La Dance Macabre

Проблемы возникли там, откуда их собственно не ждали, как это обычно бывает. Бойцы Триады, сначала явно опешив от напора «Отеля Москва», откатились, но потом бойцы Балалайки получили такой отпор, что едва сумели уйти живыми. — А всё потому, товарищи, что мы с вами совсем расслабились. — подвела итог Балалайка, бинтуя поцарапанное вскольз пулей предплечье. — Почувствовали себя неуязвимыми. И получили хороший щелчок по носу, так нам и надо. Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Но мирные переговоры, к сожалению, тоже не окончились ничем. Триада не собиралась уступать, а Отель Москва в свою очередь, не хотел довольствоваться малым, как им казалось. Чанг, надо отдать ему должное, в ходе переговоров был безупречно вежлив, в отличие от того же Вероччо, но при этом сумел оставить четкое впечатление, что шутки с ним плохи. Наглядное подтверждение этому Софья получила через несколько дней, когда они с Борисом возвращались в город после очередной сделки с Церковью Насилия. Благо, что чутье у сержанта за годы стало похлеще звериного и неведомый инстинкт заставил его притормозить на мгновение, благодаря чему граната разорвалась не практически точно под капотом, как рассчитывал невидимый гранатометчик, что стопроцентно превратило бы всех находившихся в машине в трупы, а немного перед. От толчка взрывной волной машину всего лишь повело и она врезалась в ограждение сначала передом, а потом и боком, заставив водителя и пассажира ненадолго потерять сознание. Балалайка пришла в себя первой и с неудовольствием обнаружила, что пассажирскую дверь заклинило от удара. — Боря! Борь, ты как? Борис! — Сойдет… — сержант со стоном поднял голову, стирая струйку крови из разбитого о руль носа и кажется, ощупал языком зубы. — Прикрой лицо, у меня дверь не открывается, придётся стекло вышибать. — кое-как развернувшись, капитан за несколько сильных ударов ногами выбила стекло и выбралась наружу. Борис смог выйти более привычным способом. — Что с машиной? Платов несколько минут поковырялся под капотом, попробовал завести и разочарованно сплюнул. — Мусор. Балалайка хмыкнула, вытряхивая из волос осколки стекла. — Тогда звони нашим, нам нужен транспорт, иначе мы пешком будем до второго пришествия добираться. Откуда стреляли, видел? — Не-а. Да тут кругом эти каналы чертовы, вся дорога, как на ладони, стреляй откуда хочешь… — Замечательно… — Балалайка на всякий случай укрылась за бортом машины, села прямо на асфальт и закурила. — Я так понимаю, Чанг только что сказал нам «нет»? *** — Нет, ну каков сукин сын, а! Это было первое, что сказала Балалайка, вернувшись в отель на запасной машине, уже ближе к полуночи. Сказано было с изрядной долей неподдельного восхищения. — Ну всё, товарищи, шутки кончились, теперь дело пойдет всерьёз. И Балалайка на деле доказала, что слов на ветер не бросает. В городе развернулась самая настоящая уличная криминальная война. Русским пока удалось отделаться несколькими тяжелыми ранениями, надолго выбившими несколько бойцов из строя, Триада несла серьезные потери, но отступать не собиралась. Все понимали, что вечно так продолжаться не может, жизнь в городе практически остановилась, прочие группировки несли чувствительные потери от отголосков этой криминальной войны. *** Однажды утром Балалайка вела себя совершенно нетипично — то есть, еще страннее обычного — её разбудил телефонный звонок и она долго говорила с кем-то в кабинете за закрытой дверью (в последнее время, она чаще всего в своем кресле и спала), после чего вызвала Бориса и почти полдня о чем-то с ним проговорила. Сержант вышел под вечер, точно в воду опущенный и не говоря никому ни единого слова, уехал. Все