La Dance Macabre

— Ты задобрить меня решил, что ли? — добродушно усмехается Балалайка. — Думаешь, детские воспоминания сделают меня более сговорчивой? — Совершенно не понимаю, о чем это ты. — Ну конечно… Это место и правда было для Софьи кусочком детства. Александр Николаевич, хоть и будучи в уже довольно солидном возрасте, категорически не признавал сидения дома и, когда позволяла погода, таскал внучку в длительные пешие прогулки по городу, которые всегда заканчивались в этой вот кондитерской, где маленькой Софье доставалась в награду здоровенная пышка, полная раскаленного повидла. Она и сейчас, совсем как в детстве, ошпарила себе этим повидлом весь рот, и теперь потешно пыхтела, раскрыв рот, пытаясь хоть немного остудить. — Да чтоб тебя… — Балалайка расстроено махнула рукой, отхлебнув чаю из граненого стакана. — Ну ладно. Так зачем такие сложности? Мог бы просто позвонить, первый раз что ли? Куда вы там меня впихнуть собрались? Далеко? — Далеко. В Таиланд. Роанапур. — Ого! — Софья хохотнула, весело вскинув брови. — Щедро! Надолго? — Да в том-то и дело, что надолго… — седой генерал, кажется, совершенно не разделял позитивного настроя своей внучки. — Навсегда. Понимаешь теперь, в чем проблема? Капитан сразу как-то потухла, улыбку с её лица будто сдуло. Она задумчиво цокнула языком, отодвинув в сторону стакан и подперла щеку кулаком. — Ах вот оно что… Всё до такой степени плохо? — Всё, к сожалению, еще хуже. Видишь ли, этот город для нас — самое настоящее белое пятно, terra incognita, чёрная дыра, самая настоящая, мы понятия не имеем, что там сейчас происходит. У меня есть кое-какие сведения, но они с равным успехом могут уже устареть до такой степени, словно десять лет прошло. Все наши попытки послать туда нелегалов, оканчивались полным провалом — чуют их там, что ли?.. — А тут вам, значит, я подвернулась? — Именно. У вас же просто идеальная легенда — несправедливо уволенные военные подались в криминал, а потом бегут из страны. А этот Роанапур, это прямо-таки Мекка для разного рода мерзавцев… извини! Софья нетерпеливо отмахнулась. — Ну так и? — Да… как я уже сказал, там просто идеальное место для людей, которые, как говорится, не хотят чтобы их портреты печатали в газете «Правда». Опять же, это часть «Золотого треугольника» — Таиланд-Лаос-Мьянма, так что, наркотраффик там просто цветет буйным цветом, второй Афганистан. Контрабанда, торговля людьми, оружием, информацией, да чем угодно, я не удивлюсь, если там можно ядерную бомбу с полным комплектом чертежей купить! Слишком много теневых интересов там пересекается, обстановка меняется так быстро, что за ней просто не успеваешь следить. Этот городишко японцы использовали в качестве перевалочного порта в юго-восточной Азии в годы Второй мировой, соответственно, перестроили его под свои нужды. После этого о нем все забыли, крупным державам эта дыра была совершенно неинтересна. А в годы войны во Вьетнаме туда повалили толпами беженцы, дезертиры, наркоторговцы, контрабандисты и еще черт знает, кто, обнаружив на месте города очень удобную базу. — Мда… — Софья хмыкнула. — Так, секунду. Она отошла к прилавку, купив еще две пышки, только себе на этот раз взяв остывшую. — Извини пожалуйста, я просто жутко проголодалась. Звучит, конечно, не очень, но я по-прежнему не понимаю — в чем проблема? Александр Николаевич хмыкнул, щурясь. — А вот это самое интересное. Формально, в городе конечно, есть официальное правительство, только, я тебя уверяю, никто из жителей даже по именам их не знает, потому что на деле всем заправляют несколько крупных преступных синдикатов: Триада, колумбийские наркокартели и итальянцы, скорее всего Коза Ностра, хотя черт их знает. Ну и конечно, полный комплект из всех разведок мира, включая, конечно же, ЦРУ. Софья сделала могучее глотательное движение и весело фыркнула. — А мы, значит, должны вломиться на этот праздник жизни? Да уж! Ничего так задачка! Но нам же нужен транспорт, документы и оружие… как я всё это, по-твоему, провезу через границу?! Генерал-майор позволил себе довольно улыбнуться в усы. Если разговор перешел на обсуждение деталей, значит она согласна. — На этот счет не беспокойся. С Чкаловского аэродрома вы военным бортом вылетаете во Владивосток, там вас будет ждать грузовой корабль, зарегистрированный на твоё имя. А оттуда морем, склад в порту на первое время арендуй через какую-нибудь из своих подставных фирм. — А документы? Александр Николаевич шлепнул на столик кожаную папку. — Тут вся информация, которой мы располагаем и твой новый паспорт. С остальными определимся, когда станет ясно, кто еще согласился. Балалайка полистала