La Dance Macabre

Командовать было страшно. Не потому, что Балалайка чего-то там не знала или не умела, нет. Груз ответственности давил страшно. Осознание того, что в твоих руках — буквально — человеческие жизни и только от твоих решений зависит, будут они жить или погибнут, давил постоянно, днем и ночью. Умом она понимала, что невозможно продумать операцию до последнего выстрела. Невозможно воевать на бумаге, в реальности обязательно что-то пойдет не так, обязательно. Но ничего не могла с собой поделать. Разведотдел штаба бригады её уже тихо ненавидел. — Слушай, Ириновская! У меня такое ощущение, что мы на одну тебя пашем! Это конечно похвально, что ты так подходишь к планированию, но надо же знать меру! Мы тут не ясновидящие... к сожалению! На некоторые твои вопросы просто невозможно ответить! *** Постепенно она успокоилась и жизнь вошла в привычную колею. Странное это выражение применительно к войне: "привычная колея". В обычной жизни это означает стабильность, что всё у тебя тихо и спокойно, привычно, ничего не меняется. Неужели это значит, что для неё стало чем-то привычным регулярное убийство людей? *** Из примечательного можно вспомнить разве что тот факт, что именно бойцам её отряда удалось первыми захватить образцы американских комплексов "Стингер", да еще и с полным комплектом технической документации. Счастливая случайность, почти анекдот. Ни на какую обещанную Звезду Героя добывшим, конечно, Москва не расщедрилась, хотя и заливали будь здоров. Бойцов едва вообще не прокатили с наградой, но тут уж взвилась на дыбы Балалайка. Она буквально выцарапала из штабных недр по медали "За боевые заслуги", отличившимся бойцам. Сама капитан за эту операцию получила орден "Красной звезды" и на том спасибо. *** Война кончилась так же неожиданно, как и началась. Наступил февраль 1989 года и длинные колонны советских войск потянулись через перевал Саланг обратно в Союз. Кто-то открыто негодовал, ведь столько еще не сделано, столько еще работы осталось! Война кончилась. Многие демобилизовались с радостью, уставшие от войны, они хотели мирной жизни, про которую успели уже забыть. Многие, но не Балалайка. Она осталась в армии и теперь служила инструктором по боевой и стрелковой подготовке на секретном объекте где-то под Москвой. Таких объектов по всему Союзу были сотни. Кто тогда мог подумать, что самому Союзу осталось существовать от силы пару лет? *** Страну трясло и лихорадило, страна разваливалась на части. Всё происходящее казалось просто дурным сном, поверить, что то, что казалось таким незыблемым, почти вечным, разваливается на глазах, было просто невозможно. Софья не ушла даже сейчас, хотя, многие знакомые по Афгану открыто называли её дурой. Пусть так, но она осталась на том месте, которое считала правильным. *** 1992 год. И вдруг, как гром среди ясного неба — вызов в Москву. В Главное Управление, знаменитый "Аквариум" на Ходынке. В спецназе ходила шутка, что этот вызов означает только два варианта — либо тебя вознесут на недосягаемую высоту, либо низвергнут вниз, в подвалы, откуда нет обратной дороги. *** — Здесь точно нет никакой ошибки? — Балалайка перечитывает приказ в третий раз и всё еще не может поверить тому, что читает. — Нет, товарищ капитан. — терпеливо повторяет молоденький старлей и сочувственно смотрит на неё. Видно, что ему почему-то неловко. Почти стыдно. ...уволить из рядов Вооруженных Сил Российской Федерации по состоянию здоровья... Уволить... Нетвердой рукой Балалайка расписывается в том, что ознакомлена с приказом и не чуя под собой ног, выходит на улицу. Погода, словно издеваясь, просто чудесная: лёгкий ветерок, яркое летнее солнце, какие-то птахи пересвистываются в небольшом сквере. Софья буквально падает на скамейку и вдруг, начинает в голос хохотать, пока истеричный смех не перерастает в рыдания. По дороге домой она покупает бутылку водки и впервые в жизни напивается так безобразно, почти до беспамятства. *** Дальнейшая жизнь похожа на какое-то болото. Она почти не выходит из дома, только в случае крайней необходимости, когда в квартире не остается вот буквально вообще ничего пригодного в пищу и она рискует умереть с голоду, пьёт, да сутками пялится в телевизор, не осознавая, что она вообще смотрит. Бывшие сослуживцы поначалу приходят, пытаются поддержать, но Балалайка ведет себя с ними безобразно: даже на порог не пускает, только лается через закрытую дверь хуже цепной псины. Только верный Борис в компании вечно неунывающего Пашки не оставляет попыток до неё достучаться. — Боря, уходи. Ну какого ты опять приперся? — она хотя бы уже не кроет его матом. — Уходи. Забудь, что я вообще существую, живи себе спокойно своей жизнью... Проваливай отсюда к чёрту! Убирайся! — Софья Павловна, Олег погиб. Защелкали замки и дверь распахнулась настежь. Софья покачнулась, хватаясь рукой за дверной косяк. Видок у неё был тот еще: лицо какого-то серо-землистого цвета, видно, что она давно вообще не выходит на улицу, под глазами набрякли здоровенные