десантники ходили словно пришибленные, отель непривычно притих. — Товарищ капитан, может не надо? — Платов выглядел точно школьник, который выпрашивает что-то у родителей. — Давайте всё как следует обдумаем, может есть другой вариант? Чего вы опять горячку порете? — Нет, Боря. Мы уже все обсудили. — Софья наоборот, пребывала в прекрасном настроении, широченная улыбка не сходила с её лица. — Еще одно слово — я тебя сошлю в пожизненный наряд по кухне, мамой клянусь! — Всё, хватит! Даже слышать ничего больше не хочу! Ты привез, что я просила? В большой длинной картонной коробке обнаружилось роскошное вечернее платье. — Красота… — промурлыкала Балалайка, прижимая его к себе и покрутившись перед зеркалом. — М? Ну чего вы все такие унылые? Смотреть тошно! И вообще, как там этот японец в своей книжке писал? Самурай должен прежде всего постоянно помнить — помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги — что он должен умереть. Вот его главное дело. Кажется так? А теперь брысь отсюда! Всё, разговор окончен! В конце-концов, Балалайка вовсе не была до такой степени отмороженной, как, наверное, теперь думалось её подчиненным. Сразу после того, как за парнями закрылась дверь, она сняла трубку телефона. — Рэви? Зайди ко мне в офис, хорошо? Да, прямо сейчас. Ей ведь нужно примерить платье, а для этого необходим взгляд со стороны. *** Владилена не любит тратить время попусту, поэтому, коротко обменявшись с американкой парой приветствий и заперев дверь на ключ, она, совершенно не смущаясь, начинает раздеваться. Только теперь Рэви видит её тело полностью. Спортивное, подтянутое, со светлой кожей — и наполовину изуродованное страшным рубцом. На её теле вообще было много шрамов — от ударов, ножей и пуль, но некоторые были Двурукой, как неплохому знатоку пыток, были слишком хорошо знакомы. — Ну как? — капитан поправляет пиджак и в сомнениях крутится перед Рэви. Рэви опирается бёдрами о стол и наблюдает. Внимательно наблюдает, она сестрицу нагой видит впервые. Красивое, хоть и подпорченное шрамами тело. Впрочем, шрамы — украшение для военного, не важно, мужчина это или женщина. Так она думает. Думает и склоняет по-птичьи голову к плечу, разглядывая женщину неприкрыто. — Мне нравится. Выглядишь… презентабельно? — Чуть больше вопроса, чем утверждения, сквозит в её словах. Она не уверена, что правильно подобрала выражение. Она вздыхает, упираясь рукой в столешницу и чуть сутулит плечи. — Ну и скажи мне, сестра, далась тебе эта дуэль? — И ты туда же? Со вздохом цокает языком Софья. — Увы, детка, теперь это вопрос чести. От такого так просто не отмахиваются. Я теперь не могу отказаться. И даже если бы хотела — не стала бы. Понимаешь… Понимаешь, детка… Балалайка вздыхает, садится на край столешницы и закуривает, заговорив совсем не о том. — Хотя я думаю, как раз, ты меня поймешь. Я понимаю, почему они все так волнуются. Знаешь, откуда у меня эта красота? Я попала в плен, когда была в Афгане. Потому что… Потому что вела себя, как дура. Почти две недели я провела в блядском аду. Меня накачивали наркотой, насиловали, резали, жгли. Она с усмешкой показывает шрам от клыков на левой ступне, почти у самых пальцев. — Собаки пытались вырвать из подвешенной меня кусок мяса, а я дергалась, как только могла. Похоже, уморительно смотрелось со стороны. Ребята действительно меня вытащили, буквально с того света вытянули, но… Знаешь, в Библии написано, что когда Иисус Христос нес на Голгофу свой крест, он хотел прислониться к стене дома и хоть немного отдохнуть, но хозяин прогнал его. И тогда Иисус сказал ему: «Ты тоже будешь идти вечно.». Так и бродит он до сих пор по свету и не может умереть. И покоя ему тоже не видать. Я