новый документ и её светлые брови изумленно поползли вверх. — Чего? «Владилена Николаевна Василинова»? Охренели там что ли? Кто это придумал вообще? Еще похуже-то не могли придумать ничего? Совсем уже обалдели, еще бы Даздрапермой* обозвали! Тьфу… Посерьезнев, Софья посмотрела собеседнику прямо в глаза. — Только я тебя очень прошу — не ври маме. Не надо. Скажи ей правду. Хоть раз. И папе тоже, хотя он уже и сам догадался. И… помоги ему вернуться, ладно? Александр Николаевич хотел было что-то сказать, но только понимающе кивнул. — Я сделаю. Удачи тебе. Береги себя. Но ты не думай, одна не останешься, сделаем всё, что в наших силах. *** Еще несколько месяцев ушло на то, чтобы окончательно утрясти все дела: легализовать большую часть доходов через сеть подставных фирм и перевести их в безналичные расчеты, открыть не привлекающие внимания счета и вообще. Ехать согласились почти все, за исключением пары семейных, но таких Балалайка особо и не агитировала. Наконец, все формальности были улажены и почти что в начале мая из Владивостока отплыл грузовой корабль со странным названием «Мария Зеленская». Что это за Зеленская такая и чем прославилась, Софье выяснить так и не удалось, что только сильнее укрепило её в желании посмотреть в глаза человеку, который занимался её легендированием. *** Через неделю свинцовая вода сменилась лазурным Южно-Китайским морем, обрушилась душная жара и наконец показался город в заливе, за полуразрушенной статуей Будды. — А выглядит вполне спокойно… Хмыкнула Балалайка, разглядывая с борта корабля стремительно приближающийся порт. Город выглядел совершенно типично для этого региона: в основном одно- и двухэтажная застройка, не считая нескольких небоскребов, возвышавшихся над окружающими их лачугами, как замковые башни. — Зато жарко, как в аду. Я даже в Афгане такого не помню. — недовольно фыркнул выбравшийся на палубу Паша, утирая взмокший лоб. Со всех, действительно, пот лился буквально в три ручья, влажный климат, гораздо более влажный, чем все они привыкли, в сочетании с зашкаливающей жарой, делал своё дело. Во внутренних помещениях корабля и вовсе невозможно было находиться. — Мы тут с Борей покопались в документах и кое-что нашли. Карты, правда, старые, как говно мамонта, еще Холодной войны, но по крайней мере, основные улицы тут обозначены. Если вкратце, то обстановка такая. Основную силу тут представляют наркокартель из Колумбии, местное ответвление сицилийской мафии и гонконгская Триада. Ну и так, по мелочи. На мелкие группировки, как я понял, свален основной массив черной работы, но они слишком заняты разборками друг с другом, чтобы объединиться и составить кому-то из синдикатов действительно серьезные проблемы. Есть с чего начать, в общем. — Хорошо… — Софья задумчиво потерла подбородок. — Давайте, начинайте разгрузку, мне уже надоело болтаться в этой консервной банке. Еще «на материке» здесь был заранее куплен один из многочисленных портовых складов, который планировалось использовать в качестве временной перевалочной базы. Там можно было без проблем хранить снаряжение, а для большего удобства растащили матрасы с корабельных коек — не спать же на голом полу, в самом деле. — Значит так. — Балалайка оперлась руками на импровизированный стол из ящиков, обводя взглядом свою команду. — В город выходить только по парам и с оружием, внимания к себе не привлекать, в конфликты по возможности не ввязываться, еще не время. Пока что осмотритесь как следует, надо понять, что тут к чему. Сравните карты с тем, что есть на самом деле. И еды купить не забудьте, только нормальной, не хотелось бы мучиться от отравления… Ясно? После нестройной волны кивков и «так точно!», народ стал понемногу расходиться. — Боря! Тащи документы, будем думать… Думали долго, обложившись документами, успели скурить на двоих пачку сигарет и опустошить банку кофе. — Вот, товарищ капитан. Мелкая тайская группировка. У них есть кое-какие контакты с наркоторговцами в Лаосе, деньги небольшие, можно сказать, мизерные, но для начала неплохо. И в собственности у них тут находится гостиница — одна из тех высоток, что мы видели. Софья кивнула. — Надо заняться ими как следует. Тут главное не торопиться, скоро только кошки родятся. Под вечер стали понемногу возвращаться остальные, наперебой делясь впечатлениями. — Чокнутый город! Два раза в какую-то случайную перестрелку попал, во! — Паша оттянул рукав, показывая сквозную дырку в ткани. — С ума сойти можно! Но в целом, карты в отношении, по крайней мере, центральных районов не так уж сильно врут. Обсуждение продолжалось и за ужином, только слепой не заметил бы, как горят