей на всякий случай.       Из того, что осталось у меня, был лишь рюкзак, набитый хламом вроде личного дневника, учебников, мобильного телефона и тетрадок субботнего расписания, а также мелочь в сумме нескольких центов.       Всё казалось каким-то ненастоящим. Ещё вчера утром меня угнетала алгебра, одноклассники и суровый отец, а сегодня я направляюсь в неизвестном направлении за мужчиной, который назвался моим братом.       Страх неизвестности чередовался с любопытством. Я пыталась успевать за Джозефом, но его шаги были слишком быстрыми и широкими. Он стремительно направлялся куда-то мимо горящих люминесцентных вывесок и ярких реклам, а я лишь украдкой позволяла себе взглянуть на него.       Джозеф был одет в чёрное, но рукава рубашки были закатаны до локтя: на мускулистых предплечьях можно было рассмотреть множество татуировок. Думаю, мои одноклассницы были бы в восторге от внешнего вида моего брата. Он был похож на рок-музыканта, особенно в солнечных очках, которые тот мог носить в любое время суток, но при этом ни на толику не производил впечатления легкомысленного или ветреного человека. Скорее наоборот, ибо он показался мне довольно серьёзным и задумчивым.       Вскоре молчание переросло в нечто напряженное и гнетущее. Я стеснялась заговорить с братом, ибо не имела представления, о чём стоит начать диалог. Поблагодарить за спасение? Поговорить о трагедии? Попросить рассказать о себе? Столько вопросов требовали ответа, но все они казались слишком приторными и вымученными. В конце концов я решила импровизировать и выпалила первое, что пришло на ум:       — У вас… У тебя клёвые очки.       Я тут же покраснела и прикусила язык. Невозможно было сказать что-то нелепее, чтобы ещё больше опозориться перед взрослым человеком. Джозеф поднял брови и бросил на меня удивлённый взгляд. Заметив, что я сконфужена, он непринужденно проговорил:       — Не смущайся, дитя. Внешний вид служит лишь отражением вида души твоей, ибо тебя будут судить по делам твоим. Как думаешь, что говорит твой внешний вид?       Я окинула себя взглядом в отражении ближайшей витрины: косуха была велика, из-под неё виднелась футболка с принтом в виде черепа, а кожаный чокер и серёжка в ухе в виде креста теперь казались чем-то пошлым.       — Он говорит: “Я мрачный, кричащий и пафосный, просто уже убейте меня об стену”,— я усмехнулась, поправив лямку своего рюкзака. — Странно, когда мать ругала меня за эти вещи, меня только больше привлекал такой эпатажный образ, потому что я хотела отличаться от неё как можно сильнее. В такой одежде я чувствовала себя свободнее. Может, это прозвучит глупо, но я ощущаю себя вороном-падальщиком. Всем клюю мозги.       — Нет, это звучит не глупо. Ты всегда была одинокой. Никто не стремился понять твою боль, они лишь могли причинить тебе новую. Ты считаешь себя другой, не такой, как все. Так и есть. Ты особенная, дитя моё. Ты была избрана нашим Господом для служения великой цели. Но ты неверно поняла свою обособленность. Ты отличаешься от всех, чтобы принять каждого.       Я резко остановилась, Джозеф сделал ещё три шага вперёд и, замерев, несколько секунд осматривал улицу, будто заглядывая за её поворот. Он медленно оглянулся на меня, ожидая, что я произнесу.       — Джо, ты понимаешь, что это звучит жутко?       — Придёт срок, и тебе откроется истина. Всё предрешено, Фэйт. А сейчас нам предстоит долгий путь.       — Ты живёшь не в Вашингтоне?       — Нет, — лаконично бросил брат, смотря поверх моей головы, словно размышлял о чём-то своём.       — Тогда нужно было забрать мои документы, чтобы я могла перевестись в другую школу…       — Тебе не придётся ходить в школу. Современное образование дурманит юные умы, извращая их ложной моралью.       