иногда думаю, может что-то такое произошло и со мной? Что бы я не делала, я не могу избавиться от ощущения, что живу как будто взаймы, за кого-то другого. А вся моя жизнь, это движение навстречу смерти. Вернее, я пытаюсь её догнать, а ей плевать на меня. Понимаешь? — Отчасти. — Ребекка щёлкает зажигалкой и закуривает, довольно нагло взбираясь на чужой стол и умащивая на нём свою тушу. Закидывает ногу на ногу и длинно затягивается. — Гнаться за смертью это почти самоубийство, сестра. Она сама найдёт тебя, когда придёт твоё время — и никто не знает, в какой момент оно настанет. И пока ты всё ещё жива, ты должна ж и т ь. Недолгая пауза, на выдохе чуть тише звучит: — А не выживать, — потому что для неё, для Ребекки, всё обстоит несколько иначе, хотя она и понимает Балалайку. Она выживала. Барахталась в дерьме и крови, иногда даже ела что придётся, а воровать научилась уже позже. Потом — и убивать. Такая жизнь многому учит. — Это я к тому, что пока есть возможность, стоит наслаждаться, разве не в этом вся суть человеческого существования? Датч, конечно, наверняка бы вступил со мной в дискуссию на эту тему, но я не большая поклонница философии. Это так. Личные наблюдения. Рэви наклоняет голову в разные стороны, будто что-то обдумывая. — Какое место в городе вы выбрали для дуэли? Тебе нужна подстраховка, сестра. Я не сомневаюсь в прыткости твоих ребят, но… Может, я тоже на что сгожусь, — она усмехается и разводит руками в стороны. То ли приглашающий жест, то ли просто, но так она и стоит в ожидании ответа. Отведя взгляд, как будто смутившись, но румянца не видать, да и чернота глаз не выражает ничего… Кроме толики игривости. Не самый подходящий момент для заигрываний, но тем не менее. Балалайка молча выходит в другую комнату и скоро возвращается, отсчитывая Ребекке пять тысяч долларов. — Передай это Датчу, хорошо, детка? Я хочу, чтобы вы были недалеко от пирса и… независимо от исхода достали меня из воды. Не хочу гнить там, на дне… Поведя плечами, она вдруг обнимает Рэви, прижимает к себе. — Прости меня, если вдруг что-то было не так. А теперь не обижайся, но я хочу побыть одна. *** И довольно быстро Балалайка поняла, что недооценила свои силы. Она была неплохим бойцом, но Чанг был стрелок хоть куда. Он подловил её на перебежке, грохнул выстрел, второй, третий… Балалайка только почувствовала, как левое плечо ожгло болью, заструилась кровь. Пули кажется, попали в бок и еще куда-то… Выстрелами её откинуло назад и выбросило с пирса через перила прямо в воду, теплую, маслянистую, отдающую мазутом. Она пыталась выгрести, но одна рука не работала, а Владилена каждую секунду слабела от потери крови. Послышался близкий рокот мотора и Балалайка рванулась вверх в последней, отчаянной попытке выбросив руку над водой. Русские браты-акробаты с этой задачей бы не справились — не успели бы, — как не смогла бы справиться и сама Балалайка. От берега хоть и не далеко, а всё одно с ранениями не поплаваешь, как бы ты не хотел жить. Рэви караулит на палубе. Курит и слушает, пока катер нарезает круги возле пристани. Когда гремят выстрелы, она не торопится вставать, но Датч и без неё понимает — пора. На ноги поднимается американка только когда они подплывают к пирсу совсем близко; Чанга уже и след простыл. Наверняка доволен собой, чёрт. — Глуши мотор! — Орёт Ребекка, сама едва не вывалившись за борт, но видит белую ладонь и хватается за неё, сильным рывком подтягивая слабое тело вверх. — Ух ты ж мать его… — Причитает уже когда вылавливает Владилену из воды; у неё несколько пулевых, довольно серьёзных для того, чтобы помереть на дне морском, если вовремя не спохватиться. Смуглая рука зажимает кровоточащий бок капитанши, пока