у Балалайки глаза. — Нет, ты не прав. От мертвых от них нет никакого толку. — возразила Софья в ответ на резонное Пашкино: «А почему мы не можем просто перестрелять их всех к чертовой матери?». — Нам же нужно не просто убрать их, нам нужно их имущество. Мне в общем-то глубоко наплевать, что будет с этим тайским «бизнесменом», если он подпишет бумаги, то пускай валит на все четыре стороны, мне не жалко. Но сначала он должен ясно понять, что это не шутки. — Да кто ж так шутит… — Вот именно. Поэтому завтра ты берешь Ходоровского вместе с его отделением и идёте в город. Ваша задача выяснить о них максимум: численность, маршруты, места дислокации, всё, что сможете. Боря! Твоя задача выяснить, кто владеет гостиницей по документам. — Сделаем, командир. — кивнул сержант. — Тогда отбой. Сахаров, выставь караулы. Сменяться будем, как обычно, каждые два часа. Подготовка заняла что-то около пяти дней, а потом всё решилось буквально за сутки. Этот делец оказался понятливым мужиком — безропотно подписал все нужные бумаги и убрался из города. Трудно было не понять намёк, когда несколько принадлежащих ему точек буквально взлетели на воздух, а наркокурьеры застрелены посреди белого дня. Так что, отряд Балалайки при помощи нескольких арендованных машин перебрался на новое место, заняв несколько верхних этажей гостиницы. В следующие несколько месяцев Софья занималась укреплением позиций своей группировки. Они окончательно подмяли под себя весь гостиничный бизнес в городе, изрядную долю героинового трафика, включая несколько более незначительных криминальных бизнесов и начали первые попытки выпуска и торговли порнографией. Местных, кажется, ошеломила стремительность и феноменальная наглость пришельцев, но разумеется, нельзя сказать, чтобы всё проходило гладко. Конфликт с итальянской мафией прошел практически бескровно. Нет, сначала они конечно попытались упереться и отстоять свою долю в торговле оружием, наркотиками, а так же контрабанде в Европу алкоголя и сигарет, но после того, как Вероччо буквально чудом избежал смерти (на что Балалайка очень досадовала), быстро согласились закрепить сложившийся статус-кво. Это время можно было бы назвать образцово-показательным, если бы не один крайне примечательный случай. *** Это случилось в те утренние часы, когда Роанапур еще не успел превратиться в адскую сковородку и по городу можно было передвигаться, не опасаясь изжариться живьем. И это была отнюдь не метафора, Балалайка сама лично видела, как подошвы ботинок плавятся от жара и тянутся при каждом шаге, словно жвачка. «Отель Москва» начал потихоньку налаживать контакты с Церковью Насилия и эти первые сделки нельзя было переложить на подчиненных. Вдобавок, с месяц назад они свели знакомство с «компанией Лагуна», как гордо именовал своё предприятие этот здоровенный чернокожий военный. Палёная только собиралась сесть в машину: дел было по горло и кроме Церкви, помотаться сегодня придётся изрядно. Владилена уже открыла дверь, как её внимание привлек совершенно нетипичный для Роанапура звук, доносящийся из ближайшего переулка — звук чьего-то бега . — Сержант? Но Борис, заинтригованный не меньше своего капитана, только пожал плечами. Действительно странно. В Роанапуре, если ты бежишь, это значит, что у тебя нет транспорта, но есть, от кого бежать. А преследователи не хотят или не могут стрелять сразу. И это странно вдвойне. Оставалось только ждать, что дальше. *** Погоня за ней длится не первый час. Почти такая же, как и в том городе, что сделал её такой — бешеным псом, сорвавшимся с цепи, — только без воя мигалок полицейских машин. Люди картеля (она ещё плохо помнила, какого из десятков здесь) наступали на пятки. Стрелять в них — запрещено. Желание переступить через запрет разрасталось с каждым мгновением всё сильнее. — Чёрт… — Щелчок снятого предохранителя режет слух, но для неё он — прекраснейшая в мире музыка. Датч спустит с неё три шкуры, если она влезет в чужие дела, дела правящих людей в этом проклятом городе, но поздно — она уже обвела их вокруг пальца, повела за собой «хвостом». За свои проступки придётся платить, а платить Македонская привыкла пулями. — Стой, Двурукая! Стой! Топот ног позади звучит громче. Поворот, поворот, и ещё один — наёмница петляет меж улицами, пытается запутать, скрывается в переулке; массивная мужская фигура, замершая у машины (телохранитель, — она думает) вынуждает нервно дрогнуть в плечах. Тёмный взгляд, взгляд пустой, такой, какой бывает только у дворовых собак, голодных и избитых, задерживается на женщине; шинель с погонами, льдисто-голубой взгляд, длинные светлые волосы — она выделяется из этой