Ух ты! Последние слова Джозефа были слишком радикальны даже для меня. Я была совсем не против бросить школу, но то, что мне запретят посещать образовательное учреждение я не могла себе представить. Тем не менее, я решила осторожно уточнить то, что терзало меня на протяжении всего времени общения с братом.       — Это как-то связано с твоей религией?       Джозеф недовольно взглянул на меня.       — Религией? - грозно переспросил он, словно я вместо невинного вопроса влепила ему пощечину.       — Ну, — я замялась, перебирая в голове правильные слова, чтобы ещё больше не разозлить брата. — Ты много говоришь о судьбе, предназначении, воле Господа. Только отец, будучи остервенелым католиком, так часто твердил об этом.       Джозеф не произнеся ни слова, наклонился ко мне и положил руки на мои плечи. От его напора мне стало не по себе. Мужчина сковал меня своим властным взглядом и, напряжённо отчеканив каждое слово, произнёс:       — Фэйт, ты веришь в Бога?       В груди мгновенно возникло чувство холодного и липкого страха. Я поразилась тому, как начала заикаться:       — Я в-верю, но ты так много говоришь…       — Всё, что я говорю, не просто так. Я многое о тебе знаю. Знаю, что ты даже сейчас хранишь трепетную веру во Всевышнего, и только по причине того, что грешники насмехались над твоей верой, ты решила спрятать её, дабы защитить собственным телом. Оно стало твоей бронёй, которая обрела новый облик. Ты не стала ханжой, как наш отец, который выпячивал свою веру напоказ, не понимая её истинного предназначения.       Меня охватили противоречивые чувства: с одной стороны я была рада, что мои мольбы были услышаны, и что моя судьба кому-то небезразлична, а с другой — почему Джо разговаривает со мной о таких вещах так настойчиво и безжалостно? В задумчивости я опустила ресницы, и брат заметил мою опечаленность. — Я ждал, пока ты повзрослеешь, но раз Господь забрал у тебя родителей, Он направил меня к тебе. Ты ещё дитя, но уже не такое наивное. Ты никогда не была за пределами того греха, в котором была вынуждена провести всю жизнь. Я покажу тебе истинный путь к вратам Эдема.       Джозеф Сид аккуратно дотронулся ладонью до моей щеки. Такое нежное прикосновение было непривычно для меня, потому я неосознанно подалась назад.       — Отбрось свой страх, дитя, — мягко произнес Джозеф, таинственно улыбнувшись. — Теперь он останется в прошлом, где будет упокоен вместе с горем, отчаянием и печалью. Позволь же любви и счастью заполнить твою душу. Дать шанс новому миру, который ждёт тебя в свои объятия.       С этими словами, Джозеф за руки потянул к себе свою сестру и обнял её. Вдруг я ощутила, как тепло переполняет меня изнутри. Сердце гулко забилось, когда я прижалась к груди брата, и брызнувшие слёзы намочили его рубашку.       — Да, вот так, — с удовлетворением протянул Джозеф, гладя меня по волосам. — Пусть это будут последние слезы в твоей жизни. Очисти сердце от тоски и одиночества и наполни её верой в себя. Верой в светлое будущее. Я знаю, как укрепить её. Следует пройти испытание. Испытание собственной гордыней, слабостью и унынием. Следует перетерпеть всю боль и искоренить её из своей души, ибо именно болью возможно искупить грехи. А теперь ответь...       Джозеф обхватил руками моё мокрое лицо, отдаляя его от своего на несколько сантиметров, так, чтобы наши глаза были друг напротив друга.       — ...Ты веришь мне?       На мгновение показалось, что дыхание прервалось. От былой безысходности не осталось и следа. В мире ничего, кроме него — Джозефа Сида — не существовало. Всё прочее — иллюзия, и лишь он настоящий, так терпеливо ожидающий ответа. Не могло произойти иначе, и из полураскрытых губ тихо, но уверенно прозвенело:       — Да.