мешки, да и сами глаза, обычно яркие, теперь как-то потускнели. Волосы отросли и спутались, свитер весь в каких-то подозрительных пятнах и вдобавок, из квартиры вырвался просто убийственный запах застарелого перегара и сигаретного дыма. — А, и ты здесь, черт рыжий... — буркнула она Павлу вместо приветствия. — Как погиб? Когда? Не верилось. Как же так? Кузнецов, надежный белобрысый крепыш, весельчак и балагур, тот самый, который играл на губной гармошке в вечер, когда ей дали капитана — и вдруг погиб. — Неделю назад. Застрелили его. Когда вы... В общем, он тоже ушел, связался с какими-то бандюками и вот, застрелили его... Завтра похороны. Вы... Балалайка не дослушала, рывком захлопнула дверь. Ноги отказались её держать, она сползла на пол прямо там в прихожей, прислонившись спиной к двери. Запустила пальцы в волосы, оттягивая тусклые пряди и сдавленно завыла, не в силах даже разрыдаться. Так просто не бывает. Это бред, чья-то тупая шутка! Нельзя так! Нельзя пройти через ад Афганистана без единой царапины и погибнуть в бандитской разборке! Так не может быть! *** Разумеется, она была на похоронах. Для этого пришлось приводить себя в порядок, вспоминая кучу каких-то мелких, ничего не значащих действий, которые капитан успела уже, кажется, совсем позабыть. Она даже форму вытащила из шкафа. Похороны Балалайке никогда не нравились и сейчас, предсказуемо, эта процедура лучше не стала. Когда она увидела фотографию на памятнике, вовсе захотелось удавиться — она же видела, как эту фотографию делали, Олег её еще постоянно с собой таскал. Есть в этом что-то инфернальное — таскать при себе фотографию на свой надгробный памятник... Нет уж, спасибо, ей такой радости не надо. Никаких мест поклонения, не хватало еще, чтобы тебя черви потом жрали... Только кремация. У настоящего солдата не может быть могилы. Потому что солдат без приказа не умирает. *** Затянулось это тоскливое мероприятие до темноты. Балалайка вежливо отказалась от предложения Пашки проводить её на всякий случай, а то мало ли чего. Хотелось побыть в одиночестве. Она привычно срезала через небольшой сквер перед домом и курила, полностью погрузившись в ритм шагов, как вдруг, её окликнули. — Софья Павловна! Товарищ капитан! Капитан удивленно обернулась. Вот уж кого, а этого человека она никак не ожидала встретить. — Ну надо же. Не иначе, как конец света близится, если уж сам Зевс, великий и ужасный Кравцов, начальник Пятого управления снизошел с Олимпа до простых смертных? И что вам от меня нужно? Вы может, не в курсе, но меня уволили. Я вам больше не подчиняюсь. — Я знаю, что вас уволили. Это моё распоряжение. Этот прика... Он не успел договорить, что-то звонко, сочно хряпнуло и Кравцов оказался на земле, осторожно щупая враз побелевшую щеку. Софья тряхнула правой кистью. — Я понимаю ваши чувства, капитан. — Да что вы говорите, товарищ генерал-полковник? — если бы сарказм был материален, то непременно бы закапал шипящей кислотой с губ Балалайки прямо на кожу дорогих ботинок Кравцова. Тот пропустил эту реплику мимо ушей. — Я слышал что произошло с вашим подчиненным. Примите мои соболезнования... Хряпнуло второй раз, подошвы дорогих туфель сверкнули в воздухе. Капитан деловито пососала костяшки левого кулака, раздумывая, хватит ли у него ума ляпнуть еще какую-нибудь дурь. Похоже, на кабинетной работе Кравцов сделался никудышным бойцом, хотя поговаривали, раньше был ох, как хорош. Он наверняка был здесь не один, но Балалайке было плевать настолько, насколько это возможно. Если придётся, она им тут всем бошки оторвет, сколько бы их тут не было. — Ты свои соболезнования можешь в задницу себе засунуть и провернуть. — посоветовала Балалайка, сплюнув. — Что вам от меня надо? — Это был мой приказ. — продолжал Кравцов, предусмотрительно держась от Балалайки на безопасном расстоянии. — Я отдал такой приказ, потому что мне была нужна группа людей, которая сможет действовать нелегально, в обход Генштаба. Мне нужно, чтобы вы с вашим отрядом отправились в Таджикистан, ликвидировали банду наркоторговцев, последнюю поставку героина с территории Афганистана переправили в Россию. Она послужит в качестве доказательства и позволит нам надавить на правительство Афганистана. — А если я скажу "нет"? — спокойно поинтересовалась Софья, закуривая. — Ваше право, но я думал, вас заинтересуют эти документы? Одного взгляда на имя и фамилию на обложке папки Балалайке хватило, чтобы согласиться. Добравшись до дома, она наматывала круги по единственной комнате, точно тигрица в клетке. — Ну ничего, я тебе еще покажу, как со мной в игры играть... — пообещала в пространство капитан, снимая трубку телефона. — Сержант? Плевать, что уже к полуночи. Тон её предельно собран и деловит, совсем как раньше, фразы короткие, рубленые, ничего лишнего. — Завтра, к пяти часам вечера соберите у меня на квартире всех, кого сможете найти за это время. Это срочно. Кажется, мы возвращаемся на службу. Балалайка повесила трубку и хмыкнула. — Только теперь уже самим себе.