своры таких же, как она сама. Голодных и избитых. — Посторонись! Звучный, грубоватый голос её кажется плетью, со свистом рассекающей воздух — резкий, в первый момент даже неприятный. Ребекка не любит, когда на её пути стоят, но на «чужих» не нацеливается — весело подмигивает, одним точным рывком минуя, вероятно, водителя и ценный его груз, так, что пыль поднимается из-под подошв её ботинок, и оборачивается на преследователей, громко, надрывно расхохотавшись. — Сегодня не ваш день, ребята! *** Загадка разрешается довольно скоро — прямо на них из переулка вылетает нечто, больше всего в первую секунду, напоминающее черное пятно. Только потом удается разглядеть. что это совсем молодая девчонка. Еще и орёт на бегу что-то требовательное, умудряясь улепетывать, как заяц! Балалайка невольно отшатывается в сторону и заливается одобрительным смехом, прикрывшись рукой от поднявшейся пыли. Девчонка рванула было дальше, в переулок, а там уже виднелась улица и рынок, где черта с два ты её поймаешь… Но тут с визгом шин, тормозит машина картеля, оттуда черными провалами смотрят неприветливые дула пистолетов. Они вынуждают Двурукую резко, на одних только инстинктах развернуться и рвануть обратно — где её тоже ждут боевики картеля. — Подожди. — Палёная перехватывает запястье сержанта, уже потянувшегося под полу пиджака. — Давай посмотрим, что будет дальше. Про себя она уже всё решила. Если девчонка чья-то — тем более, не стоит позволять этим уродам наглеть. Если ничья, значит… Значит будет её. Тогда она еще не знала, что Двурукая и так будет её. Она знала этих парней: колумбийцы, конченые отморозки, даже по меркам Роанапура, но… мелочь. Совершенная мелочь. С родины их выдавили более крупные картели и они подались сюда, решив, что почему-то могут устанавливать тут свои правила и торговать зельем без разрешения. Мелкий комар, не более, но ужасно надоедливый. Давно следовало его прихлопнуть, да всё как-то руки не дошли… — Не наш день?! Не наш день?! Ах ты сучка! — длинный, коротко остриженный черноволосый латинос наотмашь бьет Рэви ладонью по лицу, опрокидывает на пыльную улицу. — А ты что думала, можешь пристрелить одного из моих парней и тебе сойдет это с рук?! Всё оказалось очень просто. В каком-то захудалом баре, куда Двурукая зашла выпить, к ней начал приставать какой-то мудак. С вполне предсказуемым результатом. Проще говоря, она без долгих раздумий проделала ему лишнюю дырку во лбу. А потом у неё на хвосте повисло добрых двадцать вооруженных до зубов отморозков. — Вы что там у себя в Лагуне, решили, раз вас никто не трогает, то вам всё можно что ли?! Да я всех вас на ремни распущу, а потом отрежу этому нигеру голову! А тебя продам в самый грязный бордель, который только найду! Коротко размахнувшись, он пнул Рэви носком ботинка в живот и только вытянул пистолет, направив его в лоб наёмницы, как его неожиданно прервал голос Балалайки: — Эй, девчонка! Да, ты! Ты что, работаешь с малышом Датчем? — голос Владилены весел и раскатывается по переулку урчащими нотками. Она уже почуяла близкий запах свежей крови и теперь хищно раздувала ноздри. — Ты кто еще такая? Заткнись и не лезь не в свое дело! — один из боевиков навел на неё штурмовую винтовку, но Палёная даже бровью не повела. Она дожидалась ответа. *** Твою же, сука, мать. Нагнали, ублюдки колумбийские — Рэви тормозит, разворачиваясь в другую сторону и тут же, потеряв бдительность, получает жёсткую пощёчину, вынудившую её отшатнуться и опасть на грязную, вымощенную камнем тропу. — Я и тебя пристрелить могу, сукин сын! Хочешь на тот свет отправиться, так я тебе это обеспечу! — Рычащие ноты в голосе выдают в ней хищника; она гулко ахает, когда носок чужой обуви не болезненно, но и вовсе не приятно бьёт её в живот и едва отползает в сторону, схватившись за «Катлас». Дуло его встречает вытянутый чужой пистолет, пальцы лежат на курке и ничуть не дрожат. Взгляд… Туманный, будто заволочённый пеленой смещается к заговорившей женщине. Двурукая медленно поднимается, дёрнув плечами, и сплёвывает кровью. — Знаешь Датча? — Срывается короткое из её уст, почти неосознанное. Она ступает осторожно, не сводя взгляда с мужчины перед собой, но будто глядя сквозь него, на незнакомку в шинели. «Армейская», — отрешённо думает; мгновенный толчок под локоть вынуждает латиноса выронить пушку — она заламывает его руку до хруста костей и приставляет ствол к чужому виску, широко усмехнувшись, тем обнажив клыки. — Выстрелите в меня, и я выстрелю в него… — Усмешка исчезает с лица Ребекки, будто её и не было. Она смотрит на людей, окруживших небольшую улочку, кажется, продумывает план побега и