американка тянет её в рубку. Балалайка валится на палубу, судорожно выкашливая попавшую в лёгкие воду и кое-как скидывает с себя пропитанную водой ткань, зажимая яркой тканью исходящий кровью бок. И совершенно наплевав на тот факт, что она осталась в одном белье. Её трясет от холода и адреналина. — Мне срочно надо в офис. — хрипит капитанша, падая на пол в рубке и прислоняясь к стене с хриплым выдохом-проклятьем. — Пока эти орлы бойню не устроили, решив, что я таки упокоилась на дне… Ох блядь…  — Не горячись, сестрица, ничего с твоими орлами не будет. Я могу метнуться в офис и сказать им, что ты жива… и относительно цела. Датч неоднозначно хмыкает, затушив сигарету о пепельницу, и грузным шагом проходится по рубке. Вскоре достаёт откуда-то целую упаковку чистых бинтов и наклоняется над Балалайкой. — Тоже верно. Куда тебе в таком виде, — низким голосом выдаёт он, пока американка усиленно кивает китайским болванчиком. — Можешь взять машину, Рэви. — Да погоди ты с машиной. — Отмахивается Двурукая и пытливо глядит на русскую, мол, ну что, как вопрос решать-то будем? — Да мне бы к врачу… Балалайка хрипло смеётся, тут же зайдясь кашлем и с проклятиями хватается за свой многострадальный бок, одна рука у неё висит плетью, поймав сразу две пули в себя. — Дайте кто-нибудь сигарету? Балалайка послушно поворачивается, убирает платье, позволяя Датчу себя забинтовать, в конце концов, бывший вояка должен в этом понимать. — Меткий сукин сын… — беззлобно ругается Владилена, закрывая глаза и чувствуя, как тело накрывает отвратительная слабость. — Успеешь к врачу, кровь надо остановить. — Датч выглядит крайне спокойным, пока туго перевязывает раненный женский бок, и даже насвистывает что-то. Рэви же в свою очередь в губы Балалайки вкладывает сигарету аккуратным движением и поджигает её, сама тоже закуривая. Нетерпеливо меряет помещение рубки шагами, какая-то внезапно взвинченная. — Чёрт, надо было поближе быть, с суши наблюдать. Интересно же, мать его! — Бормочет, от чувств даже фильтр сигаретный покусывая. — Рэви, не маячь, сядь где-нибудь, — флегматично бросает через плечо командир катера, пока возится с перевязкой. Как у бывшего военного выходит у него отлично. Кровь пачкает бинты, но постепенно останавливается, когда повреждённую кожу плотно пережимают. Двурукая фыркает и садится на пол рядом с Владиленой, похоже, готовая в любой момент вскочить на ноги. — Не зря его таким крутым считают, — резюмирует она коротко и затихает в ожидании дальнейших указаний. А чё сидеть-то, чё сидеть. «Движение — это жизнь», ага. — Да? А кто бы меня тогда из воды вылавливал? Датч, успевая еще и катером рулить? Иронично интересуется Балалайка, приоткрыв один глаз и только сдавленно шипит сквозь зубы, когда Датч немного излишне затягивает бинт. — Или ты бы за мной с пирса ныряла? Балалайка уважительно щупает плотную повязку и жадно втягивает дым, сжигая сигарету чуть ли не на треть. — Чё там интересного, как во мне лишних дырок наделали? Мне другое больше интересно — кто Чанга забрал? Я в него тоже пару пуль всадить успела. Ребекка разводит руками с таким видом, как будто действительно бы нырнула, хоть с пирса, хоть со скалы — какая разница, в самом деле? Датч, поглядывая на неё, не широко, но лукаво ухмыляется и её это злит; что за руководитель такой, потешается ещё над ней! Но она ничего не говорит, только языком цокает. — Я видела недалеко от места стрельбища тачку тонированную. Может, его люди тоже подстраховались. Когда мы подплыли, никого уже не было, ни его, ни машины. Не знаю, сестра, не знаю, — Рэви собирает конечности в кучу, садится в позу лотоса и упирается руками в собственные колени. — Это хорошо… Не хотела