скалится недовольно, скосив взгляд на «заложника». Холодный металл плотнее прижимается к его голове — звучит нетерпеливый перестук ногтя по спусковому крючку. — Не будь идиотом, отзови своих братков. Ты же не хочешь повидаться с Иисусом, да? *** Балалайка звонко хохочет, запрокидывая голову, плотоядно щуря свои яркие глаза со взглядом волчицы, учуявшей запах крови. Пронзительно смотрит на Рэви и медленно улыбается, очень узнаваемо: одними губами, но так, что верхняя губа приподнимается, обнажая белые кончики клыков. — Конечно, я знаю Датча. Кто же в Роанапуре не знает компанию «Лагуна»? Он иногда выполняет для меня небольшую работенку. Хорошая девочка, правда сержант? — усмехается Палёная ненадолго перейдя на русский, покосившись на стоящего чуть позади Бориса. Одобрительно кивнув своим мыслям, она снова поворачивается к Двурукой. — Только очень невнимательная. Детка, ты не в том положении, чтобы брать заложника (она снова перешла на английский). Куда бы ты сейчас не повернулась, у кого-то из них будет возможность проделать в тебе пару дырок, а в своего босса не попасть. Ошиблась. Капитанша медленно обводит взглядом подобравшихся боевиков. Её взгляд так и сочится презрением, кажется, еще немного и оно закапает на землю, шипя как кислота. Она звучно хлопает ухоженными ладонями. — Ладно, мальчики, поиграли и хватит! Забирайте своего босса и проваливайте отсюда, я сегодня не в настроении, на ваше счастье! Девочка его отпустит и не будет стрелять, правда? Но судя по всему, «девочка», отнюдь не собиралась никого отпускать, затравленно озираясь. Она была готова в любую секунду спустить курок, а это совершенно не входило в планы Балалайки, по крайней мере, в данный конкретный момент. Этот придурок нужен был живой, до тех пор, пока не расскажет всё, что знает. Впрочем, он сам виноват, потому что сделал просто несусветную глупость: — Да пошла ты нахуй, Палёная! Ты кто такая? Отставная армейская сучка! Это не твое дело! Не лезь, вали куда собиралась! Тяжело вздохнув, Балалайка подняла вверх руку, медленно сжала её в кулак. Практически тут же раздался гулкий, хлёсткий хлопок выстрела из снайперской винтовки и один из боевиков картеля повалился в пыль с аккуратной дырой во лбу… и начисто вырванным затылком. Остальные замерли, как вкопанные, до белизны в пальцах вцепившись в оружие, но больше не дергались. Капитан неторопливо подошла к замершей посреди переулка американке. — Убери пистолет, будь умницей, хорошо? — ласково обратилась она к Рэви. — Он никуда не убежит и никто из них не будет в тебя стрелять, я обещаю. Поняв, что девчонка в том состоянии, когда разговаривать с ней бесполезно, Владилена просто сдвинула предохранитель на её пистолете и взяв Двурукую за запястье, легко отвела в сторону. — Умничка. Постой немного в стороне, ладно? — она ухватила Двурукую за ворот топа и слегка тряхнула, вынуждая окончательно отпустить одного из «капитанов» картеля. А потом влепила ему такой удар в челюсть, что упав, он выплюнул с кровью пару зубов. После чего, тут же добавила каблуками, прокатив немного по пыли. Ухватила обеими руками за отворот пиджака, приподняла и резко ударила лбом в переносицу. — Слушай, ты, дерьма кусок… — Тц. Рэви послушно убирает ствол в кобуру и встряхивает головой, так, что тёмные пряди хлёстко ударяют по лицу. «Армейская сучка», — так назвал её колумбиец, значит, она, эта женщина, бывшая служащая, а хмурый вояка с лицом, расчерченным шрамом — её товарищ. Не телохранитель. Осечка вышла. Попасться в руки такой, как Палёная, было равносильно смерти — Двурукая понимает это, когда слышится гулкий выстрел сверху. Она поднимает голову, всматриваясь в крыши ровных рядов домов и отелей неподалёку; в солнечном свете мерцают отблески оптического прицела. Напряжение сходит на «нет», когда капитан самолично берётся за вожака картеля — выходит какое-то избиение младенца. Но наёмница больше не лезет; замолкает и внимательно наблюдает за каждым отточенным движением Балалайки, за тем, как корчится на пыльной земле мужчина. Опирается ладонью о капот чужой машины и бросает короткий взгляд на сержанта, сохраняющего поразительное спокойствие. Она уверена — единственный приказ этой женщины, и весь картель вместе с его главарём похоронят на местном кладбище. Знакомство Палёной с Датчем, этим темнокожим амбалом, таким же бывшим служивым и её, Ребекки, работодателем, многое решает. «Твой друг — мой друг», как поговаривают в народе, а стоять на пути у военных — дело гиблое. С такими много лучше сотрудничать. Двурукая не глупа, хоть и привыкла любые разборки решать оружием, она понимает, а потому молча слушает. Щелчок зажигалки отвлекает, вынуждает оторопевших боевиков дрогнуть — тёмный взгляд наёмницы скользит по качнувшейся, не стройной их линии, зароптавшей едва слышно. Сигаретный дым поднимается в воздух; с шумном вдохом Македонская втягивает его разомкнутыми губами, и папироса в её пальцах медленно тлеет. — Прострелить бы ему и всей его своре шавок колени, чтоб ползали и молили о пощаде, — как бы между прочим, тихо, почти беззвучно, словно бы мысли вслух проговаривает Рэви, досадливо скрежетнув зубами — она бы сделала это, быть может, если бы не попала в переплёт городских интрижек и извечной борьбы за неразделённые территории. *** — Ты что, грязный маленький похотливый ублюдок, решил, что можешь просто так прийти и торговать на моей территории всем, чем вздумается?! Балалайка орёт от всей души и каждое слово сопровождается полновесным ударом, под аккомпанемент тошнотворного, влажного звука рассекаемой живой плоти. Иногда, во время особенно экспрессивных моментов, она переходит на русский. — Ах ты мудила! Козлина колумбийская, жадный ублюдок, чтоб тебя черти в аду вилами драли! Это же надо быть такой тупой сволочью! Вы что думали, можете просто так вломиться на чужую территорию и творить, что вздумается? Ну нет, в этом городе так дела не делаются! А? Владилена настолько удивлена тем, что Рэви снова подает голос, что отвлекается от увлекательного процесса избиения незадачливого колумбийца и облегчения души, путём перебора своего английского и русского запаса обсценной лексики. Она внимательно слушает и на её лице медленно проступает широкая, довольная улыбка. — Я же говорила, хорошая девочка! Как там говорят, сержант, устами младенца глаголет истина? Всё так же ухмыляясь, Балалайка вытягивает из-за отворота шинели нетипичный для Роанапура «Стечкин» и одним плавным движением, почти не целясь, дырявит своей жертве оба колена. Не обращая внимания на его вопли, медленно обводит дымящимся стволом пистолета остальных. — Пошли вон отсюда, шавки. Десять секунд. Время пошло! Боевики и правда убираются восвояси, на сыплющиеся со всех сторон угрозы капитанша отвечает только издевательским хохотом. Когда топот и визг шин окончательно затихают, она хватает завывающую жертву за ворот костюма и безжалостно волочет прямо по дорожной пыли к машине. — Сержант! Вызовите Ходоровского, скажите, для него есть работа! Когда закончите, утопите всё, что останется от этой падали, в заливе. — Есть, капитан. — флегматичный Борис не очень-то аккуратно утрамбовывает колумбийца в багажник машины и с пробуксовкой срывается с места. Владилена, поправив шинель на плечах, подходит к Двурукой. Она намного выше и ей приходится слегка присесть, чтобы их лица оказались на одном уровне. Русская ласково улыбается. — Меня зовут Балалайка. А ты кто у нас, такая не по годам умная? *** Балалайка с явным удовольствием следует невпопад брошенной фразе наёмницы и простреливает колени главы картеля, да с такой улыбкой, что больше напоминает сейчас серийного маньяка. Ребекка ведёт плечами и убирает ладонь с чужой машины, теперь опираясь спиной о бетонную кладку стены — глубоко затягивается сигаретой до самого фильтра и выбрасывает окурок в сторону, поднимая взгляд к приблизившемуся лицу капитанши. — Рэви, — коротко бросает, скрещивая руки под грудью, и озирается; никого из людей, похоже, вскоре насильственно умерщвлённого босса-ублюдка, нет. И след их простыл, стоило лишь ей взять в руки ствол. Мастерство видно невооружённым глазом, впрочем, Македонская и не присматривается. От Балалайки пахнет так же, как и от неё. Они из одной упряжки. — Двурукая. Так меня здесь зовут. А ты, сестрица… на каком языке ты говорила? Ты не американка. Она склоняет голову к плечу и переступает с ноги на ногу — портупея тихо звякает в такт движениям. Датч порой говорил о некой военной, устроившей здесь свои порядки — она не вслушивалась. Выполняла то, что ей велели. В конце концов, ей платят за это деньги. А деньги — крайне ценная вещь для такой, как Ребекка. *** — Сестрица? — брови Балалайки изумленно приподнимаются, она издает короткий смешок, но решает ничего пока не уточнять. Мягко улыбается. — Я русская. А ты, значит, из Америки? И видимо, недавно в Роанапуре, раз не знаешь, кто я такая? Синие глаза Владилены внимательно осматривают девчонку перед ней. Не выказывая агрессии, но твёрдо. Она тут хозяйка и имеет на это полное право. Подняв ладонь, она ласково гладит наёмницу по щеке. Девчонка похожа на дворнягу. Такая же облезлая, агрессивная, затравленная. И самое главное — её глаза. Пустые глаза, такие же, как у неё. Выгоревшие дотла. Она усмехается добродушно. — Американская