бы я его убивать. Призналась Балалайка. Она переглядывается с Датчем, улыбаясь, кидая короткий взгляд на Рэви. Кажется, что у них между собой какое-то своё взаимопонимание, как у всех бывших военных. А может дело в том, что они просто чертовски похожи. — Ладно, так вы отвезёте меня в офис? Спасибо за перевязку, Датч. Балалайка глубоко затягивается несколько раз подряд. *** Офис «Отеля Москва» встречает их ощетинившимися стволами и едва ли не похоронным настроем. — — А чего такие кислые? — Софья засмеялась было, увидев, что бойцы смотрят на неё, как на привидение, но тут же зашипела и схватилась за бок. — Похоронили уже? Рановато, я еще подергаюсь… — Ты закрылась бы, а? — хмыкает вездесущий медик отряда, Северцев, совсем не изменившийся, разве что обритый наголо. — Пошли… Кабинет врача расположен парой этажей ниже, похоже, уже не просто в подвале, а по настоящему под землей. Всё по законам военной фортификации, правильно говорят, старого пса новым трюкам не выучить. — Эй, а обезболивающее? — беспокоится Балалайка, видя, что врач закончил мыть руки и уже взялся распарывать повязку. — Щас. — с нескрываемым удовольствием хмыкает он. — Обойдешься. Это тебе в назидательных целях, чтобы дурь всякую из башки вышибло! Распоров повязку, Женя скальпелем углубляет рану и запускает туда щипцы, доставая пулю. — Бля-я-я-яядь! — Балалайка до побелевших костяшек цепляется за стол, к которому сидит боком, молотит по нему кулаком. — Да что ж ты сука-то такая бессердечная! Фашист! Уйй! Причитает она, закусив губу, сдерживая рвущиеся наружу вопли. — Не дрыгайся! Всё уже… Окровавленную пулю он бросает в специальный поддон и вдруг начинает хохотать. — Не знаю, что он там собирался, но уж точно не убивать тебя! Глянь, с таким калибром только на кошек охотиться, это же мелкашка! Калибр 5.6 миллиметра, если мне не изменяет память. Дальше уже легче: промыть как следует, зашить и наложить повязку, повторить то же самое с рукой. После короткого осмотра, врач резюмирует: — Жить будешь, но башкой тебя здорово приложило, придётся какое-то время носить очки, Но ненадолго. — Дай выпить, садист… Хрипит совершенно выбившаяся из сил Владилена. — Вот поэтому и без анестезии! — назидательно поднимает палец доктор. — Эй, американка, ты как, пьешь? А доктор в действительности оказывается весьма разговорчивым, как и предполагала про себя американка. Суровый такой дядька с голосом не командирским, конечно, но довольно зычным — гаркнет, и уши заложит. Двурукая прислоняется плечом к косяку двери, вообще не слишком уверенная, что её тоже звали, но всё-таки с места не сходит. Сочувственно морщится пару раз, когда Балалайка слишком уж громко верещит, как девчонка, которую дёрнули за косу, а затем посмеивается. Суровый и жестокий дядька. Очень жестокий. Не попасться бы к нему на похожие процедуры, тьфу-тьфу. — Пью, если предлагают. — Щерится она. Бросает короткий взгляд на вытянутые пули и фыркает. — Я же говорила Паше. Нет у него причин убивать, уж не тебя точно, сестрица. Он просто… — Ребекка вращает кистью в воздухе, будто пытаясь подобрать слово или что-то вспомнить. — Любит показуху и чтоб всё было как в фильмах. Красиво, эпично, со вкусом. Дурак одним словом. — За дураков. Хмыкает доктор, доставая из-под стола початую бутылку рома и щедро разливает по трем стаканам. — Не смотри на меня так. — косится он на Рэви. — Я специально так, чтобы ей всякие идиотские мысли в башку больше не приходили. Кстати, на тебе-то нормально всё зажило? — Пошел ты… — фырчит сердито Балалайка, залпом опрокидывая в себя огненную влагу и утыкается лбом в столешницу. — Вали-ка ты спать, вот что. И пару дней не вставай, хотя… У тебя так и так ничего не выйдет.