дворняга, значит? Хорошо… Можно взглянуть? Не дожидаясь ответа, она осторожно вытягивает из кобуры один «Катлас». Внимательно осматривает, щелкает предохранителем туда-сюда, оттягивает затвор, проверяя плавность хода. Напоследок целится и удовлетворенно кивает, оглаживая пальцами гравировки. — Сама сделала? Владилена достает из нагрудного кармана сигару и тяжелую бензиновую зажигалку. Откусывает кончик, задумчиво прикуривает, выдыхая сизый дым. — Ну вот что. — решает она. — Рэви… Это Ребекка? Так вот, Ребекка. Пойдем-ка поболтаем, вот что. Приобняв неожиданную знакомую за плечо, Балалайка увлекает её обратно к гостинице-офису. *** Русская, значит. Мафия. Не те полицейские шавки, которым часто доводилось видеть её на улицах Нью-Йорка, избитую, потерявшую всякую веру, оттого ожесточившуюся. Этот город такой же — продажный, населённый ублюдками. Только здесь они не скрываются от чужих глаз, за каждым здесь стоит кто-то более сильный — опасаться им нечего. Прикосновение у Палёной выходит странно нежным — Двурукая не дёргается и не отклоняется, позволяет гладить себя, только на «дворнягу» всё равно показывает зубы. Не отвечает, когда ладонь капитанши бесцеремонно вытягивает из кобуры пистолет, когда светлые глаза осматривают его, пытливо и внимательно. — Датч посоветовал место, где из бесполезной груды металла сделают конфетку. — Она любовно оглаживает другой ствол и усмехается — несколько самодовольно, даже горделиво, и вновь устремляет открытый, тусклый взгляд на женщину перед нею. Балалайка красива. Её лицо венчает след от ожога, переходит к груди, и, наверное, задевает бок — такие рубцы да на таком теле… У Ребекки шрамов на теле нет, хотя избивали её не единожды. Такими «достижениями» похвастать перед капитаншей она не может — была бы даже невинной, если бы не кровь на руках. Но взгляд её невольно задерживается на широком клейме, украшающем молочно-белую кожу у ключиц. — Ты, сестрица, беспокоишься о моей шкуре? — Смешливый тон, в миг сверкнувшие несколько игриво глаза выдают её — Рэви не то флиртует, не то насмехается над такой заботой, но следует за Владиленой послушно. Отказ мог означать что угодно для такой, как эта русская; Македонская уже поняла, злить её — себе дороже. *** — Конечно, я беспокоюсь о твоей шкуре! — в тон Двурукой отвечает Владилена. В конце концов, это просто неуважение — позволять всяким ублюдкам беспредельничать у себя дома. Со стороны, наверное, они смотрятся довольно комично: рослая, статная, безукоризненно одетая Балалайка — и эта облезлая, драная дворняга рядом, ростом едва ей до груди, одетая как попало, которую она ведет за плечо. Рука у русской сильная, тяжелая, мускулистая. Дело тут, конечно, было не только в необходимости поддерживать репутацию и блюсти порядок на вверенной территории. Не только в этом. Балалайка никогда не трогала детей. И другим не позволяла. Было несколько печальных исключений, но это были в большей степени акты милосердия, чем что-то еще. И потом… Её люди… Олег погиб потому, что она позволила себе однажды проявить слабость, самовольно снять с себя ответственность за своих людей, сказав: «Теперь вы сами по себе». Отель Москва стоял на его крови. Владилена всю жизнь несла в себе его смерть, как крест, поклявшись, что больше этого никогда не повторится. *** Офис Балалайки встречает тишиной и только несколькими охранниками. Впрочем, не стоит забывать и о снайперах, занявших посты на ближайших крышах… Заперев дверь кабинета, Владилена широким шагом проходит к столу, скидывает шинель на спинку кресла и со стоном облегчения падает в него, больше похожее на трон. Плещет виски из припрятанной в ящике стола бутылки в два стакана. — Ну что ты там стоишь? Не бойся, иди сюда. Рэви и не боится, наоборот, крутит головой во все стороны, даже не пытаясь скрывать своё любопытство. Кабинет Балалайки напоминает библиотеку — не до конца заставленную стеллажами, как будто только открывшуюся, не набравшую своей аудитории. Книги на полках, пожалуй, первое, что бросается в глаза, после них — широкий дубовый стол. — Неплохо устроилась, сестрица. Нам так не жить. Резковатый голос снова приобретает оттенки некоторой весёлости, почти игривости. Македонская подходит ближе, настолько, что их с капитаншей разделяет лишь лакированная поверхность, и по ней проводит пальцем, внимательно рассматривая узоры, покрывающие древесину. Выглядит предмет интерьера, как и бутылка виски подле руки Владилены, — невероятно дорого. За такую сумму и самой удавиться не грех. — Это антиквариат? Сколько же денег за него нужно отвалить… С коротким выдохом (они-то со своей работой явно зарабатывают куда меньше), американка прижимается бёдрами к углу стола и переводит взгляд на Палёную. — Нужно набрать Датча, рассказать о заварушке… Я позвоню от тебя, можно? А после неосознанно касается грубыми подушечками пальцев ладони капитанши. — Не думаю, что он будет рад это слышать. Балалайка понимающе усмехается. Насколько она помнила, Датч особо никогда не стеснялся в выражениях, когда кто-нибудь сообщал ему действительно плохие новости. А если учесть, до какого состояния Рэви умудрилась довести своего шефа, ей предстояли несколько воистину незабываемых минут. Словно опомнившись наконец, Балалайка вынула мобильник-раскладушку из кармана пиджака. — Держи. Если совсем прижмёт, просто дай мне трубку. На самом деле, ей просто любопытно было послушать, что скажет Датч. Двурукая принимает протянутый ей сотовый и прижимает трубку к уху, нервно отстучав пальцами по столешнице сбитый ритм — Датч долго не отвечает. Она уже знает, что скажут ей на другой линии, она уже знает, что и сама сорвётся на рык, когда он напомнит ей, что в этом городе всё иначе. Да, верно, всё иначе… Хотя бы потому, что её бы уже могли найти в канаве с дырой во лбу. — Алло, Датч? — Отрешённый, какой-то пустой её голос разбавляет тишину ресторана. Она проводит пальцами другой руки по скатерти на столе и морщится едва заметно — когда работодатель поднимает трубку, тон его крайне недовольный, почти уставший. — Тут… такое дело, Датч. Я пристрелила одного колумбийского парня, и чуть сама не словила пулю. Затяжная пауза прерывается щелчком зажигалки — мужчина, видимо, закуривает, а после протяжно вздыхает. Его, на самом деле, крайне легко вывести из себя, как бы он не «держал марку»; по правде сказать, это выходит мастерски только у Ребекки, хотя работают они вместе не так долго. Следом — монолог на повышенных тонах, красочный мат и всё, что только хорошего можно услышать от служивого-негра. Наёмница отнимает телефон от уха, шипит куда-то в сторону и закатывает глаза. Рявкает в ответ на громкое, слышимое даже Балалайке «Ты хоть понимаешь, что ты наделала?!» короткое, но яростное «Да!», и упирается ладонью в стол, одним рывком из-за него вставая. — Я не собираюсь ложиться под конченых ублюдков, только потому что я им приглянулась! Пара дополнительных дыр в шкуре — самое малое, что могло с ними произойти. Прости, Датч, но моя работа — убивать, а не сосать за деньги. Не слушая ещё более гневной тирады, посыпавшейся на неё, Двурукая отдаёт сотовый в ладони Палёной, и грузной походкой устремляется к выходу, ссутулив плечи. *** Балалайка терпеливо ждет, невольно вслушиваясь в разговор — и не может удержать улыбку, беззвучно смеясь в кулак. Рэви сейчас живо напомнила ей случай почти что из другой жизни. Однажды в Афганистане, когда они проводили операцию по зачистке, один из бойцов, стоявших в оцеплении, начисто снес затылок бежавшему афганцу, которого должен был задерживать. Просто рефлекс. Война быстро учит сначала стрелять, а уже потом задавать вопросы. Если есть кому. И вот он потом оправдывался с точно такими же интонациями, что и Рэви сейчас. Словно школьник, случайно разбивший футбольным мячом оконное стекло. Датч пугает своего стрелка, это заметно. Но это пока. Девочка умная и быстро поймет, что Датч гораздо больше шумит, нежели действительно способен причинить какой-то вред тем, кого называет своими. Балалайке искренне казалось, что темнокожий просто получает от своей роли шефа колоссальное удовольствие. Что не исключено. — Алло, Датч? — Палёная ловко принимает телефон, её голос удивительно жизнерадостен. — Не шуми, это Балалайка. Да. Со мной, со мной. Нет, ничего страшного не произошло. Всё в порядке. Мы решим эту проблему. Нет, только эту. Она белозубо усмехается. — Потому что у тебя нет столько денег. Что? О… — казалось, даже интонации Владилены округлились в каком-то странном предвкушении. — Ты серьезно? Нет, я не против, конечно. Не беспокойся, вернем тебе твоего стрелка в целости и сохранности! Можно не возвращать? Нужно? Ну хорошо, я подумаю! До скорого! Владилена весело фыркает и одним движением схлопывает телефон. Балалайка догоняет американку уже на выходе, мягко ловит за локоть, привлекая к себе поближе. — Эй, Двурукая, выше нос. Всё в порядке. Не обращай внимания на Датча, он хочет казаться грозным и страшным гораздо больше, чем является таким на самом деле. Пошли, я скажу, чтобы тебя отвезли в офис. — Я и сама могу справиться, спасибо. — Двурукая гордо задирает нос, различимо фыркая, чем вызывает у Балалайки насмешливую улыбку. — Не сомневаюсь. Но думаю, еще одна перестрелка с твоим участием, сведет беднягу Датча в могилу. Так что не спорь.